В полк надо съездить. Может еще, что про настоящего Фрейдсона узнаю…
$
Какое же это наслаждение - бриться нормальным станком безопасной бритвы. Прежние жильцы оставили зеркало в ванной, за что им моё большое спасибо. И хотя госпитальный брадобрей брил все же лучше, что я сам себя, но наслаждения это не отменяло.
Свободный день я посвятил исследования округи моего нового жилища. Морозец отпустил, засыпав город крупным пушистым снегом. Так, что решил прогулять свое новое американское пальто. На голову шлемофон - он на овчине, ибо нечего попусту каракуль таскать. На пояс наградной браунинг. Он мне теперь как мандат от чересчур въедливых комендачей.
На улице Горького в ««Елисеевский»» оказалась очередь аж на улице. На Тверском бульваре кафешка, также коммерческая. Напротив консерватории коммерческий магазинчик спрятался в переулок. Очереди в него не было. Заходить не стал, просто отметил в памяти. Как и комиссионку в конце улицы Герцена.
Гораздо интереснее, что среди переулков во дворах обнаружилось пара небольших стихийных барахолок, где за кусок ««банного»» мыла сменял сидор картошки вместе с тарой. А за иголку стал обладателем полулитровой бутылки подсолнечного масла. Деньги у барахольщиков особым почётом не пользовались. Все искали что-то нужное из вещей. Но подсказали: за Белорусским вокзалом на Тишинском рынке есть бо-о-ольшая барахолка, где и деньги берут охотно, но дорого.
- Только карманников опасайтесь. Их там пропасть, - наставили напоследок.
В подъезде столкнулся с комендантшей. Узнал от нее, что по своему командирскому продаттестату могу прикрепиться к их столовой в подвале нашего же дома. Но сразу на месяц.
- Многие жильцы активно пользуются этой услугой. Сдают свои карточки и получают полноценное трехразовое питание, - агитировала она меня. – Можно судками в квартиру брать.
Но я пока решил подождать. Вряд ли мне дадут гулять целый месяц. Война идет.
А в ««Елисеевский»» надо оказывается заходить не с улицы с народом, отоваривающим карточки, а со двора. Там спецраспределитель ««не для всех»». Но меня как героя должны прикрепить.
- Еще один спецраспределитель находится на улице Грановского. Но туда даже вас не прикрепят. Там ««кремлёвка»» отоваривается лечебным питанием, - с какой-то грустью сообщила комендантша напоследок.
К полудню пришел мастер с телефонной станции и подключил аппарат. Столик и кресло занесли как раз перед ним. И торшер в качестве премии.
Позвонил в госпиталь Смирнову и оставил номер своего телефона для связи.
- Вот это правильно, - заметил комиссар. – Связь на войне самое главное.
Выяснив, что комиссия будет завтра в полдень, стал варить картошку в мундире. Пришлось перебрать клубни – половина была подморожена. Надо будет сковородкой разжиться, пожарить их, а то выбрасывать больно жирно будет.
Навернул картоплю с сольцой и маслом. Лепота. Я и забыл что это такая вкуснятина. В госпитале так не кормили.
После обеда забрал часы у мастера в ГУМе.
Гулял по улице Горького до площади Маяковского.
Сковородку купил по госцене в обычном хозяйственном магазине, который только-только открылся напротив недостроенного здания Главного управления лагерей НКВД.# Нормальную такую сковороду - чугунную с ручкой. На такой блины хорошо печь. Там же еще приобрел сетку-««авоську»», чтобы было в чем нести. Пару стальных подстаканников с гербом СССР. Маленькую ложечку из нержавейки. Заварочный чайник Дулёвского завода. Стеклянную солонку. Вот только соли не забыть завтра позычить в госпитале, а то у меня ее чуть-чуть, а в продаже ее не видно.
$
$
# Сейчас там гостиница и ресторан ««Пекин»».
$
Всё. Домой. А то рука отсохла козырять встречным военным на этой улице Горького. Патруль привязался только один. От геройской книжки отскочили как ошпаренные. Даже не пришлось браунинг показывать.
У памятника Пушкину встречаются девушки и юноши. Война не война, любовь на это не смотрит. Свиданий требует.
А вот керосиновой лавки в округе мне что-то не попалось. Опять придётся комендантшу напрягать. И бидон под керосин в хозмаге не присмотрел, растяпа.
Как говорится в народе: ««на ловца бежит овца»». Собрался я всё же выйти купить керосиновый бидон, снова прогулявшись на Маяковку. Выходя их подъезда, наткнулся на безногого калеку, у которого такие жестяные бидоны висели на верёвочках через шею. Две пары. Сам в черном ватнике и вязаной детской полосатой шапочке. Помпончика только не хватает.
- Браток, почём бидон продаёшь? – спросил я наугад.
- Дашь папироску, скажу, - ответила эта небритая морда, дыхнув мощным сивушным перегаром.
Выдал инвалиду беломорину. Дал прикурить от зажигалки.
- По писят. – ответил он мне после затяжки. – Но с тебя стольник.
- А чё так? – удивился я.
- Ты богатый, - был категорический ответ.
- Хорошо,- сказал я подумав. – Но только по сто рублей я куплю бидон полный керосину.
- Кати за мной, - развернул инвалид свою тележку ««на пяточке»» и отталкиваясь упорами, напоминающие большие пресс-папье, покатился на колёсах. Бидоны громыхали на его груди в ритм этих отталкиваний.
- Тут рядом, - добавил, не оглядываясь. – На Малом Гнездниковском переулке нефтелавка.
В нефтелавку была длинная очередь. Керосин пока еще продавался свободно, без карточек.
Сама нефтелавка являла собой дощатую пристройку к дореволюционному трёхэтажному дому, со двора. Так что на первой прогулке я прошёл мимо фасада и не заметил ее.
Инвалид постучал по доскам своим упором. В паре метров от двери, в которую давилась очередь, открылась в стене квадратная дверца, откуда выглянула еще одна небритая похмельная морда с хорошим свежим фингалом под левым глазом.
Инвалид что-то показал ему на пальцах. Голова утянулась обратно.
- Ждём, - сказал инвалид.
Через пять минут в ту же квадратную дырку выдали самодельный трехлитровый бидон из жести, полный керосину, как выяснилось. Самое странное, что очередь никак на эту левую продажу не отреагировала.
Расстегнул кожаное пальто, чтобы достать из кармана гимнастёрки деньги.
- Засвети весь иконостас, - потребовал инвалид.
Раздвинул ворот.
- Где звезду геройскую получил?
- Здесь, в небе Москвы.
- Тогда с тебя полтинник, - переиграл инвалид. – Нужный ты человек, капитан. Я так по тревоге в бомбоубежище не доползаю. Вся надежда на вас, соколики.
Спорить не стал. Дают – бери.
- А кто такие бидоны делает? - спросил, убедившись, что бидон выбит очень качественно.
- Я и делаю, - усмехнулся инвалид. – Не артель же ««Напрасный труд»». Не фабрика имени Клары Целкин. Жестянщик я, - гордо заявил. – Кустарь без мотора. Чего будет надобно - я тут завсегда верчусь. Обращайся. Тебе, сокол, завсегда скидка будет.
Вечер провел в приятных хлопотах обустройства дома под себя.
Тарелку трансляции подключил и с внимание прослушал, как 3-я Ударная армия прорвала тактическую оборону противника, продвинувшись на 20-25 километров. На Южном фронте наши войска потеснили немецких оккупантов до устья Северского Донца. Сибиряки и уральцы с энтузиазмом формируют три добровольческие армии.
На ужин приготовил жареную картошку на сале. И остатки белой сайки к чаю. Что сказать… Полутёмный кухонный закуток в коридоре не фонтан и не торт. А питаться в коммерческих заведениях – я столько жалования не получаю, тем более сижу на голом окладе без фронтовой надбавки, без доплат за боевые вылеты, без доплат за ночные полёты. В других местах все только по карточкам, которых у меня нет. Лампочку что ли на полку повесить? Хоть готовить не на ощупь. Шучу. Хотя в каждой шутке есть доля шутки.
$
Врачебная комиссия заняла пятнадцать минут, из которых десять-двенадцать доктор Туровский читал всякие медицинские бумажки.
Потом три седых доктора с больших медицинских чинах, шлепнули печать и выдали мне заключение: ««годен к строевой службе в Красной армии»».
- А летать? – спросил я.
- Допуск к работе лётно-подъёмного состава решает врачебно-лётная комиссия в госпитале ВВС, - ответил бригврач, возглавлявший комиссию. И гаркнул. – Следующий.
Я им был уже не интересен.
$

$
Какое же это наслаждение - бриться нормальным станком безопасной бритвы. Прежние жильцы оставили зеркало в ванной, за что им моё большое отдельное спасибо. И хотя госпитальный брадобрей брил все же лучше, что я сам себя, но наслаждения это не отменяло.
Свободный день я посвятил исследования округи моего нового жилища. Морозец отпустил, засыпав город крупным пушистым снегом. Так, что решил прогулять свое новое американское пальто. На голову шлемофон - он на овчине, ибо нечего попусту каракуль таскать. На пояс наградной браунинг. Он мне теперь как мандат от чересчур въедливых комендачей.
На улице Горького в ««Елисеевский»» оказалась очередь аж на улице – народ хлебные карточки отоваривал. На Тверском бульваре кафешка, также коммерческая. Напротив консерватории коммерческий магазинчик спрятался в переулок. Очереди в него не было. Заходить не стал, просто отметил в памяти. Как и комиссионку в конце улицы Герцена.
Гораздо интереснее, что среди переулков во дворах обнаружилось пара небольших стихийных барахолок, где за кусок ««банного»» мыла сменял сидор картошки вместе с тарой. А за иголку стал обладателем полулитровой бутылки подсолнечного масла.
Подумал, что иголки надо матери Фрейдсона отослать, если они уж в Москве дефицит из дефицитов. Помогут они ей выжить в военную голодовку.
Деньги у барахольщиков особым почётом не пользовались. Все искали что-то нужное из вещей. Но подсказали: за Белорусским вокзалом на Тишинском рынке есть бо-о-ольшая барахолка, где и деньги берут охотно, но дорого.
- Только карманников опасайтесь. Их там пропасть, - наставили напоследок.
В подъезде столкнулся с комендантшей. Узнал от нее, что по своему командирскому продовольственному аттестату я могу прикрепиться к их столовой в подвале нашего же дома. Но сразу на месяц.
- Многие жильцы активно пользуются этой услугой. Сдают свои карточки и получают полноценное трехразовое питание, - агитировала она меня. – Можно судками в квартиру брать.
- Все карточки, - уточнил я.
- Кроме хлебных и на водку, - удовлетворила она мое любопытство. - Остальные все.
Но я пока решил подождать. Вряд ли мне дадут гулять целый месяц. Война идет.
А в ««Елисеевский»» надо было, оказывается, заходить, не с улицы с народом, отоваривающим карточки, а со двора. Там спецраспределитель ««не для всех»». Но меня как героя должны прикрепить.
- Еще один спецраспределитель находится на улице Грановского. Но туда даже вас не прикрепят. Там ««кремлёвка»» отоваривается лечебным питанием, - с какой-то грустью сообщила комендантша напоследок.
К полудню пришел мастер с телефонной станции и подключил аппарат. Столик и кресло занесли как раз перед ним. И торшер в качестве премии.
Позвонил в госпиталь Смирнову и оставил номер своего телефона для связи.
- Вот это правильно, - заметил комиссар. – Связь на войне самое главное.
Выяснив, что комиссия будет завтра в полдень, стал варить картошку в мундире. Пришлось перебрать клубни – половина была подморожена. Надо будет сковородкой разжиться, пожарить их, а то выбрасывать больно жирно будет.
Навернул картоплю с сольцой и маслом. Лепота. Я и забыл, что это такая вкуснятина. В госпитале так не кормили. Расход масла большой.
После обеда забрал часы у мастера в ГУМе.
- Что-то дороговаты у вас услуги, - посетовал.
- А часы-то, у вас какие! – был ответ. – Три механизма. На настоящих рубинах. И браслет швейцарский – найди такой в наше время.
Гулял по улице Горького до площади Маяковского, сверяя время по часам у центрального телеграфа. Точно идёт Швейцария.
Сковородку купил дёшево, по гос. цене в обычном хозяйственном магазине, который только-только открылся напротив недостроенного здания Главного управления лагерей НКВД.# Нормальную такую сковороду - чугунную с ручкой. На такой блины хорошо печь. Там же еще приобрел сетку-««авоську»», чтобы было в чем покупки нести. Пару стальных подстаканников с гербом СССР. Маленькую ложечку из нержавейки. Заварочный чайник Дулёвского завода. Стеклянную солонку. Вот только соли не забыть завтра позычить в госпитале, а то у меня ее чуть-чуть осталось, а в продаже ее не видно.
$
$
# Сейчас там гостиница и ресторан ««Пекин»».
$
Всё. Домой. А то рука отсохла козырять встречным военным на этой улице Горького.
Патруль по дороге привязался только один. Но от вида геройской книжки отскочили, как ошпаренные. Даже не пришлось браунинг показывать.
У памятника Пушкину встречаются девушки и юноши. Война не война, любовь на это не смотрит. Свиданий требует.
А вот керосиновой лавки в округе мне что-то не попалось. Опять придётся комендантшу напрягать. И бидон под керосин в хозмаге не присмотрел, растяпа.
Как говорится в народе: ««на ловца бежит овца»». Собрался я всё же после обеда вновь выйти купить этот керосиновый бидон, снова прогулявшись на Маяковку. Выходя из подъезда, наткнулся на безногого калеку, у которого такие жестяные бидоны висели на верёвочках через шею. Две пары. Сам в черном залоснившемся ватнике и вязаной детской полосатой шапочке. Помпончика только не хватает.
- Браток, почём бидон продаёшь? – спросил я наугад.
- Дашь папироску, скажу, - ответила эта небритая морда, дыхнув мощным сивушным перегаром.
Выдал инвалиду беломорину. Дал прикурить от зажигалки.
- По писят. – ответил он мне после затяжки. – Но с тебя стольник.
- А чё так? – удивился я.
- Ты богатый, - был категорический ответ.
Ну да… американское кожаное пальто конечно впечатляет.
- Хорошо,- сказал я подумав. – Но только по сто рублей я куплю бидон полный керосину.
- Кати за мной, - развернул инвалид свою тележку ««на пяточке»» и, отталкиваясь ручными упорами, напоминающие большие пресс-папье, покатился на колёсах. Бидоны громыхали на его груди в ритм этих отталкиваний.
- Тут рядом, - добавил, не оглядываясь. – На Малом Гнездниковском переулке нефтелавка.
В нефтелавку была очередь. Не шибко длинная. Керосин пока еще продавался свободно, без карточек.
Сама нефтелавка являла собой дощатую пристройку к дореволюционному трёхэтажному дому, со двора. Так что на первой прогулке я прошёл мимо фасада и не заметил ее.
Инвалид постучал по доскам своим упором. В трёх метрах от двери, в которую давилась очередь, открылась в стене квадратная ставенка, откуда выглянула еще одна небритая похмельная морда с хорошим свежим фингалом под левым глазом.
Инвалид что-то показал ему на пальцах. Голова утянулась обратно.
- Ждём, - сказал инвалид.
Через пять минут в ту же квадратную дырку выдали самодельный трехлитровый бидон из жести, полный керосину, как выяснилось. Самое странное, что очередь никак на эту левую продажу не отреагировала.
Расстегнул кожаное пальто, чтобы достать из кармана гимнастёрки деньги.
- Засвети весь иконостас, - потребовал инвалид.
Раздвинул ворот. Смотри – не жалко.
- Где звезду геройскую получил?
- Здесь, в небе Москвы.
- Тогда с тебя полтинник, - переиграл инвалид. – Нужный ты человек, капитан. Я так по тревоге в бомбоубежище не доползаю. Вся надежда на вас, соколики.
Спорить не стал. Дают – бери.
- А кто такие бидоны делает? - спросил, убедившись, что бидон выбит очень качественно. Крышка так вообще можно сказать притёртая, утопленная в узкое горло, от которого идут ««плечи»» к широкому цилиндру.
- Я и делаю, - усмехнулся инвалид. – Не артель же ««Напрасный труд»». Не фабрика имени Клары Целкин. Жестянщик я, - гордо заявил. – Кустарь без мотора. Чего будет надобно - я тут завсегда верчусь. Обращайся. Тебе, сокол, завсегда скидка будет. Только немца к Москве не пускай.
- На каком фронте ноги потерял? - спросил я без участия, так… из вежливости.
- На фронте борьбы с Зелёным змием, - усмехнулся жестянщик. – Молодой был, дурной. Пьяный на трамвайной ««колбасе»» катался. Вот и докатался. Хорошо старый мастер к себе в ученики взял, а то бы пропал совсем. В наше время в руках ремесло надо иметь. Дай еще папироску хорошую, только от лавки отойдем – тут курить опасно.
Перекурили у детской площадки с качелями и песочницей. Жестянщик оказался просто философом, хоть афоризмы за ним записывай.
Вечер провёл в приятных хлопотах обустройства дома под себя.
Тарелку трансляции подключил и с вниманием прослушал, как 3-я Ударная армия прорвала тактическую оборону противника, продвинувшись на 20-25 километров. На Южном фронте наши войска потеснили немецких оккупантов до устья Северского Донца. Сибиряки и уральцы с энтузиазмом формируют три добровольческие армии.
Потом под звуки симфонического оркестра приготовил себе на ужин жареную картошку на сале. (Лук добыть я и не догадался). И остатки белой сайки к чаю. Колбасу оставил на завтрак.
Что сказать… Полутёмный кухонный закуток в коридоре не фонтан и не торт. Питаться в коммерческих заведениях – я столько жалования не получаю, тем более сижу на голом окладе без фронтовой надбавки, без доплат за боевые вылеты, без доплат за ночные полёты. А в других местах все только по карточкам, которых у меня нет. Или разовым талонам, но те, что мне в Кремле дали, давно кончились.
Лампочку что ли на полку повесить? Хоть готовить не на ощупь. Шучу. Хотя в каждой шутке есть доля шутки.
$
Врачебная комиссия заняла пятнадцать минут, из которых десять-двенадцать доктор Туровский зачитывал всякие медицинские бумажки.
Потом три седых доктора в больших медицинских чинах, шлепнули печать и выдали мне заключение: ««годен к строевой службе в Красной армии»».
- А летать? – спросил я.
- Допуск к работе лётно-подъёмного состава решает врачебно-лётная комиссия в госпитале ВВС. Направление вам выдано, - ответил бригвоенврач, возглавлявший комиссию. И гаркнул мимо меня. – Следующий.
Я им был уже не интересен.
Вот так вот. А где дышите – не дышите? И прочие врачебные манипуляции?
Коган успокоил, что это всегда так. Решение принимается нашими же докторами заранее, а комиссия только утверждает его. Да и если им с каждым подробно разбираться, они бы отсюда круглосуточно бы не вылезали.
- Пошли лучше пообедаем. Сегодня закладка и на комиссию рассчитана, - потащил он меня в столовую.
Вот тут я и пожаловался на свое подвешенное состояние с продовольствием. Кремлёвские талоны в ресторан закончились. Аттестат на руках, но требуют сдать его за целый месяц. А у меня… Сам понимаешь.
Коган покивал, во всём со мной соглашаясь и, наконец, изрёк.
- Сейчас перекурим, и отвезу я тебя в Главный штаб ВВС. Мне всё равно в ГлавПУР бумаги отвозить. Там в кадрах знают, что с такими бедолагами, как ты, делать. Заодно и удостоверение поменяешь - на капитанское. Лишних вопросов у проверяющих не будет.
Курили на улице. Большая курилка согласно моему прогнозу была забита выздоравливающими помороженными бойцами. Дух смеси махорки и мази Вишневского сразу нас выгнал на мороз.
$
В первом отделе Главного штаба ВВС сначала долго искали мое дело. Потом вписывали в него недостающие сведения. Гоняли фотографироваться не только на новое удостоверение, но и в личное дело положено было вкладывать большую фотокарточку с новыми знаками различия. Во всём шли навстречу, кроме продовольствия. Дали только талон на сегодняшний ужин в местной столовой.
Потом нашли какую-то инструкцию, но на моем заявлении требовалась резолюция самого командующего. Пришлось ждать Жигарева, который как сказали, был на ближней даче.
Как оказалось не на своей даче, а вызван был на дачу к Сталину в Кунцево.
Сижу. Жду. Совместно с адъютантом кроссворд огоньковский разгадываю.

- Пошли лучше пообедаем. Сегодня закладка и на комиссию рассчитана, так то и на тебя порция найдётся, - потащил он меня в столовую.
Вот тут я и пожаловался на свое подвешенное состояние с продовольствием. Кремлёвские талоны в ресторан закончились. Аттестат на руках, но в столовой требуют сдать его за целый месяц. А у меня… Сам понимаешь.
Коган покивал, во всём со мной соглашаясь и, наконец, изрёк.
- Сейчас перекурим, и отвезу я тебя в Главный штаб ВВС. Мне всё равно в ГлавПУР бумаги отвозить. Там в кадрах знают, что с такими бедолагами, как ты, делать. Заодно и удостоверение поменяешь - на капитанское. Лишних вопросов у проверяющих не будет.
Курили на улице. Большая курилка согласно моему прогнозу была забита выздоравливающими помороженными бойцами. Дух смеси махорки и мази Вишневского сразу нас выгнал на мороз. А тут и Василий Иванович ««эмку»» подал к подъезду.
$
В первом отделе Главного штаба ВВС сначала долго искали мое личное дело. Потом вписывали в него недостающие сведения. Подшивали справки из госпиталя. Их я целый пук привёз.
Гоняли в подвал фотографироваться не только на новое удостоверение, но и в личное дело положено было вкладывать большую фотокарточку 9 на 12 с новыми знаками различия при каждом повышении в звании. Во всём шли навстречу, кроме продовольствия. Дали только талон на сегодняшний ужин в местной столовой.
Потом кадровики нашли какую-то инструкцию, но на моем заявлении требовалась резолюция самого командующего.
Пришлось ждать Жигарева, который как сказали, был на ближней даче. Как оказалось, не на своей он даче отдыхал, а вызван был на дачу к Сталину в Кунцево.
Сижу в приёмной. Жду. Совместно с адъютантом кроссворд огоньковский разгадываю.
Задребезжал телефон. Позвали меня опять в кадры. В первый отдел.
Дали расписаться на обратной стороне большой фотокарточки и поставить дату. Вторую, такую же, подарили на память. (Будет, что матери Фрейдсона отослать – ей нужнее).
Расписался в журнале за новое удостоверение. Сдал старое.
Тут и к командующему вызвали.
- Вываливай свои беды, - сказал уставший генерал-полковник. – У тебя десять минут. Постарайся уложиться.
Уложился в пять.
Командующий протянул ко мне свою лапу.
Я вложил в нее заявление. И выписку из инструкции.
Жигарев быстро прочитал обе бумаги и размашисто расписался на моем заявлении. Добавил несколько слов.
- Слышал, ты новую квартиру получил, взамен утраченной? – спросил генерал пока писал.
- Так точно, товарищ генерал-полковник.
- Готовить там тебе есть где?
- Так точно. Есть.
- Получишь сухим пайком до конца месяца. И таким образом твой продаттестат за январь будет погашен.
- Спасибо, товарищ генерал-полковник, - искренне поблагодарил я командующего.
- Военно-летная комиссия была?
- Нет. Только общая. Признан ею годным к строевой.
- Добро. Ты отличный истребитель, но если летать не дадут, ты готов на земле служить. К примеру, в штабе ПВО? Или в авиацию дальнего действия штурманом?
- Если есть выбор, то лучше в полк. На фронт.
- В комполка метишь? Ну-ну. Ладно. – Улыбается. - Потом всё порешаем. После комиссии. Свободен.
- Большое спасибо, Павел Фёдорович.
- Ты еще здесь?!
Генерал оторвался от телефона по которому требовал его с кем-то соединить.
Естественно я исчез из кабинета аки приведение.
В пятом отделе штаба забрали заявление с резолюцией и выдали несколько квитков. Погнали опять в подвал, но уже в другое крыло.
Папирос интенданты не дали. Сказали: есть отметка, что выдано за январь мне сполна.
Пожаловался на то, как и что нам выдали в табачное довольствие в госпитале. Посмеялись интенданты, дали три мне пачки ««Северной Пальмиры»» и бутылку молдавского коньяка из Криково, довоенного, пятилетней выдержки.
- За звезду, - сказали.
Зато дали сливочного масла 250 грамм. И хлопкового литровую бутылку. Гречки, ячки, даже рису по килограмму. Луку репчатого два кило. Галет пшеничных пяток упаковок. Сухого молока килограмм. Яичного порошка полкило. Полукилограммовых банок тушёнки полдюжины. Рыбных консервов непонятных, без этикеток, десяток. Шоколаду две плитки и сахару фунт. Соли килограмм (по моей просьбе). Спичек десять коробков. И напоследок палку сухой конской колбасы.
Рассказал им пару анекдотов из госпитальной коллекции и интендант расщедрился на три упаковки сухарей ржаных в пергаментной бумаге и десяток брикетов супа-пюре горохового. Ехидно заметил.
- Я так понимаю тебе в этот месяц не летать, так что вспучивания живота будет нестрашным. А музыкальный супчик весьма питателен. Упаковывай всё в сидор и беги, герой, к вещевикам, пока я не передумал.
Тащу раздутый тяжёлый сидор с харчами и думаю, что без подписи командующего я бы и половины не выцыганил у них.
На вещевом складе договорился, оставив складским под свою роспись как уже полученные, ватные штаны и фуфайку, и они мне заменили мне шинель на меховую куртку лётную дублёную. Сапоги выдали юфтевые. Материал на портянки и подшивку. Полушерстяной комплект из гимнастёрки и галифе фабричных. Зимнее бельё две смены. Лётный реглан из шевро (все же я теперь старший командир). Шапку цигейковую. Фуражку. Пилотку синюю шерстяную старого фасона, но очень любимую авиаторами. Набор петлиц, фурнитуры и шитья. Запасные пуговицы. Нитки-иголки. Новая портупея без звезды на двух шпеньках. Сумку сержантскую кирзовую под все мелочи. Порошка зубного. Вышел целый мешок.
- Мыла дадите? – спросил на всякий случай. А вдруг?
- Только дегтярного, - отвечают.
- Самое оно будет на фронте, - говорю. – От вшей спасаться.
Усмехнулись интенданты, и вывалили мне целую упаковку.
- Ты первый кто его берёт. Все как сговорились: ««детское»» хотят. Прямо не командиры, а детишки, только умишка поменьше, а членишко побольше.
И ржут.
А мне-то что? Я всю упаковку и смахнул в мешок. Дают – бери.
В столовой талон на ужин обменял на банку майонеза и четыре варёных яйца.
Домой меня удачно подбросили в кузове полуторки и то спасибо, хотя продувало знатно. Хорошо, хоть недалека тут.
Дома надрывался звонок телефона. Еле успел добежать.
- Ждёшь? – в ухо проник слегка тревожный голос Костиковой.
- Тебя? Всегда. – Ответил я. – Жду и хочу.
- Только я не сразу. И на трамвае. Но к комендантскому часу успею.
А жизнь-то налаживается, по крайней мере, половая!

А жизнь-то налаживается, по крайней мере, половая!
$
Если кому кажется, что я всю неделю балду пинал, то тот сильно заблуждается. Каждый день у меня был на каком-нибудь заводе митинг или два в день. Прямо в цехах. При этом нас отвратительно кормили в рабочих столовых. Не специально. Заводские сами так питались и старались, как русские люди подсунуть гостям лучший кусок. (Я боялся даже представить, как питались их иждивенцы). Мощное добровольческое движение в действующую армию, на фронт, среди ««бронированных»» рабочих во многом опиралось на то, что красноармейца кормили намного лучше. Хотя, и не совсем досыта. Я смог сравнить, когда напутствовали маршевый батальон перед отправкой на фронт. И когда в бывшем своем авиационном полку пообедал по пятой лётной фронтовой норме. Такие добровольцы из рабочих районов Урала и Сибири три армии составили. Не умаляя патриотизма этих рабочих, все же доводы желудка были для них не на последнем месте.
Получал на руки партбилет. Также пришлось выступить перед свежеиспеченными коммунистами, хотя чего этих-то агитировать за советскую власть, я откровенно не понимал.
В самом ГлавПУРе, где пару раз ужинали, военторговская столовая тоже была не ахти. Как сказали: кормят по тыловой норме. Но я рад был той сгущенке, которой политуправление мне выдавало в спецпаёк по две банки за мероприятие. Видимо я своим существованием позволял им ставить какие-то галочки в выполнении их планов.
Щербаков моей политической деятельностью был доволен. Мехлис 20 января убыл на фронт, и он его замещал. Если бы не выделенная им персональная мне машина от ГлавПУРа, то я бы никуда не успел. Так как еще надо было по врачам ездить в разные места, помимо врачей госпиталя ВВС, но по их направлению.
Складывалось такое ощущение, что врачи в госпитале ВВС не доверяют мнению врачей сухопутных госпиталей и всё решили перепроверить сами. Вплоть до рентгеновских снимков. Да и психиатры-мозголомы у них были свои. Проверенные. Очень въедливые. Они мне анекдотов не рассказывали.
Костикова старалась приезжать ко мне ночевать каждую ночь, но у нее не получалось – дежурства ночные в госпитале. Врачей чуток прибавилось, но и ранбольных стало под две тысячи человек.
Ленка старалась не выглядеть халявщицей и постоянной привозила мне, то морковь, то квашеную капусту, то солёные огурцы или мочёные яблоки. А иной раз и спиртяшки медицинской грамм сто. Хотя в этом надобности не было, после моей поездки в полк меня долгохранящимися продуктами там однополчане задарили.
Наша половая жизнь входила в норму и уже отошла от тех эксцессов, которым мы предавались в гостинице ««Москва»».
И тут грянула долгожданная врачебно-лётная комиссия в Сокольниках. И та вынесла свой суровый вердикт: ««к лётно-подъёмной работе не пригоден»».
Я тут же подал апелляцию.
Тогда мне врачи ВВС пошли навстречу и предложили на выбор либо провести месяц в санатории, либо съездить домой в отпуск по лечению и уже после провести повторную экспертизу.
- Санаторий очень хороший, - соблазняли меня, - в Архангельском под Москвой, в бывшем дворце князя Юсупова. Там парк красивый. Можно на лыжах кататься. И питание по лётной лечебной норме.
Я выбрал отпуск на родину, аргументируя тем, что несколько лет мать в глаза не видел. Вняли. У каждого есть мать.
Получил лётный литер до Салехарда и обратно, чтобы мне время в дороге не тратить, ибо дорога в 30 дней отпуска не входит. Все же госпиталь ВВС имел такие возможности.
Костикова всю последнюю ночь перед моим отлётом проревела. Прерывая свои стенания только на коитус. В принципе нас и связывала только койка. Чисто человеческие интересы у нас оказались разными. Ее мало что интересовало кроме медицины. А медицина для меня, как и психология… не впечатляла в качестве постоянного общения. Еще Чехов писал, что ««психология она как петрушка. Хороша как приправа. Но не будешь, же питаться одной петрушкой»».
Но собраться мне она помогла. Не только упаковать большой чемодан и американскую ««колбасу»». Незаменимая помощь Ленкина была в выборе подарков для матери Фрейдсона.
И вот 10 февраля 1942 года, утрамбовав дополнительно в простой сидор отпускной сухой паёк, я стоял на Центральном аэродроме на Ходынском поле и внимательно выглядывал пассажирский почтовый самолёт ПС-40 и не находил такого. Если бы я еще знал, как он выглядит?