Постелил я Саше с Машей списанные матрацы у батареи отопления на пол. И оставил их там вести половую жизнь. А сам задернулся шторой от них в алькове. С Ленкой. И Ленка оторвалась с согласием на все половые эксперименты. Соскучилась по мужской ласке, сразу видно.
Утром проснулся потому как дверь хлопнула. Она у меня такая, как гаубица. Если просто захлопнуть. Гости ушли. Лёг дальше досыпать.
В Москве конец марта. Температура плюсовая. Погода, как на картинах Саврасова. (Идея: надо Ленку в Третьяковку сводить - она там точно не была). Поэтому сегодня ни каракуль, ни шлемофон в дело не пошли – форсил в американской кожаной фуражке, гарнитурной с пальто.
Сапоги блестят – солнечные зайчики пускают. А то? Чистил я их настоящим довоенным гуталином, не ваксой. Подарок от матери на прощание. Драил и вспоминал добрым словом любящую меня женщину.
В госпитале все по-прежнему, только обмороженных бойцов стало меньше. Новых уже не привозят. В моей палате все новенькие, кроме сапёрного мамлея, которому еще пару операций на руки должны сделать. Стало грустно. Дай им бог, всего доброго и не допусти злого.
По врачам и комиссарам раздал подарки в виде балыка муксуна каждому. Интересные такие балыки: голова, спинка и хвост. Остальное все собакам скормили на Северах.
Отдал с благодарностью.
И приняли с благодарностью.
Предупредили, что дадут перевод в госпиталь ВВС в Сокольниках. Там меня снова полностью по всем врачам прокрутят. И мозголомы будут новые.
- У них там всё гораздо строже. Так, что готовься, - закончил свою тираду военврач Туровский. – Выяснил своё происхождение?
- Выяснил, Соломон Иосифович. – И слегка подкорректировал версию, которую выдаю этому слегка повёрнутому на еврействе человеку. – Отец еврей. Мать – еврейка, по крайней мере, по документам. Но вы все выкресты. Я тоже крещёный как оказалось.
- Вей з мир! Так, что выходит ваш батюшка, был из ассимилянтов?
- Этого не знаю. На стенде в городском музее написано, что он был член ЦК партии анархистов-максималистов. Погиб в восемнадцатом, как комиссар Красной армии. В Симбирске во время мятежа Муравьёва.
- Это я с вашим отцом мог и столкнуться. Я тогда там недалеко был. В Саратове.
Ну, да… столкнуться… полковой фельдшер и инструктор политотдела фронта – усмехнулся я внутри себя. Хотя… чего только не бывает на войне. И не только. Вчера Коган со смехом рассказал, что в ЦК зарегистрировано 216 человек, которые утверждают, что носили вместе с Лениным бревно на субботнике.
Шлялся по госпиталю до отбоя. Ленка в ночь дежурила и упросила меня остаться.
Шумская как всегда ночевала у Когана.
Я торчал один в двухместной небольшой палате, метров десять квадратных. Две монашеские узенькие коечки. Платяной шкаф. Жестяная раковина в краном холодной воды. Стол, покрытый медицинской клеенкой. Два стула. Одно окно с жесткой шторой светомаскировки из черной крафт-бумаги.
Даже почитать нечего. Из книг только медицинские справочники, от которых у меня сводило челюсти. Я бы что-нибудь в охотку прочитал по психиатрии, учитывая близкое будущее в госпитале ВВС, но нет такого. Оставалось только дурью маяться, что я терпеть не могу.
Выключил свет. Поднял штору светомаскировки. Открыл форточку и стал курить.
Накурившись, разделся и лег в Ленкину кровать.
Н-да, это не мой полуторный матрац на медных пружинах.
Довольно быстро, пригревщись, заснул.
Проснулся от прикосновения прохладного тела женщины.
Сразу стало жутко неудобно и тесно. А от стены, к которой меня прижали, веяло холодом.
- Знаешь что? – сказал я, пытаясь быть доброжелательным. – Утром возьмёшь у меня запасные ключи. И переезжай ко мне.
- Арик, мы только с детьми спешить не будем. Ладно? – согласилась Ленка, приласкивась.
А что? Как бабы говорят: ««хер на хер менять, только время терять»». В постели мы идеально подходим друг другу. И как я понял вчера: зрелая женщина это вам не девочка-подросток, которая не умеет еще доставить мужчине наслаждение и берет только юностью и свежестью. А то, что Ленка медицинский робот, так у каждого свои недостатки. Надо учесть еще, что она пробилась-то с социального дна только такой вот упертой целеустремленностью. Уважать надо. Тем более не собирается она меня на себе женить. Ну, разве что в дальней перспективе...
А поза ««на боку»» оказалась вполне даже неплоха. И Ленка быстро умотала дальше дежурить. Так что мне удалось выспаться, несмотря на узость и жесткость койки.
$

А поза ««на боку»» оказалась вполне даже неплоха. И Ленка быстро умотала дальше дежурить. Так что мне удалось выспаться, несмотря на узость и жесткость койки.
$
Следующие две недели я ездил в Сокольники как на работу. От госпитализации отказался – нечего чужое место занимать. Тем более, что паёк опять получил натурой, после того как сдал отпускной лист в кадры ВВС.
Утром пешком спускался по улице Горького до Манежной площади. На метро добирался до Сокольников. А там еще трамваем четыре остановки. И пешком по дикому парку. Во второй половине дня в обратном порядке.
В госпитале ВВС я ходил по кабинетам, сидел в очередях. Меня простукивали, просвечивали, вертели во все стороны, словно готовили в отряд космонавтов (вспомнить бы еще, что такое ««космонавты»»). При этом врачи что-то неразборчиво писали в мою толстую уже историю болезни, но ничего мне не говорили. И это слегка нервировало.
А вот вечера были свободны. Гуляли с Ленкой, когда она не дежурила, по вечерней весенней Москве. По бульварам. Вдыхали вкусный весенний воздух. Даже в парк Горького добрались в выходной – посмотреть выставку трофейной техники.
А ночью. Ночами у нас как бы медовый месяц настал.
Но война войной. А обед по расписанию. Половину денежного аттестата я перевел Лизе, как и обещал матери в день отлёта. Ленка знала, что у меня скоро будет ребенок в Салехарде. Сам ей об этом сказал. Но отнеслась к этому спокойно.
- Если мужик кобелино, то это на всю жизнь, - смеется.
Жизнь пошла практически семейная. Готовка на мне. Стирка на ней. Ленка действительно енот-полоскун. Пришлось вешать дополнительные веревки в ванной.
Но свои вещи она ко мне перевезла только через две недели плотной совместной жизни.
Культуртрегерской программы по моей задумке не получилась. Третьяковка и большинство музеев находились в эвакуации. Зато в подвале моего дома работал театр ««Ромэн»». И один вечер мы с Ленкой провели там.
С билетами помогла комендантша. Так как я хотел на сборный концерт, а не на ««серьезную»» пьесу. А концертные билеты неожиданно оказались в дефиците.
А вообще было удобно. Не одеваясь в верхнюю одежду, не связываясь с гардеробом, просто спуститься в подвал и все.
Ленка опять пошла в форме, сделав исключение только для туфелек и тонких чулок. Возможно, у нее и не было приличного платья для похода в театр. Я не стал копаться в женских комплексах.
Она так гордилась моими наградами, словно мы их вместе заработали. И тем, что она военный врач.
Посмотрев в больше зеркало театрального холла, я вынужден был констатировать, что мы красивая пара. Именно в форме. Синий низ, зелёный верх. Молодые, стройные, утянутые ремнями.
Буфет был бедный, но шампанское в нём было.
Обратно, когда поднимались по лестницам, Ленка всю дорогу пела понравившейся ей цыганский романс.
$
Соколовский хор у «Яра»
Был, конечно, знаменит.
Соколовская гитара
До сих пор в шах звенит.
Всюду деньги, деньги, деньги.
Всюду деньги, господа.
А без денег жизнь такая
Не годится никуда.
$
Мне также концерт очень понравился. Как очищающий душу душ, после всех унылых походов по врачебным кабинетам. Зажигательно. Энергично. Позитивно.
Ленка замолчала только у двери квартиры. Потом выдала уже в дверях.
- Надо Когана на них натравить, чтобы они в госпитале пели. Раненые быстрее выздоравливать будут.
$

Мне также концерт очень понравился. Как очищающий душу душ, после всех унылых походов по врачебным кабинетам. Зажигательно. Энергично. Позитивно.
Ленка замолчала только у двери квартиры. Потом выдала уже в дверях.
- Надо Когана на них натравить, чтобы они в госпитале пели. Раненые быстрее выздоравливать будут.
Ленка сладко спала, утомлённа мною. А мне сон не шёл.
Странно выходит все в моей жизни. Удивительно, что никто из темного прошлого еще не претендует на меня, ни с обязательствами, ни с долгами. И все разворачивается вне моей воли, а я только соглашаюсь. Как говорится: логика обстоятельств сильнее логики намерений.
Я почти влюбился в красивую девочку Соню, но она отвергла меня.
Лизу, если говорить начистоту, под меня подсунула мать.
Ленка сама меня выбрала, а не я ее.
На фронт надо. На фронт. Там я хоть и буду встроен в новую логику обстоятельств, но буду свободен в логике намерений. Они там совпадут.
Лишь бы мне разрешили летать…
$
А вот летать мне не разрешили.
««Не годен для лётно-подъёмной работы»».
И стук печати на приговоре.
Потребовал объяснений у комиссии, настаивая на том, что я абсолютно здоров, руки-ноги-голова на месте. Интеллект сохранен.
- Вы сможете прямо сейчас управлять самолётом? – спросил военврач первого ранга, сидящий по правую руку от председателя.
- Нет. – Честно ответил - Но любой лётчик, осваивает новый тип машины заново. Освою и я. – Настаивал. – Осваивал же раньше.
- Рентген показал у вас странное затемнение между полушариями мозга. – Спокойно, как на лекции, разъяснял мне председатель комиссии бригвоенврач Левит. Главный хирург Московского военного округа, как меня заранее предупредили. – А голова орган тёмный, во многом еще неизученный, несмотря на целый исследовательский Институт мозга в нашей академии. Что с вами может произойти в следующую минуту ни один врач не возьмётся предсказать. Вы можете служить. Даже в действующей армии. Но на земле. Водить сложную технику вам противопоказано. Единственное, что мы можем для вас сделать, уважая ваш статус Героя Советского Союза, это провести еще одну экспертизу через год. Согласны?
- Согласен, - расстроено отвечаю.
А что еще остается? Академик строго предупреждал не конфликтовать.
- Молодец. Мы не сомневались в том, что вы мужественный человек. И найдете еще себя в жизни, - улыбнулся бригвоенврач, встал и через стол пожал мне руку.
Гулял по аллеям весеннего Сокольничего парка. Жалел себя. Точнее свои рухнувшие надежды стать не хуже Фрейдсона, не посрамить его фамилию. Опять логика обстоятельств оказалась сильнее логики моих намерений. Эх… ««Апрель, апрель, звенит капель…»» Земля весне радуется, а я разнюнился. Тоже мне офицер-герой.
Взял себя в руки и поехал отвозить бумаги в кадры ВВС.
Но вечером в окружении Когана и наших подруг надрался в лохмуты. Пел с остервенением.
- Чому ж я не солил, чому ж не летаю… За что ты, боже, в мене крила отняв… Я б землю покинул и в небо злетав.
И друзья пели вместе со мной. Сочувствовали. Среди лётчиков появились первые дважды герои.
Утром Костикова отпаивала меня какими-то противными микстурами, но похмелье сняла как рукой.
Поцеловал эти руки и сказал.
- Ты добрый доктор похметолог.
- Но только сегодня, - строго сказала Ленка. – Станешь пить – брошу.
$
Неприятности на этом не кончились. В ВВС сменился командующий. Генерал-полковника Жигарева, который Фрейдсона знал лично еще по Китаю, сменил генерал-лейтенант Новиков, который мою тушку вроде не знал. Новиков воевал в Ленинграде, но с начала февраля 1942 года исполнял должность первого заместителя Жигарева. Замещал, замещал… и подсидел. Жигарев с понижением в должности был отправлен командовать авиацией Западного фронта.
Получив у полковника Никитина – ответственного за формирование и укомплектование штаба ВВС КА направление на продолжение службы в инспекцию ВВС, я пошел жаловаться командующему, напомнив, что генерал-полковник Жигарев обещал мне переобучение на штурмана.
- Мне плевать, что там тебе обещал Жигарев, - в раздражении высказал генерал-лейтенант и добавил несколько матерных конструкций. - Нынче командующий я. И будешь ты выполнять приказ, как положено старшему командиру Красной армии. Ясно!
- Ясно, товарищ генерал.
- Ну, давай, что там у тебя? – прочитав направление Новиков усмехнулся и поправил рукой свою и так безукоризненную прическу. – Только избавились от Василия Сталина, тот поехал на фронт полком командовать, а заменить некем, чтобы авторитет такой… сразу зримый был. Директоров заводов нагибать. А тут герой под руку подвернулся. Зайди снова к полковнику Никитину и скажи, что я это назначение отменяю.
Душа встрепенулась в надежде, но ее командующий ухватил за крылья и заземлил.
- Я тебя направляю в Баку, принимать американские самолёты. Я помню тебя по войне с белофиннами. Ты хороший разведчик, наблюдательный и памятливый. В общении с союзниками это пригодится.
- Товарищ генерал, зачем мне тёплое место у моря, если у меня одно желание: фашистов бить. В тылу скучно. Это я в отпуске осознал.
- Место, капитан, это не тёплое, а жаркое. Как по температуре, так и по отношениям с союзниками. Жестче с ними надо. Ты идеально подходишь. И по воинскому званию, и по наградам, и по партийности. Да и что греха таить – по национальности. Понятно?
- Понятно.
- Ну, раз понятно, то свободен, - напутствовал меня Новиков..

- Товарищ генерал, зачем мне тёплое место у моря, если у меня только одно желание: фашистов бить. В тылу скучно. Это я в отпуске осознал.
- Место, капитан, это не тёплое, а жаркое. Как по окружающей температуре, так и по отношениям с союзниками. Жестче с ними надо. Ты идеально подходишь. И по воинскому званию, и по наградам, и по партийности. Да и что греха таить – по национальности. Понятно?
- Понятно.
- Ну, раз понятно, то свободен, - напутствовал меня Новиков.
Я развернулся и пошел к дверям кабинета, но был остановлен командующим.
- И это… должность там подполковничья, – подсластил он пилюлю.
Выйдя на улицу, я обогнул здание Народного комиссариата обороны, занимавшее целый городской квартал, и прогулочным шагом вышел с обратной стороны этой громадины к знакомому Бюро пропусков Главного политуправления.
- Товарища Мехлиса сейчас нет в Москве, - ответил мне в маленькое застеклённое окошечко младший политрук.
- А товарищ Щербаков?
- По какому вопросу?
- По личному.
- Товарищ капитан, вы же понимаете, чтобы беспокоить таких людей надо иметь веское основание, - ехидно улыбается местный Цербер.
В ответ я вынул пистолет.
Политрук ощутимо напрягся.
- Расслабьтесь и прочитайте, что написано на наградной табличке, - сказал я.
Внутрь меня не пустили, но вызвали ко мне начальника секретариата Мехлиса.
Спустившийся по лестнице старший батальонный комиссар, внимательно меня выслушал и посоветовал.
- Товарища Щербакова сегодня здесь не будет. Попробуйте поймать его либо в Совинформбюро, либо в Московском горкоме партии на Старой площади.
В МГК партии я попал по предъявлению партбилета. Вот так вот простенько и со вкусом. Никаких особых пропусков. И на входе простой милиционер.
Щербаков был на месте и принял меня, не заставляя долго ждать в приёмной.
- О! На ловца и зверь бежит. Я тут тебя не один раз вспомнил. Садись. Чай будешь? – радушный хозяин кабинета пожал мне руку.
Чай с лимоном, сахаром и неистребимыми в Москве сушками принесла непосредственно технический секретарь Щербакова – строгая дама лет сорока пяти в мужском пиджаке, про которую так и хочется сказать ««товарищ»».
- Товарищ Фрейдсон, опираясь на вашу судьбу, мы собрали по столичным госпиталям три десятка подобных вам лётчиков-командиров и создали при Высшей партийной школе шестимесячные курсы комиссаров полков. Авиационных полков. Они уже месяц как учатся. Так, что если у вас с врачами все по прежнему, то предлагаю вам присоединиться к ним.
- Те же яйца, вид в профиль, - отвечаю. – Новиков предлагает мне Баку и тесное общение с союзниками. Вы - учёбу. Что там, что тут – тыл. А я напросился к вам на приём в надежде, что вы поможете мне попасть на фронт.
- Я и предлагаю вам фронт, - Щербаков снял и протер очки куском замши. – Но через пять месяцев. Вы же должны обучиться методам партийно-политической работы, иначе какой из вас будет комиссар? После окончания курсов получите направление на фронт в авиационный полк комиссаром. И соответственно переаттестация будет на политическое звание. А миссии в Тегеране и Баку даже не входят в список частей действующей армии. По большому счёту все военно-дипломатические миссии это тупик. До конца войны оттуда не вырваться. Так что, товарищ Фрейдсон, если вы согласны на мое предложение, то вот вам бумага, ручка и чернильница: пишите заявление.
- Что писать? – спрашиваю.
Щербаков диктует.
- Первому секретарю МГК ВКП(б) товарищу Щербакову. Заявление. Прошу вас направить меня на курсы комиссаров авиаполков при ВПШ ЦК ВКП(б) в виду того, что врачи запретили мне летать по состоянию здоровья. Подпись: Герой Советского Союза капитан ВВС Фрейдсон и инициалы не забудьте. Партийный билет номер… спишете со своего билета. И сегодняшняя дата.
- Что дальше? – спрашиваю, протягивая готовое заявление.
- Дальше ждите, вас вызовут. Всё, что могу сделать для вас в данных обстоятельствах. И помните: если сдадите все зачёты на отлично, то аттестуем вас на ранг выше вашего сегодняшнего воинского звания. И, как вам известно, должность комиссар полка - это категория полкового комиссара. Есть, куда расти прямо на фронте.
Встал. Протянул мне руку для пожатия.
$

Встал. Протянул мне руку для пожатия.
$
$
$
16.
Удивительно, но в управлении ВВС меня легко отпустили в другое ведомство.
- Одним контуженным больше, одним меньше там не принципиально, - ехидничал интендант, собирая мне ««приданое»». – Не то, что у нас. У нас в экипаже даже один контуженный – перебор.
Встал на особый учёт в ГлавПУре. И стал как бы слушатель. Жизнь курсантская.
Из плюсов такой жизни – столовая в ВПШ оказалась намного лучше военторговской столовой в политуправлении. Вроде и меню одинаковое и набор продуктов тот же, но готовили намного вкусней, да и порции были несколько больше.
Обычная учеба там также не прекращалась. Учились рядом с нами люди из кадрового резерва партии. Будущие секретари райкомов и обкомов. Косили на нас глазом и не признавали за ««своих»» - петлицы у нас пока не малиновые, а голубые и звезд пока на рукавах нет. Это не декларировалось, но чувствовалось.
А вот преподаватели отнеслись к нам с полной душой. Готовы были разжевывать нам непонятное пока не уясним.
Без меня группа прошла краткий курс марксистско-ленинской философии и уже сдали зачет. Так что начал я с ««хвостов»».
Основной предмет ««партийно-политическая работа в войсках»». Дополнительный - ««военная психология»». И начали изучать всё с бумаг – чем будем отчитываться в своей будущей работе. Учиться писать ежедневное политдонесение в вышестоящий политический орган.
Командир пишет боевое донесение.
Комиссар – политическое донесение.
Уполномоченный Особого отдела – оперативное донесение.
Каждый божий день.
И что они пишут, друг другу не показывают. Не имеют такого права.
С удивлением узнал, что оперативный уполномоченный Особого отдела по полку находится в дисциплинарном подчинении у комиссара полка. Именно поэтому в войсках им присваивают политические звания. С самим Особым отделом дивизии или корпуса они находятся в ««оперативном подчинении»». И главное: рост в званиях у полковых особистов зависит от комиссара полка. Не подпишет комиссар представление – и всё. Перебить может только сам нарком. Его слово заднее. Но кто же из здравомыслящих людей к наркому полезет из-за какого-то полкового уполномоченного?
Но вот выстроить правильные отношения с Особым отделом – одна из основных задач комиссара полка. Да, комиссар полка имеет право дисциплинарно наказать уполномоченного, но всегда ли это стоит делать? И шел разбор конкретных случаев из практики.

Но вот выстроить правильные отношения с Особым отделом – одна из основных задач комиссара полка. Да, комиссар полка имеет право дисциплинарно наказать уполномоченного, но всегда ли это стоит делать? И шел разбор конкретных случаев из практики.
Вообще много времени было уделено практическим вопросам.
Учились интенсивно с раннего утра до позднего вечера. Преподаватели менялись а мы всё те же. Голова пухла даже у меня с моей-то памятью.
Первым отсеялся хромой майор, староста нашей группы. Не потянул такого интенсива. Ушел в военпреды на завод.
- Там хоть одни железки. Всё знакомое, - сказал на прощание.
Старостой назначили второго нашего майора, который Кенигсберг бомбил в самом начале войны. Садился на вынужденную, и после полгода по госпиталям валялся. Этот был волевой мужик. Готов был выдержать всё, но прорваться в карьере.
Вообще группа была подобрана хорошо образованная. Один я без среднего, но зато со звездой. Мой Салехардский техникум можно было считать, по большому счету, разве что за ПТУ. Хотя мое трехгодичное летное училище можно было засчитать за техникум.
Люди все в группе из авиации, склонные к технике, а тут сплошь гуманитарные дисциплины, в которых свои тонкости. Поняли это быстро в занятиях ««вопросы на собрании»». Каждый из нас вел занятия по выбранной теме, а преподаватели скопом изображали ««народ»» и задавали стандартные вопросы, которые мы обязательно услышим от бойцов. Как сказали нам, вопросы эти были собраны из политдонесений.
И вот уже в конце мая прихожу домой в двенадцатом часу, как обычно, злой, голодный, а дома участковый сидит с комендантшей и на Ленку протокол сочиняют.
Ленка вся в соплях.
- В чём дело? - спрашиваю. – Какие претензии у вас к старшему начальствующему составу Красной армии?
- Это кто? – спрашивает участковый у комендантши.
- Хозяин квартиры, - отвечает, не глядя на меня.
- Дамочка у вас без прописки живёт, - сообщает мне сержант милиции. Пожилой уже мужик. Из патрульных, видно, поднятый на должность кадровым голодом.
- Не дамочка, а военврач третьего ранга, - поправляю его строго. – Вы не на бандитской малине. Посему предлагаю перейти на русский язык без блатных лексиконов. Милая, чай поставь, - это я уже к Ленке обращаюсь. И опять к участковому: - Так какие претензии у вас лично к военному человеку, старшему командиру, служащему в московском госпитале и прописанному в посёлке на станции Ухтомская в ближайшем Подмосковье?
- Это до войны было так можно. А сейчас нельзя. – Отвечает сержант милиции. – Вынужден задержать непрописанного человека до выяснения.
- Выяснения чего?
- Личности и прочих обстоятельств.
- Читать умеешь?
- А как же?
- Читай, - я вынул пистолет и сунул ему табличкой под нос.
- Товарищ командир, вы же должны понять – служба.
От пистолета его как магнитом оттолкнуло.
- Не вводите службу в административный восторг. Что требуется, чтобы выполнить вашу инструкцию. Личность военврача третьего ранга Костиковой вы уже, как я вижу, установили. А забрать ее может только комендантский патруль. Ибо ваш нарком нашему больше должен.
Сержант милиции хотел было активно мне возразить, но вовремя вспомнил, что нарком обороны нынче сам товарищ Сталин и заткнулся.
- Прописать товарища на этой площади, - выдавил он, наконец, из себя. – Тогда будет жить законно.
- Какие для этого нужны документы?
- Справка с работы, выписка из домовой книги по месту прописки, ваше заявление, что просите прописать. И резолюция коменданта, что не против.
- А что? Вы можете быть против? – собрал я брови к переносице.
- Нет. Нет – Испуганно встрепенулась комендантша. – Я не против нисколько.
- Вот и хорошо. Теперь идите, ибо я страшно голоден и устал. Соберем бумаги и навестим вас в отделении.
Когда за властью закрылась дверь, Костикова всхлипнула.
- Это всё она, стерва, меня выжить отсюда пытается.
Обнял девушку. Погладил по волосам.
- Всё будет хорошо. А теперь покорми меня, чем долго не готовить. Жрать хочу как из пушки.