Сонечка в госпитале так и не появилась.
$
6
Утром вся палата, включая пришедшего брадобрея, радостно, взахлеб, обсуждали окончательное освобождение Калуги от немцев. Цирюльник наш только незлобно поругивался на нас за то, что смирно не сидим.
- Сами порежетесь о бритву, вертясь, а ведь подумают, что это я квалификацию потерял.
А радоваться было чему. Всего два дня потребовалось Красной армии, чтобы вычистить город от оккупантов. Пленных взяли кучу, техники навалом... О чем своим неповторимым голосом поведал нам по проводам диктор Левитан.
- Левитан личный враг Гитлера, - просветил нас Арапетян. – Точно говорю. На нас немцы такую листовку с неба бросали. Сулили кучу денег тому, кто его приведет к ним. Один он двух дивизий стоит. Он и еще Илья Эренбург, который каждую свою статью начинает и заканчивает фразой: ««Убей немца!»».
А я подумал, что эти личные враги Гитлера тоже русские национал-большевики. Причем перестроились они раньше ЦК партии и ГлавПУРа.
До завтрака еще, под радио-аккомпанемент русского струнного оркестра народных инструментов, мне неожиданно выдали новый ненадеванный еще халат и новую смену белья. И теплые войлочные тапочки подшитые кожей. Высокие - до щиколоток. Что удивительно сразу пару. Значит, гипс все же планируют снимать.
По такому разведпризнаку я и сам догадался, что сегодня меня будет терзать очень большое начальство. Что также было активно обсуждено всей палатой. Только вот ведомственная принадлежность такового начальства вызвала разные мнения вплоть до экзотических.
- Стоп! А вот и не подеретесь, - прикрикнул я на раздухарившихся сопалатников. – Кто будет тот и будет. А если бы, как Коля предположил, что приедет к нам сам товарищ Сталин, то переодели бы всех, а не только бедного еврея Фрейдсона, которого одного и поставят пред очи большого начальства.
- Резонно, - ухмыльнулся Арапетян.
- Согласен, - кивнул опытный Данилкин. Его версия была, что разбираться с Ананидзе приедет сам Берия.
Тут нам и завтрак принесли. Плотный. Кроме овсяной каши был омлет из ««яиц Черчилля»». И дополнительно кусок умопомрачительно пахнувшей копченой конской колбасы на дополнительном куске хлеба. Что только утвердило нас всех в приезде сегодня в госпиталь ну очень высокого начальства. Которое выше просто высокого. Ибо самое высокое начальство за колбасу для раненых похвалит, а просто высокое ее отберет, так как ««не положено»» утвержденной раскладкой пищевого довольствия Санупра РККА.
В палату заглянул Коган. Нашел меня глазами и прикрикнул.
- Давай, собирайся и ноги в руки. А то нам маякнули, что тетя Гадя уже выехала.
- Кто-кто? – не понял я.
Остальные мои сопалатники тоже, смотрю, ничего не поняли.
- Чирва-Коханная. Гедвига Моисеевна, - четко выговорил политрук. – Член комиссии Партконтроля ЦК.
- За что же так женщину плохо обозвали? – возмутился майор.
- Это не женщина, а стальной карающий топор партии, - ухмыльнулся Коган. – Чирва – ее фамилия. Коханная – партийная кличка еще дореволюционная. Так, с двадцатых годов ее и пишут через тире. Официально.
Ранбольные только головами покрутили. Но оставили справку без комментариев.
- Сначала покурить надо, – заявил я, выходя в коридор.
- У комиссара в кабинете покурим, - отмахнулся от меня политрук единственной рукой. – Чирва – это сурово. Считай, что весь политсостав госпиталя без выговора не останется. Без относительно твоего дела с Ананидзе.
- Но, комиссар же сказал вчера, что выговор не приговор, - напомнил я.
- Так-то оно так… - Коган взъерошил отрастающие волосы. – Да только вот… Не хотелось бы. Ты-то что… всего гипсом помахал, а я стрелял в госпитале. Из неучтенного ствола, между прочим.
В кабинете комиссара госпиталя уже сидели за столом незнакомые мне полковник и старший батальонный комиссар. Все в авиационной форме.
- Явились, не запылились, - госпитальный комиссар проглотил вырывающийся из глотки мат. – Тебя, Коган, только за смертью посылать. А вы старший лейтенант Фрейдсон никого из присутствующих здесь не узнаете? – сразу взял он быка за рога.
- Нет, - ответил я, - Никого кроме вас, товарищ полковой комиссар. А должен?
- А вы его узнаете? – повернулся Смирнов к авиаторам.
- Узнаю, – ответил старший батальонный комиссар. – Даже свидетельствую, что этот человек и есть капитан Фрейдсон Ариэль Львович. Адъютант старший второй эскадрильи нашего полка ПВО столицы.
- Я также подтверждаю, что этот человек Фрейдсон, - твердо сказал полковник.
- Тогда товарищи подпишите акт опознания, - комиссар госпиталя подвинул им лист с отпечатанным на машинке текстом.
И повернулся к нам, сказав с облегчением.
- А вы, товарищи, садитесь. Можете курить.
Усевшись, я вытащил из кармана непочатую пачку ««Норда»» и неторопливо стал обрывать ей угол.
- Ариэль, а куда ты дел хорошие папиросы, которые мы тебе перед Новым годом привезли? – старший батальонный комиссар прищурил левый глаз.
- А вот это, товарищи, - взял слово Коган. – Мы и должны обязательно выяснить. Товарищ Фрейдсон после клинической смерти ничего не помнит. Но вы-то должны помнить, что вы привозили ему в гостинец.
Полковой комиссар Смирнов, молча, подвинул ко мне по столешнице раскрытую пачку ««Казбека»» и хрустальную пепельницу.
Я не стал на этот раз кочевряжиться. Угостился.
У ««Казбека»» табачок оказался на вкус с кислинкой, которая мне не понравилась. Но так как пачку от меня не убирали, то я, исполнившись нахальства, вторую папиросу просто прикурил от первой.
- Товарищи, а не напомните вы мне, когда это я капитаном стал? – спросил я у военлетов. - В указе о присвоении мне звания Героя Советского Союза от двадцать седьмого декабря я именуюсь старшим лейтенантом.
Ответил старший батальонный комиссар.
- Просто по обычному летному бардаку. Представили тебя на капитана вместе с представлением на орден Красной звезды еще в середине ноября. Потом был твой таран. Все летчики твоей эскадрильи как один подтвердили, что твой парашют сгорел в воздухе, и ты упал на землю. От такого не выживают. Так что и посмертное представление к Герою, которое мы направили наверх, и эти представления ходили по инстанциям одновременно. Но параллельно. Указ вышел раньше. А звание и орден пришли в полк первого января. Мы позвонили в госпиталь – нам сказали, что ты снова помер. И мы по тебе вторично поминки справили в полку. А теперь вот вызвали нас на опознание воскресшего Лазаря. Так-то вот. Долго жить будешь, Ариэль, примета есть такая. Кого раньше времени похоронили – тот долгожитель. А тебя мы хоронили уже дважды. Товарищ полковник… - повернулся комиссар к своему спутнику.
Тот положил на стол планшет, вынул из него бумаги и невзрачную картонную коробочку.
- Вот, Ариэль Львович, вам копия приказа о присвоении вам воинского звания ««капитан авиации»». – И передал мне машинописный лист с печатями.
- А это от меня, - комиссар вывалил на стол полный комплект как голубых петлиц с уже прикрученными шпалами и крылышками. Так и зеленых, защитного цвета. И на гимнастерку и на шинель. И добавил, – Уголки на рукава, увы, отменили.
Я поднялся. Сказал внезапно охрипшим голосом.
- Служу Советскому Союзу.
- Не садись еще пока, - придержал меня полковник.
Потом сам как-то вытянулся. Посуровел лицом.
- От имени и по поручению Верховного Совета СССР вручаю вам, капитан Фрейдсон, заслуженную вами награду за защиту московского неба – орден Красной звезды.
И протяну мне через стол эту картонную коробочку. Пожал мне руку.
- Поздравляю вам с высокой правительственной наградой.
Я опять обязался служить Советскому Союзу.
- А вот звезду Героя вам будут вручать в Кремле. Когда? Скажут заранее. Можете садиться.
- Вот еще, – старший батальонный комиссар протянул мне два длинных ключа на кольце. – Ты перед вылетом всегда оставлял ключи дежурному по аэродрому от своей комнаты. Держи.
- И где она – моя комната? – спросил я тупо, зажав эти слегка тронутые ржавчиной ключи в кулаке.
- В Москве. На улице Радио. Совсем недалеко отсюда. Вот точный адрес. – Он передвину ко мне по столешнице сложенный вчетверо листок, вырванный из школьной тетрадки в косую линейку.
- Я знаю, где это, - встрял Коган.
- Вот ты его тогда и проводишь, - припечатал комиссар госпиталя.
Инициатива в армии всегда имеет самого инициатора.
В голове застучала мысль о том, что у меня его жилье в Москве и прописка московская. Вау!!!
А вообще я был всем этим настолько ошарашен, что даже не раскрыл коробочку с орденом. Спохватился. Полюбопытствовал. Под сверкающим новенькой эмалью орденом в коробочке лежала бордовая орденская книжка. В ней написано красивым почерком на первой странице в три строчки ««капитан Фрейдсон Ариэль Львович»».
На второй странице ««Красная звезда»» и номер. Номер совпадал с тем, что был выгравирован на самом ордене ниже винта. И дата награждения – 01.01.1942.
- А-а-а-а-а-… - протянул я.
- Старую твою орденскую книжку, куда были вписаны твои ««веселые ребята»»## мы не нашли. Прости уж. – Развел комиссар руками.
- Она у него здесь, как и орден, - успокоил всех Коган.
$
$
# В е с е л ы е р е б я та – жаргонное обозначение ордена ««Знак почета»».
$
- Ну что? Будем расходиться? – это комиссар госпиталя занервничал и стал смотреть на часы.
- Один момент, - показал ему открытую ладонь старший батальонный комиссар. – Ариэль, твой меховой комбинезон и унты мы отсюда забрали еще в начале декабря. Этим вещам летать надо, а не в госпитале пылиться. Вот там, у двери в вещмешке привез я тебе сапоги, галифе и гимнастерку. Чтоб было в чем не стыдно из госпиталя выйти. А парадную шинель ты дома держал. Ключи я тебе отдал. Теперь все, - и протянул мне руку для пожатия.
Потом той же рукой хлопнул себя по лбу.
- Голова стала совсем дырявой. Про главное забыл.
Он снова залез в нагрудный карман гимнастерки и вынул оттуда два сложенных вчетверо листочка.
- Вот, держи. Тут рекомендации тебе в партию от меня и от комполка. У тебя позавчера кандидатский срок вышел. Поздравляю. Не теряй.
- Спасибо.
- Что спасибо? Заслужил. Не чему благодарить.

$
6
Утром вся палата, включая пришедшего брадобрея, радостно, взахлеб, обсуждали окончательное освобождение Калуги от немцев.
Цирюльник наш только незлобно поругивался на нас за то, что смирно не сидим.
- Сами порежетесь о бритву, вертясь и челюстью щелкая, а ведь подумают, что это я квалификацию потерял.
А радоваться было чему. После, казалось бы, уже выдохшегося контрнаступления под Москвой всего два дня потребовалось Красной армии, чтобы вычистить этот город от оккупантов. Пленных взяли кучу, техники навалом... О чем своим неповторимым голосом поведал нам по проводам диктор Левитан.
- Левитан личный враг Гитлера, - просветил нас Арапетян. – Точно говорю. На нас немцы такую листовку с неба бросали. Сулили кучу денег тому, кто его приведет к ним. Один он двух дивизий стоит. Он и еще Илья Эренбург, который каждую свою статью начинает и заканчивает фразой: ««Убей немца!»».
А я подумал, что эти личные враги Гитлера также оказались русские национал-большевики. Причем перестроились они раньше ЦК партии и ГлавПУРа.
До завтрака еще, под радио-аккомпанемент из черной тарелки русского струнного оркестра народных инструментов, мне неожиданно выдали новый ненадеванный еще халат и новую смену белья. И теплые войлочные тапочки подшитые кожей. Высокие - до щиколоток. Что удивительно сразу пару. Значит, гипс все же планируют снимать.
По такому разведпризнаку я и сам догадался, что сегодня меня будет терзать очень большое начальство. Что также было активно обсуждено всей палатой. Только вот ведомственная принадлежность такового начальства вызвала разные мнения вплоть до экзотических.
- Стоп! А вот и не подеретесь, - прикрикнул я на раздухарившихся сопалатников. – Кто будет тот и будет. А если бы, как Коля предположил, что приедет к нам сам товарищ Сталин, то переодели бы всех, а не только бедного еврея Фрейдсона, которого одного во всем новом и хрустящем и поставят пред очи большого начальства.
- Резонно, - ухмыльнулся Арапетян.
- Согласен, - кивнул опытный Данилкин. Его версия была, что разбираться с Ананидзе приедет сам Берия, ибо тут рядом.
Тут нам и завтрак принесли. Плотный. Кроме овсяной каши с порцией сливочного масла был омлет из ««яиц Черчилля»». И дополнительно кусок умопомрачительно пахнувшей копченой конской колбасы на дополнительном куске хлеба. Что только утвердило нас всех в приезде сегодня в госпиталь ну очень высокого начальства. Которое выше просто высокого. Ибо самое высокое начальство за колбасу для раненых похвалит, а просто высокое ее отберет, так как ««не положено»» утвержденной раскладкой пищевого довольствия Санупра РККА.
В палату заглянул Коган. Нашел меня глазами и прикрикнул.
- Давай, собирайся и ноги в руки. А то нам маякнули, что тетя Гадя уже выехала.
- Кто-кто? – не понял я.
Остальные мои сопалатники тоже, смотрю, ничего не поняли.
- Чирва-Коханная. Гедвига Мосиевна, - четко выговорил политрук. – Член комиссии Партконтроля ЦК. Ласково – тетя Гадя.
- За что же так женщину плохо обозвали? – возмутился майор.
- Это не женщина, а стальной карающий топор партии, - ухмыльнулся Коган. – Чирва – ее фамилия. Коханная – партийная кличка еще дореволюционная. Так, с двадцатых годов ее и пишут через тире. Официально.
Ранбольные только головами покрутили. Но оставили справку без комментариев.
- Сначала покурить надо, – заявил я, выходя в коридор.
- У комиссара в кабинете покурим, - отмахнулся от меня политрук единственной рукой. – Чирва – это сурово. Считай, что весь политсостав госпиталя без выговора не останется. Безотносительно твоего дела с Ананидзе.
- Но комиссар же сказал давеча, что выговор не приговор, - напомнил я.
- Так-то оно так… - Коган взъерошил отрастающие волосы. – Да только вот… Не хотелось бы. Ты-то что… всего гипсом помахал, а я стрелял в госпитале. Из неучтенного ствола, между прочим.
В кабинете комиссара госпиталя уже сидели за столом не знакомые мне полковник и старший батальонный комиссар. Все в авиационной форме с вышитыми нарукавными знаками летчиков. Петлицы голубые, у полковника кант золотом вышит. А вроде как просветили меня уже раненые в курилке, что в действующей армии все должны по приказу перешить знаки различия защитного цвета.
Полковник уже в возрасте. Сходу года не определить, но ближе к полтиннику. На груди у него орден Красного знамени и медаль ««ХХ лет РККА»». Как меня просветил Данилкин, у которого была такая же медаль, что она совсем не юбилейная. И давали ее только тем, кто действительно прослужил в Красной армии двадцать лет. С 1918 года.
Старший батальонный комиссар был лет тридцати или сильно моложав. На груди ордена Красной звезды и Знак почета. Выше них маленький красный флажок депутата. На левом рукаве выше локтя вышитый золотом и серебром знак летчика. Ну и алые комиссарские звезды как полагается.
Оба комиссарских посетителя мне улыбались. Хорошо так.
««Поживем еще»» - подумал я, а то Коган по дороге успел запугать.
- Явились, не запылились, - госпитальный комиссар проглотил вырывающийся из глотки мат. – Тебя, Коган, только за смертью посылать. А вы старший лейтенант Фрейдсон никого из присутствующих здесь не узнаете? – сразу взял он быка за рога.
- Нет, - ответил я, - Никого кроме вас, товарищ полковой комиссар. А должен?
- А вы его узнаете? – повернулся Смирнов к авиаторам.
- Узнаю, – ответил старший батальонный комиссар. – Даже свидетельствую, что этот человек и есть капитан Фрейдсон Ариэль Львович. Адъютант старший второй эскадрильи нашего полка ПВО столицы.
- Я также, как заведующий кадрами московского корпуса ПВО, подтверждаю, что этот человек Фрейдсон, - твердо сказал полковник.
Чую, у Смирнова с души камень свалился. Морщины на лице разгладились.
- Тогда товарищи подпишите акт опознания, - комиссар госпиталя подвинул им лист с отпечатанным на машинке текстом.
И повернулся к нам, сказав с облегчением.
- А вы, товарищи, садитесь. Можете курить.
Усевшись, я вытащил из кармана непочатую пачку ««Норда»» и неторопливо стал обрывать ей угол.
- Ариэль, а куда ты дел хорошие папиросы, которые мы тебе перед Новым годом привезли? – старший батальонный комиссар прищурил левый глаз.
- А вот это, товарищи, - взял слово Коган. – Мы и должны обязательно выяснить. Товарищ Фрейдсон после клинической смерти ничего не помнит. Но вы-то должны помнить, что вы привозили ему в гостинец. Потому как тут налицо мародерство, то есть кража у мертвого командира Красной армии.
Полковой комиссар Смирнов, молча, подвинул ко мне по столешнице раскрытую пачку ««Казбека»» и хрустальную пепельницу с тремя изломанными ««бычками»». А Когану сказал, что тот успеет еще выяснить, куда делись элитные папиросы из моей тумбочки.
Я не стал на этот раз кочевряжиться. Угостился.
У ««Казбека»» табачок оказался легкий и на вкус с кислинкой, которая щипала язык. Мне не понравилась. Но так как пачку от меня не убирали, то я, исполнившись нахальства, вторую папиросу просто прикурил от первой. Курить хотел. А с утра не удалось еще.
- Товарищи, а не напомните вы мне любезно, когда это я капитаном стал? – спросил я между двумя папиросами у военлётов. - В указе о присвоении мне звания Героя Советского Союза от двадцать седьмого декабря я именуюсь старшим лейтенантом. Двух недель не прошло.
Ответил старший батальонный комиссар.
- Просто по обычному летному бардаку. Представили тебя на капитана вместе с представлением на орден Красной звезды еще в середине ноября. За октябрьские бои. Потом был твой таран. Все летчики твоей эскадрильи как один подтвердили, что твой парашют сгорел в воздухе, и ты упал на землю. От такого не выживают. Так что и посмертное представление к Герою, которое мы направили наверх, и эти представления ходили по инстанциям одновременно. Но параллельно. Указ вышел раньше. А звание и орден пришли в полк первого января. Мы позвонили в госпиталь – нам сказали, что ты снова помер. И мы по тебе вторично поминки справили в полку. А теперь вот вызвали нас на опознание ««воскресшего Лазаря»». Так-то вот. Долго жить будешь, Ариэль, примета есть такая. Кого раньше времени похоронили – тот долгожитель. А тебя мы хоронили уже дважды. Конечно, надо бы перед строем полка у развернутого знамени, но… обстоятельства не за нас. Товарищ полковник… - повернулся комиссар к своему спутнику.
Тот положил на стол планшет, вынул из него бумаги и невзрачную картонную коробочку.
- Вот, Ариэль Львович, вам копия приказа о присвоении вам воинского звания ««капитан авиации»». – И передал мне машинописный лист с печатями. – На основании него вам поменяют командирское удостоверение.
- А это от меня, - комиссар из своей сумки вывалил на стол полный комплект как голубых петлиц с уже прикрученными шпалами и крылышками. Так и зеленых, защитного цвета. И на гимнастерку и на шинель. Не забыл и нарукавные нашивки летчика. Золотой канителью шитые, не эрзац. И добавил, – Уголки на рукава, увы, отменили.
Я поднялся. Сказал внезапно охрипшим голосом.
- Служу Советскому Союзу.
- Не садись еще пока, - придержал меня полковник.
Потом сам как-то вытянулся. Посуровел лицом.
- От имени и по поручению Верховного Совета СССР вручаю вам, капитан Фрейдсон, заслуженную вами награду за защиту московского неба от немецко-фашистских стервятников осенью сорок первого года – орден Красной звезды.
И протяну мне через стол эту картонную коробочку.
Пожал мне руку.
- Поздравляю вас с высокой правительственной наградой.
Я опять обязался служить Советскому Союзу.
- А вот звезду Героя вам будут вручать в Кремле. Когда? Скажут заранее. Можете садиться.
- Вот еще, – старший батальонный комиссар протянул мне два длинных железных ключа с бородками на медном кольце. – Ты перед вылетом всегда оставлял ключи дежурному по аэродрому от своей комнаты. Держи.
- И где она – моя комната? – спросил я тупо, до боли, зажав эти слегка тронутые ржавчиной ключи в кулаке.
- В Москве. На улице Радио. Совсем недалеко отсюда. Вот точный адрес. – Он передвинул ко мне по столешнице сложенный вчетверо листок, вырванный из школьной тетрадки в косую линейку.
- Я знаю, где это, - встрял Коган, прочитав, что там написано.
- Вот ты его тогда и проводишь, - припечатал комиссар госпиталя.
Инициатива в армии всегда имеет самого инициатора.
В голове застучала мысль о том, что у меня есть жилье в Москве. То есть у Фрейдсона есть жилье в столице. И прописка московская. Вау!!! Это круто для летёхи. То есть уже капитана. Но получал он комнату в лейтенантских чинах.
А вообще я был всем этим настолько ошарашен, что даже не раскрыл коробочку с орденом. Спохватился, что пора полюбопытствовать хотя бы из вежливости. Под сверкающим новенькой красной прозрачной эмалью серебряным орденом в коробочке лежала бордовая орденская книжка. В ней написано красивым почерком на первой странице в три строчки ««Фрейдсон Ариэль Львович»».
На второй странице ««Красная звезда»» и номер. Номер совпадал с тем, что был выгравирован на самом ордене ниже винта. И дата награждения – 01.01.1942.
- А-а-а-а-а-… - протянул я.
- Старую твою орденскую книжку, куда были вписаны твои ««Веселые ребята»»## мы не нашли. А сюда их вписать никто номера не знал. Помнили, что только наградили тебя им в тридцать восьмом году, после командировки в Китай. Прости уж. – Развел комиссар руками.
- Она у него здесь, как и орден, - успокоил всех Коган.
$
$
# В Е С Е Л Ы Е Р Е Б Я ТА – жаргонное обозначение ордена ««Знак почета»».
$
- Ну что? Будем расходиться? – это комиссар госпиталя занервничал и стал смотреть на часы.
- Один момент, - показал ему открытую ладонь старший батальонный комиссар. – Ариэль, твой меховой комбинезон и унты мы отсюда забрали еще в начале декабря. Этим вещам летать надо, а не в госпитале пылиться. Вот там, у двери в вещмешке привез я тебе бурки, галифе и гимнастерку. Чтоб было в чем не стыдно из госпиталя выйти. Бурки черного фетра. Белых не нашли. А парадную шинель ты дома держал. Ключи я тебе отдал. Теперь все, - и протянул мне руку для пожатия.
Потом той же рукой хлопнул себя по лбу.
- Голова стала совсем дырявой. Про главное забыл.
Он снова залез в нагрудный карман гимнастерки и вынул оттуда два сложенных вчетверо листочка.
- Вот, держи. Тут рекомендации тебе в партию от меня и от комполка. У тебя позавчера кандидатский стаж вышел. Поздравляю. Не теряй.
- Спасибо, - я был глубоко тронут, что отцы-командиры не забыли даже такую мелочь. Хотя по текущим временам это вроде совсем не мелочь.
- Что спасибо? – удивился комиссар полка. - Заслужил. Не чему благодарить. В рекомендациях нами написана правда и только правда.
$
В ««предбаннике»» комиссарского кабинета Коган тормознул меня около своего стола, вынул из ящика ««спутник агитатора»» - складной швейцарский нож о двух лезвиях с шилом и – главное штопором. Ни слова не говоря, ловко орудуя одной рукой, проколол шилом мне левый лацкан халата.
- Теперь сам прикручивай орден. Мне одной рукой несподручно.
- Зачем? – спросил я, но коробку с орденом из кармана вынул.
- За надом, - буквально окрысился на мою тупость политрук. – Делай что говорят. Ты должен на тетю Гадю провести хорошее первое впечатление. Что ты не только случайный герой, сослепу столкнувшийся ночью с вражеским самолетом, но и заслуженный орденоносец. Только одно я прошу тебя. Не вздумай Чирве врать. Она ложь чует как легавая верхним чутьем. Лучше Мехлиса. Говори все как есть. Пусть лучше она тебя примет за туповатого мальчика, чем за прожженного махинатора, которого эта хохлушка подозревает в каждом еврее.
- Она украинка?
- Да. С польских земель. Мало того она еще из католической семьи. Может, ты этого не помнишь и не знаешь, а организаторами практически всех еврейских погромов до революции были католики.
- Ничего не понимаю, - сказал я, однако послушно привинчивая на лацкан орден. – Что же тогда русских во всем обвиняют?
- Тебе и не надо ничего понимать, – буквально прошипел Коган мне в ухо. - Не лезь в это во все. Опасно. Ты должен быть прямой как твоя новая шпала в петлицах. Готовый выполнить любой приказ в любое время. Делу Ленина и лично товарищу Сталину предан. Все. Остальное потом, когда этот бардак закончится. Думай лучше о партсобрании на котором тебя в члены ВКП(б) принимать будут. А Ананидзе пропесочивать заодно личным делом. Вот тогда, при всех госпитальных коммунистах, при всех проверяющих, ты сможешь Ананидзе задать свой вопрос: где Соня Островская?
- Когда будет это партсобрание? – спросил я, воодушевившись.
- Сегодня после обеда.
- Как сегодня? – удивлению моему не было предела.
- А чего тянуть? Пошли. Надо еще второй твой орден на лацкан привернуть.
Я подхватил стоящий около двери приготовленный для меня однополчанами сидор с привязанными к нему бурками. Закинул его на плечо. Подхватил костыль.
- Я готов. Пошли.
В коридоре по дороге в свою палату я вдруг спросил Когана.
- Саш, а ты можешь поспособствовать, чтобы мне халат на пижаму поменяли?
- Зачем тебе?
- Ну-у-у-у… бурки теперь у меня есть. Тулупчик, надеюсь, в госпитале найдется какой-нибудь на время. Гипс снимут, так хоть по дворику госпитальному погулять без привязи, свежего воздуха глотнуть. А то эти окна крест-накрест заклеенные надоели уже.

- Зачем тебе?
- Ну-у-у-у… бурки теперь у меня есть. Тулупчик, надеюсь, в госпитале найдется какой-нибудь на время. Гипс снимут, так хоть по дворику госпитальному погулять без привязи, свежего воздуха глотнуть. А то эти окна крест-накрест заклеенные надоели уже.
$
В палата была неожиданная тишина. Все мои сопалатники раскрыв рот, слушали по черной тарелке красивый женский голос.
- Чё такое? – спросил Коган.
На него шикнули, заткнули и только майор сжалился над нашим любопытством.
- Нота Молотова всему миру. Тихо.
Нашел в тумбочке свой орден, поколов еще дырку в лацкане, прикручивал его, прислушиваясь к радио
««…имеющиеся в распоряжении Советского Правительства многочисленные документальные материалы свидетельствуют о том, что грабежи и разорение населения, сопровождающиеся зверскими насилиями и массовыми убийствами, распространены во всех районах, попавших под пяту немецких захватчиков. Непререкаемые факты свидетельствуют, что режим ограбления и кровавого террора по отношению к мирному населению захваченных сел и городов представляет собой не какие-нибудь эксцессы отдельных недисциплинированных военных частей, отдельных германских офицеров и солдат, а определенную систему, заранее предусмотренную и поощряемую германским правительством и германским командованием, которые сознательно развязывают в своей армии, среди офицеров и солдат самые низменные зверские инстинкты.
Каждый шаг германо-фашистской армии и ее союзников на захваченной советской территории Украины, Молдавии, Белоруссии и Литвы, Латвии и Эстонии, карело-финской территории, русских районов и областей несет разрушение и уничтожение бесчисленных материальных и культурных ценностей нашего народа, потерю мирным населением нажитого упорным трудом имущества, установление режима каторжного труда, голодовки и кровавых расправ, перед ужасами которых бледнеют самые страшные преступления, какие когда-либо знала человеческая история.
Советское правительство и его органы ведут подробный учет всех этих злодейских преступлений гитлеровской армии, за которые негодующий советский народ справедливо требует и добьется возмездия.
Советское правительство считает своим долгом довести до сведения всего цивилизованного человечества, всех честных людей во всем мире свое заявление о фактах, характеризующих чудовищные преступления, совершаемые гитлеровской армией над мирным населением захваченных ею территории Советского Союза.
Вы прослушали текст Ноты Народного комиссара иностранных дел Советского Союза товарища Молотова: ««О повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных советских территориях»». Повтор нашего эфира слушайте сегодня после вечерней сводки Совинформбюро»».
И сразу большой многоголосый мужской хор на всю страну запел ««Вставай страна огромная…»»
- Вот тебе и праздник… - выдохнул я. - Давить их надо как гнойных гнид. А я туту валяюсь.
- А что за праздник у тебя, Ариэль, - спросил Данилкин, слегка убавляя громкость тарелки, чтобы не забивала наши слова.
За меня ответил Коган.
- Товарищи командиры, я представляю вам Фрейдсона Ариэля Львовича в связи с присвоением ему воинского звания ««капитан авиации»». А также в связи с награждением его орденом Красной звезды.
- А мимо ««героя»» ты, значит, пролетел? – усмехнулся Раков.
-

- Товарищи командиры, я представляю вам Фрейдсона Ариэля Львовича в связи с присвоением ему воинского звания ««капитан»». А также в связи с награждением его орденом Красной звезды.
- А мимо ««героя»» ты, значит, пролетел? – усмехнулся Раков.
- Почему пролетел?
- У нас так с комбатом было. За бои под Смоленском представили к герою, а дали Красную звезду. И все.
- А указ был? – пристал к нему Коган. – Мало кого когда к чему представляют. И что все это и дают? Фигушки. Меня вон к Красному знамени представляли, а дали медаль. А некоторым представленным с нашего полка вообще ничего не обломилось. А на Арика указ был. Все его видели и все его читали. И сегодня полковник из штаба ВВС, когда орден ему вручал, сказал что ««звезду»» вручать будут отдельно. В Кремле.
- Вот это повезло, - завистливо протянул Раков. – Сталина живьем увидишь.
- Сталина там может и не быть, - предположил опытный Данилкин – Вручает звезды героев председатель президиума Верховного Совета СССР товарищ Калинин.
- Все равно повезло, - упорствовал Раков. – Я Кремль только снаружи видел. Внутрь туда так просто никого не пускают.
- Так. Ладно. Раз обмыть шпалы и звезды не получается, пошли, братцы, это перекурим. Арик, доставай, что там у тебя осталось вкусного, - Данилкин бодрился, а глаза были у него грустными.
$
Когда за мной пришел мелкий чинуша из аппарата Пратконтроля, звать на допрос к тете Гаде, я на своей койке читал ««Краткий курс»», что не осталось им незамеченным.
По дороге в холле попалось объявление о партсобрании. Блин, когда Коган все успевает. Еще ночами врачиху драть.
Повестка дня была представлена интересная.
1. Обсуждение ноты народного комиссара СССР ко всему цивилизованному миру о зверствах немецко-фашистской военщины на оккупированных территориях СССР.
2. Задачи коммунистической организации госпиталя по обеспечению открытия в госпитале отделения ожого-гнойной хирургии.
3. Прием в члены ВКП(б).
4. Персональное дело коммуниста Ананидзе. А.Т.

Тетя Гадя оказалась миловидной старушкой за полтинник. Может больше. Точнее не сказать, ибо, как известно, маленькая собачка до веку щенок. Седину в волосах она не закрашивала, но этот колер - ««соль с перцем»» - ей очень шел. Росту она была небольшого. Стройная, даже сухонькая. Фигура плоская. Лицо ««с остатками былой красоты»», как пишут в бульварных романах. Одета она была в длинную коричневую юбку и кремовую блузку скрепленную у горла камеей. На плечи накинут пуховый платок.
С шеи на цепочке свисали миниатюрные часы, циферблат которых он как раз рассматривала, когда я заходил в кабинет. Ну как кабинет. Пустая палата, в которую внесли стол со стульями, а кровати убрали.
««Вот ты какой, северный олень»» - пронеслось по внутренней стороне черепа. – ««Или вообще полярная лиса. То бишь – песец»». А что еще ждать от ««Девственницы Революции»»?
- Не стойте, молодой человек, присаживайтесь, - произнесла она, не поднимая на меня глаз. – А вы, Чечельницкий, свободны.
- Гедвига Мосиевна, - со вздохом произнес аппаратчик, - Этот молодой человек может быть опасен.
- Чем может быть опасен инвалид на костылях? И перестаньте тискать браунинг в кармане!
- Дык. Одного командира НКВД он уже сделал инвалидом. При этом был как раз в гипсе и на костылях.
- Я вам, товарищ Чечельницкий не мешаю своим присутствием? – заелся я. – Успокойтесь. Я с женщинами не воюю. А вот с вами могу. Такой лоб и не на фронте… Окопался тут, в тылу, в тепле и при пайке повышенной калорийности, когда в Действующей армии в ротах политруков не хватает.
- Идите, Чечельницкий, а то фронтовики нынче народ на язык резкий. За меня не бойтесь. Я же не боюсь. Кого мне тут бояться? Коммуниста?
Когда аппаратчик обиженно тихо прикрыл дверь, тетя Гадя сказала.
- Мне уже пришло пара объяснительных и пяток доносов о том, что тут случилось. Но в них есть разночтения… Хочу послушать вашу версию. Вы готовы?
- Как на духу? – ответил я.
- Вы крещеный?
- Не помню. По крайней мене не обрезанный.
- Тогда не будем тянуть время. Излагайте.