- Он говорит, ваше высочество, что убьет этим топором каждого, на которого вы ему покажете.
- Микал, - приказал я, - тебе особое задание: как можно быстрее обучить его нашему языку, - кивнул я головой на ««баклажана»».
Ступенька - ««стремянной»» - телохранитель – казначей – порученец – слуга - и исполняющий обязанности моего пажа только вздохнул, подтверждая кивком полученное задание. Что-то много дел я на одного парня наваливаю. Все по принципу: вьючат того, кто везет и не брыкается. Надо осмотреться с обязанностями моего окружения и что-то переиграть.


Ночью, проверив караулы и бодрянку, узрел не спящего Мамая, который внимательно смотрел на чистое звездное небо.
- Что, удивляет, что до дома топать и топать, а звезды над головой все те же? – спросил я его, когда подошел ближе.
…………………………………………..
(описание княжества мамаевичей)
………………………………………
Второй день плавания я решил посвятить сначала физическим упражнениям, проверить все же возможности моего нового тела, да неспешным подведением итогов и построению планов на будущее, но обломился, так как нас стали преследовать две галеры под белыми флагами с золотыми лилиями. На каждой стояло не меньше полусотни арбалетчиков. И все мои благие пожелания накрылись медным тазом.
Бретонские парусные нефы от безветрия приотстали и маячили далеко за кормой.
Франкские галеры очень долго с нами сближались, практически до обеда, меняя галсы по ветру, и мы почти потеряли за кормой более тихоходные и менее маневренные союзнические парусники. В любом случае рассчитывать на их помощь было нечего. Если ветер покрепчает – помогут. А нет, так нет. Кисмет, как любит говорить капудан.
Я как-то читал, что морской бой парусников мог длиться всего минутами, а основное время – часто часами, съедало именно маневрирование, отнятие ветра у противника, проведения правильного маневра для абордажа, или подводки корабля противника под огонь своей бортовой артиллерии.
А вот и сам капудан спешит ко мне, шлепая задниками богато расшитых туфель по палубе.
- Мой солнцеподобный эмир, какие будут приказания? – склонился он передо мной, являя глазам розовую косынку.
Однако под халатом негоцианта блестела позолотой дорогая кольчуга панцирного плетения, и весь его арсенал на поясе был готов к применению.
- Мы сможем от них уйти? – спросил я в лоб.
- Попробовать можно, но на парусах они будут быстрее нас. А весельная команда у меня сейчас вашими стараниями ослаблена, - посетовал он.
- Зато усилена абордажная команда, - осадил я его попытку снова посадить узников совести на весла. – Кроме копта там все неплохие бойцы. Лишними не будут.
Наконец галерам франков, уже после того как мы успели со вкусом и не торопясь пообедать, удалось взять нас в клещи, пока еще на расстоянии больше двух кабельтовых*. Все же они были помельче, поуже в корпусе и повертче большой сарацинской галеры. Наш корабль только на прямой дистанции выигрывал у них в скорости, дважды вырываясь из этих ««клещей»» короткими рывками. Последний раз, выйдя прямо из под шпирота франкской галеры, на который уже готовы были спуститься их абордажники. Пару их воинов даже удалось подстрелить сарацинским матросам из тугих турецких луков. И одного ссадить с мачты, когда тот лез в воронье гнездо с арбалетом. Стрела попала ему в левую руку, но вот громкое падение с реи на палубу вряд ли добавило ему здоровья.
До этого мы дважды уже сходились с франками на перестрел, но легкие стрелы валлийцев относил посвежевший ветер и я приказал бросить это бесполезное занятие и не тратить зря стрелы. Выждать пока ближе не подойдут. Арбалетный болт доставал палубы противника, но его также, хоть и намного меньше, сбивал с прицела ветер.
Пока мы с франками вот так играли в морские кошки – мышки, небо потемнело, и ветер резко усилился. Паруса все убрали и гоняли друг друга исключительно на веслах.
А потом неожиданно пришел шторм.
Да что я говорю, не шторм, а ШТОРМ!!!
И нас разнесло с противником высокими водяными валами далеко друг от друга.
Ощущение того, что низ моего живота стремиться оторваться в район коленок, появилось у меня и больше не пропадало. Точно также как и верх желудка поселился где-то в районе зоба, стараясь проскочить наружу. Но пока было еще терпимо. А потом нас стало немилосердно мотать на больших волнах, которые шторм перекатывал через палубу.
Это был первый настоящий шторм, который я видел за обе свои жизни, и поначалу зрелище разбушевавшейся стихии завораживало и притягивало к себе мой взгляд этой величественной нечеловеческой жутью, но постепенно морская болезнь взяла свое. Я неожиданно обнаружил себя в каюте, валяющегося пластом на оттоманке с вывернутым наизнанку желудком и привкусом медной пуговицы во рту. Периодически сокращался буквой ««зю»» и блевал горькой желчью – больше нечем было. Да и желчи во мне почти не осталось. Казалось еще чуть-чуть и выблюю в медный таз свои потроха.

Так прошло более суток… или еще больше. Достаточно долгое время для того, чтобы измучить и измотать доставшийся мне юный организм буйством морской стихии до состояния: бери меня тепленького и делай со мной что хочешь. Однако, признавая такую возможность в принципе, сарацинский капудан повел себя в этой ситуации весьма благородно. То есть не сделал совершенно ничего из того, что мог. И я, и мои спутники, и даже освобожденные гребцы остались на свободе, даже при всем состоявшим при нас имуществе.
Вместе со мной в каюте страдал от морской болезни Филипп. А вот Микал и Ленка, казалось, в этом буйном море родились, настолько им было хорошо, как нам плохо, если не считать надоевшей и им качки. С помощью чернокожего Марка они заботились обо мне с моим оруженосцем с полной самоотверженностью, не гнушаясь никакой грязной и противной работы, которой мы им периодически добавляли.
Но все кончается. Кончился и этот чудовищный шторм. Но не кончилось волнение. На высоких и длинных валах корабль скользил как на американских горках. По крайней мере, ощущения были именно такие как в юности, когда я водил девочек в Луна-парк около Речного вокзала. Почему-то после таких адреналиновых аттракционов они были более податливы на поцелуи.
Но выматывающей бортовой качки больше не было. И я смог проглотить без последствий чашку куриного бульона.
Посетивший меня капудан Хасан, посетовал.
- Ваше высочество, не гневитесь на старого капудана, я не в силах бороться с морскими стихиями. Тут на все воля Аллаха, который был к нам в этот раз благосклонен. Самое страшное уже позади. Сейчас при умеренном северо-западном ветре мы довольно быстро доберемся до суши, где моему кораблю предстоит серьезный ремонт. И я надеюсь на ваше содействие.
- Что от меня потребуется, Хасан-эфенди.
- Охранная грамота от ваших подданных и некоторое количество высушенного дерева.
- Считайте, что они у вас есть, - успокоил я его и тут же задал самый для меня актуальный вопрос. - А куда нас выбросит на берег морская стихия?
- По моим расчетам. Очень приблизительным. Где-то от Байоны до Бильбао. Точнее пока сказать не могу. Но мимо континента не проскочим это уже точно.
- Какова сейчас высота волн?
- Где-то шесть-семь локтей, мой эмир. Против них идти бесполезно, даже с такой большой командой как у меня. Остается только держать корму под ветром, благословляя Всевышнего за то, что ветер нам относительно попутный. Надеюсь, к вечеру волнение утихнет, и я смогу взять ориентиры по звездам.
И тут же оговорился.
- Хотя все в руках Аллаха.
Капудан меня покинул и прислал мне большой кувшин кислого питья. От этого напитка действительно стало легче. И я решился выйти на палубу.
День клонился к вечеру. Небо прояснилось и даже солнце иногда проглядывало в разрывы между светлых облаков. Гнетущей серости большого шторма не осталось и следа.
Галера, утянув в себя весла, шла под зарифленным латинским парусом фок-мачты резво взлетая на высокий гребень волны и глиссируя на большой скорости летела в длинный провал между волнами, и опережая их, снова легко взлетала на гребень следующей. Действительно американские горки. В отличие от болтания корабля в большой шторм, ощущения скорее были радостные, чем гнетущие.
На палубе, держась за какую-то веревку стоячего такелажа, я полной грудью с наслаждением втянул в себя свежий просоленный воздух, от чего закружилась голова. Но огромный Марк легко придержал меня, позволив снова уцепиться за трос.
Чистый воздух поднял мне настроение, позволяя забыть ту мерзкую смесь газов с густым запахом желчной блевотины, которой пропиталась атмосфера каюты.
Не могу сказать сколько времени я так простоял, но организм испытывал эйфорию от которой отказаться у меня не было сил, и я не давал себя увести с качающейся палубы.
К закату волнение уменьшилось, и галера став ««крылата парусами»», с тихим шипением вод скользила по пологой волне как призрак в ночи.
Только когда стемнело, и на корабле зажглись ходовые огни, меня смогли увезти в проветренную каюту, где я наконец-то уснул и проснулся только от крика множества глоток: ««берег!!!»».

Только когда стемнело, и на корабле зажглись ходовые огни, меня смогли увезти в проветренную каюту, где я наконец-то уснул и проснулся только от крика множества глоток: ««берег!!!»».


- Я так счастлива видеть вас в добром здравии, сир, - проворковала Ленка, подавая мне полотенце. – Я очень боялась, что вы от этой качки не оправитесь и оставите меня в неутешном горе.
Глаза ее действительно лучисто сияли. И красивые губы растянулись в довольную улыбку, вызывая мою улыбку в ответ.
Марк держал в своих огромных руках медный тазик с водой. Ненавижу эту европейскую привычку умываться в одной воде как свинья из корыта. Они даже в третьем тысячелетии, в нормальном санфаянсе, затычки делают, чтобы раковину в тазик превратить. Уроды. Все у них не как у людей.
- Полей, - приказал Микалу.
Славянин понял меня в раз, схватил кувшин со стола и наклонил его над моими ладошками, собранными в лодочку. Вот теперь все правильно и тазик выполняет свою функцию – сливной лохани.
Потом меня одевали. Ленка с Микалом. Отбиваться и взывать к тому, что: ««Я большой!!! Я мущинка!…»» сил еще не было. Но как представлю в перспективе всех этих ««первых подавателей правого королевского чулка»», ««вторых подавателей левой подвязки»»… злость обуревает недетская. Время им девать некуда было. Всем этим Людовикам-Солнцам. Это ж сколько его утечет, если каждый предмет одеяния тебе будут с поклонами и реверансами подавать из рук в руки, а такой же высокородный, только избранный, его на тебя одевать? А потом они будут целый день ходить за тобой толпами, ничего не делая и на основании этого клянчить земли и крестьян, улавливая твое благодушное настроение. И все будут наперегонки бегать друг на дружку стучать, потому, как давно знают, что первому докладу верят больше. Придворные называются... Бездельники. Ладно, еще не вечер… при своем дворе я всем работу найду.
Боже, как мне хватает знающего советника в этих сложных уборных интриг королевского двора. Микал, конечно, источник полезный, но он сам ничего не знает о большой помплонской политике, потому как всю жизнь провел в По.
На палубе погоды стояли райские. Глубокое безоблачное синее небо. Зеленоватое море с невысокой пологой волной. Серые пузатые паруса, периодически скрывающие яркое солнце. Белое дерево хорошо пролопатенной палубы. Тепло, только ветер прохладный.
По левому борту тонкая серая полоска берега в дымке. Далеко.
Перед полубаком напротив двери в мою каюту стоял в ожидании моего выхода весь мой немногочисленный бомонд: шевалье д’Айю, сержант, оба де Базана и все амхарские рыцари.
Как только моя дверь скрипнула, они синхронно выполнили глубокий поклон и наперебой выразили свою радость от лицезрения меня живого и здорового.
Базанов – и графа и виконта, как и амхарских рыцарей кто-то заботливый уже успел переодеть в шмотки, подаренные нам в Боже. Что остались там от времен неаполитанского короля. Выглядели они в этих одеждах весьма импозантно, как из инкубатора, если не обращать внимания на цвет их кожи. Впрочем, кастильцы в своем застарелом загаре тоже вполне сошли бы за темнокожих мавров, если не приглядываться.
Кстати и Марк, который присвоил себе место моего cubre el culo, щеголял широченными красными шароварами из камки. Они удерживались на его плоском животе куском желтой материи. Торс остался голым. Оно понятно, такая мускулатура сама по себе неслабое украшение.
И все босиком. Отпад.
Д’Айю сделал короткий шаг вперед и высказал общее пожелание.
- Не соблаговолите ли, сир, отобедать в нашей компании по приглашению капитана этого судна.
В этот раз на нем был одет жакет с изображением собственного герба. Желтое поле с красной тройной перевязью, широкая посередине, узкие по краям. На широкой перевязи в ряд три желтых креста с концами трилистником. Простой герб. Древний род.
Я посмотрел на кастильцев.
Старший из Базанов в ответ кивнул, выражая согласие. И глазами поблагодарил за то, что я учел его мнение, которое могло бы быть и резко отрицательным, после плена-то.
Микал по моему жесту остался на палубе, вместе с Ленкой, а Филипп, все еще несколько зеленый отправился прислуживать мне за столом. Марк делал вид, что не понимает моих жестов и шел в кильватере за мной как привязанный. Впрочем, сейчас не то место и время, чтобы заниматься дрессировкой кинконгов. Язык выучит – введем в нужные рамки.
Чтобы это была самая большая моя проблема… такое вот пожелание.
Достархан был сервирован на верхней палубе полубака, под решеткой солярия. Капудан восседал во главе ««стола»», который изображал узкий зеленый ковер с персидским орнаментом. По его приглашающему жесту мы расселись вокруг на заботливо приготовленные подушки и валики.
Филипп и Марк уверенно встали за моей спиной, в готовности как прислуживать мне, так и охранять. Хорошо, что мне досталась узкая сторона ««поляны»», напротив хозяина стола, и они особенно никому не мешали.
Чуть позже нас явились дон Саншо и сьер Вото.
Я взглядом спросил инфанта ««как дела?»». Он опустил ресницы с еле заметным наклоном головы, как бы говоря, что все в порядке. Все мимоходом, не привлекая ничьего внимания.
После молитвы, в которой каждый из присутствующих отправил благодарение собственному богу за дарование пищи земной, подали кофе. Вопреки моему ожиданию его охотно употребили все присутствующие христиане.
Оглядев компанию, я спросил.
- А почему здесь нет Бхутто и Мамая?
- Им не по чину сидеть в такой компании, мой солнцеликий эмир, - покорно сложил руки лодочкой капудан, глядя на меня с преданностью пуделя.
- Не знаю, как там насчет Бхутто, - заявил я, - но Григорий родственник первому радному пану* великого княжества Литовского – князя Михаила Глинского, и хана Золотой Орды Кията Мамая.

Ночью, проверив караулы и бодрянку, узрел не спящего Мамая, который увлеченно смотрел на чистое звездное небо.
- Что, удивляешься, что до дома топать и топать, а звезды над головой все те же? – спросил я его по-русски, когда подошел ближе и неожиданно для себя процитировал Ломоносова. - ««Раскрылась бездна звезд полна. Звездам не счета. Бездне дна»».
- Красиво сказано, твое высочество, - отозвался казак. - Только звезды и примиряли меня с тяжкой долей раба, прикованного к веслу. Ночью смотришь на них, веслом ворочаешь, а сам бредешь себе мыслью по Чумацкому шляху,* и мечта тебя греет. Обо всем тогда блазнишь. Особливо о бабах.
Он повернулся ко мне и широко улыбнувшись, продолжил.
- Все мои страдания через их чертову красу произошли.
- Вот как?
- А як жеж. Князь великий литовский решил земли наши населить селянами с Карпат да Польши. В осадчие они шли охотно – там их папежники* ваши зажимали, по своему, по православному креститься не давали. Наш князь тому не препятствовал, мало того тридцать девять лет льготы им по поборам дал – только заселяйся и паши целину. Казаки пахать не любят: охота, рыбалка, скотина всякая… это да, а вот землю пахать – дурных немае. Земли много, а людей на ней не так чтобы очень. Батый многих убил, а еще больше согнал на север. Со своих черкас нашему князю много не взять – у нас кажный казак сам себе с усам, и кроме военной службы ничего князю должен. А селяне, понаехавшие, уже привычные и спину пану гнуть, и налоги платить. А тут льгота на треть века…
- А где земля ваша?
- По Днепру от порогов и Синих вод до кромки лесов на Черниговщине. От самого Днепра до Дона. Весь Великий Луг - присуд наш. Степи ковыльные под ветром волнами ходят, как в вода в море. А запах… А небо… Нет ничего на свете краше нашей степи, княже. Коня не дашь, так я пешком домой пойду.
И набычился, будто я ему уже наобещал с три короба, а потом передумал, да и во всем отказал.
- Весной домой поедешь. Зимой в одиночку бродить – замерзнешь еще или волки схарчат дорогой. А так до весны мне послужишь, денег заработаешь, коня, саблю. Папаху каракулевую, - усмехнулся я своим мыслям. – Как человек поедешь, не как пан голоштан. Ты же не нищеброд какой…
- Верно гутаришь, твое высочество, - согласился со мной парень. – Род мой старый. Всегда конную лыцарскую службу нес. Всегда в старшине. И батька мой атаман гродский в Полтаве. Он князю Михаилу Глинскому двоюродным стрыем* доводится.
- А как так стало, что Мамаи в Глинских обратились?
- То совсем просто, княже. Когда в Кафе хана Мамая фрязи* отравили, тело его отдали хану Тохтамышу, и тот повелел его закопать на Волге, у Сарытина*. С тех пор там этот высокий курган Мамаевым и кличут. А сын его – темник*, бий* Мансур Киятович увел всех наших воинов домой – всю тьму.* И в Полтаве сказал на черной раде*, что нет над ним и над нами больше царя. Что не властна больше Орда над нами.
- А за что генуэзцы хана Кията отравили?
- Понимаешь, княже, всю ордынскую замятню он у них постоянно серебро брал, возами, чтобы наемников собрать в свое войско. Мурзы* и сеиты* со своими казаками не шибко-то хотели друг с дружкой воевать. Вот он и греб в свое войско всех до кого рука дотянется: с Кавказа, с Молдавии, с Литвы. Весь юг Крыма от гор до моря фрягам в залог отдал. А те ему на поход в Москву две сотни лыцарей навербовали у фрязей, кони в броне, да четыре тыщи пеших пикинеров с арбалетчиками из Генуи. А Кият их всех в том бою с москалями у Непрядвы и положил ровненько. И чтобы земли в Крыму не отдавать потом, его и отравили купцы из Кафы.
- А что генуэзцы в той Москве забыли? – я примерно представлял, что забыли, но хотелось услышать автохтонную версию.
- Торговый путь по Дону. Меховой путь. Их всего два. Один в Новгороде Волховском, другой в Москве начинается. Меха, воск, пенька. И главное - ревень сушеный, чтобы моряки запорами не маялись на солонине с сухарями. Вот этот меховой путь, который сурожане* держали, фряги и хотели под себя подгрести. Не вышло. А крымский берег так у них и остался.
- Не остался. Пять лет назад его турки под себя подгребли. Нет там больше генуэзцев. И хан крымский теперь вассал падишаха в Истамбуле. С его рук ест. С его фирманом на стол садится.
Грицко широко перекрестился и молвил.
- Верно дед мой гутарил: бог долго терпит да больно бьет.
- Так ты так и не сказал, как Мамаи стали Глинскими.
- Ну так слухай, княже. Бий Мансур Киятович Мамай сделавшись совсем независимым государем, сам стал дружить с Литвой против Орды, и детям то заповедал. Через двадцать лет по смерти хана Кията Мамая, когда Тохтамыша выгнал с Орды хан Култуг и тот к Витовту в Литву сбежал, получив от великого князя на кормление Киев, наша тьма с литвой, ляхами, татарами Тохтамыша с киянами, да божиими лыцарями* из Пруссии схлестнулись на речке Ворксле с Ордой. Командовал всеми Боброк Волынец, тот, что войско Мамая нашего на Куликовом поле разбил. Боброка убили в самом начале схватки, князь великий Витовт не справился и побил его хан Култуг. Крепко побил. Едигей ему с подмогой ему подоспел. Первыми побежали с поля боя божие лыцари, за ними и все полсотни литовских и русских князей с дружинами утекли, кого не убили. С раненым великим князем только наши казаки и остались. И вывели того в безопасное место. Тогда бию нашему Александру Мамаю, сыну Мансура Кията, Витовт в благодарность за спасение дал в удел местечко Глину и часть черниговщины. И признал тогда бий Олекса Витовта ««старшим братом»» своим, ««в отца место»». С тех пор и стал писаться он в грамотах как князь Глинский. Ну а мы, все остальные Мамаи, так Мамаями и остались. Так что недолго наше государство независимости радовалось. Да и не выжить нам одним было после такого разгрома. Култуг до Киева все разорил.
- Шибко по дому скучаешь?
- Не то слово, княже, тоскую.
Тут его глаза слегка замутнели.
- А все ж красивая она была…
- Кто? – не понял я такого резкого перехода от геополитики к красоте.
- Ганна. Дочка осадчего войта*. Меня с нее братья ее сняли на сеновале, в самый сладкий наш миг. Побить хотели – женись, мол, коли девку спортил. Четверо их у нее было, братьев-то... Отбился… Да убегая мотней за плетень зацепился и об землю ушибся. С меня дух вон, воны меня тут и словили. Старикам нашим на майдане меня представили с той же песней: или пусть жениться, или к старосте на суд. Дюже подняться хотели: были крепаками, а станут родней подханку. Вот сестру свою сами мне и подсунули. А мне тогда было… Ну, как тебе сейчас – пятнадцать. Как нюхнул бабью промежность, так и мозги вон… Один звон в голове. А девка сама ластиться…
Смеется Гриць заразительно, покачивая бритой головой.
- Ты смотри, Гриня, на моих землях не озоруй, - предупредил я его. – В каждом городе бордель есть с непотребными девками. И стоит это удовольствие недорого. Так что к честным женщинам не лезь. Народ тут горячий, ревнивый, под руку и убить могут. И будут в своем праве. Даже к женитьбе принуждать не будут. Ты в этом вопросе Микала держись – он ходок по бабам уже опытный. Знает что можно, а что нельзя.
- Дякую за мудрость вашу, твое высочество.
- Ладно тебе дякать. Одна, Гриц, дяка, что за рыбу, что за рака. Лучше расскажи, что дальше было с той Ганой. Интересно же.
- Та ни что… С поруба, куда меня до суда засадили я втик. Седмицу в плавнях рыбалил, потом с дядьями и брательниками на Дон ушли и с тамошними черкасами в набег поплыли до Анатолии. Далее ты знаешь.
- Ну, так что решил? До весны мне служишь?
- А в чем службица-то? Мне не всякая служба в почет, не во гнев твоему высочеству, будет сказано.
- А на кого пальцем покажу, тому голову с плеч. Вот и вся служба.
- А бабы будут?
- Будут тебе бабы, - усмехнулся я. – хоть без шахны, да работящие.
- Откуда твое высочество так на руськой мове балакать умеешь? Любопытно мне.
- А я много языков знаю. Таков царский удел, - ушел я в несознанку. – Служить будешь?
- А корабелю дашь? Из милости.
- Все дам. И коня милостивого, и саблю, и шапку каракулевую, - смеюсь.
- Тогда я твой, - склонил голову хлопец. – Только, чур, княже, до весны.
И засмеялся задорно.


Второй день плавания я решил посвятить сначала физическим упражнениям, проверить все же возможности моего нового тела, да неспешным подведением итогов и построению планов на будущее, но обломился, так как нас стали преследовать две галеры под белыми флагами с золотыми лилиями. На каждой стояло не меньше полусотни арбалетчиков. И все мои благие пожелания накрылись медным тазом.
Бретонские парусные нефы от безветрия приотстали и маячили далеко за кормой.
Франкские галеры очень долго с нами сближались, практически до обеда, меняя галсы по ветру, и мы почти потеряли за кормой более тихоходные и менее маневренные союзнические парусники. В любом случае рассчитывать на их помощь было нечего. Если ветер покрепчает – помогут. А нет, так нет. Кисмет, как любит говорить капудан.
Я как-то читал, что морской бой парусников мог длиться всего минутами, а основное время – часто часами, съедало именно маневрирование, отнятие ветра у противника, проведения правильного маневра для абордажа, или подводки корабля противника под огонь своей бортовой артиллерии.
А вот и сам капудан спешит ко мне, шлепая задниками богато расшитых туфель по палубе.
- Мой солнцеподобный эмир, какие будут приказания? – склонился он передо мной, являя глазам розовую косынку.
Однако под халатом негоцианта блестела позолотой дорогая кольчуга панцирного плетения, и весь его арсенал на поясе был готов к применению.
- Мы сможем от них уйти? – спросил я в лоб.
- Попробовать можно, но на парусах они будут быстрее нас. А весельная команда у меня сейчас вашими стараниями ослаблена, - посетовал он.
- Зато усилена абордажная команда, - осадил я его попытку снова посадить узников совести на весла. – Кроме копта там все неплохие бойцы. Лишними не будут.
Наконец галерам франков, уже после того как мы успели со вкусом и не торопясь пообедать, удалось взять нас в клещи, пока еще на расстоянии больше двух кабельтовых*. Все же они были помельче, поуже в корпусе и повертче большой сарацинской галеры. Наш корабль только на прямой дистанции выигрывал у них в скорости, дважды вырываясь из этих ««клещей»» короткими рывками. Последний раз, выйдя прямо из под шпирота франкской галеры, на который уже готовы были спуститься их абордажники. Пару их воинов даже удалось подстрелить сарацинским матросам из тугих турецких луков. И одного ссадить с мачты, когда тот лез в воронье гнездо с арбалетом. Стрела попала ему в левую руку, но вот громкое падение с реи на палубу вряд ли добавило ему здоровья.
До этого мы дважды уже сходились с франками на перестрел, но легкие стрелы валлийцев относил посвежевший ветер и я приказал бросить это бесполезное занятие и не тратить зря стрелы. Выждать пока ближе не подойдут. Арбалетный болт доставал палубы противника, но его также, хоть и намного меньше, сбивал с прицела ветер.
Пока мы с франками вот так играли в морские кошки – мышки, небо потемнело, и ветер резко усилился. Паруса все убрали и гоняли друг друга исключительно на веслах.
А потом неожиданно пришел шторм.
Да что я говорю, не шторм, а ШТОРМ!!!
И нас разнесло с противником высокими водяными валами далеко друг от друга.
Ощущение того, что низ моего живота стремиться оторваться в район коленок, появилось у меня и больше не пропадало. Точно также как и верх желудка поселился где-то в районе зоба, стараясь проскочить наружу. Но пока было еще терпимо. А потом нас стало немилосердно мотать на больших волнах, которые шторм перекатывал через палубу.
Это был первый настоящий шторм, который я видел за обе свои жизни, и поначалу зрелище разбушевавшейся стихии завораживало и притягивало к себе мой взгляд этой величественной нечеловеческой жутью, но постепенно морская болезнь взяла свое. Я неожиданно обнаружил себя в каюте, валяющегося пластом на оттоманке с вывернутым наизнанку желудком и привкусом медной пуговицы во рту. Периодически сокращался буквой ««зю»» и блевал горькой желчью – больше нечем было. Да и желчи во мне почти не осталось. Казалось еще чуть-чуть и выблюю в медный таз свои потроха.


Так прошло более суток… или еще больше. Достаточно долгое время для того, чтобы измучить и измотать доставшийся мне юный организм буйством морской стихии до состояния: бери меня тепленького и делай со мной что хочешь. Однако, признавая такую возможность в принципе, сарацинский капудан повел себя в этой ситуации весьма благородно. То есть не сделал совершенно ничего из того, что мог. И я, и мои спутники, и даже освобожденные гребцы остались на свободе, даже при всем состоявшим при нас имуществе.
Вместе со мной в каюте страдал от морской болезни Филипп. А вот Микал и Ленка, казалось, в этом буйном море родились, настолько им было хорошо, как нам плохо, если не считать надоевшей и им качки. С помощью чернокожего Марка они заботились обо мне с моим оруженосцем с полной самоотверженностью, не гнушаясь никакой грязной и противной работы, которой мы им периодически добавляли.
Но все кончается. Кончился и этот чудовищный шторм. Но не кончилось волнение. На высоких и длинных валах корабль скользил как на американских горках. По крайней мере, ощущения были именно такие как в юности, когда я водил девочек в Луна-парк около Речного вокзала. Почему-то после таких адреналиновых аттракционов они были более податливы на поцелуи.
Но выматывающей бортовой качки больше не было. И я смог проглотить без последствий чашку куриного бульона.
Посетивший меня капудан Хасан, посетовал.
- Ваше высочество, не гневитесь на старого капудана, я не в силах бороться с морскими стихиями. Тут на все воля Аллаха, который был к нам в этот раз благосклонен. Самое страшное уже позади. Сейчас при умеренном северо-западном ветре мы довольно быстро доберемся до суши, где моему кораблю предстоит серьезный ремонт. И я надеюсь на ваше содействие.
- Что от меня потребуется, Хасан-эфенди.
- Охранная грамота от ваших подданных и некоторое количество высушенного дерева.
- Считайте, что они у вас есть, - успокоил я его и тут же задал самый для меня актуальный вопрос. - А куда нас выбросит на берег морская стихия?
- По моим расчетам. Очень приблизительным. Где-то от Байоны до Бильбао. Точнее пока сказать не могу. Но мимо континента не проскочим это уже точно.
- Какова сейчас высота волн?
- Где-то шесть-семь локтей, мой эмир. Против них идти бесполезно, даже с такой большой командой как у меня. Остается только держать корму под ветром, благословляя Всевышнего за то, что ветер нам относительно попутный. Надеюсь, к вечеру волнение утихнет, и я смогу взять ориентиры по звездам.
И тут же оговорился.
- Хотя все в руках Аллаха.
Капудан меня покинул и прислал мне большой кувшин кислого питья. От этого напитка действительно стало легче. И я решился выйти на палубу.
День клонился к вечеру. Небо прояснилось и даже солнце иногда проглядывало в разрывы между светлых облаков. Гнетущей серости большого шторма не осталось и следа.
Галера, втянув в себя весла, шла под зарифленным латинским парусом фок-мачты резво взлетая на высокий гребень волны и глиссируя на большой скорости летела в длинный провал между волнами, и, опережая их, снова легко взлетала на гребень следующей. Действительно американские горки. В отличие от болтания корабля в большой шторм, ощущения скорее были радостные, чем гнетущие.
На палубе, держась за какую-то веревку стоячего такелажа, я полной грудью с наслаждением втянул в себя свежий просоленный воздух, от чего закружилась голова. Но огромный Марк легко придержал меня, позволив снова уцепиться за трос.
Чистый воздух поднял мне настроение, позволяя забыть ту мерзкую смесь газов с густым запахом желчной блевотины, которой пропиталась атмосфера каюты.
Не могу сказать сколько времени я так простоял, но организм испытывал эйфорию от которой отказаться у меня не было сил, и я не давал себя увести с качающейся палубы.
К закату волнение уменьшилось, и галера став ««крылата парусами»», с тихим шипением вод скользила по пологой волне как призрак в ночи.
Только когда стемнело, и на корабле зажглись ходовые огни, меня смогли увезти в проветренную каюту, где я наконец-то уснул и проснулся только от крика множества глоток: ««берег!!!»».


- Я так счастлива видеть вас в добром здравии, сир, - проворковала Ленка, подавая мне полотенце. – Я очень боялась, что вы от этой качки не оправитесь и оставите меня в неутешном горе.
Глаза ее действительно лучисто сияли. И красивые губы растянулись в довольную улыбку, вызывая мою в ответ.
Марк держал в своих огромных руках медный тазик с водой. Ненавижу эту европейскую привычку умываться в одной воде как свинья из корыта. Они даже в третьем тысячелетии, в нормальном санфаянсе, затычки делают, чтобы раковину в тазик превратить. Уроды. Все у них не как у людей.
- Полей, - приказал Микалу.
Славянин понял меня в раз, схватил кувшин со стола и наклонил его над моими ладошками, собранными в лодочку. Вот теперь все правильно и тазик выполняет свою функцию – сливной лохани, с удовлетворением подумал я, отфыркиваясь.
Потом меня одевали. Ленка с Микалом. Отбиваться и взывать к тому, что: ««Я большой!!! Я мущинка!…»» сил еще не было. Но как представлю в перспективе всех этих ««первых подавателей правого королевского чулка»», ««вторых подавателей левой подвязки»»… злость обуревает недетская. Время им девать некуда было. Всем этим Людовикам-Солнцам. Это ж сколько его утечет, если каждый предмет одеяния тебе будут с поклонами и реверансами подавать из рук в руки, а такой же высокородный, только избранный, его на тебя одевать? А потом они будут целый день ходить за тобой толпами, ничего не делая и на основании этого клянчить земли и крестьян, улавливая твое благодушное настроение. И все будут наперегонки бегать друг на дружку стучать, потому, как давно знают, что первому докладу верят больше. Придворные называются... Бездельники. Ладно, еще не вечер… при своем дворе я всем работу найду. Всех построю!
Боже, как мне не хватает знающего советника разобраться в этих сложных уборных интриг королевского двора. Микал, конечно, источник полезный, но он сам ничего не знает о большой помплонской политике, потому как всю жизнь провел в По.
На палубе погоды стояли райские. Глубокая синь безоблачного неба. Зеленоватое море с невысокой пологой волной. Серые пузатые паруса, периодически скрывающие яркое солнце. Белое дерево хорошо пролопаченной палубы. Тепло, только ветер прохладный. Не сказать даже, что вокруг осень.
По левому борту тонкая серая полоска берега в дымке. Далеко.
Перед полуютом напротив двери в мою каюту стоял в ожидании моего выхода весь мой немногочисленный бомонд: шевалье д’Айю, сержант, оба де Базана и все амхарские рыцари.
Как только моя дверь скрипнула, они синхронно выполнили глубокий поклон и наперебой выразили свою радость от лицезрения меня живого и здорового. Вот уже и придворными обзавелся… А где мой шут, кстати?
Базанов – и графа, и виконта, как и амхарских рыцарей кто-то заботливый уже успел переодеть в шмотки, подаренные нам старым бароном в шато Боже. Что остались там от времен неаполитанского короля. Выглядели они в этих одеждах весьма импозантно, как из инкубатора, если не обращать внимания на цвет их кожи. Впрочем, кастильцы в своем застарелом загаре тоже вполне сошли бы за темнокожих мавров, если особо не приглядываться.
Кстати и Марк, который самовольно присвоил себе место моего cubre el culo, щеголял широченными красными шароварами из камки. Они удерживались на его плоском животе куском желтой материи. Торс остался голым. Оно понятно, такая мускулатура сама по себе неслабое украшение. Я бы и сам от такой не отказался.
И все босиком.
Отпад.
Шевалье д’Айю сделал короткий шаг вперед и высказал общее пожелание.
- Не соблаговолите ли, сир, отобедать в нашей компании по приглашению капитана этого судна.
В этот раз на нем был одет жакет-безрукавка с изображением собственного герба. Желтое поле с красной тройной перевязью, широкая посередине, узкие по краям. На широкой перевязи в ряд три желтых креста с концами трилистником. Простой герб. Древний род.
Я глянул на кастильцев.
Старший из Базанов кивнул в ответ, выражая свое согласие, и глазами поблагодарил за то, что я учел его мнение, которое могло бы быть и резко отрицательным, после плена-то.
Микал по моему жесту увел Ленку в каюту, а Филипп, все еще несколько зеленый отправился прислуживать мне за столом. Марк делал вид, что не понимает моих жестов и шел в кильватере за мной как привязанный. Впрочем, сейчас не то место и время, чтобы заниматься дрессировкой кингконгов. Язык выучит – введем в нужные рамки.
Чтобы это была самая большая моя проблема… такое вот пожелание.
Достархан был сервирован на верхней палубе полубака, под решеткой солярия. Капудан восседал во главе ««стола»», который изображал узкий зеленый ковер с персидским орнаментом. По его приглашающему жесту мы расселись вокруг на заботливо приготовленные подушки и валики.
Филипп и Марк уверенно встали за моей спиной, в готовности как прислуживать мне, так и охранять. Хорошо, что мне досталась узкая сторона ««поляны»», напротив хозяина стола, и они особенно никому не мешали. Потом и Микал там уселся чуть в сторонке, но в пределах вызова.
Чуть позже нас явились дон Саншо и сьер Вото.
Я взглядом спросил инфанта ««как дела?»». Он опустил ресницы с еле заметным наклоном головы, как бы говоря, что все в порядке. Все мимоходом, не привлекая ничьего внимания.
После молитвы, в которой каждый из присутствующих отправил благодарение собственному богу за дарование пищи земной, подали кофе. Вопреки моему ожиданию его охотно употребили все присутствующие христиане.
Оглядев компанию, я спросил.
- А почему здесь нет Бхутто и Мамая?
- Им не по чину сидеть в вашей компании, мой солнцеликий эмир, - покорно сложил руки лодочкой капудан, глядя на меня своими ««маслинами»» с преданностью пуделя.
- Не знаю, как там насчет Бхутто, - заявил я, - но кабальеро Григорий Мамай де Полтава троюродный брат первому гранду* эль гран дукадо* Литва принцу Мигелю де Глина, и также родичем будет императору Золотой Орды Кияту Мамаю, которого генуэзцы в Крыму отравили.
Уф-ф-ф-ф-ф-ф… вроде адекватно перевел для местных титулы ««пана радного*»», ««великое княжество»» и ««князь Михаил Глинский»».
Гриц появился к середине трапезы. Одетый, что характерно, не только во все целое, но и вполне нарядное, и что удивительно – обутый. Расстарался капудан, заглаживая свой промах. И когда только приказ успел отдать? Синие атласные шаровары, широкий красный пояс на два десятка раз обмота ткани, низкие сапожки с острыми загнутыми носами и почти без каблука зеленого тисненого сафьяна и в отбеленной льняной рубахе. За поясом кинжал торчит, рукоятка медная с ««ушами»». Чисто попугай.
Мамай сел на свободное место не стесняясь, не чинясь, но и не хамя никому. Перекрестился и своим кинжальчиком спокойно стал баранину пластать, обсасывая косточки.
Кстати, памятуя о том, что в Европах за столом все со своими ножами сидят, Хасан-эфенди расщедрился и каждому бывшему пленнику подарил серебряную ложку с ножом. Столовым таким ножичком со скругленным острием. Все одинаковые. Наверняка из товара гарнитур распатронил. Был бы это собственный, привычный, так всем бы эти куверты в пользование разложили, а так пришлось капудану эти едальные приборы бывшим рабам дарить.
Помня, что Мамай в языках ни в зуб ногой, я к нему Микала послал, встать за спиной и переводчиком поработать, если надо будет. А мою спину баклажановый Марк прикроет. Меня из-за него и не видно совсем.
- И вообще возьми над ним шефство, - посоветовал я парню.
- Что взять, сир? – округлил глаза раб.
- Опеку, - пояснил я непонятное слово. - Он же дикий совсем, обычаев наших не знает. Да и на баб падкий. Так ты его в рамках держи. А он у тебя охранником послужит у денежной сумки.
- Будет исполнено, - по лицу раба совсем не понять было, радуется он новому назначению или печалится. Однако приказ он выполнил расторопно.
А место Микала за моей спиной тут же занял Филипп, умудрившись даже Марка подвинуть.
Разговор за столом не клеился как-то, отвечали все односложно. И капудан даже растерялся немного, но быстро взял себя в руки и стал расписывать ужасы, которых мы в прошлый шторм избежали.
-Слава Аллаху, в этот раз наката не было, - завершил он сеанс ««ужасов моря»».
- Наката? – переспросил я.
- Да, ваше высочество, наката. Так местные моряки называют довольно злые короткие волны, которые после сильных штормов, возбуждаются они далеко в океане, но, тем не менее, доходят практически до всех уголков этих бискайских вод. В полное отсутствие ветра попасть в сильный накат очень отвратительно, идти вперед можем только на веслах, а если накат против судна, то еще и очень медленно. Иной накат может продолжаться несколько дней после шторма, что выматывает всех гребцов. А если не грести, то может такой накат далеко снести корабль. Парусники без весел в такой накат здесь часто гибнут.
При подаче шербета и сладостей, с ««вороньего гнезда»» раздался крик: ««корабль навстречу»», и все повскакивали на ноги.
Я тут же приказал всем своим вооружиться и занять место по абордажному расписанию.
Филипп моментально подорвался за моим оружием в каюту.
Капудан, вероятнее всего, такие же команды отдавал на своем гортанном сарацинском наречии.
Благостное протокольное мероприятие развалилось. Все торопливо готовились к бою, хотя всем было предельно ясно, что до реального сближения с вражеским кораблем пройдет еще немало времени.
Один Гриня так и сидел за достарханом, спокойно наверстывая упущенное.
Тут я понял, что торопиться действительно не надо. Время еще есть.


Согнав гуляющих по баку семейных моих мастеровых в трюм, вся моя ватага грудилась у шпирота, ощетинившись самым разнообразным заточенным железом.
Навстречу нам действительно шел большой когг без признаков национальной принадлежности. Но опаснее всего оказалось, что таких кораблей было два. Второй до поры до времени скрывал парус первого.