Посмотрела, как я мучаюсь с летным шевроном, предложила.
- Вы лучше на себя гимнастерку одевайте, а я ваш нарукавный знак наметаю. Все быстрее будет.
И засмеялась, когда я пижаму снял.
- Ой, какая у вас грудь волосатая!
- Сам знаю, что бибизян. Арон-гутан. – Буркнул в ответ.
Мне, почему этот ее смех стал неприятен.
Соня, когда мою тушку обмывала, над моей волосатостью не смеялась.
Так что дошил эмблему на рукаве и ушел спать. Расстроенный. Что-то мне госпиталь уже надоел.
Хромать уже перестал, так что пусть меня доктора на врачебно-летную комиссию определяют. Нечего мне чужое место занимать.
В палате не спал только Анастас, остальные залихватски храпели.
- Что не спим? – поинтересовался я у него.
- Думаю, - ответил майор. - Понимаешь, какая вещь. Я полгода воевал, а ни одного немца так и не видел. Думаешь это нормально?
- Но, ты же по врагу стрелял? Большим калибром. Практически морским, - успокаиваю его.
- Стрелял. Квадрат дали. В него и пулял минимум за девяток километров. Корректировка по телефону. А спросят дома: ты врага убил? Я и не знаю…
- Ты, думаешь, я фрицев видел? Или они меня? Ползают по земле не больше муравьев. Или самолет целиком видишь. А чтобы вражеского летчика увидеть – надо с ним столкнуться.
- У тебя вот сколько сбитых? – интересуется.
- Восемь лично и одиннадцать в группе, - повторил я слова комиссара авиационного полка.
- Во-о-о-от! – майор поднял к потолку указательный палец. – А меня что? Только расход снарядов. На финской войне хоть видно было, как от гранитных скал куски отламываются. А тут ничего. Лес и лес. И ничего кроме леса. И наград нам не дают. За Финскую тоже не дали. На полк только назначили.
- Переходи в ИПТАП#, - посоветовал я. - ««Смерть врагу – пипец расчёту»». Им наград не жалеют. И оклад у них полуторный.
$
$
# И П Т А П - истребительно-противотанковый артиллерийский полк. 45мм противотанковую пушку бойцы на фронте называли ««Прощай Родина»», а 57мм противотанковую пушку именно так: ««Смерть врагу – пипец расчёту»».
$
- Поздно. Без ноги уже не возьмут. – Морда у Айрапетяна расстроенная. Жуть.
Утверждаю твердым тембром.
- Рано или поздно мы врага обратно погоним в Германию его вшивую. Он, отступая, по дороге укреплений настроит. Капитальных. И вот чтобы пацанов там сотнями при штурме не класть на подступах. Твое дело теперь научить других пацанов с твоих больших пушек стрелять точно, чтобы от этих укреплений только щебень оставался. До конца войны до полковника дослужишься. И жена рядом будет, под боком.
- Все что ты говоришь хорошо, правильно. Но, все же так хочется хоть одного врага лично зарезать! - отвернулся, засопел.
- Пошли, перед сном покурим, - предложил я.
Майор помолчал с минуту, потом поднялся с кровати.
- Пошли. Все равно сна ни в одном глазу.
В курилке первого этажа – я настоял, что в сортире уж больно хлоркой воняет, Айрапетян несколько отмяк и даже рассказал мне свежий анекдот. Ну как свежий? Довоенный еще.
- Пишет кавказец в горы письмо из армии. ««Дорогой отец, весна в этом году очень хорошая и ожидается неплохой отел овец. Отбери с отары лучшего барашка, назови его ««Сержант Пилипенко»», расти его холь, мой, корми лучше всех баранов. Даже шерсть с него не состригай. Пусть этот баран дождется меня из армии. Вернусь домой… Сам… Лично зарежу!»»
$

- Пишет кавказец в горы письмо из армии. ««Дорогой отец, весна в этом году очень хорошая и ожидается неплохой окот овец. Отбери с отары лучшего барашка, назови его ««Сержант Пилипенко»», расти его, холь как родного и лелей, обмывай, корми лучше всех баранов. Даже шерсть с него не состригай. Пусть этот баран дождется меня из армии. Вернусь домой… Сам… Лично зарежу!»»
$
На следующий день у меня состоялся обмен века. Японскую бритву на кучу барахла. (Куда я только его девать буду?). Ни кола же, ни двора.
Коган по такому случаю запустил нас в свою каморку. И деликатно удалился.
Что сказать… Лезвия, иголки, нитки, полотняные отрезы… Прочая мелочь типа порошкового мыла и компрессорных салфеток. И даже серебряный несессер (я все же выбрал золингеновский в чехле из нержавейки, а не хлебниковское серебро – он удобней и станок приятней в руке лежит) это все хорошо, но мелочь. А вот пальто из тюленьей кожи! Да еще фуражка кожаная к нему, стильная такая. И выглядит хорошо и сидит удобно. И в рукавах вязаные шерстяные манжеты, ветер не поддует. И подстежка меховая просто замечательная.
- Что за мех вы говорили? – спрашиваю, а самому эту подстежку из рук выпускать не хочется.
- Гуанако, - отвечает.
- А что это такое?
- Лама. Верблюд такой безгорбый, что живет в горах Южной Америки. Американцам он задешево достается. Ручной труд индейцев у них дёшев.
Ум-гу… Верблюд – это хорошо. Верблюжья шерсть теплая. А эта в отличие от нашего верблюда еще и не колется. Ласковая такая.
Что там говорить... Я просто влюбился в такое пальто. Надо же себя приукрасить, раз меня девочки не любят и пишут на меня доносы, что я гондурасский шпион, ворующий собственные трупы.
- Петлицы пришьете, в фуражку звездочку вставите, и будет вполне форменная одежда, – уговаривает меня брадобрей. – А вот вам воротник меховой из того же гуанако. Можно пристегнуть. И ходить зимой. Конечно, не в трескучий мороз.
Сам наш цирюльник ходит в длинном синем драповом пальто на вате с шалевым воротником из меха морского котика. На голове котиковый же ««пирожок»». Когда я спросил его: уши не мерзнут? То он, молча, вынул из кармана бурый пуховой плотный платок. Женский.
Улыбнулся, спрятал в правый карман. А из левого достал белую паутинку оренбургского платка.
- Вот. На расчет принес. Матери подарите или невесте. Его через кольцо пропустить можно.
Посмотрел на меня внимательно и вынул еще пузырек размером с ладонь.
- Вот, вежеталь еще лавандовый.
Усмехнулся я и с чистой совестью отдал ему японскую бритву вместе с оригинальным футляром.
- Куда я только все это дену? – почесал я затылок., глядя на разложено по столу и кровать богатство.
- В этот же американский сидор-переросток, - пнул брадобрей ботинком растекшийся по полу оливковый вещмешок. – Я свободен? Или вам еще что-нибудь нужно?
- Оставьте, как с вами связаться? Вдруг понадобитесь?
$
На примерку в ателье я приехал с американским пальто. И фуражку не забыл.
В этот раз я чувствовал себя уверенно, потому был хоть и в летней, но форме со всеми знаками различия. Выбивались из образа только бурки.
Попросил пришить на пальто петлицы, голубые с золотой каемкой. Со шпалой. И на фуражку что положено: ««крылышки»», кокарду, ««капусту»».
Златошвейка поцыкала зубом, покивала головой. Пощупала пальцами кожу. Сказала.
- Добротная вещь. Петлицы у меня есть. Но вот кожу на шитье придется подбирать для фуражки. Вы обладаете временем?
- Надолго?
- Дня на четыре – пять. Насколько я понимаю прямо сейчас вам ее не носить.
- Сколько это будет стоить? – спрашиваю.
- По деньгам, - отвечает со взмахом руки.
Но тут пришел Абрам Семёныч со своими ассистентками и меня закружили, завертели, задергали в разные стороны. Исчеркали мелом те полуфабрикаты, что на меня напялили. И унесли.
Когда оделся. Абрам Семёныч протянул мне листок из блокнота, на котором стояло два числа одно над другим.
Я вопросительно поднял бровь.
- Верхнее число - в кассу, - сказал негромко закройщик.
Верхнее число было в три раза меньше нижнего.
Тут принесли простроченный колпак на вате. Стали мерить его на голову.
В зеркале отражался какой-то болван в нитках.
- Не обращайте внимания, Ариэль Львович, - примирительно произнес закройщик, - Это дуракам полдела не показывают. А примерить просто необходимо, чтобы на голове сидело хорошо.
Надо же, откуда-то имя-отчество мое уже знает?
- Пара вопросов. Вам верх суконный и кожаный?
- Кожаный, - отвечаю. Тот практичнее.
- Вы шапку будете носить с завязанными ушами?
- Возможно. Аэродромы открыты всем ветрам.
- У-гу… Налобник подшить на колпак или будете опускать?
- Пожалуй, подшить, - соглашаюсь.
На всякий такой случай у меня летные очки есть, - усмехаюсь мысленно.
Оглядевшись и убедившись, что мастерицы разошлись по своим делам, тихо спрашиваю.
- Нижнее число кому?
- Мне, - отвечает. И уже громко. – Нут-с, молодой человек, ждем вас завтра к концу рабочего дня.
В машине сержант ГБ передал мне пачку талонов.
- По ним вас будут кормить в ресторане гостиницы ««Москва»». В день награждения машины за вами не пришлют. От гостиницы сами пройдете до Спасской башни – там покажут, куда и проводят. С собой иметь командирское удостоверение и именное приглашение на торжественное мероприятие.
- А где будет награждение?
- В Большом Кремлёвском дворце. В Георгиевском зале.
- Сталин будет?
- Нельзя сказать заранее. Калинин будет обязательно. Так вас в гостиницу везти или в госпиталь?
- В госпиталь, - отвечаю. – Чтобы в такую гостиницу заселяться я пока очень плохо одет.
$
$
$
12.

- А где будет награждение?
- В Большом Кремлёвском дворце. В Георгиевском зале.
- Товарищ Сталин будет?
- Нельзя сказать заранее. Калинин будет обязательно. Так вас сейчас в гостиницу везти или в госпиталь?
- В госпиталь, - отвечаю. – Чтобы в такую гостиницу заселяться я пока очень плохо одет.
$
$
$
12.
Товарищ Сталин, откровенно говоря, меня не впечатлил. Небольшого росточка. Лицо рябое – видно оспой переболел. Глаза желтые как у кота. Усы с проседью. Одет скромнее некуда. В полувоенный френч и галифе, заправленные в мягкие сапоги. Правда, материал – габардин. И на сапогах шевро. Никаких наград не носит.
Всю торжественную процедуру награждения Сталин держался в сторонке, смешавшись с толпой членов Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного комитета обороны, которых было больше награждаемых. Резко выделялись знакомые по фотографиям в прессе шикарные усы Кагановича, пенсне Молотова, украинская вышиванка Хрущёва, маршальские звезды в петлицах Ворошилова и Шапошникова. Остальных я как-то не узнавал в мешанине деловых костюмов, военной и полувоенной униформы.
Главной награждающей фигурой выступал товарищ Калинин – председатель Президиума Верховного Совета СССР. Ему это по должности положено. В потертом костюме-тройке на худой длинной фигуре. Брюки штопором. Совсем он не был похож ни на крестьянина, ни на рабочего, как о том писали в его биографиях. Очки. Козлиная седая бородка троцкиствующего интеллигента. Все подъёмом левой стопы почесывал икру правой ноги, не прекращая процесс награждения. И вообще больше похож был на Дон Кихота Ломанчского из иллюстраций советских книг. Вчера одну такую в библиотеке пролистал.
Награждаемых было не так уж и много. Старшина-пограничник, два сержанта-десантника. Один моряк. Старший сержант с восточным лицом. Петлицы чёрные вроде как с «вошками» связиста, что меня удивило. Полковник-танкист. Остальные летчики от сержанта до полковника.
Вручили нам кожаный бювар с грамотой Верховного совета. И две красные коробочки. В одной орден Ленина на винте. В другой – медаль героя, Золотая звезда.
Ладонь у Калинина сухая, несколько вялая. Нам перед тем, как построить в рядок, каждому прошептали на ухо чтобы руку Калинину не давили. Нас много, а он один.
Принял я фрейдсоновские награды, сказал положенные слова благодарности партии и правительству за высокую оценку моего скромного ратного труда. Пообещал бить врага еще беспощадней.
В отличие от Сталина и остальных вождей глаза у Калинина блёклые, показалось даже что равнодушные.
Тем разительнее был контраст со Сталиным, который каждому новоявленному герою лично пожал руку, а потом сказал короткую, но выразительную речь. Харизма из этого человека просто била. Глаза цепкие, но одновременно ласковые. Он нас всех любил и мы его все любили. Другого слова я не подберу.
Потом в соседнем зале состоялся фуршет. Без стульев. На столах на белых скатертях грузинский коньяк, водка, шампанское и красное вино. Тарелки, фужеры, рюмки, ножи-вилки. И закуски разнообразные. Никакого горячего.
Прежде чем начать разграблять это великолепие, отпустили нас на четверть часа в туалет, где все кололи гимнастерки-кителя и привинчивали на них новые награда. Хитромудрый Абрам Семёныч мне заранее такие дырки провертел и аккуратно обметал их, чтобы не обмахрились. Так что я управился быстро. И выглядел очень аккуратно и красиво. Сам себе в зеркале понравился. Все же в центральном военторге мастера в ателье. Мастера!
Сошлись в банкетном зале. Гул легкий. У меня голова кругом. Вожди тосты говорят. Награжденные герои спиртное фужерами хлебают.
Я откуда-то знал, что с шампанским лучше ничего не мешать и пил только ««самтрестовский»» коньяк, на голубой этикетке которого было указано ««ОС»» - особо старый. Хороший коньяк. Век бы такой пил, но, наверное, не по карману будет.
Со мной за столиком оказались сержанты-десантники и авиационный подполковник, который также налегал на коньяк. А сержанты, выдоив на двоих бутылку шампанского ««Абрау-Дюрсо»», активно налегли на ««Московскую особую»», полируя ее между делом красненьким ««Кинзмараули»» и довольно быстро окосели.
Подошедший к нам армейский комиссар 1 ранга, сделал неприметный жест и пограничников осторожно, и аккуратно охранники вывели из зала – протрезвлять. А комиссар занял за столом из место.
- Товарищ Гетман, налейте и мне коньяку вас поздравить с заслуженной наградой, - вклинился комиссар к нам в компанию.
- Не вопрос, товарищ Мехлис, - подполковник наливает комиссару свободную стопку.
- А вы, как я понимаю, товарищ Фрейдсон будете? Мастер беспарашютного спорта, - поворачивается Мехлис ко мне.
- Я киваю, - соглашаясь. – Он самый. Ариэль Львович.
- А я - Лев Захарович. Будем знакомы, - комиссар чокается с нами и вкусно пьёт коньяк.
Закусывает ломтиком лимона, присыпанным тертым кофе и сахарной пудрой. Вкусно закусывает. Я тоже так хочу.
Пробую – очень вкусно. Мне теперь, думаю, все закуски к выпивке потребуется с изначала изучать.
- Ариэль Львович, мне про вас комиссар Смирнов рассказывал, как только я в Москву с фронта прилетел. Вы найдите время завтра заскочить ко мне в Политуправление, а то мне скоро снова на фронт - Ставка посылает.
- Куда на этот раз, Лев Захарович? – Интересуется подполковник Гетман.
- На юг. В Крым. Ты представляешь, что там удумали: войска в Крыму, а штаб фронта в Тбилиси. Мало нам там Кулика было. Так теперь еще Козлов из-за моря руководит.
Вокруг стало шумно. Смотрю, по рядам идет Сталин с Калининым в окружении свиты. К каждому столику подходят, чокаются с награжденными своими фужерами с вином, но не пьют, а слегка так пригубляют. Но с каждым.
Когда дошло до меня, Сталин, со звоном стукнув ободком своего фужера о мою стопку, спросил.
- Товарищ Фрейдсон, мне сказали что ви вернулись с того света дважды. Это так?
- Так точно товарищ Сталин, - отрапортовал я. – Первый раз, когда сгорел мой парашют, я умудрился попасть на заснеженный склон глубокого оврага и не разбиться об землю, а только получить контузию и сломать ногу. А второй раз очнуться от клинической смерти в новогоднюю ночь.
- Долго жить будете. Примета такая, - улыбнулся вождь. – Просьбы, пожелания есть?
Набрался наглости и брякнул.
- Товарищ Сталин, пока я защищал московское небо, враг разбомбил мою квартиру на улице Радио. Так что, какие могут быть личные просьбы, если я свой дом защитить не смог.
Сталин повернулся к советскому президенту и полушутливо сказал.
- Товарищ Калинин, что ж так плохо живут наши соколы. Непорядок. Я прошу изыскать возможности и найти квартиру товарищу Фрейдсону.
И, повернувшись ко мне, снова спросил.
- Так будет хорошо? Еще какие пожелания?
- Только одно, товарищ Сталин, бить врага по настоящему, по большевистски.
- Вот это по-нашему, - улыбнулся Сталин. – Вот за это надо выпить.
И снова со всеми нами за столиком чокнулся фужером. Опустил в него губу. И не прощаясь, пошел к другим столам.
И я вдруг понял за что все так любят Сталина. За его не показное, а искренне участие в человеческих судьбах.

$
12.
Товарищ Сталин, откровенно говоря, меня не впечатлил. Небольшого росточка. Лицо рябое – видно оспой переболел. Глаза желтые как у кота. Усы с проседью. Одет скромнее некуда. В серый полувоенный френч и брюки, заправленные в мягкие сапоги. Правда, материал – габардин. И на сапогах шевро. Никаких наград не носит.
Всю торжественную процедуру награждения Сталин держался в сторонке, смешавшись с толпой членов Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного комитета обороны, которых было больше награждаемых. Резко выделялись знакомые по фотографиям в прессе шикарные усы Кагановича, пенсне Молотова, украинская вышиванка Хрущёва, большие маршальские звезды в петлицах Ворошилова и Шапошникова. Остальных я как-то не узнавал в мешанине деловых костюмов, военной и полувоенной униформы.
Главной награждающей фигурой выступал товарищ Калинин – председатель Президиума Верховного Совета СССР. Ему это по должности положено. В потёртом костюме-тройке на худой длинной фигуре. Брюки штопором. Совсем он не был похож ни на крестьянина, ни на рабочего, как о том писали в его биографиях. Очки. Козлиная седая бородка троцкиствующего интеллигента. Все подъёмом левой стопы почесывал икру правой ноги, не прекращая процесс награждения. И вообще больше похож был на Дон Кихота Ломанчского из иллюстраций советских книг. Вчера одну такую в библиотеке пролистал.
Награждаемых было не так уж и много. Старшина-пограничник, два сержанта-десантника. Один моряк. Старший сержант с восточным лицом. Петлицы чёрные вроде как с «вошками» связиста, что меня удивило. Полковник-танкист. Остальные летчики от сержанта до полковника.
Вручили нам кожаный бювар с грамотой Верховного совета. И две красные коробочки. В одной орден Ленина на винте. В другой – медаль героя, Золотая звезда.
Ладонь у Калинина сухая, несколько вялая. Нам перед тем, как построить в рядок, каждому прошептали на ухо, чтобы руку Калинину не давили. Нас много, а он один.
Принял я фрейдсоновские награды, сказал положенные слова благодарности партии и правительству за высокую оценку моего скромного ратного труда. Пообещал бить врага еще беспощадней.
В отличие от Сталина и остальных вождей глаза у Калинина блёклые, показалось даже что равнодушные.
Тем разительнее был контраст со Сталиным, который каждому новоявленному герою лично пожал руку, а потом сказал короткую, но выразительную речь. Харизма из этого человека просто била. Глаза цепкие, но одновременно ласковые. Он нас всех любил и мы его все любили. Другого слова я не подберу.
Потом в соседнем зале состоялся фуршет. Без стульев. На белых скатертях грузинский коньяк, водка, шампанское и красное вино. Тарелки, фужеры, рюмки, ножи-вилки. И закуски разнообразные. Никакого горячего.
Прежде чем начать разграблять это великолепие, отпустили нас на четверть часа в туалет, где все кололи гимнастерки-кителя и привинчивали на них новые награды. Хитромудрый Абрам Семёныч мне заранее такие дырки провертел и аккуратно обметал их, чтобы не обмахрились. Так что я управился быстро. И выглядел очень аккуратно и красиво. Сам себе в зеркале понравился. Все же в центральном ателье мастера. Мастера!
Сошлись в банкетном зале. Гул легкий. У меня голова кругом. Вожди тосты говорят. Награжденные герои спиртное фужерами хлебают.
Я откуда-то знал, что с шампанским лучше ничего не мешать и пил только ««самтрестовский»» коньяк, на голубой этикетке которого было указано ««ОС»» - особо старый. Хороший коньяк. Век бы такой пил, но, наверное, не по карману будет.
Со мной за столиком оказались сержанты-десантники и авиационный подполковник, который также налегал на коньяк. А сержанты, выдоив на двоих бутылку шампанского ««Абрау-Дюрсо»», активно налегли на ««Московскую особую»», полируя ее между делом красненьким ««Кинзмараули»» и довольно быстро окосели.
Подошедший к нам армейский комиссар 1 ранга, сделал неприметный жест и десантников осторожно, и аккуратно охранники вывели из зала – протрезвлять. А комиссар занял за столом их место.
- Товарищ Гетман, налейте и мне коньяку вас поздравить с заслуженной наградой, - вклинился комиссар к нам в компанию.
- Не вопрос, товарищ Мехлис, - подполковник наливает комиссару свободную стопку.
- А вы, как я понимаю, товарищ Фрейдсон будете? Мастер беспарашютного спорта, - поворачивается Мехлис ко мне.
Я киваю, соглашаясь.
– Он самый. Ариэль Львович.
- А я - Лев Захарович. Будем знакомы, - комиссар чокается с нами и вкусно пьёт коньяк.
Закусывает ломтиком лимона, присыпанным тертым кофе и сахарной пудрой. Вкусно закусывает. Я тоже так хочу.
Пробую – очень вкусно. Мне теперь, думаю, все закуски к выпивке потребуется с изначала изучать.
- Ариэль Львович, мне про вас комиссар Смирнов рассказывал, как только я в Москву с фронта прилетел. Вы найдите время завтра заскочить ко мне в Политуправление, а то мне скоро снова на фронт - Ставка посылает.
- Куда на этот раз, Лев Захарович? – Интересуется подполковник Гетман.
- На юг. В Крым. Ты представляешь, что там удумали: войска в Крыму, а штаб фронта в Тбилиси. Мало нам там Кулика было. Так теперь еще Козлов из-за моря руководит.
Вокруг стало шумно. Смотрю, по рядам идут Сталин с Калининым в окружении свиты. К каждому столику подходят, чокаются с награжденными своими фужерами с вином, но не пьют, а слегка так пригубляют. Но с каждым.
Когда дошло до меня, Сталин, со звоном стукнув ободком своего фужера о мою стопку, спросил.
- Товарищ Фрейдсон, мне сказали что ви вернулись с того света дважды. Это так?
- Так точно товарищ Сталин, - отрапортовал я. – Первый раз, когда сгорел мой парашют, я умудрился попасть на заснеженный склон глубокого оврага и не разбиться об землю, а только получить контузию и сломать ногу. А второй раз очнуться от клинической смерти в новогоднюю ночь.
- Долго жить будете. Примета такая, - улыбнулся вождь. – Просьбы, пожелания есть?
Набрался наглости и брякнул.
- Товарищ Сталин, пока я защищал московское небо, враг разбомбил мою квартиру на улице Радио. Так что, какие могут быть личные просьбы, если я свой дом защитить не смог.
Сталин повернулся к советскому президенту и полушутливо сказал.
- Товарищ Калинин, что ж так плохо живут наши соколы. Непорядок. Я прошу изыскать возможности и найти квартиру товарищу Фрейдсону.
И, повернувшись ко мне, снова спросил.
- Так будет хорошо? Еще какие пожелания?
- Только одно, товарищ Сталин, бить врага по настоящему, по большевистски.
- Вот это по-нашему, - улыбнулся Сталин. – Вот за это надо выпить.
И снова со всеми нами за столиком чокнулся фужером. Опустил в него губу. И не прощаясь, пошел к другим столам.
И я вдруг понял, за что все так любят Сталина. За его не показное, а искренне участие в человеческих судьбах. За то, что люди ему интересны.
Мехлис оставил мне на страничке, вырванной из блокнота пятизначный номер телефона.
- Завтра позвоните. За вами вышлют машину, – и, протянув нам с подполковником руку для пожатия, ушел догонять свиту Сталина.
- Кто ты такой, капитан? – спросил меня Гетман, разливая остатки коньяка.
- Летчик.
- Вижу, что не сапёр. Давай со знакомством. – Поднял он стопку. – Я командир штурмового авиаполка. Летаю на Ил-2. А ты?
- Ночной истребитель ПВО. Адъютант эскадрильи. Летал на МиГ-3.
- А что за беспарашютный спорт, о котором тут говорили?
Мы выпили. И я рассказал свою историю с тараном, как мне ее самому рассказали.
- Везучий ты, чертяка, - восхитился подполковник.
У него на груди кроме сегодняшних наград был такой же как и у меня орден ««Знак почёта»» и два ордена Красного знамени.
- Насколько везучий покажет военно-врачебная комиссия, - засомневался я. - Все говорят, что летать мне больше не дадут.
- С комиссией не поспоришь. Иди тогда ко мне начштабом в полк. Будешь руководить полётами с земли. Сейчас такая аппаратура поступает – блеск. И машины новые радиофицируют. Хотя лучше бы стрелка заднего впихнули с ««березиным»».#
$
$
# Б Е Р Е З И Н - сленговое обозначение 12,7-мм пулемета УБС конструкции Березина.
$
- Так у вас же ««илы»» бронированные, - удивляюсь.
- Ил бронированный, а хвост у него деревянный. Вот эти стервятники и повадились нам хвосты отстреливать. Пушка у ««худого»»# двадцать миллиметров. От хвоста только щепки летят. Одноместным наш штурмовик делали в расчете на истребительное прикрытие. А оно… не всегда бывает, в общем. Ты как насчёт еще на грудь принять? – покачал он пустую бутылку. – Меня в ««Москве»» поселили, там ресторан допоздна работает.
$
$
# Х У Д О Й – сленговая название немецкого истребителя Мессершмит-109.
$
Не успел я согласиться, как подошел к нам молодой человек в отглаженном до хруста сером костюме.
- Кто из вас будет товарищ Фрейдсон?
- Я. – Откликаюсь.
- Вас просит подойти помощник товарища Калинина. С документами.
- Не судьба нам догнаться, - поворачиваюсь я к подполковнику. – Номер полевой почты оставь, а то я пока временно в Лефортовском госпитале прописан. И то уже ненадолго.
Одного жаль – еще много закусок на столе осталось нетронутых нами. Вкусных.
Вот что значит просьба Сталина? Пусть и выраженная шутливо. Не знаю, сколько бы меня Моссовет с новой комнатой мурыжил, а помощник Калинина меня уже встречал с готовым ордером на однокомнатную квартиру в доме коридорного типа жилой площадью 37 квадратных метров, в который только и оставалось, что вписать мою фамилию.
Дом в самом центре Москвы в переулках параллельно улице Горького. Совсем рядом с памятником Пушкину, как сказали. Даже от Кремля пешком максимум двадцать минут мимо Центрального телеграфа.
Мое еврейское счастье оказалось в предусмотрительности. В том, что бумаги из бывшего моего дома я хранил на себе, в кармане гимнастерки. Их у меня забрали в обмен на готовый ордер из КЭЧ# Верховного Совета СССР. Ордер от сегодняшнего числа. Хочешь сразу заселяйся.
$
$
# К Э Ч - квартирно-эксплутационная часть.
$
Несмотря на то, что рядом, дали машину и сопровождающего. Предварительно еще и позвонили коменданту дома. Предупредили, что я скоро приеду.
Д-а-а-а-а… сервис на грани фантастики.
Прощай Кремль с разрисованными на площадях крышами домов. С рубиновыми звездами забитыми досками и обтянутыми мешковиной. С зенитками на каждом шагу. Большими зенитками. И обслуга у них мужская. Прощай мавзолей Ленина, превращенный в черт его знает что, но на себя не похожий, ни разу. И Красная площадь также вся разрисованная ««заснеженными»» крышами.
Белая ««эмка»» вынесла меня из Спасской башни и повезла вверх по улице Горького.

Несмотря на то, что рядом, дали машину и сопровождающего. Предварительно еще и позвонили коменданту дома. Предупредили, что я скоро приеду.
Д-а-а-а-а… сервис на грани фантастики.
Прощай Кремль с разрисованными на площадях крышами домов. С рубиновыми звездами забитыми досками и обтянутыми мешковиной на башнях разрисованных разными оттенками серого колера как военные корабли. С фанерными домами, присевшими на крепостные стены. С зенитками на каждом шагу. Большими зенитками. И обслуга у них из крепких мужиков. Прощай мавзолей Ленина, превращенный в черт его знает что, но на себя не похожий, ни разу. И Красная площадь также вся разрисованная ««заснеженными»» крышами.
Белая ««эмка»» вынесла меня из Спасской башни и через Красную площадь повезла вверх по улице Горького.
- В Гнездниковский переулок, - уточнил маршрут водителю мой сопровождающий, выделенный из секретариата Калинина.
- Какой номер?
- К ««тучерезу»».
- Понятно, - водитель слегка прибавил газу. – Десятый нумер.
- ««Тучерез»», - покатал я незнакомое слово на языке. – Очень высокий дом?
- Десять этажей, - ответил вместо сопровождающего водитель. – На крыше целая зенитная батарея стоит.
- Так что можете, товарищ Фрейдсон, не беспокоиться, этот дом не разбомбят, - ухмыляется мой сопровождающий.
Водитель развернул автомобиль на Пушкинской площади, немного проехал по Горького обратно в сторону Кремля и свернул в переулки.
««Тучерез»» по сравнению с окружающими строениями действительно казался небоскребом.
- Вас отсюда куда-нибудь завозить надо?- спросил чиновник, когда машина остановилась у подъезда?
- Да. В госпиталь, - отвечаю. – Там вещи мои остались.
- Тогда я товарища Пригоркина отвезу по месту службы и вернусь за вами сюда, - сказал водитель.
Комендантом дома оказалась холёная дама лет тридцати пяти, которой меня быстро сдали с рук на руки. Товарищ Коростылёва, как представилась.
- Этот доходный дом построил известный архитектор Нирнзее еще до империалистической войны, - читала мне экскурсионную лекцию комендантша, поднимаясь со мной пешком на третий этаж. – И его сразу прозвали ««Дом холостяков»». Все квартиры тут небольшие, однокомнатные. Максимальной площадью пятьдесят метров. Чем выше этаж, тем больше метраж. В подвале у нас есть столовая, прачечная и театр ««Ромэн»».
- Цыганский что ли? – спросил я.
- Он самый, - поджала губы дама. Чувствовалось, что цыган она не любит. – Вот ваши хоромы.
Дверь в мою квартиру была одна из многих в длиннющем широком коридоре. Во весь дом. Так что можно было войти в один подъезд, а выйти из другого. Дневной свет шел с торца.
Комендантша большим ключом открыла массивную дубовую дверь и жестом предложила мне войти в довольно просторную квадратную прихожую.
- Налево будет санузел: ванна, раковина, унитаз и газовая колонка. Так что от стороннего бойлера в горячем водоснабжении мы не зависим, - сказала, включая электрический свет.
Ванная комната впечатляла. Где-то три на два с половиной метра. С потолком уходящим ввысь. Стены, крашены масляной краской.
- Потолок четыре метра будет? – спросил я.
- На этом этаже три семьдесят.
От прихожей в саму комнату вел короткий коридор. А сама комната была огромная, светлая - панорамное окно во всю стену, по военной моде перечёркнутое белыми полосами бумаги. И абсолютно пустая. Разве что красивая бронзовая люстра висела на длинной цепи. В сторону входа находился альков, оформленный как бы аркой. И по всей окружности комната была обита темными дубовыми панелями по плечо взрослого человека. Забавно, что на окнах шторы не сохранились, а в алькове висят и в любой момент его можно отделить от самой комнаты, задёрнув их.
- Тридцать семь с половиной квадратного метра жилой площади, не считая прихожей и санузла. Все согласно вашему ордеру на вселение.
- Как вас зовут?
- Алевтина Кузьминична.
- Алевтина Кузьминична, мне все нравится, - снял я свою пафосную каракулевую шапку. В комнате было тепло. Под окном проходила длинная батарея водяного отопления. – А где кухня?
- Индивидуальные кухни проектом дома не предусмотрены. До революции здесь снимали квартиры холостые чиновники и лица свободных профессий не имеющие кухарок. После гражданской войны сотрудники Коминтерна, которые увидели в этом зачатки коммунистических отношений. Они же и устроили в подвале общую столовую. Здесь жило много видных старых большевиков. Сейчас союзный прокурор Вышинский проживает на девятом этаже. Но у него другой лифт. Если хотите я вам со склада выдам керосинку, сможете себе наскоро что-нибудь сготовить в нише коридора.
И повела меня смотреть то что я проскочил не глядя. Коридорная ниша была небольшая. В глубину – ровно ширина стола, который там стоял. Такой стол, ящиком с дверцами. Оставалось место еще для одного такого же. Над столом висели полки без дверей. Это была вся мебель в квартире.
- Вот сюда, товарищ капитан, керосинку поставите. А так питаться вы, наверное, на службе будете.
- Да. Но для начала надо изобрести, хотя бы на чем спать, - помыслил я вслух.
- Нет проблемы. Могу со склада выдать комплект мебели во временное пользование. Мне по телефону сказали, что вы Герой Советского Союза, так что входите в номенклатуру. Только на каждом предмете будет бирка с инвентарным номером. Вас это не смущает?
- Нет, не смущает. А выход из затруднений зримый. Я согласен.
Дальше мы обговорили необходимый мне комплект мебели, о бригаде уборщиц, которые все нынешнее запустение приведут в порядок. А я заселюсь завтра к вечеру.
Везла меня белая кремлёвская ««эмка»» в Лефортово. А я в уме решал задачу, как собрать воедино расползшееся по городу мое хозяйство, перескакивая на неожиданную вчерашнюю ночь. Яркие воспоминания, но неоднозначные.
$

Везла меня белая кремлёвская ««эмка»» в Лефортово. А я в уме решал задачу, как собрать воедино расползшееся по городу мое хозяйство, перескакивая на неожиданную вчерашнюю ночь. Яркие воспоминания, но неоднозначные.
И первая кто навстречу мне в госпитале попадается – Костикова. Легка на помине. Моргнула левым глазом, улыбнулась до ямочек на щеках и почесала мимо. Вот и думай…
Вчера привез новую форму. Спросил где завтра ее погладить можно будет. А то пока вез на себе – все замял.
- У тебя номер в ««Москве»» простаивает. Там все есть и утюг и кому за него подержаться, - сказал рассудительный Коган, когда мы у него в каморке сидели вчетвером – я, он и Шумская с Костиковой.
- А горячая вода там есть? – вдруг спросила Костикова.
- Где? – уставилась на нее Шумская.
- В гостинице. А то я баню пропустила на этой неделе. Обмороженных вал просто. А эта… ««деревянный крест»» которая, только сегодня на службу явилась.
Это да. Обмороженных действительно вал в связи с новым наступлением. Даже меня из палаты выжили. Сапёрный майор с руками и пехотный подполковник с ногами провоняли все вокруг мазью Вишневского. За один день.
Майор Борисов автобаты под Горьким формировал для Ленинградского фронта. Сам моторы чинил на морозе.
Подполковник Ратников в полынью провалился при форсировании речки Ржевки. Речка переплюйка, полынья попалась мелкая – по колено, а бурки льдом моментом схватило. Когда бой закончился, бурки с ноги снять не было никакой возможности. Пришлось резать. Пока бурки. И снегом ноги оттирать было уже поздно. Три пальца в с правой в медсанбате отчекрыжили. Теперь Богораз старается пальцы на левой ноге сберечь.
У сапёрного майора еще жена с дочкой мою койку оккупировали. Жена с ложечки майора кормит, а с четырёхлетней Наташкой вся палата играет. В детство впала.
Мамлей радостный ходит гоголем: ему на правой руке операцию сделали, и теперь у него от локтя два длинных «пальца»», а точнее – клешня. Пока еще забинтованная, но уже сдвигается-раздвигается. Хватало, в общем, такое получилось. Но лучше чем совсем без руки.
Все же доктор Богораз кудесник.
- Когда звезду покажешь? – спросил Данилкин.
- Завтра дадут, - ответил я. – А пока я от вас съезжаю.
- Куда?
- В гостиницу ««Москва»» определили.
- Тогда вам стоит поторопиться, а то скоро комендантский час начнется, - предупредила меня жена майора Борисова.
- Вот и я о том думаю, - присел я на корточки перед тумбочкой и стал вытряхивать оттуда все свое имущество в сидор.
Оставил курящим по пачке ««Беломорканала»» в утешение.
Мелкой мятная карамелька нашлась. Ледящая.
- Не поминайте лихом, товарищи, - склонил голову и пошел по направления к когановской каморке. Остальные мои вещи у него лежали в американской брезентовой ««колбасе»».
А там у него эта неразлучная парочка – Шумская с Костиковой, с разговором про баню.
Договорились с подачи политрука, что Костикова меня до гостиницы проводит – дорогу покажет, а то я один заблужусь. А я за это ее в отеле в ванну запущу.
- Могу даже ужином покормить в ресторане. У меня талоны со вчерашнего дня не отоварены, - заявляю.
Проводили Коган с Шумской нас до трамвая заснеженным парком. С веселым смехом и подначками.
Костикова с полотняной сумкой и моим сидором в руках. Я с американской ««колбасой»» за плечом.
Ехали долго. Трепались по дороге обо всем и ни о чём. Только что стихи друг другу не читали. За трамвайными стеклами снег пушистый шел. Темно. Ничего особо не видно.
В холле гостиницы дернулся я, было, в гардероб, но Костикова меня за локоть притормозила.
- Ключ от номера возьми, - шепчет. - Там разденемся.
И смеется глазами.
Получил по предписанию ключ от одноместного номера на восьмом этаже. Легко. Без вопросов. Видно новая шинель и каракулевая шапка так на халдеев влияют.
Прокатились на лифте.
В номере сел, не раздеваясь, в кресло, пытаясь отойти от роскоши окружения. Пафосный отель. Паркет, деревянные полированные панели, хрусталь светильников. Фрески на потолках. Окна странные – подоконники на уровне колена.
Костикова уже без шинели и будёновки, в распоясанной гимнастёрке. И уже в тапочках. Встала, руки в боки. Тряхнула кудряшками.
- В ресторан мы не пойдем, - заявила. – Я ванну надолго займу. Ари, ты ужин сюда в номер закажи. А меня на ключ закрой пока.
- Зачем?
- А чтоб не украли, - смеется заливисто.
- Вино к ужину брать? – кидаю я пробный шар.
- Обязательно. Я ««Кюрдамир»» люблю. И терпеть не могу ««три семерки»». Все. Иди. Я раздеваться буду. Куда! – повысила девушка голос. - Куда в шинели. Не на улицу же идешь. Да и по дороге наган мой прибери в тумбочку. Нехорошо ему так валяться на стуле.
На удивление у меня после ателье осталось еще приличная сумма денег. Хватило в коммерческом буфете и на это азербайджанское вино и на черную икру со сливочным маслом. И на бутерброды с севрюгой горячего копчения. Девушка у меня вроде как ночевать остается – надо соответствовать роли соблазнителя. Хотя тут не понять: кто кого соблазняет.
Вчерашний талон спокойно взяли вместе с сегодняшним. Обязались принести ужин в номер через час.
Таких как я - с пакетами и бутылками в руках, в коридорах гостиницы оказался каждый второй.
Когда я ввалился в номер, то поразился доносившемуся из ванной пению. Чистому высокому голосу. В голове всплыла где-то вычитанная фраза: ««Он поёт по утрам в клозете»».
Форма Костиковой аккуратно развешана на спинке стула. Сначала гимнастерка, потом юбка, на них голубые рейтузы с начёсом. Ее валенки в прихожей у вешалки под шинелью.
Сам снял сапоги, поставил лисьи чулки за штору – жарко в них стало. Посидел, потом посчитал, что в несвежих носках даму встречать неудобно и снова надел сапоги. Топят тут не жалея… чего они там не жалеют в котельной?
Принесли ужин. Точнее привезли на сервировочном столике. Тарелки накрыты серебряными сферами. На запивку – ««Боржоми»» в бутылках.
Официант как из дореволюционного кино: прилизанная блестящая причёска, белая куртка, полотенце через локоть.
Выдал официанту пакет из буфета, и он всю дополнительную снедь очень красиво сервировал. Прям натюрморт. И вскрыл вино.
На мою поднятую бровь сказал.
- Вино подышать должно перед употреблением. Чтобы лишние спиртовые пары выдохлись. Сколько вам кувертов ставить, товарищ капитан?
- Чего? – не понял я.
- Сколько персон будут ужинать?
- Две.
Моментально с нижнего уровня этого столика на колесах появились ножи-вилки-ложки, стаканы и рюмки для вина. И крахмальные до жестяного состояния салфетки.
Официант ушел а я сидел под тарелкой репродуктора и потихоньку исходил слюной, слушая Шостаковича.
Наконец, не прошло и пары часов, как Костикова выползла из ванны. Вся распаренная. Голова в мелких влажных кудряшках. В домашнем запашном халатике цветастого ситца.
- Что ты там так долго? – спросил я.
- А… - Махнула девушка рукой. – Пока все перестираешь.
Обратила внимание на стол. Сделал круглые глаза. Даже рот приоткрыла от удивления.
- Это все для меня? Арик, я бы тебе и так дала.
Утром я проснулся один.
И вот теперь бежит по госпитальному коридору и только подмаргивает, будто не шептала мне ночью: ««Арик, а ты оказывается сладенький»».

Утром я проснулся один. Правда довольно поздно. В половине десятого.
И вот теперь бежит Ленка Костикова по госпитальному коридору и только подмаргивает на бегу, будто не шептала мне ночью: ««Арик, а ты оказывается сладенький»».
Ладно, проясним мы эту сову. Потом.
Вваливаюсь к комиссару госпиталя как есть в новой шинели и каракулевой шапке. Как же не похвастаться?
Козыряю.
- Товарищ полкой комиссар, Герой Советского Союза капитан Фрейдсон. Представляюсь по поводу вручения мне ордена Ленина и медали Золотая Звезда.
Смирнов встает крепко жмет мне руку с дежурными поздравлениями.
- Раздевайся, показывай… Чай будешь?
- Обязательно, - отвечаю, одновременно расстегивая портупею.
С непривычки кобура с пистолетом сползает с ремня и бухается на пол с тяжелым стуком.
- Это что у тебя тут?
- Пистолет наградной.
- От кого?
- От Мехлиса.
- Садись, рассказывай.
Замполитрука уже принес чайные приборы в расчете на нас с комиссаром, на себя и Когана, за которым, как сказал, уже послали.
Разоблачился. Водрузил обратно портупею. И сел на предложенное место.
Комиссар из сейфа вынул редкую по нынешним временам бутылку водки ««Столичная»», разлил по четырем стаканам. Сказал, глядя прямо мне в глаза.
- Снимай орден.
- Зачем?
- Обмывать будем. Как Коган придет, так и начнём.
Свинтил я орден Ленина и булькнул в подставленный стакан.
- И звезду туда же, - подсказал появившийся Коган, запирая за собой дверь.
Пришлось свинчивать звезду. Винчу и приговариваю:
- Так ленточка же на колодке намокнет.
- Как намокнет, так и высохнет, - поучает меня комиссар. – Ничего ей с водки не будет. Тем более с такой хорошей. Спирт для ««Столичной»» из зерна гонят, потому сейчас ее мало выпускают. А вот ««Московскую»» из гнилой картошки, потому ее и много. Хотя и цена коммерческая такая, что каждый день не набегаешься. На фронте сто грамм и только в день боя. У вас вот летунов еще столько же за каждый сбитый самолет положено. Так что положенную порцайку с полка стребуй.
Черный хлеб и сало, порезанные замполитруком уже заняли свои места на столе. И еще блюдце Коган подставил с солеными огурцами, крепкими и хрустящими.
- Закусывать, товарищ капитан, не забывайте. Остатки довоенной роскоши, - хвалится замполитрука.
- Ну, за то чтобы не последняя у тебя звезда была, - поднимает Коган стакан единственной рукой.
Пью, не отрываясь до тех пор, пока по губам больно не ударяет Ленин. Тот вроде как против бражничества коммунистов был. Как вычитал я из старых газет водку снова стал продавать его сменщик на посту Предсовнаркома – Рыков. Вынимаю губами орден. Потом допиваю водку из стакана и также губами вынимаю Золотую звезду.
Занюхал рукавом.
- Сразу видно – герой, - ухмыляется комиссар. – Мануфактуркой закусывает.
Привинчиваю награды снова на их законные места. И только потом хрумкаю огурчиком попеременно с салом.
Хороша водка. Пьешь ее не чувствуешь ничего, а упала в желудок так жаром разорвалась.
- Теперь ««Красную звезду»» снимай, мы ее тоже не обмывали, - улыбается Коган во весь зубастый рот.
Лезу сам в командирскую сумку за бутылкой без этикетки, горлышко залито красным сургучом. Купил по дороге в коммерческом магазине на Разгуляе. Там еще пачку чая приобрел грузинского, для дома.
Поставил на стол и стал отвинчивать орден.
Смирнов, предварительно отбив ножом сургуч, снова разлил. Наверное, как старший в нашей компании. Разливал и приговаривал.
- Все как положено, сначала водку двойной очистки пьем, а потом ««сучок»».
Процедура повторилась, только на этот раз получил я по губе острым лучом ордена. Чуть ли не до крови.
Все правильно: не свои ордена обмываю, вот и получаю ими по морде.
И такой голод вдруг прорезался, что я в одно рыло почти все бутерброды умял.
- Ничего, - махнул рукой замполитрука. – Я еще подрежу. На здоровье.
- Теперь хвались пистолетом и рассказывай как прошла встреча с Мехлисом.
Как прошла… Обыденно.
Позвонил.
Договорились о времени визита.
Не обманул. Выслал за мной аж целый лимузин ЗиС-101.
Мехлис принял меня в своем кабинете на…