Всего страниц: 11
Александр Иванин (11945): Быдло
Размещено: 17.10.2015, 23:55
  
Глава 12. Удары

    Дорога осталось для меня загадкой, окна «газели» были затянуты белёсой плёнкой, и я не имел понятия о том, куда попал. Меня вывели из машины внутри обширной территории, обнесённой бетонным забором с колючей проволокой. Несколько зданий казённого вида, длинный гараж с чёрными воротами, автомобили с полицейской символикой и много людей в форме – вот что я увидел. Со мной обращались вполне корректно, даже бережно, помогая подняться по ступеням высокого крыльца.

    Внутри, задние очень напоминало рядовую советскую контору времён СССР. Немного выбивалась из общего стиля – решётчатая вертушка и пара дежурных полицейских с автоматами.

    Меня завели в комнату, камеру или кабинет с унылыми серыми стенами, которые давили не хуже тисков. Небогатое убранство комнаты или камеры состояло из нескольких стульев, табурета и обшарпанного конторского стола. Подслеповатое окно затягивала решётка из толстых прутьев. В кабинете сидел тот самый широколицый и скуластый оперативник Грушин, а рядом с ним находился его коллега, которого я не знал.

    – Ну, что гражданин хороший, сознаваться будем? – начал Грушин и картинно подвинул ко мне чистые листы бумаги.

    – Чистосердечное признание будет учтено судом, – поддакнул коллега.

    – В чём сознаваться?

    – Он ещё спрашивает, – всплеснул руками широколицый, обращаясь к своему товарищу.

    Незнакомый полицейский терпеливо начал мне объяснять:

    – Несовершенная Ева Александровна Ланская. Это имя вам что-нибудь говорит?

    – Да.

    – Судя по вашим показаниям, вы ничего не знаете о личности девушки, труп которой обнаружили вчера ночью? – опять спросил меня второй.

    – Да.

    – Ай-ай-ай, – удручённо покачал головой широколицый. – Врать не хорошо. Прослушаем запись.

    С деланным безразличием он вытащил аудиоплеер из ящика стола, воткнул флешку в USB-порт и нажал кнопку. Из маленького динамика послышался мой срывающийся голос, сквозь шум я кричал имя Евы, говорил, что нашёл её, требовал прислать сюда полицейских и врачей. Это была запись моего телефонного звонка в полицию.

    – Значит, не знаешь? – продолжил Грушин.

    – Я предположил, что это Ева. Вы же сами говорили, что труп неопознанный. Вы уже опознали девушку?

    – Любопытный, млять! – хохотнул скуластый. – Да, конечно, опознали!

    – Её родные опознали, и голову мы нашли. Ещё вопросы?

    – А руки? Тело без рук было, – внезапно севшим голосом поинтересовался я.

    – Опа! – сказал Грушин с улыбкой. – Точно любопытный. Голову нашли, а вот кисти рук – нет. И ты нам, мил человек, сейчас подробненько расскажешь: куда ты дел кисти рук несовершеннолетней гражданки Ланской.

    – Я её не убивал.

    Второй оперативник сделал располагающее лицо и сказал задушевным голосом:

    – Конечно, вы не убивали. Убивал кто-то другой, а вы испугались и поэтому молчали. Может вы и убивать-то не хотели, а так получилось. Правда? Произошла случайность. Ведь так?

    Меня стал раздражать второй оперативник своей иезуитски-участливой манерой общения.

    – Я её не убивал. Кто её убил я не знаю. Я участвовал в поисках.

    – Поразительно! – снова деланно удивляется капитан Грушин. – Ты катаешься по лесу и чисто случайно выезжаешь на ведьмину плешь. Потом раскапываешь ход, спускаешься в подземелье и совершенно случайно находишь расчленённый труп без головы, в котором узнаешь пропавшую девушку? Ты нас за идиотов считаешь, сучара? Я уже вторые сутки не сплю по твоей милости. А когда не высплюсь, то я нервный и вспыльчивый. Колись, падаль, пока я добрый.

    – Какую плешь? – зачем-то спросил я, проигнорировав эскападу Грушина.

    – Ведьмину, – пояснил «добренький» оперативник. – Эта поляна так называется. Там не растут деревья и кустарники. Только глыбы каменные и руины какие-то. Столько легенд в народе про эту проплешину ходит. Городской фольклор, так сказать. А вы не знали?

    – Обожди, Рома. Про фольклор потом будем разговоры беседовать, – перебил его скуластый и обратился ко мне: – А как ты труп-то опознал? Вот допустим, что ты долбаный экстримал, и по ночам на собачьи стаи нападаешь с велосипедом. Допустим, ты совершенно случайно в подземелье провалился и свежее захоронение разыскал. Но как ты опознал труп? Его мог познать только тот, кто его туда и положил. Ведь так? Есть логика? Отпираться будем?

    Вместо ответа я подробно рассказал про сон, про собаку, про то, что места себе не нахожу с того времени, как пропала Ева. Меня слушал внимательно и не перебивая.

    – Складно, – сказал второй оперативник широколицему.

    – Долбоклюй ты, Рома – резко ответил ему Грушин. – Доверчивый, как институтка. Не складно. Вот это что?

    Он выложили на стол полиэтиленовый пакет с моим ремнём.

    – Мой ремень. Я его там обронил.

    – Неужели у тебя ремень сам из штанов выпадает? А это что?

    Так продолжалось очень долго. Происходящее было за гранью моего понимания. Ошарашенное сознание упорно отказывалось воспринимать окружающее как реальность. Этот абсурдный фарс должен был скоро закончиться. Ведь я не сделал ничего предосудительно. Это досадная ошибка. Меня допрашивали. Мне задавали вопросы, переспрашивали, неимоверно давили не психику. Они спрашивали и говорили одновременно. Меня это сбивало столку и дезориентировало. Я уже сам был готов поверить в то, что убил Еву.

    …

    – Ты знаешь, что с такими как ты в зонах и на тюрме делают? Ты готов к этому…–    говорил широколицый.

    …

    – Ну ты же хороший парень, семьянин. За ребёнка вступился. Это же всё учтётся…– говорил второй.

    …

    – Как долго ты её выслеживал? Кто тебе помогла? Вы вместе…

    …

    – Друг, ведь я же тебе помочь хочу. Понимаю тебя. Ты запутался, оступился. Ну не пускать же свою жизнь под откос…

    …

    – Ты сатанист? Это было ритуальное убийство…

    …

    – Знаешь сколько я таких видел. Не сдержался, перевозбудился. Такое бывает. Ведь ты же не хотел её убивать? Помоги мне…

    …

    – Сколько человек вы убили? Вы животных тоже в жертву приносили? Как давно ты этим занимаешься…

    …

    Моя голова шла кругом. Я окончательно замолчал – смысла говорить не было, опертивники упорно вытаскивали из меня признание в жестоком убийстве.

    Меня ударили в печень. Короткий сильный удар и очень меткий. Падение на бетонный пол было не таки страшным как дикая боль в боку. Дыхание перехватило – я не мог дышать. Казалось, что я умру, но произошло чудо: пока я корчился на полу от боли, я снова увидел Еву. Она присела передо мной на корточки и погладила мою голову. Маленькая ласковая ладошка спасла меня от той первой страшной боли.

    Мучительное ощущение притупилось и начало слабеть, а когда я смог вздохнуть, Грушин ударили меня ещё раз и ещё. Мне угрожали, меня пугали, мне выкручивали руки, меня били, надо мной изощрённо издевались. Но я не сдавался. Ева меня спасла – ради неё мой дух стал непобедим. Я понял, что должен пересилить этих двух дебилов в погонах. Я сам найду убийц Евы, найду тех, кто лишил мир такого чуда как она. В какой-то момент сознание погасло.

    Я очнулся от едкой вони. Под носом жгло от нашатырного спирта. Меня опять усадили на табурет.

    – Не колется падла. Может повесим его в камере? Легче на самоубийство списать, чем с этим говном возиться, – говорил широколицый.

    – Ты не торопись. Может он ещё осознает и покается. Тебе мало трупов что ли? На мокруху опять потянуло?

    Оперативника разговаривали друг с другом и упорно делали вид, что я ничего не слышу.

    Потом опять пришла боль. Много боли. Я ничего не сказал. Меня били и мучали, а я визжал, орал и плакал, но так и не сознался в преступлении, которого не совершал. Цена слабости была исключительно высокой. Откуда-то со стороны пришла твёрдая уверенность в том, что меня осудят без разбирательств, если я сейчас проявлю малодушие. Если я признаю вину, то меня упрячут в психушку или в тюрьму, а убийцы и мучители Евы будут гулять на свободе и радоваться жизни. Было похоже на то, что я смог прочесть мысли оперативников.

    Я начал приходить в себя, когда меня куда-то волоком тащили за шиворот. Со мной абсолютно не церемонились. Бетонные ступени высокого крыльца больно ударили по ногам.

    – Да, ты вообще, козёл, охренел! – заорал на меня Грушин. – На руках тебя носим, как царицу египетскую. А ну, сам встал и пошёл! Шевели поршнями, урод!

    Меня бросили на дорожные плиты, ещё не спустившись с лестницы.

    Может быть, я опять потерял сознание – в памяти не отложилось, как я добрался старого двухэтажного здания из посеревшего силикатного кирпича. Окна здания были закрыты решётками и жалюзи из широких металлических полос. Это тюрьма? Судя по большому количеству решёток, металлических сеток и дверей внутри здания – я был прав, хотя раньше представлял себе их по другому. Здесь даже люминесцентные лампы под потолком были в металлических сетках.

    Воняло омерзительно: нечто среднее между запахом казармы и общественных туалетов, густо замешенное на аромате хлорки и прогоркших щей. Серый бетонный пол, мутно-зелёные стены, выкрашенные масляной краской, красно-коричневые двери с «кормушками» и глазками для надзирателей.

    В конце концов, я оказался в крохотной комнатке с маленьким окошком под самым потолком. Там меня обыскали, забрали документы, ремень, шнурки из туфель и всё содержимое карманов. Я расписался в описи и ещё каких-то бумагах, которые не прочёл. После короткой лекции о правилах поведения и режиме я узнал, что нахожусь в изоляторе временного содержания. Мне вручили влажный матрас, который я оказался не в состоянии поднять. О каком состоянии могла идти речь, если я едва мог держаться на ногах.

    В камеру меня вели под руки.

    Лязгнул металл, тоненько заскрипела тяжёлая дверь. Вонючее нутро прокуренной душной камеры встретило меня тусклым светом и бетонным полом. Не удержавшись, я упал, запнувшись за порожек. Поднимать меня никто не спешил. Скрученный матрас упал рядом на пол, а за спиной гулко хлопнула дверь, оглушительно громко лязгнули запоры.

    У меня не было сил, чтобы подняться. Тело превратилась в неподъёмный манекен из деревянных чурбаков. Болело абсолютно всё, даже глаза.

    Перед моей головой появились две пары ног в резиновых шлёпанцах.

    – Ты смори чего. Живой или нет? Под кайфом что ли? – раздался негромкий настороженный голос.

    – Очумел что ли – кайф? Ты смотри покоцаный какой. Прессовали женишка. Помоги мне, – это был второй голос – сиплый, прокуренный, но уверенный и спокойный.

    Человек зашёлся долгим грудным кашлем.

    Меня подняли на руки, но не кашляющий заключённый, а двое других.

    – Ложи сюда, – сказал сиплый.

    – Так это моё место, – возмутился один из сидельцев.

    – Твоё место на тюрьме определять будут, – оборвал его сиплый. – А здесь мы все проездом. Если этот пассажир со шконки рухнет и окочуриться, то ты на себя его брать будешь? Так что лезь на пальму и не баклань.

    Уголовник недовольно забухтел, но больше возражать не стал. Меня уложили на освободившееся место.

    В камере оказалась три двухъярусные койки из металла, но с деревянными щитами вместо панцирных сеток. Наверное, это нары.

    Сиплый обратился ко мне:

    – Э, паря. Ты меня слышишь?

    – Да.

    Я смог ему ответить и, более того, разлепил глаза.

    – Тебе спать нельзя. Потерпи маленько, постарайся держаться.

    Сиплый тут же обратился к кому-то другому:

    – Ероха, ты полотенце под краном замочи и давай его сюда. И это. В пустой пакет из-под сахара тоже воды холодной набери. А ты помоги мне рубашку с него снять.

    Слова о том, что меня собираются раздевать, навели меня на мысль о тюремных изнасилованиях, но я был в таком состоянии, что даже пальцем пошевелить не мог.

    – Да ты не думай. Мы не собираемся тебе фанеру ломать, – успокоил меня сиплый. – Вот же волки позорные, вообще ничего человеческого нет.

    С меня действительно сняли рубашку и брюки. На лоб мне опустился полиэтиленовый пакет с холодной водой, а тело стали вытирать холодным мокрым полотенцем.

    – Чего ж ты такого сделал, милый человек, что мусора прессовать тебя кинулась по-беспределу.

    – Я ни в чём не виноват.

    – Хе. Да мы тут все не виноватые, – весело сказал молодой голос. Вот я мобилку отжал. Позвонить сильно нужно было, но я же вернуть хотел. Вот из-за такой мелочи и закрыли. Прикинь.

    – Заткнись, баклан. Тоже мне, узник совести выискался. Утопист–троцкист ёпть.

    Чтобы прекратить все расспросы я сказал:

    – Я не убивал.

    – Ого. Мокрушника в хату поселили, – сказал третий. – Тогда ясно всё.

    – Не похож, – возразил уголовник, которого сиплый отправлял на верхний ярус коек.

    – Ну, да! Мокрушник – это небритый слоняра в ватнике, а на лбу у него написано, что по сто пятой чалится, – язвительно заметил третий. – А хлопнуть и в библиотеке могут, и даже в консерватории. Ага. Смычком перепилят.

    – Я не убивал, – повторил я.

    – Конечно, не убивал, – подтвердил сиплый. – Только ты своего здоровья уже на половину срока потерял. Что дальше думаешь?

    Мне становилось легче. А после того как напоили водой, сознание совсем прояснилось. Евы рядом не было, но вокруг меня собрались неожиданно заботливые уголовники. В камере их было трое. Тощий туберкулёзный зек с трясущимися руками и обилием наколок на обнажённом торсе. Он был в явном авторитете. Вторым был уголовник помоложе, но тоже, судя по всему, имевший большой тюремный опыт. Третьим был здоровенный парень с лицом не обременённым интеллектом. Четвёртым был совсем плюгавы пацан. Внешне ему можно было дать не более четырнадцати, но, судя по голосу, ему было двадцать с небольшим.

    Моё появление у сидельцев вызвало неподдельный интерес. К моему великому облегчению, расспросами они меня не доставали, а с жаром строили гипотезы. Моё бедственное положение нашло отклик у всех четверых. Тех, кто меня бил, сразу записали в беспердельщики, гнилых мусоров и красных пидоров. Мне наперебой советовали как себя вести, что говорить, как и какого требовать адвоката, и так далее.

    Авторитетный зек подключился к советчикам и посоветовал    меня сознаться и избавиться себя от мучений. Он говорил, что никогда не поздно написать на мусоров заявления о побоях и отказаться от показаний, которые были получены под давлением, а на суде потом во всём разберутся. Тут все остальные сидельцы в один голос принялись восхвалять мудрость и проницательность великого гуру, а советы свелись к интерпретации сказанного авторитеом.    А сам авторитет пообещал свести меня с адвокатом-гением, который и Чикатилу мог отмазать. Ну, здесь я не поверил. Если у него есть такой хороший адвокат, то почему он здесь сидит, а не на воле с этим адвокатом водку пьёт?

    Остальные уговоры тоже выглядели сомнительно. Он говорил о том, что в случае если мусора меня убьют, то смерить мою обязательно повесят на них, таких хороших, которые меня спасают от неминуемой смерти. Мне даже прикидываться не приходилось, что мне совсем плохо и поэтому я не мог поддерживать разговор. Я не заметил, как уснул. Мне снова снилась Ева. Она плакала и что-то говорила мне, но я ничего не слышал.

    Рано утром меня снова разбудили и потащили на допрос. Но встретили меня не вчерашние оперативники, а толстый плешивый мужик в мятом пиджаке и старомодной линялой рубашке. Он представился адвокатом и выудил из видавшего виды портфеля визитную карточку бордового цвета с золотым тиснением. Карточка выглядела намного представительнее своего хозяина. Уж очень он был не похож на привычный образ холёного и элегантного адвоката из всевозможных сериалов и фильмов, наряженного в шмотки «от Версаче» и благоухающего дорогим парфюмом. От моего адвоката пёрло ядрёным запахом пота с лёгким оттенком вчерашнего перегара.

    Бесплатный адвокат, ничуть не смущаясь, сходу заявил мне свой ценник и поинтересовался моим материальным положением. Я про себя присвистнул. Стоимость часа работы такого профессионала круто перекрывала мой среднедневной заработок за день, если разделить мой ежемесячный доход на количество рабочих дней.

    На счёт бесплатного обслуживания он сразу развеял мои иллюзии, заявив, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Дальше он принялся пугать меня и презентовать себя. Я узнал, что дело моё гиблое, все улики против меня, к тому же я сам в разговоре по телефону признался в убийстве. Наверное, он имел ввиду мой звонок в полицию. Рассказывая о сроках и нравах за ключей проволокой, он приводил примеры из своей многолетней следовательской работы и обширной адвокатской практики.

    Когда я заявил о том, что меня били, адвокат просветлел ликом и назвал вторую сумму, которую я должен буду заплатить, чтобы привлечь к ответу негодяев в погонах. На мою просьбу позвонить жене он ответил, что не может дать мне телефон, но она и так всё знает потому, что утром у меня в квартире начался обыск. Я был шокирован такой новостью. Так же я узнал от него, что вскоре меня должны перевести в следственный изолятор.

    Дальше мы зачем-то кратко пробежались по моей прошлой жизни. Здесь я бесконечно удивился проницательности адвоката. Мне было сложно судить о его профессиональном уровне, но проницательность его действительно поражала. По каким-то отдельным фразам и совершенно банальным данным, он делал абсолютно верные и глубокие выводы. Мне как-то не верилось, что он мог так много узнать о моей жизни из каких-нибудь баз или скрытых источников.

    В итоге он посоветовал мне сознаться во всём, хотя и сказал, что очень стал сомневаться в моей виновности. Несмотря на непрезентабельный внешний вид, адвокат произвёл на меня впечатление умного и эрудированного человека, но при всём при этом – конченной сволочи.

    Потом меня вывели в коридор, где я простоял с двумя скучающими конвоирами около часа.

    Я вздрогнул всем телом и внутренне сжался, когда увидел своих вчерашних мучителей. Опять?

    Я всё же выстоял вчера и не признался в ужасном преступлении, которое мне навязывали. А смогу ли я выстоять сегодня.

    – О! Знакомые лица! – както радостно приветствовал меня широколицый Грушин и поинтересовался: – Как спалось? Очко не болит?

    – Доброе утро! – поздоровался оперативник Роман.

    – Сегодня ты у меня во всем признаешься и сам всё напишешь. Договорились? – оперативник с широким лицом подошёл ко мне и похлопал по плечу.

    – Олег, я по глазам вижу, что он всё понял. Хватит человека третировать. Сегодня у нас официальный допрос. Я озаботился об адвокате для Максима Валерьевича. Максим, вы готовы написать чистосердечное признание?

    Я не ответил.

    – Ну, что сволочь? Чего молчишь, как воды в рот набрал? Хочешь в глаза матери убитой тобою девочки посмотреть? А? – прошипел мне в ухо второй. – Пошли, падаль.

    На меня одели наручники и буквально потащили по коридорам. И в конце долгого пути по лабиринту из лестниц, коридоров и переходов, я оказался во вчерашней комнате с зарешёченным окном. Уже знакомый табурет, привинченный к полу, жёстко удирал по моим ягодицам, когда меня резко усадили перед столом.

    Мне сообщили, что сейчас будет проводиться допрос, и будет вестись протокол допроса. Мне объяснили, что я теперь подозреваемый в совершении уголовного преступления – убийства, назвали какие-то статьи, разъяснили мои процессуальные права, в том числе и сообщили о праве иметь защитника. Затем мне предложили дать показания по поводу обстоятельств дела.

    Я ничего не ответил.

    Меня снова начали расспрашивать о том, созрел я для чистосердечного признания или меня ещё нужно тушить до готовности. А я смотрел на пол у себя под ногами и молчал. Я ждал, когда ко мне снова придёт Ева. Я верил, что девушка не оставила меня. Она где-то рядом. К моему удивлению, я даже ждал, когда меня начнут истязать, чтобы увидеть её снова, почувствовать прикосновение её ладоней и услышать ласковый голос.

    Но пришла не она. Дверь открылась и в сопровождении ещё двух оперативников зашла Милана очень бледная и потерянная. Я понял, что она не спала всю ночь. Черты лица болезненно заострились, а кожа приобрела восковой цвет. Мне было больно видеть, как она страдает.

    – Вот он. Узнаёте? – сказал Грушин.

    Боже мой, как это жестоко – тащить мать на встречу с возможным убийцей её дочери. Ведь она недавно была в морге и видела тело своего ребёнка. Я теперь ненавидел широколицего и его партнёра в десять раз сильнее. Ну что они за нелюди?

    Я поднялся с табурета, но меня тут же рывком опустили обратно.

    – Сидеть!

    – Милана, я ни в чём не виноват. Я найду, кто это сделал. Я клянусь всем, что найду!

    – Милана Александровна, вы узнаёте этого человека? – задал вопрос широколицый.

    Но она его не слышала. Мы смотрели друг другу в глаза. Тяжёлые крупные капли прозрачных слёз скатились по её лицу.

    – Я вам верю, Максим. Вы не могли этого сделать. Держитесь. Вы главное держитесь. Я с вами. Мы вас не оставлю.

    – Спасибо, Милана.

    Тут я почувствовал, как ладони Евы погладили меня по голове. Это было настоящим подарком. Она всё-таки пришла ко мне.

    С оперативниками произошли удивительные перемены. От прежней уверенности не осталось и следа. Наглые ухмылочки пропали с лиц, как будто, их там и не было, а округлившиеся глаза, казалось, заняли половину лица. Они явно не рассчитывали на такую реакцию.

    Скороспешное заполнение каких-то бумаг, тупые формальные вопросы, а мы с Миланой смотрели друг другу в глаза, и я заряжался силой, а боль женщины слабела и теряла свою остроту. Я это чувствовал. Когда Милану вывели я остался снова вместе с оперативниками. Я вообще перестал говорить, я молчал. Чтобы со мной не делали, я не издал ни одного звука, кроме звука выдохов после ударов.

    Допросы прерывали через какое-то время и меня вытаскивали в другую комнату. Это давало мне хоть какую-то передышку. Там меня осматривал какой-то хмырь в мятом белом халате. Через какое-то время меня снова возвращали к мучителям.

    В какой-то момент на столе в комнате для допросов появился странный аппарат с проводами, который любовно называли «полиграф полиграфыч». Меня привязали к стулу и на уши одели металлические зажимы с проводами от прибора.

    Такой боли я не испытывал никогда. Меня били током снова и снова. Каждую мышцу в теле сводило исключительно болезненной судорогой.

    В какой-то время в кабинет заглянул человек в погонах подполковника.

    – Ну, что, опричники? – обратился он к оперативникам. – Получается?

    – Никак нет, – ответил хмурый Грушин.

    – Расстраиваете вы меня ребятки. Дело плёвое, а вы возитесь как дети сопливые.

    Подполковник подошёл ко мне и заглянул в глаза.

    – Хорош запираться. Колись, дурик. С тобой и так всё ясно. А нам расти нужно, к звёздам стремиться. Помоги нам, а мы тебе поможем.

    – Я не убивал.

    Подполковник сплюнул и вышел из кабинета.

    Сколько длилась пытка, я сказать не могу. Время растянулось в жуткий мучительный спазм сплошной боли, перемежаемый огненными вспышками. Я всё равно молчал.

    Наконец Грушин сказал:

    – Слушай, у него по-моему крыша поехала.

    – У тебя бы тоже поехала.

    – А санкцию на заключение под стражу уже привезли?

    – Нет ещё. Скоро материал в следствие передавать, что делать то будем?

    – Может семью его привезти?

    – Бесполезно. Ты посмотри, что с ним творится.

    – Псих он и сесть псих. Давай его обратно в хату. А утром посмотрим.

    На этом допрос был окончен, а меня вернули в прежнюю камеру изолятора. Но на это раз никакой заботы от зеков я уже не почувствовал. Вместо кровати меня за волосы оттащили к параше.

    – Ты чё, козёл вонючий? Срок нам решил добавить? Теперь всё на нас повесят, петух долбаный! Хрен ли там в несознанку играть стал?

    Меня снова начали бить.

    – Ша! А ну, сдриснули все! – я услышал голос сиплого.

    Старый зек зашёлся приступом жестокого кашля.

    – Пакля, да ты чего? – удивился сопливый уголовник.

    – Не будет ничего сегодня. Завтра его, всё равно, в другое место переведут. А после нашей хаты он как выглядеть будет?

    – Так как же…

    – Никак. Мне малявку скинули. Мусора хотят, чтобы помер он, концы в воду. И угадай, кто виноватым будет? А в малявке отписали, чтобы не трогали мы его.

    Ответом зеку было молчание.

    – То-то. На шконку его положи. А ты, Чуча, орать под дверью будешь. Понял?

    – А чё я то? – законючил молодой уголовник.

    – А ты против?

    – Да, я так спросил.

    Меня действительно уложили на койку, а Чуча принялся орать благи матом перед дверью так, как будто его режут, насилуют и поедают живьём одновременно.

    Утром меня выволокли из камеры и вручили мои вещи в пакете, а потоми сообщили, что повезут к следователю. Меня под руки вывели из изолятора. Меня там дожидалась не газель, а вполне обычная полицейская машина – ВАЗ десятой модели с проблесковыми маячками. На ней меня привезли в новое современное здание с большими стеклянными фасадами и российским флагом на крыше. Никакого облегчения я не почувствовал. Новизна и неизвестность происходящего пугали.

    Меня опять вели по коридорам, но вместо лестниц меня подняли вверх на лифте. Это коридор был заставлен металлическими шкафами, а около входа сидел дежурный в полицейской форме и с автоматом. Колорит скучному коридору, отдающему канцелярщиной, придавал крупный детина в наручниках, который расположился на мягкой скамейке возле первой двери в коридоре. Рядом с ним стояли два ничем непримечательных человека в гражданской одежде.

    Меня отвели в самый дальни кабинет по коридору. В небольшом помещении располагались два человека за столами лицом друг к другу.

    – Здравствуйте, Максим Валерьевич, – поприветствовал меня человек с усталым лицом. – Присаживайтесь, пожалуйста.

    Он указал мне на стул сбоку от стола. Во всём происходящем был один плюс: я понял, что здесь меня бить не будут. По крайней мере лупцевать так, как в том самом изоляторе временного содержания. Второй человек за соседним столом, одновременно заглядывая сразу в три раскрытые папки и перелистывая страницы, что-то быстро набивал на клавиатуре компьютера. Он явно торопился и никакого интереса к моей персоне не предъявлял. Я опасливо присел и на поздоровавшегося со мной человека. У меня болело всё тело и чувствовал я себя ужасно, но какие-то неведомые внутренние резервы придавали мне сил и бодрости.

    – Я следователь по особо важным делам майор Бандаров Михаил Николаевич. Ваше дело передали мне. Можете ознакомиться.

    Он подвинул ко мне какой-то бланк с печатью. Я пожал плечами, всё равно я в этом ничего не понимал. Следователь ободряюще мне улыбнулся.

    – У вас какието вопросы?

    – Меня теперь сюда каждый день будут возить или в другую тюрьму переведут?

    – Нет, вы сейчас пойдёте домой. Обвинение с вас снято. Вот.

    Следователь подвинул ко мне вторую бумажку.

    – А вам не сказали?

    – Нет, – ответил я опешив.

    Я не почувствовал никакой бурно радости. Только внутреннее онемение. Я не мог поверить в то, что слышу.

    – Не может быть. Я уже сам поверил, что меня уже не выпустят.

    – Я от имени правоохранительных органов приношу вам извинения. К сожалению и в нашей работе случаются ошибки.

    – Ничего себе ошибки.

    – Вы поймите. На вас указывали все косвенные улики и доказательства. Достаточно было получить о вас признание и всё – дело готово. Слишком уж много странностей во всём этом деле. Вы видели девочку. Потом внезапно находите её труп и опознаёте его. Хотя даже с головой опознать её практически не возможно. Слишком сильные повреждения. Ваша странная активность, опят же.

    – А что же тут странного? Я просто хотел помочь.

    – Вот это и странно. Вы же ей чужой человек.

    Я промолчал. Откуда он может знать о том, кем для меня внезапно стала Ева.

    – И чего же тогда выпускаете?

    – Нет против вас улик, – спокойно ответил следователь. – Тем более алиби у вас есть.

    – Это как это?

    – Ну, вы прямо как будто сторону своего обвинения заняли. Всё просто. Камеры видеонаблюдения и свидетельские показания. Документация. В офисе вашей компании много камер. Мы буквально по минутам смогли отследить все ваши перемещения. Тоже самое в ночном клубе в пятницу, когда девушка пропала. Данные из службы такси, которая вас доставила. Видеокамеры в вашем доме. Данные из службы скорой медицинской помощи и больницы. Опять камеры в вашем доме и офисе. У вас не было времени чтобы похитить и убить девочку. И…

    Следователь замялся.

    – У вас оказались неожиданно сильные покровители.

    – С работы, –    удивился я.

    – Нет. Боюсь, там для вас, наоборот, камень за пазухой держали и зубы точили. С вашего позволения я не буду углубляться.

    «Вот сволочи!» – подумал я. – «Это кто же меня так подставить на работе?».

    – В вашем деле слишком много «но». Я хотел бы сам услышать от вас по возможности полный и честный рассказ о событиях. Ваша странная клиническая смерит и кома, после которых, вы, как ни в чём не бывало, сбегаете домой. И самое главное о том, как вы нашли труп. Поверьте, вы этим очень поможете следствию.

    – Если буду говорить одну лишь правду, то всё равно не поверите.

    – Ещё раз повторю: в этом деле слишком много странного. Но ваше странное, оно страннее всего остального. Рассказывайте.

    Я немного посмаковал радостную новость об освобождении. По-моему, это усталый майор ничуть не лукавил. Оставалось ему только поверить. Я рассказал ему подробно всё, что было происходило со мной за эти две с половиной сумасшедшие недели. Он внимательно слушал, задавал наводящие вопросы, уточнял. Я ему рассказал всё, включая историю со старым беспризорным псом. Единственное что я утаил, так это мои фантазии или навязчивые ведения, посещавшие меня во время, когда я занимался сексом.

    Не знаю, сколько времени прошло, но когда я закончил. Следователь прежде всего заинтересовался тем, что меня били оперативники. Он еще несколько раз уточнил детали, а потом спросил:

    – Вы заявление на них писать будете?

    – Буду. Только, если можно, то я сейчас домой пойду. А заявление позже напишу.

    – Хорошо. Сами доедете до дома? Ничего не случиться?

    – Доеду, – заверил я его. – Всё что могло со мной уже случилось.

    – Вам все вещи вернули?

    – Нет. У меня нож был швейцарский «Viktkrinox». Я всегда его ношу. Вот у меня чехольчик есть.

    Я достал из пакет брючный ремень и продемонстрировал чехол из толстой кожи в котором уже не было ножа.

    – Бывает. Я распоряжусь, чтобы вам вернули. А пока давайте документики подпишем, и я вас отпущу.

    Я трясущимися руками подписывал бумаги, едва разбирая, что в них написано. Но всё равно я не мог их внимательно прочесть. Мне мешало моё состояние. Желание вырваться из этих душных стен и поскорее добраться до дома буквально разрывало меня на части.

    Справившись с формальностями, я покинул это здание со стеклянным фасадом.

    Я вышел из пункта пропуска или проходной на улицу. По левую сторону от меня была остановка. Но я не мог сориентироваться где я нахожусь. Я даже не проверил есть ли у меня деньги ил карточка на проезд. Сил для того чтобы радоваться и кричать уже не было. У меня подкашивались ноги. Я всё же собрал волю в кулак и самым быстрым шагом, на который только был способен, двинулся прочь от ворот.

    На встречу мне двигались группа молодых ребят. Я бы так и не обратил на них внимания, если бы они не встретили меня плотной стенкой и приветствием:

    – Привет, козёл!

    Этот говорил высокий спортивный парень. Очень симпатичный и видный. Девушки по таким сохнут. Отбитые мозги всколыхнулись и выдали мне результат. Этого парня я видел два раза. В квартире Евы, когда там оказался первый раз, и во время визита в кафе Ассоль. Это был бойфренд моей Евы.

    – Ну, что урод. Отмазался? Денег у тебя много? – продолжал парень.

    В лицо мне летели слюни. Парень практически стоял ко мне вплотную. Я пытался собраться с мыслями. Меня толкнули, и я не удержавшись завалился вправо на бетонный забор, огораживающий здание следственного управления. От второго удара ногой в голову я едва успел прикрыться.

    Меня схватили за волосы и потащили по неровному асфальту. Опять мне было очень больно. Удар, удар, ещё удар. Уже не надеясь на спасение, я прикрыл все что мог. Меня били не для того чтобы причинить мне боль. Меня били для того, чтобы убить.

    Говорят, что у человека перед смертью проноситься вся жизнь. А я только успел подумать: «Ёбышки–воробышки», и потерял сознание.
Размещено: 17.10.2015, 23:55
  
Всего страниц: 11