- Сержант, а с чего ты решил, что около моей персоны должны быть худшие?
Старый воин обескуражено молчал, вращая глазами, пытаясь найти выход из непростого положения, в которое он сам же себя и загнал по простоте душевной. Но не находил и был уже готов к наказанию, хотя вины за собой не знал, но виноватым себя уже чуял. Мне понятен был этот служака, который обо всем думает с ««кочки зрения»» своего отряда. Но вот царедворца из него никогда не выйдет. А потому надо брать его на заметку в качестве потенциального помощника с органичной компетенцией.
- Лучше подумай о том, как сделать свой отряд эффективнее на поле боя, - продолжи я. - Что для этого нужно? Сколько оптимально должно входить в отряд стрелков? Где и из кого их набирать? Чему учить? Сколько нужно в такой отряд офицеров, и каких? Отряд должен быть подвижным, маневренным, обученным действовать как целиком, так и по частям. В разведке, в передовом охранении. И комонно и пешком. Чем должен быть вооружен каждый воин, кроме арбалета? Тебе ясно задание?
Кивает, хотя ничего ему пока не ясно. Тугодумчик он, хотя если осознает задачу – держись, попрет к цели бульдозером. Надо его ставить на учебу новичков. Там он будет на месте.
- Иди и выполняй. Вернемся домой, вернемся и к этому разговору. А пока выполняй свою задачу, для чего тебя сюда брали. Нужно разведать дорогу на юг и на запад, чтобы пройти мимо франков, не вступая с ними в бой. И котты гербовые снимите. На вопросы отвечайте, что вы наемники в поисках контракта.
- Как же так, государь, а честь? – наконец-то прорвало сержанта.
- Ваша честь – верность, - сказал твердо, как отрубил. - Меня хотят убить. Значит, по вашему внешнему виду враги не должны вас выследить и на меня выйти, пока я тут как бревно валяюсь.
- Я все сделаю, как вы велите, Государь, - в глазах старого вояки читалось некоторое удивление.
Типа заговорила комнатная собачка и ведет разумные речи.
- Гербовые котты чтобы все сняли прямо сейчас, - оставил я за собой последнее слово.
Сержант встал и, стукнув кулаком по верхнему быку на котте, отошел в сторону, но совсем не отходил, оглядываясь по сторонам.
Микала ищет, - подумал я.- Уши отодрать напоследок. Ишь, злой какой! Обучит он мне сотню конных стрелков для моей личной гвардии, никуда не денется. Будет у меня помесь драгун с казаками. Подскочить, нашпиговать тяжелых латников болтами и так же легко оторваться. И чтоб в пешем бою в городе знали толк. Хе-хе… Спецназу захотелось? А то? Чтобы превентивно карать моих будущих отравителей прямо в их укрепленных гнездах. А числиться они будут у меня в Бигоре, при замке. Потешными стрелками малолетнего инфанта. Чем бы дитя ни тешилась, лишь бы государственные дела не лезла. Я и не полезу, пока сил не подкоплю. Временной люфт пока есть.
Еще бы сотню королевских мушкетеров бы мне. С хорошими мушкетами. Не с аркебузами.
И пушки. Последний довод королей. Вот тут мое послезнание - страшная вундервафля для моих врагов. Но держать все это надо в секрете. В глухом местечке все творить. Тайно. От маменьки и кортесов* подальше.
И хунту свою сколачивать заранее, чтобы управление государством сразу перехватить. Ой – е… Это не пушки отливать.
И все это за год с небольшим… Цейтнот, однако.
К моей коронации подвижная артиллерия и спецназ должны быть готовы порвать всех в Помплоне, на кого укажу. А потому родовитых туда не брать. Чтобы не расшаркивались с рикос омбре* прежде чем дать им в зубы. И в ступор перед вельможами не становились. Бояр надо давить как их Петр в России давил.
Альтернатива одна – сидеть и ждать пока рикос омбре меня отравят. У них рука не дрогнет.

Дмитрий Старицкий

ФЕБУС. ПРИНЦ ВИАНЫ.

Фантастический рыцарский приключенческий роман.

Глава 1. Кто я?

Наверное, все видели знаменитый кадр Сергея Урусевского в фильме ««Летят журавли»», когда красиво так крутятся кроны деревьев на фоне облачного неба. Так вот, кроны не крутились, вернее, престали уже кружиться и тихо проплывали надо мной нескончаемой зеленой аркой под мерный топот копыт по мягкой земле и всхрапывающего отфыркивания лошадей. Впрочем, лошадей я не видел, только слышал. Их и еще дятла, где-то выбивающего морзянку по дереву. Потом и остальные звуки летнего леса стали слышны. И запахи.
И это было странно.
Второй странностью для меня оказалась яркая зрелая листва на деревьях. Зеленая.
Третья странность – я лежу, и меня слегка раскачивает, как на лодке. Лежу навзничь лицом кверху и потому вижу только яркое небо и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву.
И резко пахнет конским потом.
А ведь так быть не должно.
Во-первых, сейчас зима. Точнее март, конец зимы в наших широтах. И в нынешнем году март по снегопадам отдувается за весь сезон. В любом случае деревья должны быть голые.
Во-вторых, я ехал в маршрутке сразу за водителем. СИДЯ!
Вот то, что голова бинтами замотана, так это вроде как нормально. Маршрутка прямо перед нужной мне остановкой на брусчатом спуске хорошо так влетела под длинную цистерну седельного тягача, выворачивающего с бензозаправки фирмы ««ПукОйл»» - собственности местечкового олигарха Геннадия Пукина. Влетела со всей южной гастарбайтерской дури водятла, на полной скорости.
И сразу вокруг стена огня…
А что потом - не помню…
В общем, до музея, где работаю хранителем, я так и не доехал. И будущая выставка средневекового оружия, которой руководство музея собиралось поправить слегка свои финансы, осталась без куратора.
Странное занятие в наше время для мужчины – работать в музее. Да? А куда деваться пятидесяти пяти летнему кандидату исторических наук, у которого нет никакой способности к коммерции и который по возрасту никому из новых хозяев жизни не нужен. По определению. ««Балласт»», как обозвала меня жена, улетая к новым горизонтам через океан. Там ей дали грант и лабораторию в Канаде за то, что она вывела бактерии, которые жрут что попало, а срут каким-то сверхчистым веществом. Нашему же государству сверхчистое вещество оказалось без надобности, как и собственная история. А за океаном своих историков как собак нерезаных. На всех грантов не хватает. Их дают только тем, кто правильно понимает линию правящей партии.
Вот и живем с женой уже пятилетку через океан. Общаемся через ««Одноклассников»», как чужие. Так, слегка знакомые. Двадцать пять лет брака как бы и не было. Если и были чувства да давно сплыли. Особенно после смерти сына.
Сын погиб в Чечне.
Посмотрел пацан на шибко ученых родителей, что годами мозги сушили, диссертации-дипломы защищали, деньги на книжки тратили, что разве пару десятков людей читают, и на то, что это им в итоге это дало, да и подался после школы в ОМОН. Там сразу командировка в Чечню. В спокойное вроде бы время. Все войны ««за наведение конституционного порядка»», как говорили, уже закончились. А вот, поди ж ты…
Привезли нам кровиночку в тяжелом ящике, оббитом оцинкованным листом, даже поглядеть на него в остатний раз не дали. Разве что похоронили по-человечески. С воинскими почестями, как павшему бойцу и положено.
Думанья мои прервал повелительный гортанный окрик.
Все остановилось.
Меня сняли с носилок, что были закреплены между двумя лошадьми и опустили на траву, укрытую только коричневым шерстяным плащом. Второй такой же под голову свернули.
Фляжку сразу к губам поднесли. Кожаную такую в форме мошонки. Даже не фляга это, а маленький бурдюк. Приподняли и дали попить из горла. Оказалась вода, подкисленная либо уксусом, либо плохим вином.
Окружили меня бородатые откровенно бандитские рожи. По-другому и не скажешь. Особенно этот с флягой в руке, у которого кожаная повязка на левой глазнице. Просто пиратский капитан Воробей.
- Феб, ты как, живой? – спрашивает.
Язык по звучанию не русский, совсем не похож на европейские языки, которые я знаю, но я его понял. Но решил пока не отвечать, вдруг ошибся я в чем, или разобрал что не так. Лучше пока ««овощем»» прикинусь. Огляжусь по-тихому. Глядишь эти непонятки сами собой и рассосутся. Не бывает в бреду таких запахов.
Вторая бородатая рожа в клоунском берете с длинным пером цапли застила мне небо.
- Государь, если вы нас видите, то хоть моргните нам, - сказал он вежливо и слегка манерно.
Я моргнул. Мне не жалко.
Громкий крик радости нескольких десятков глоток моментально распугал всех птиц в округе.
- Как только лошади отдохнут, мы сразу найдем тебе лекаря, - пообещал тот разбойник, что с повязкой на глазу. – Только лошадям нужно отдохнуть. Все же тридцать лиг от Плеси ле Тура отмахали на всем скаку без остановки. Зато, Феб, оторвались мы от дедистов. Теперь все будет хорошо. Не достанет нас Паук.
««Все будет хорошо»», - повторил я про себя, сомкнул веки и неожиданно для себя заснул.

Никуда дальше меня не повезли, хотя и обещали. Проспал я оставшийся день и проснулся, когда в сгущающихся сумерках бандиты уже вовсю костры палили с искрами и дух вкусный от котелков пошел. Желудок заставил меня вернуться в этот мир иной. Не мой мир.
Так жрать я хотел только в армии. Точнее, военно-морском флоте. Хотя какой там флот – ремзавод на Белом море. Днища кораблей отдирали от всякой наросшей дряни. Страшная эта воинская часть была для срочника. Работа каторжная по десять часов, от которой гражданские даже за большие деньги отказываются. Выходной один – воскресенье. Праздник. Обязательно – спортивный. Уставщина пополам с дедовщиной, отполированные уркаганскими ««понятиями»». Половина личного состава из колоний-малолеток приходила готовыми ««правильными пасанами»». Но все же, при маршале Брежневе в армии нас, и одевали тепло, и кормили хорошо, только давали мало. А до двойной порции я всего полтора сантиметра ростом не дотянул. Даже в этом я неудачник по жизни оказался.
И тут, поди разбери.
Кто меня везет?
Куда меня везут?
Откуда меня везут?
И главное – зачем?
Люди мельтешили в отдалении между костров, о чем-то радостно переговариваясь. Прикладывались к бурдюкам. Видно было, что они вполне довольны и собой, и окружающее их обстановкой.
Мимо меня пробегал худощавый, но широкоплечий парнишка с охапкой хвороста в руках. Лет шестнадцати. Голубоглазый. Безбородый и безусый. Одет в длинную рубаху почти до колен и узкие штаны чуть ниже колена со шнуровкой по бокам. Бесформенные боты из кожи и обмотки до середины голени. На голове суконный колпак, типа башлыка со свисающим на спину длинным концом, переходящий в оплечье примерно до середины груди с завязками на шее. Пояс широкий толстой кожи. На поясе солидный такой тесак-свинокол сантиметров сорока в потертых ножнах. Рядом кошелек-мошонка болтается на завязках. И какие-то крючки еще бронзовые на поясе.
- Стой, - сказал ему.
Вышло хрипло и тихо.
Однако парень тут же присел рядом на одно колено, и, склонив голову, произнес.
- Слушаю, Государь.
- Ты кто?
- Как кто? – удивился неподдельно, скосив белесые глаза к носу.
- Имя у тебя есть? – продолжил я допрос.
- Микал, - отозвался тот и пояснил. - Ваш раб, Государь.
Раб?
Мой?
Офигеть, дайте два.
- Зеркало есть? – потребовал у парня.
Раз так охотно слушаются то надо требовать, а не попрошайничать. Ибо не фиг.
- Нет, государь. Откуда у меня такая роскошь?
По его глазам видно, что было бы у него зеркало – точно бы отдал, но нет у него зеркала, вот обида-то.
Мысленно постучал себя кулаком по лбу. Откуда у раба зеркало? Но нужно оно мне срочно. Причем не просто срочно, а СРОЧНО!!! Любая стекляшка сойдет с отражающими свойствами, пока солнце совсем не зашло.
Приказал.
- Быстро нашел зеркало. Где хочешь.
И добавил тоном ротного старшины.
- Мухой метнулся.
Парень исчез, как будто его волшебной палочкой в темечко ткнули.
Вместо Микала торопливо пришел ко мне прежний одноглазый бандюган и еще двое крепких мужиков в беретках с перьями. У одного - павлиньими. Три штуки целых. У другого пышное перо страуса, но одно.
Одноглазый держал факел. Судя по яркому пламени, это был заранее заготовленный девайс, а не импровизация из первой, попавшейся под руку ветки.
Пернатые с двух сторон подхватили меня под руки и, не проронив ни слова, усадили, с опорой лопатками на ствол дерева, под которым я лежал.
Тот, что страусячий поклонник, вынул из поясной сумки некий предмет и подал его мне в руки.
Действительно зеркало. Сантиметров двадцать в диаметре. Серебро полированной. Даже ногтем постучал по нему, проверяя. А рукоятка и оклад из слоновой кости с богатой и тонкой резьбой. На глухой стороне вещицы целая миниатюра вырезана весьма искусно и с мелкими подробностями. Один всадник другого булавой охерачивает со всей дури. А по ободу и рукояти мирные виноградные лозы плетутся. Музейная вещица. Спрятать ее в запасник и никому не показывать. Современный музей это кладбище культуры. Экспонируется не более трех процентов от фондов, которые в музеях хранятся. Никто этих вещей не видит кроме музейных хранителей, а это значит, что их просто вывели из культурного оборота. Картины великих художников так просто рулонами на палку наматывают. Вот так вот: эстетическую жизнь людей сделали бедной на девяносто семь процентов. А тут – гляди, просто пользуются.
Одноглазый приблизил факел.
Жестом показал ему, чтобы он держал его так, чтобы осветить мне лицо.
Потом посмотрел в зеркало.
Не я это. Совсем не я.
А кто я?
Ну и что я хотел там увидеть?
Мать Терезу?
Брюса Виллиса?
Лёньку ди Каприо?
Вообще-то в глубине души надеялся на лысого старпёра из музейного подвала со шкиперской бородкой без усов. Привык к нему я как-то за полвека. А из отражения на меня смотрел пацанчик лет пятнадцати с умными темно-карими глазами, овальным лицом еще с детской припухлостью щек и твердым волевым подбородком. Скулы высокие, не неявно выраженные. Нос прямой, некрупный и длины умеренной. И - с ума сдрызнуться: пухлыми красиво очерченными чувственными губами. Обрамляло все это спутанная копна золотистых волос до плеч, сверху прихваченная окровавленной тряпкой. Мдя… Внешность – девки млеют, и сами в штабеля уладываются.
- Убедился, что все еще красавчик? – задорно засмеялся одноглазый.
Остальные его охотно поддержали.
Я тоже широко улыбнулся, но совсем по другому поводу. Как фонтаном в душе взыграло: бинго!!! Я наконец-то угадал, под каким наперстком шарик! Если и начинать новую жизнь чёрте где, то лучше всего с бонусом молодости. Все равно в прошлой жизни обо мне плакать некому.
Только вот кто я? Это вопрос. А новое тело мое об этом хранит упорное молчание. А что такое ««Феб»»? Имя? Фамилия? Титул? Должность? Или кличка с погонялом? Не понятно совсем, а спрашивать окружающих я пока опасался. Мало ли что тут крутится в тайнах ««мадридского двора»». Узнают, что ничего не помню, да и сунут стилет под ребро. И скажут, что так и было. По голове мальчонке досталось, вот он на стилет сам и упал. Жалко! Но мы отомстим. Или того хуже – примут за бесноватого и сожгут на костре.
Молча, отдал драгоценное зеркало этим жеребцам стоялым.
Ужинали по-походному: жидким кулешом, с дымком. Мне от общего костра отдельную пайку принесли в плоском медном котелке, снабдив куском серого хлеба и медной же ложкой. Поклонились, пожелав приятного аппетита, и ушли. Странные, незнакомые мне рожи, но ведут себя так, будто знают меня с рождения.
И естественно никуда не поехали на ночь глядя, вопреки обещаниям одноглазого бандита. И это правильно – нечего глаза ветками колоть в темени. По идее тело моего реципиента должно в седле сидеть хорошо (шпоры у меня на сапогах золотые на что?), но не факт что это умение осталось в связи с вселением в него моей души. А так принимают меня тут за кого-то конкретного, а я и имени-то его не знаю, не говоря о большем. Так что поиграем как мы еще некоторое время в больного на всю голову. Глядишь, сами проговорятся. Тем более что от резких движений голова кружится и после еды слегка подташнивает.
От, были б мозги – было бы сотрясение.
Рядом для меня поставили небольшой, но высокий шатер. Шелковый, тудыть его в кочерыжку. Персонально для меня. Красиво жить не запретишь.
Остальные все укладываются спать прямо на землю. На попонах, седло под голову, аки князь Святослав.
И никто не курит. Знать Америку еще не открыли.
Около шатра на свежем воздухе устроили для меня опять же вполне приличное лежбище из козьих и бараньих шкур, на которое по мере его готовности меня же и перенесли, даже не спрашивая моего мнения. Но удобней стало и не так влажно, как от сырой земли, укрытой только тонкой шерстяной тканью.
Ну, что: осмотрелся, додик – делай выводы.
Вывод первый по косвенным признакам можно уже делать. Судя по тому, как со мной носятся, я тут не гроб повапленный, а вовсе даже писаная торба. А хорошо это или плохо я даже не подозреваю. По крайней мере, ясно, что вреда мне причинять эти разбойники не хотят и вроде даже собираются при опасности меня от нее защищать.
Вывод второй: по одежде, оружию и аксессуарам на дворе стоит голимое средневековье. Это я как музейщик авторитетно заявляю. Век пятнадцатый от рождества Христова плюс-минус лапоть.
Вывод третий: обращение ««государь»» ко мне от окружающих говорит о том, что я лицо владетельное. Как минимум баннерет*, потому как золотые шпоры бакалавров* в моем нынешнем окружении не редкость. И на мне самом короткие золотые шпоры, красуются на длинных замшевых ботфортах, мешая принять удобную позу, без потери ее красивости.
------------------
* Значение слов отмеченных таки значком *, см. в Глоссарии, в конце книги.

Махнул рукой проходившему мимо воину с мечом на поясе.
Тут же подошел, ни секунды не помедлил, но на колени не встал. Только голову склонил.
Ага… И на этом золотые шпоры. Рыцарь, значит. На колени ему невместно. Как тут обращаются к рыцарю-то, вспоминай труп хладный, отягощенный моей душонкой.
- Кабальеро*, позови ко мне Микала, раба, - а голос-то у меня еще хриплый.
- Сей час, Государь, - ответил рыцарь с новым поклоном и пошел к кострам.
Быстро я, однако, вживаюсь в ««государя»». Целого рыцаря построил и погнал на посылку. И что самое удивительно – он пошел. Сам пошел, а не поймал кого-то, чтобы команду передать с ускорением.
Да кто же я такой?
Прибежал Микал. Встал рядом с моей лежанкой на колени.
- Слушаю, Государь.
- Где мое оружие? – вот не желаю я безоружным оставаться среди таких бандитских рож.
- У вашего эскудеро*, Государь.
- Как зовут оруженосца?
- Филипп, Государь. Дамуазо Филипп де Фларамбель. Он гаск* из кондадо* Фезансак. Приуготовляется к принятию рыцарского сана.
- Зови его. Вместе с моим оружием.
Убежал пацанчик куда-то влево от костров, смешно подкидывая голени.
Тем временем совсем стемнело. Луна еще не взошла. Только костры ярко выделялись на поляне. И на их фоне люди казались плоскими, как бы вырезанными из черной фотобумаги. Но ходили они мало. В основном сидели вокруг костров и занимались каким-то рукоделием. Мне отсюда подробно не видно. Предусмотрительно положили меня подчиненные в сторонку, чтобы никому не мешал. Подальше от начальства – поближе к кухне, не в наш век родилось.
Не прошло и пяти минут, как Микал появился рядом вместе с другим юношей одного с ним роста, но более узкого по фигуре. Брюнета. Кареглазого. Без растительности на лице. С волосами до плеч. В традиционном берете. Для разнообразия - без перьев.
Микал встал на колени. А вот его спутник рядом опустился на одно колено. Но оба одинаково склонили головы. Надо отметить, что выдрессировали их неплохо тут.
- Филипп, – сказал я, - ты принес мое оружие?
- Да, Государь.
Он положил рядом со мной меч и кинжал.
- Микал.
- Слушаю, Государь.
- Стало темно. Принеси факел.
- Сию минуту, Государь.
Пока Микал бегал за источником света я, пока не вынимая из ножен, ощупал кинжал. Через мои руки музейщика за долгие годы прошло много пырятельных железок самых разных стран и народов. Не надо кивать на то, что в губернских городах все музеи считай краеведческие. Это вы по экспозиции судите. Напомнить вам, что в экспозиции всего три процента экспонатов. И часто не самые интересные. А я и в питерском Эрмитаже стажировался три раза именно по военным железкам. И в Музее народов Востока в Москве. А уж в фондах Исторического, что на Красной площади такое было раздолье, когда его экспозиция была полностью на несколько лет закрыта в Перестройку, какого больше, наверное, никогда не будет. И на угаре интереса Запада к ««Горби»» обломился мне по случаю целый месяц в фондах музея Клюни покопаться за счет принимающей стороны. А уж там экспозиция… Целый замок и все по французскому средневековью.
Жена потом несколько лет пилила меня циркуляркой, что не смог я там зацепиться. И что даже в Париже по магазинам не ходил как положено порядочному мужу и советскому человеку. А мне интересней было в подвалах старинного замка перебирать руками штабеля мечей, шпаг, даг и кинжалов. Сравнивать их, слушая пояснения старого музейного волка, который в этих подвалах сорок лет прожил и наконец-то дорвался до ушей такого же маньяка, как он сам.
Так вот на ощупь у меня в руках было не орудие убийства, а парадная поделка. Пусть даже имеющая художественную ценность на которую не пожалели драгоценного металла. Понторезная штучка. С гладкими скользкими щечками рукояти и вычурной гардой. Сказать, что я огорчился, это ничего не сказать.
Пришел Микал с факелом, и мне стало хорошо видно то, что я держал в руках. Плохие ощущения только усилились. Хорошо кованого, литого и резаного золота было больше, чем того требовалось для хорошего оружия. Щечки рукояти были из полированной слоновой кости. А уж количество плохо ошлифованных кабошонов* из драгоценных камней просто зашкаливало за здравый смысл. Больше всего было гранатов, просто россыпи их окружали крупные рубины.
Но все изменилось, стоило мне обнажить лезвие. Гладкий, зеркально отполированный светлый клинок. Больше всего это походило на изделия Златоустовских мастеров девятнадцатого века. Но такого просто не могло быть, судя по антуражу моего окружения. Очень острый. Формой напоминающий офицерский кортик советских времен, но шире и длиннее. Мастера, мать их ити, руки вырвать мало. Испортили такой прекрасный рабочий клинок в угоду показной роскоши.
- Толедо? Золинген? – отрывисто спросил я Филиппа, постукивая пальцем по лезвию, на котором не увидел никаких клейм.
- Нет, Государь, - ответил вроде как мой оруженосец, – клинок ковали в ваших горах, в Алаве. А вот рукоять и ножны сделали в Туре, пока вы там гостили у вашего кузена. Ювелиры там – близ резиденции владетеля франков, искусней.
А вот осмотр шпаги меня порадовал. Точнее – узкого меча ромбического сечения, предназначенного с силой втыкать в сочленения сплошных рыцарских доспехов. Но и фехтовать таким клинком уже возможно, а не только пырять. А это значит, что фехтовальные школы – итальянская ли, или французская или какие вообще тут будут уже на подходе. В исторических рамках, конечно. Гарда была классически шпажная с чашкой на крестовине и защитными дугами для кисти – мечта д’Артаньяна.
Украшения эфеса меня отдельно порадовало. Я подобное видел в московском Историческом музее. Техника ««стальных бриллиантов»» называется. Как раз в одно из моих посещений столицы реставратор Евгений Буратов восстанавливал похожее изделие тульских мастеров времен царя Федора III, старшего брата Петра Великого. И красиво до чертиков – вон как играют грани в мятущемся свете факела, и боевому применению не мешает.
- Молодец, Филипп, - похвалил я паренька. – Оружие хорошо тобой ухожено. Оставь мне кинжал, а шпагу пока забери.
- Это эспада*, государь, - поправил меня паренек.
- Иди, отдыхай, - я отдал ему шпагу.
Польщенный парень, поклонившись мне со шпагой в обеих руках, развернулся и шустро охотно побежал к кострам. Радуется, стервец, что не припахали внеурочно.
Микал все это время так и стоял рядом на коленях.
- У тебя есть неотложные дела, - спросил я его.
Парень с готовностью ответил.
- Единственное мое неотложное дело – это служить вам, мой Государь. Все остальное может подождать, - и смотрит предано прямо в глаза.
Умный мальчик. Далеко пойдет, если милиция не остановит. Хорошо это или плохо для моих целей, что парень такой сообразительный? А вот не угадать. Иной раз дурака проще в темную использовать.
Но все равно делать что-то надо. Время-то тикает. На косвенных признаках я ситуацию уже исследовал и выжал досуха, но все равно информации для принятия каких-либо решений мне жутко не хватает. А Ваньку валять долго я не продержусь. Буду дурковать как ««доцент»» из кинофильма ««тут помню, а тут не помню»», пока не спалюсь по крупному. Вот тогда не факт, что смерть под взорвавшимся бензовозом будет для меня тяжелей.
Признаваться, что ни черта ««государь»» не помнит кому-то из местной золотошпорной знати чревато по определению – те ребята хваткие, сразу в свои интриги такое знание вплетут, не побрезгуют. Да еще дезу мне подкинут сто пудов в своих побуждениях и ладно бы только в корыстных. Деньги потерять в этом разрезе не самое страшное.
- Читать, писать умеешь? – продолжил расспрос.
Так, навскидку спросил, для проформы, хотя положительного ответа от него совсем не ожидал. Не те времена.
- Умею, Государь, - неожиданно заявил парень. - Меня замковый капеллан научил, когда я мальчишкой при капелле состоял.
- Мальчишкой это сколько?
- Четыре года как.
- А сколько тебе сейчас?
- Почти семнадцать лет, Государь.
- Взрослый уже, - констатировал я этот факт, чтобы что-то сказать, не молчать истуканом.
Парень кивнул, соглашаясь со мной. Действительно взрослый. В эти века в четырнадцать лет уже воевать ходят. И никто в рукопашной на поле боя скидок на возраст не дает.
- Язык, какой знаешь письменно, или только латынь?
- Не только, Государь. Еще и васконский.
Это что еще за диво – васконский язык? Васконский язык бывает по логике у народа васконов. Или васков. Los vascos. Это может даже - басков? Но это как раз легко узнается далее по косвенным признакам. Не горит особо. Есть более насущные задачи, которые решать надо здесь и теперь. Незамедлительно. Я и так целый день тут дурака валяю, когда на самом деле по лезвию бритвы хожу.
Интересно, а на каком языке мы сейчас с ним тут трендим? У меня полное ощущение закадрового перевода, когда голос актера и голос диктора сливаются и, кажется, что по-русски говорит с экрана голос иностранного актера. Такие вот выверты сознания.
А парень продолжал ««дозволенные речи»».
- А говорю я на мурманском, франсийском, окситанском, кастильском и варяжском языках. Меня покойный капеллан хотел по духовной части определить, но майордом* запретил. Добрый был ко мне покойный падре.
Ага, васконский язык не назвал, знать именно на нем сейчас и треплемся. И получается у меня это естественно, как дышать. Чудеса в решете. ««Доктор, а я после вашего лечения смогу играть на скрипке? Сможете. Вот здорово, а раньше не мог»».
- Принеси-ка подогретого вина. А то так голос ссадим, не заметим, - подмигнул я ему.
Парень моментом подорвался и убежал к кострам.
А я не на шутку заскрипел извилинами. Вот только невинной жертвы священников-педофилов мне и не хватает до полного счастья в ближнем окружении. Потому и отослал парня, что такую информацию мне срочно надо переварить наедине. В моем времени педофильские скандалы с католическими пасторами возникали с периодичностью почтового поезда. И очень смачно обсасывались всеми средствами массовой информации. Вплоть до того, что папу Римского каяться заставляли. Зачем – понятно. Известный всем педик в христианском государстве – содомит и изгой, а тайный - объект для шантажа. Но это было не только у нас. В Англии, шантажируя оглаской, на этом заставили работать на СССР аристократическую ««кембриджскую пятерку»». А вот как ТУТ к этому относятся, я пока не знаю. Может и толерастно до радужности. До гей-парадов на Масленицу. Представил себе парад геев – флягелянтов* и усмехнулся картинке.
Резон еще в том, что других походящих кандидатур вокруг что-то не наблюдается. К тому же грамотных. Не те века не помню, чтобы их было много, помимо жеребячьего сословия*.
Все же, как это трудно решиться: кому-то довериться, тем более в незнакомой обстановке. Да что там незнакомой – фантастической! К тому же, один раз уже погибнув, очень не хочется повтора. И надо честно признаться себе в том, что ««Штирлиц как никогда был близок к провалу»». Дальше вопросы у меня пойдут такие, что у парня кроме недоумения ничего вызвать не смогут. А это опасно тем, что… Повторяться не хочу - смотри выше.
Тут надо привязывать к себе человека цепями, и желательно, чтобы этот человек, его благополучие, жизнь и смерть зависели только от меня. (Знать бы еще: кто я?). Что может быть лучше кандидатуры раба в таком случае? Кто был ничем - тот станет всем. К тому же, как ни крути, а кроме этого парня у меня в обозримом пространстве другой походящей кандидатуры нет. Одноглазый, который почему-то слишком фамильярен с ««государем»», отпадает сразу. Да и не нравится мне его бандитская рожа. Рыцари тоже отпадают по определению. В вопросах чести у них в жопе вода не держится. А как они воспримут мои предложения хрен мне угадать навскидку местный этос*. Остальные кто тут?
Чьи это люди?
Мои, как государя?
Или из рыцарских копий* пахолики*? Тогда вассалы моих вассалов совсем не мои вассалы.
Микал прискакал обратно не один, а с двумя такими же молодыми парнями в неброской одежде. Головных уборов на них не было и мне стало видно в неровном свете факела, что эти молодые люди, в отличие от рыцарей и пажей, очень коротко стрижены.
В руках всех троих была поклажа.
Они рядом с моим лежбищем споро расстелили холщевую скатерть, поставили на нее несколько оловянных тарелок с нарезкой из мяса, хлеба и сыра. Серебряную солонку с откидной крышкой и пучок перьев зеленого лука. Микал в руках держал исходящий паром котелок и пару небольших оловянных кубков на низких ножках.
Закончив сервировку, они все встали на колени, склонив головы. Тут я заметил на шеях этих парней ошейники, не как собачьи, а из тонкой замши. Не натирающие кожу. Да они же рабы - смекнул престарелый кандидат исторических наук в теле молодого феодала.
А вот Микал носит свой башлык завязанным и шеи его не видать. Не хочет, чтобы сторонние видели его рабский ошейник? К тому же у этих парней нет никакого оружия, а у Микала вон какой здоровый тесак на поясе. А ведь он тоже раб. Сам в этом сознался. Без поллитры и не разобраться мне в местных общественных связях. А надо.
Я разрешающе махнул рукой. Нет не так, не так - я милостиво помавал дланью, и парни убежали. А Микал остался, все также стоя на коленях.
- Ну, что тормозишь? Наливай, – приказал я ему и понял, что слово ««тормозишь»» произнес по-русски.
Вот так и палятся шпионы и попаданцы.
Однако Микал не стал переспрашивать и разлил горячее вино по кубкам.
Вино было так себе, как из сетевого супермаркета. А для нормального глинтвейна не хватало специй и сахара. Однако что-то типа меда во вкусе ощущалось. По крайней мере, винную кислинку перебивало, но не более. Что уж теперь привередничать – горячее сырым не бывает.
Мясо оказалось классическим хамоном каменной твердости. Козий сыр наоборот мягким, типа ««бри»». А хлеб – пресный лаваш, уже успевший подсохнуть. Так что и лучок с сольцой пошел в кассу. Похрустеть.
Особо порадовался я за себя, ощутив во рту вместо привычного пластмассового протеза здоровые молодые зубы, способные гвоздь перекусить. Как оно оказывается насладительно по ощущениям - рвать зубами твердое мясо, а не рассасывать его.
О! Да мне же теперь и ««виагра»» не нужна! Это гут. Это мы завсегда, хоть компьютер с порнушкой остался в далеком прошлом-будущем. Но надеюсь этому телу для того чтобы возбудиться порнуха и не нужна вовсе. Потом проверим. Все проверим. Главное – выжить.
Пока я насыщался, Микал пил маленькими глотками вино, не притрагиваясь к еде. Возьмем на заметку такое его поведение: делает только то, что заранее разрешено – сказал я обоим промочить горло, и он пьет. А вот насчет закуски он распорядился самостоятельно, наверное, хочет парень кушать и надеется на господские остатки. Что ж, все съедать не буду. Не расстраивать же потенциального союзника.
- Остальное можешь съесть, если хочешь, - я снова неопределенно помавал дланью над достарханом.
- Благодарю, Государь, - торопливо пролепетал Микал и также торопливо принялся за еду, не забывая оглядываться на костры, словно кто-то мог оттуда придти и отнять у него эти деликатесы.
Впрочем, это они в двадцать первом веке дорогие деликатесы, а сейчас вроде как самая обыкновенная еда для долгой дороги.
Когда юноша насытился, я попросил.
- Расскажи о себе.
Удивился пацанчик, очень удивился. Это у него на роже было написано несмываемыми письменами охреневшей мимики.
- Что вы хотите услышать, Государь?
От ёшкин кот, он мною еще манипулировать пытается. Или все проще: боится чего-то?
- С самого начала и расскажи. Ты же не васкон? Так откуда ты?
- Варяг я, Государь. С южного берега Варяжского моря.
Уууууу… Как тут все запущено. Какие, йок макарёк, в пятнадцатом веке варяги? Или мне пора снести в сортир свой кандидатский диплом по истории или тут сама история совсем иная, чем у нас была. А это уже хуже. Много хуже. Никакого послезнания, в качестве вундервафли, у меня в таком разрезе нет не будет. От черт, придется жить простым феодальным бытом, не зная будущего. Как все люди. Никаких преимуществ. Одни минусы. Хотя минус на минус дает плюс.
Первый минус – это полное отсутствие памяти носителя моего тела до моего вселения в него. Полтора десятилетия так навскидку. А второй минус придется поискать. Вот так и крутил я эту мыслю, слушая парня в пол уха.
- С какого конкретно ты места?
- С южной Ютландии.
- Разве там не дойчи живут?
- Нет, Государь, дойчи гораздо южнее находятся. Севернее нас даны, а мы – варяги, нас еще ютами дразнят. На запад остатки англян, что на остров не перебрались. На восток – шверинцы. На юг – алеманы. А вот за ними дойчи.
- Ochueet, dajte dva, - вырвалось у меня по-русски.
- Chto dva? – переспросил меня парень на том же языке. – Chto vam podat?
- Ты и русский язык знаешь? – вопрошаю из осторожности по-васконски.
- Русы когда-то были частью ютов, но давным-давно ушли на восток. Лет с пятьсот так, точнее я не помню, – и добавил, по-русски. – Stariky bajaly, chto uvel ich konung morja Rurick v tzarstvo testia svoego.
Рано еще мне так раскрываться. Рано. А мальчишке за зондаж пять с плюсом. И я перевел беседу снова на васконский язык.
- А в рабство как попал. Я понял так, что родился ты свободным.
- Да ваши вассальные норманны и напали. Кого побили, кого похватали. Так я и на их ladie и оказался? – слово ладья опять сказал по-русски. – Это был их последний поход.
Вот стервец. Пороть мало. Но чувствуется школа. Ох, не прост был капеллан в моем замке, ох не прост.
- А потом они меня определили в королевскую долю в добыче. Отвезли меня в замок, там постригли и приставили к капелле прислугой за все. А как вырос, майордом определил кнехтом* в конные арбалетчики, хотя капеллан очень уговаривал принять сан.
- Почему не принял? Быть идиотом* тебе не грозило?
- Даже если перестать брить тонзуру, то веревочный пояс затягивает чресла на всю жизнь, - ответил парень довольно жестко, но в пределах вежливости.
Философ, однако, в такие-то годы.
- Баб любишь больше вина? – спросил в лоб.
- И это тоже, Господин, - не стал он запираться.
Вот так вот. Если приближать такого, то постоянно тюкать по темечку - предупреждать об опасности ««медовой ловушки»».
- А здесь ты кто?
- Как кто? Ваша охрана. Вы же сами распорядились оставить кнехтов в лесу западнее Плеси ле Тура на всякий крайний случай с запасными лошадьми. Вот мы и пригодились.
Теперь лови, парень, разрыв шаблона.
- Хочешь быть свободным?
И вот тут он уже меня удивил, порвав все мои шаблоны.
- Нет, Государь. На свободе я умру от голода. Или подамся в разбойники, и меня повесят. Лучше у вас в кнехтах. По сравнению со свободными простецами графский кнехт – большой господин. Хоть и раб.
И тут я решился. Была - не была. Все одно пора действовать. Завтра уже будет поздно.
- Ты тайны хранить умеешь?
- Да, Господин.
- И какие тайны ты хранишь?
- Если я вам о них сейчас поведаю, Государь, то они перестанут быть тайнами и окажется, что я их не умею хранить.
Вот так вот. Раб! В лицо ««государю»»! Ой, мама, роди меня обратно. Куда я попал?
- Хорошо. Тогда скажи: стоит ли мне тебе доверить свою тайну. Страшную тайну, которая тебя может, как возвысить, так и погубить.
Микал промолчал. А я его в этом еще и простимулировал.
- Не торопись отвечать. Все взвесь сначала. Ты же умный мальчик. Могу гарантировать только одно: если решишь все оставить как есть, то все для тебя все и останется, как было. В противном же случае в твоей судьбе пройдут большие перемены. Замени факел, за это время все и обдумаешь.
Микал ушел, и я снова остался в одиночестве. Черт возьми, это попаданство. Читал книжки про такое, примерял на себя, естественно, но в моих думках все проходило в той истории, которую я хорошо знал. А вот теперь как выгребать? Ничто не выдавало в Штирлице русского разведчика, кроме буденовки и волочащегося за ним парашюта.
Вернулся Микал. Слава Богу, один. Принес с собой три готовых к запалке факела.
Заменил прогоревший факел на новый. Его лицо при этом хорошо осветилось. Это гут.
Потом он встал на колени и сказал, прямо глядя мне в глаза.
- Располагайте мной, Государь, как посчитаете нужным. Я готов принять вашу тайну и хранить ее ото всех. Не выдать ее даже под пытками.
- Под пытками говоришь? Пытки разные бывают. Видел я людей, которых не сломила невыносимая боль, но ломала угроза потери бессмертной души.
Боже что хрень я несу…
- Я ваш, государь, душой и телом. Иисус Христос тому порукой и Отец Дружин*.
Он торопливо перекрестился.
- Мало, - сказал я. – Волосом* поклянись, что он лишит тебя мужской силы в случае твоего предательства.
В глазах мальчишки мелькнул даже не страх, а ужас.
- Откуда вам такое известно, Государь? – не сказал он даже, а торопливо выдохнул.
- Для начала условимся, что вопросы здесь задаю я. Ну, так как?
- И Волосом клянусь я, что буду верен вам и телом и душой, что жизнь моя и смерть моя принадлежит вам, Государь.
- Теперь верю, - констатировал я ситуацию. – Посоветуй, кем тебя назначить, чтобы ты всегда был при моей персоне, а не в чьем-то копье? И главное, чтобы это назначение не вызвало ничьей зависти.
- Вашей ступенькой. Государь.
- Кем?
- Ступенькой, на которую вы будете опирать ногу, когда будете садиться в седло. Неужели вы такого не помните?
- В том-то и состоит моя тайна, что я ничего не помню до сегодняшнего дня. Совсем ничего. Даже то, кто я? Теперь тебе понятна какой страшной силой обладает эта тайна?
- Да, Государь.
- Вот и ответь мне: кто я?
- Вы, Государь – Франциск по прозванию Фебус, суверенный конде* Бигорры, комт* де Фуа, принц-соправитель Андорры, принц Вианы, инфант* короны Наварры, пэр* и кузен франсийского леруа*.
- Vot bliad, nachslos v kolchoze utro, - вырвалось у меня на языке родных осин. - А кто таков тот одноглазый нахал?
Микал тут же ответил как заправский номенклатор.
- Ваш лучший друг. Саншо Лоссо де ла Вега. Инфант дукадо* Кантабрии, - стал перечислять остальных уже без приказа.- С ним копье его кабальеро сьера Вото – пять человек при семи конях. Одно рыцарское копье из Фуа шевалье* Генриха д’Айю - семь человек при девяти конях. И отряд ваших конных арбалетчиков из Бигорры – семь человек при десяти конях под командой сержанта Эрасуна, васкона. Всего, считая с вами сейчас двадцать три человека при тридцати конях.
- А что случилось со мной вчера?
- Я не знаю причин, так как сидел в лесу, но думаю, что их знает инфант Кантабрийский. Знаю только, что вы бежали из Плеси ле Тура, из летнего шато* леруа франков Луи Паука, вашего кузена. При этом кто-то вдогонку кинул в вас свинцовым шаром и попал по затылку. Вы потеряли сознание, и вас вынес на своем коне инфант. А вашего коня и оружие спасли ваш паж* Иниго де Лопес из Лойолы и дамуазо* Филипп де Фларамбель. Последний успел захватить с земли тот шар, которым в вас кинули. Остальная ваша свита осталась прикрывать ваше бегство в воротах замка. О ее судьбе ничего пока не известно.
- Где мы сейчас находимся?
- Примерно в тридцати – тридцати пяти лигах от города Тура. На запад или северо-запад.
- Ага… - попытался я припомнить, где во Франции находится этот городишко Плеси ле Тур.
Ничего на ум не приходило, кроме маркиза дю Плеси – любовника Анжелики - графини де Тулуз из романа супругов Галон. Потом все застило роскошное тело актрисы Мишель Мересье, которая играла эту Анжелику во всех фильмах. И мой юный организм охотно откликнулся на эротические картинки в воображении старика. Плюнул на эти умствования и спросил другое, более важное.
- Который теперь год?
- Одна тысяча четыреста восемьдесят первый с Рождества Христова.
- Кто правит в Наварре?
- Ваша матушка регина* Мадлен Франсийская. Дочь леруа франков Шарля Седьмого. До вашего совершеннолетия, согласно завещанию Хуана Второго.
- Когда мое совершеннолетие?
- В шестнадцать лет.
- Сколько мне сейчас?
- Скоро будет пятнадцать.
- Хорошо, - сказал я, хотя ничего хорошего пока не видел.
Мне бы сейчас за печку забиться и со сверчками песенки попеть, а не кидаться в круговорот дворцовых интриг, в которых, как я припомнил, меня – да-да, теперь уже меня должны тут отравить через пару лет. Вчера, как оказалось, не добили. В гостях у коронованного двоюродного братца Людовика номер одиннадцать по прозвищу Паук. Да с такими родственниками никаких врагов не надо.
- Сними с меня сапоги, Микал, и охраняй мой сон.
И моментально вырубился, как только освободился от обуви. Все же слишком сильное было умственное напряжение для такого неокрепшего организма, которому залупили по черепу свинцовым шаром. Силен парнишка.


Глава 2. Где я?

Проснулся я уже светлым утром. Почти днем. Но было еще прохладно и на траве вокруг, и на моей накидке лежала обильная роса. И громко щебетали птицы. Целый гомон радостного ощущения бытия. От костров тянуло старым дымком.
- Ну, вот и славно, - склонилась надо мной одноглазая рожа. – Сейчас лекаря привезут и поменяют тебе повязки. Я вчера подумал, что лучше сюда лекаря притащить, чем тебя - такого вот, к нему волохать. Прибежит лекарь, не та птица, чтобы кочевряжиться.
И улыбается широко крепкими белыми зубами. Приглядевшись, я вдруг осознал, что наследнику герцога Кантабрийского не больше девятнадцати лет. Просто его так старит борода и особенно повязка на глазу. А сейчас, когда на его голове нет берета прекрасно видно, что на лбу у него нет даже намека на морщины.
И, кажется, он искренне рад тому, что я живой.
- Саншо, - прохрипел я сухим горлом.
- О! – воскликнул инфант. – Узнал! Узнал! А я вчера испугался, что ты память потерял после такого подлого удара по голове. Смотрел на всех просто рыбьими глазами.
Подскочили мой паж и оруженосец и, приподняв, прислонили меня к дереву. Потом обратились к инфанту.
- Вы позволите, Ваша Светлость?
- Валяйте, - ответил Саншо, и махнул рукой. - Мы потом с Фебом обо всем поговорим. Торопиться уже некуда.
Похлопал меня по плечу.
- Выздоравливай, брат. Надеюсь, мы еще скоро по непотребным девкам пройдемся ураганом.
Поднялся на ноги и отошел к кострам.
Место сына герцога занял раб Микал. Втроем они меня сначала обули, потом поставили на ноги и, аккуратно придерживая, унесли в кусты. В прямом смысле унесли, держа меня вертикально за локти. Сильны мальчишки.
За кустами лещины они поставили меня на землю. Лопес развязал мне гульфик в пуфах. Сделал приглашающий жест рукой и сказал двусмысленность.
- Нассыте, Государь, вы на эту землю. Выразите франкам свое презрение, а мы вас поддержим в этом начинании.
И хихикают. Пацанва. Я и сам улыбаюсь, припомнив школьную частушку:

Какой-то маленький вассал
Все стены в замке… обошел.
И на стене он написал,
Что туалета не нашел.

Правда, вслух переводить на васконский язык не стал. Ну ее…Потом как-нибудь, при случае подходящем наведу им арт нуво на куртуазию.
Выражаю я свое презрение франкам тугой длинной струей всей силой юного организма, а сам думаю, что я тоже ведь теперь франк. По крайней мере, доставшаяся мне тушка по матери - Валуа. Узнать бы еще кто биологический отец этой тушки? В это время и в этих местах это очень важная информация. Происхождение многим тут ставит потолок уровню притязаний. Мало мочь, надо еще право иметь. Согласно происхождению по крови. Вон герцоги Бургундские, на что сильнее были французского короля, а ведь в итоге склонилась сила перед правом. Вроде как не прямо сейчас…
Ну, почему я больше немцами занимался, нежели испанцами с французами? Сейчас бы знал все про них подробно, как знаю про Священную Римскую империю германской нации и не блукал бы в тумане. Почему, почему?… Потому что перпендикуляр. В хранилище моего музея основная коллекция холодного оружия сделана в разных германиях. Вот я про это и статейки писал в журналы. Не только научные, обязательные для годового отчета, но всякую популярщину для плебса про ««пламенеющие клинки»» и про то почему в шлемах-ведрах рыцари не воевали. И читателю развлечение было и мне копейка не лишняя.
- Вас поддержать, чтобы вы справились с большим делом, - подкалывает меня паж Лопес.
- Будет нужно – прикажу, - отвечаю, ухмыляясь. – Но пока Мое Высочество не испытывает в этом нужды.
Смеются. Оценили шутку юмора. Симпатичные пацанчики. Дети еще совсем.
Мне снова заботливо завязали гульфик, и, подняв за локти, понесли обратно на лужайку. Мягко несут надо отметить, без тряски.
Принесли, уложили на место, прислонив спиной к дереву. Тут мне и кашка поспела - что-то вроде пшенки на воде, но с коровьем маслом, типа топленого. И какой-то травяной сбор с медом вместо привычного чая. Мдя, с чаем напряженка будет еще лет сто как минимум. А то и двести. В эти земли, наверное, еще и кофе не просочилось. А если и есть, то проходит под грифом ««сарацинская зараза»». И так будет долго еще, пока в Вене в середине шестнадцатого века запорожский казак, которому в дуване турецких трофеев досталось несколько мешков кофейных зерен, не откроет первую кофейню. Отвыкать надо от дурных привычек.
Нет еще у местного населения широты кругозора, в том числе и кулинарного. Не было еще великих географических открытий, которые совершат переворот в европейском менталитете, отделяя Средневековье от Нового времени.
Кстати о дурных привычках: после завтрака сильно захотелось закурить, аж почувствовал, как уши пухнут. Но я прекрасно понимал, что это желание чисто психологическое, так как мое новое тело совсем не знало, что такое никотин и хотеть курить не могло по определению. А вот сознание старика, который курил как паровоз тридцать восемь лет – да, соскучилось по соске. Но эту ломку мы переживем. Организм у меня теперь молодой – справлюсь.
Тут я вспомнил, что вчера раздал обязательства, которые надо бы выполнить. Известно, что точность – вежливость королей, а вот обязательность сюда тоже входит? Или как?
- Филипп.
- Слушаю, Государь, – повернулся ко мне юный дамуазо с готовностью выполнить любой приказ, что так и читалось на его лице.
- Раба Микала надо перевести из стрелков на должность моей ступеньки. А то у меня свита чересчур уменьшилась. Распорядись там от моего имени кому следует. Прямо сейчас.
Оруженосец убежал к кострам, оставив меня на попечение одного пажа.
Микал, благоразумно скрылся с глаз. Совсем незаметно. Умный мальчик. Не ошибся я в нем. У него одинаково хорошо работают как теменные, так и префронтальные зоны мозга.
Вернулся Филипп вместе невысоким с кряжистым мужиком лет сорока, одетого в желтую котту с вышитыми красными быками Бигорры на груди. Котту перехватывал широкий пояс толстой кожи с медными бляхами, на котором висел такой же страхолюдный тесак, как и у Микала. Голова и плечи воина были прикрыты хаубергом* из которого виднелось только загорелое лицо с пышными черными усами в ля Никита Михалков. Выдающийся нос с высокой горбинкой и жгучие черные глаза убийцы. В профиль он был похож на старого лысого попугая.
Филипп тактично отошел к шатру, а этот полутораметровый терминатор, встав на одно колено, ударил себя правым кулаком в область сердца и хрипло произнес.
- Государь, дозволено ли будет говорить недостойному слуге вашему?
И глядит на меня как на несмышленыша какого. Ну да, ему сорок, мне – пятнадцать… Будет. Как еще на меня смотреть опытному сержанту, давно привыкшему командовать людьми. К тому же, случись что со мной венценосная маменька не рыцарям, а ему голову открутит. Остальным в назидание. Рыцари разве что опалой отделаются.
Я разрешил.
- Говори.
- На все воля ваша, Государь, но стоит ли забирать из отряда лучшего стрелка, когда обязанности ступеньки может исполнять любой остолоп, был бы он только силен и крепок?
Хотел я ему сказать важно так, по-королевски, что Микал в первую очередь будет первым рубежом моей защиты и не столько ступенькой, сколько бодигардом, но глянув на Филиппа и Иниго, понял, что эти пацаны враз на меня обидятся насмерть. Это же они вытащили в Плеси ле Туре мою тушку из свалки, пока Микал в лесу сидел. Ну, ни словечка в простоте… Как его там зовут-то этого баска, Микал вчера же говорил? Вот голова с дырой… Придется по званию.
- Сержант, а с чего ты решил, что около моей персоны должны быть худшие?
Старый воин обескуражено молчал, вращая глазами, пытаясь найти выход из непростого положения, в которое он сам же себя и загнал по простоте душевной. Но не находил и был уже готов к наказанию, хотя вины за собой не знал, но виноватым себя уже чуял. Мне понятен был этот служака, который обо всем думает с ««кочки зрения»» своего отряда. Но вот царедворца из него никогда не выйдет. А потому надо брать его на заметку в качестве потенциального помощника с органичной компетенцией.
- Лучше подумай о том, как сделать свой отряд эффективнее на поле боя, - продолжил я. - Что для этого нужно? Сколько оптимально должно входить в отряд стрелков? Где и из кого их набирать? Чему учить? Сколько нужно в такой отряд офицеров, и каких? Отряд должен быть подвижным, маневренным, обученным действовать как целиком, так и по частям. В разведке, в передовом охранении. И комонно и пешком. Чем должен быть вооружен каждый воин, кроме арбалета? Тебе ясно задание?
Кивает, хотя ничего ему пока не ясно. Тугодумчик он, хотя если осознает задачу – держись, попрет к цели бульдозером. Надо его ставить на учебу новичков. Там он будет на месте.
- Иди и выполняй. Вернемся домой, вернемся и к этому разговору. А пока выполняй свою задачу, для чего тебя сюда брали. Нужно разведать дорогу на юг и на запад, чтобы пройти мимо франков, не вступая с ними в бой. И котты гербовые снимите. На вопросы отвечайте, что вы наемники в поисках контракта.
- Как же так, государь, а честь? – наконец-то прорвало сержанта.
- Ваша честь – верность, - сказал твердо, как отрубил. - Меня хотят убить. Значит, по вашему внешнему виду враги не должны вас выследить и на меня выйти, пока я тут как бревно валяюсь.
- Я все сделаю, как вы велите, Государь. Хоть мне это и не нравится, - а в глазах старого вояки читалось некоторое удивление.
Типа заговорила комнатная собачка и ведет разумные речи.
- Гербовые котты чтобы все сняли прямо сейчас, - оставил я за собой последнее слово.
Сержант встал и, стукнув кулаком по верхнему быку на котте, отошел в сторону, но совсем не отходил, оглядываясь по сторонам.
Микала ищет, - подумал я.- Уши тому отодрать напоследок. Ишь, злой какой! Обучит он мне сотню конных стрелков для моей личной гвардии, никуда не денется. Будет у меня помесь драгун с казаками. Подскочить, нашпиговать тяжелых латников болтами и так же легко оторваться. И чтоб в пешем бою в городе знали толк. Хе-хе… Спецназу захотелось? А то? Чтобы превентивно карать моих будущих отравителей прямо в их укрепленных гнездах. А числиться они будут у меня в Бигорре, при замке. Потешными стрелками малолетнего инфанта. Чем бы дитя ни тешилась, лишь бы государственные дела не лезла. Я и не полезу, пока сил не подкоплю. Временной люфт пока есть.
И еще хотя бы сотню королевских мушкетеров. С хорошими мушкетами. Не с аркебузами. И навербовать туда младших сыновей с гасконских майоратов английского короля.
И пушки. Последний довод королей. Вот тут мое послезнание - страшная вундервафля для моих врагов. Но держать все это надо в секрете. В глухом местечке все творить. Тайно. От маменьки и кортесов* подальше.
И хунту свою сколачивать заранее, чтобы управление государством сразу перехватить. Ой – е… Это не пушки отливать.
И все это за год с небольшим… Цейтнот, однако.
К моей коронации подвижная артиллерия и спецназ должны быть готовы порвать всех в Помплоне, на кого укажу. А потому родовитых туда не брать. Чтобы не расшаркивались с рикос омбре* прежде чем дать им в зубы. И в ступор перед вельможами не становились. Бояр надо давить как их Петр в России давил. А для этого нужна не феодальная вольница, а постоянная армия. С железной дисциплиной.
Потому как альтернатива у меня одна – сидеть и ждать пока рикос омбре меня не отравят. У них-то рука не дрогнет. Проверено.

Альтернатива у меня одна – сидеть и ждать пока рикос омбрес меня не отравят. У них-то рука не дрогнет. Проверено. Поэтому приоритетная задача – выжить, а там война план покажет.


До обеда меня не трогали, и я, отлеживаясь, продолжал доить Микала на информацию, которой по определению много не бывает. Благо пажи отвлеклись игрой в чехарду. Кстати Микал где-то уже разжился коттой с моим гербом. Вот жук. Уважаю. Теперь сержанту ему ухи драть хенде коротки.
После обеда конные стрелки шевалье д’Айю привезли лекаря. Привязанного к седлу и с мешком на голове. Параноики.
Освобожденное светило провинциальной медицины долго ругалось, Потом попив водички, резко поменял настроение и профессионально осведомился.
- Где раненый?
Подвели ко мне эту фигуру лет сорока в костюме из добротного и практичного коричневого сукна. Чулки у него тоже были коричневого сукна. Пуфы совсем не пышные и без разрезов. На шее начинающая входить в моду воротник-фреза. С красным мясистым лицом отдышливого гипертоника и большими набухшими мешками под глазами – у самого почки больные. Воистину: врачу – исцели себя сам. Глаза его были блеклыми и казались сонными.
- Ну-с, - протянул он с ленцой, ну прямо как наш родной земский врач, - Что у нас тут, юноша?
И грабарки свои толстопальцевые к моим повязкам тянет.
Тут я ему по рукам и зафинделил рукояткой кинжала.
Лекарь отшатнулся от меня и взвыл, баюкая ушибленную кисть, глазами взывая к окружившим нас рыцарям о справедливости.
- Руки помой, прежде чем в моей голове копаться будешь, - возмутился я.
- Зачем? – лекарь сделал круглые глаза.
- Саншо, повесь этого шарлатана на первом же суку, - крикнул я. – Он захотел отправить меня на тот свет.
Но первым был Микал, уже приставивший свой страхолюдный свинокол к горлу медикуса, а второй рукой держит его за волосы на затылке. И смотрит на меня в ожидании команды прирезать этого славного представителя третьего сословия королевства франков.
- Что ты творишь, Феб, - прикрикнул на меня удивленный Саншо.
Остальные рыцари сделали вид, что это их совершенно не касается. Пусть принцы развлекаются как хотят.
- Мы тебе лекаря с утра искали по всем окрестностям, - добавил Саншо с укоризной.
- Это не лекарь, а шарлатан, - завил я убежденно. – Он руки не моет, когда пациента пользует. А убивает, как ты знаешь не железо, а грязь в ране.
- Первый раз слышу, - округлил свой глаз инфант.
- Теперь знай, – и повернулся к своему пажу. - Иниго, принеси мне сумку этого унтерменша.
Бинтов в нашем понимании термина, у этого, с позволения сказать врача, в сумке не было. Валялось там - на дне, несколько скрученных полос льняной ткани, вместе со всяким сором вперемешку. Убил бы! Несколько горшочков с завязанными крышками из пергамента без надписей. Ланцет зверского размера и еще какая-то железная хрень вся изогнутая.
- Это что? – спросил я, показывая лекарю эту изогнутую хрень.
- Бандаж для прижигания ран, - ответил тот дрожащим голосом.
- Садист, - обругал я его за такие методы лечения, но уже осознал, что, ни он, ни вообще вокруг меня никто этого слова не поняли, Маркиз де Сад родится только через триста лет. А сам термин появится еще через век.
- Филипп, Иниго.
- Мы тут, Государь.
- Разведите небольшой костер. Здесь неподалеку от меня и поставьте кипятить большой котелок воды. И еще один котелок приготовьте поменьше.
- Сержант.
- Нет его, на разведку поехал, - ответил мне Микал.
- Осмелюсь заметить, Ваше Высочество, что кровь пустить сможет и мой цирюльник, - сказал безбородый сьер Вото.
Лицо лекаря стало цвета свеклы, когда он услышал мое титулование.
- Давай его сюда скорей. Пусть пустит кровь этому лекарю, а то он тут мигом lasty ckleet.
Лекаря быстро освободили от кафтана, камзола и рубашки. А прибежавший цирюльник, который по совместительству был у сьера Вото лучником, медным ланцетом с шипением пустил доктору кровь прямо на землю.
- Ne ponos, tak zolotucha, - констатировал я это безобразие.
Лицо медикуса приобрело здоровую бледность, и угроза инсульта его вроде как миновала.
- Положите его подальше и присыпьте его дурную кровь землей, чтобы не воняла.
Цирюльник с Микалом утащили лекаря за шатер, с моих глаз долой, и там перевязали его рану его же грязной тряпкой.
Тут вскипела вода в котелке, на костре, который разожгли паж и оруженосец. Я приказал побросать в маленький котелок бинты и ланцет и продолжать кипятить. Заодно и бритву цирюльника, который так неосторожно ее оставил в пределах моего зрения. А большой котелок поставить охлаждаться в тень.
Пришел цирюльник, глазами ища свою бритву.
- Тебя как звать? – спросил я его.
- Хулио.
- Твоя бритва, Хулио, кипятиться, просветил я его. - Брось также в котелок свой ланцет.
- Зачем?
- Потому что я так хочу.
Уф-ф-ф… Приказать все же легче, чем объяснить. А главное - быстрее.
- Микал, намочи мою повязку.
- Как намочить? Всю? – уточнил тот у меня.
- Нет, только там где присохла кровь, а то отдирать будет больно.

- Микал, намочи мою повязку.
- Как намочить? Всю? – уточнил тот у меня.
- Нет, только там где присохла кровь, а то отдирать будет трудно.
Без боли не обошлось. Пришлось терпеть – теперь я рыцарь! Ноближ оближ. Кровь склеила волосы и приварила их к коже и тряпке. Пришлось цирюльнику аккуратно обрезать их ножом. Эх… Побрить бы сейчас голову, да невместно: аристократия тут ходит с длинными волосами. Пережиток прошлого, когда шлемы были маленькими, а туго заплетенная коса на затылке - дополнительная защита от рубящего удара.
- Рана не страшная, Ваше Высочество, чистая, - сообщил свое авторитетное мнение Хулио. - Свезло кожу по касательной, только в одном месте обнажилась кость. Сейчас мы лишнюю шкурку обрежем. Положим мазь и снова замотаем. И все быстро заживет. Гноя нет.
- Кипяченым бинтом, - предупредил я врачевателя. – Тем, который уже высох. И остальные бинты заверните в чистую холстину, как высохнут. Не дай Бог пригодятся.
И я перекрестился, вовремя вспомнив, что с левого плеча надо. Все у них на западе через задницу делается.
- Всенепременно, Ваше Высочество. Ваше желание для нас – закон.
Продувной рожи Хулио я не вижу, но затылком чую, что глумится надо мной этот баск. Как бы сказали в двадцать первом веке – прикалывается.
- Сьер Вото.
- К вашим услугам, Ваше Высочество.
- Дайте лекарю обещанные деньги и отвезите его обратно, - распорядился я.
- Но, он же ничего не сделал ваше Высочество, - возразил мне рыцарь. – За что ему платить?
- По крайней мере, он привез мази, которые мы у него выкупим, и бинты. Пригодятся в дороге. Но если вы хотите. Чтобы все было по справедливости, то вычтете из оговоренного гонорара долю Хулио за то, что он пустил лекарю кровь. Уврачевал так сказать, врача. Не то бы он тут Богу душу бы отдал от удара.
Хотел сказать - инсульта, да вовремя язык прикусил.
Хулио за моей спиной самонадеянно фыркнул. Окружающие удовлетворенно заулыбались. Правильный у них принц, справедливый. Всегда приятно в этом убедится.
- Это вам на память, Государь, - Филипп протянул мне мятый кусок свинца. – Шар был полый, от удара смялся и треснул, поэтому не смог вам причинить фатальных последствий.
- Кто же это балуется подобным оружием? – с интересом вертел я в руках шар, диаметром немного меньше кулака, толщиной стенки в два миллиметра примерно. Увесистый.
- Церковники, - ответил за Филиппа Микал. – Им запрещено проливать кровь. Да и не предназначен этот шар для того, чтобы убивать. Оглушить – да. Взять в плен.
- Взять в плен, - повторил я эхом. – Зачем это Пауку? Я и так был у него в замке.
Никто на это ничего не ответил.
- А теперь мне надо немного отдохнуть, - высказал я пожелание, отложив свинцовый шарик в сторону.
Действительно клонило в сон, хотя затылок слегка задергало. Но тупо так, не острой болью.
Окружающие разом поклонились и разошлись. Только Микал приготовил мне изголовье поудобней, и снял с меня сапоги.
Сон – лучшее лекарство, как говорила моя мудрая бабушка. Остается надеяться только на витальные силы растущего организма.

Военный совет собрался после ужина, как только прибыл сержант со своей группой разведки и похлебал горячего.
Нашлась даже карта, нарисованная на оленьей коже, вполне себе неплохая работа, даже с некоторой попыткой масштаба. Хорошая карта, типа современных туристических, схематично все и красиво с наядами и китами на месте морей. Башнями на месте городов. Парусами на реках, до которых мест они судоходны. И врет, небось, эта карта по семь загибов на версту, также как современные туристические схемы. Но основные дороги, броды и мосты показаны. По крайней мере, в направлениях не запутаешься. И то хлеб.
В совете принимал участие весь командный состав: я, Саншо, сержант, шевалье д’Айю и сьер Вото. Мой паж и паж Саншо – невзрачный паренек дет десяти, изображали обслугу: обносили господ советников вином. Хорошим вином, а не той дрянью, что мне вчера Микал подсунул в виде недоделанного глинтвейна.
Саншо, как старший по возрасту из инфантов, взял обязанности председателя на себя.
- Монсьеры, мы сидим вот тут, – ткнул он пальцем в карту. - В самой середине этого леса. И до визита лекаря ни одна душа про нас тут не знала.
- Я говорил его надо повесить за то, что он руки не моет, - подал я голос.
Все засмеялись как хорошей шутке. А когда отсмеялись, Саншо продолжил.
- Не знали. Теперь будут знать. И искать. Отсюда нужно уходить. Прямо завтра с утра, а то может быть поздно.
- Надо прорываться на север к нашему кораблю, - предложил сьер Ватто, кивнув страусячьим пером.
- Где он нас ждет? – поинтересовался я.
- В Руане, в Нормандии. Дюк Нормадский сейчас в контрах с отцом. И людям Паука там не развернуться, - пояснил рыцарь.
- До Нормандии надо еще дотопать, - подал голос сержант.
Что удивительно рыцари к нему прислушались, но одновременно посмотрели на меня, как на его сюзерена, наверное.
- Продолжай, - подбодрил я старого служаку.
- Это идти на север в земли дюка Орлеанского, который лишь вассален Пауку, а на деле суверенный сеньор. Можно пройти, если переправимся через реку Шер севернее Тура. Но дальше, думаю, что в вашей земле – в Этампе, который принадлежит вам как комту де Фуа, Государь, нас уже будут ждать люди Паука, которые возьмут этот ваш лен под опеку Луи. Как ни соблазнительно там запастись продовольствием, поменять коней на свежих и ваших людей взять в провожатые, но придется ваши земли обходить либо через Шартр, либо через Немур. А это королевский домен Людовика. Даже если пройдем дальше, то просачиваться мимо Лютеца…
- Теперь они его называют Париж, - подал голос паж Иниго де Лопес.
- Да хоть лошадиной задницей, - повысил на него голос сержант. - Дорога петляет через Монфор и Эвре – это все равно Лютец обходить по большой дуге. Либо по Сене сплавляться через весь город, что чревато опознанием и арестом. Итого предстоит тяжелый марш - больше трех сотен лиг, - тут он самодельным циркулем из щепочек показал маршрут. - Десять дней минимум, если все пройдет гладко. А у нас Государь лежачий. Сильно не поскачешь. Клади все полмесяца. Перехватят. Еще и через реку Шер переправляться – это, во-первых: идти обратно, время тратить. А во-вторых: мосты для нас закрыты. Думаю, даже броды закроют. Они тоже первое что подумают, что мы будем прорываться к своему кораблю.
- Не перехватят, - хвастливо заявил шевалье д’Айю - Людей столько Паук не найдет, чтобы все перекрыть. Максимум что будет в заслоне – копье. К тому же у нас одна дорога – у него сорок.
- Дорог сорок, зато мостов и бродов мало, - перебил его Саншо, сверкнув единственны глазом. - Как насчет того, чтобы переправляться вплавь? В доспехах? Нет желающих? Странно. На дворе тепло. Другие предложения есть?
- Идти на юг и сплавиться по Луаре на барке до Нанта. Там нанять морской корабль, - подал голос сьер Вото.
- Там нас на берегу уже ищут жандармы* Луи, – сообщил сержант. – Нас чуть не переняли, да Государь вовремя нас надоумил заранее гербовые коты снять и наемниками прикинуться, что с контракта домой идут. В Гасконь.
- Жандармы - это серьезно, - заметил шевалье, задумчиво взяв себя кулаком за подбородок. - Сколько жандармов было в Плесси ле Тур?
- Двадцать, - ответил Саншо. - И в самом Туре вполне может быть целая ордонансная рота*. Потому как эта двадцатка сменялась, пока мы там гостили, - Саншо со злостью сплюнул себе под ноги, припомнив гостеприимство Паука.
- Если в городе рота жандармов, - заметил сержант, - то это сотня копий, в каждом сам жандарм, три конных лучника или арбалетчика, кутюлье*, пеший пикинёр*, оруженосец и паж. Итого восемь сотен воинов, не считая поднятого ополчения в городах. Хватит им людей все дороги перекрыть. На север и на юг нам дорога заказана. Восток прикрыт рекой Шер. Остается запад.
- Мог бы Феб сражаться – прорвались бы, - согласно кивнул ему Саншо. - А так… Только как мышам между метлами проскочить разбойными тропами.
- Если идти прямо на Анжер, то будет короче и до границы лиг сорок максимум. Можно за один день проскочить. Дороги хорошие, – высказался шевалье.
- А на этих дорогах нас и переймут, - кивнул сержант и протянул в сторону руку, в которую паж Саншо тут же вложил кубок с вином.
- Надо выслать ложного гонца, - сказал я. - Руан на Сене?
- Именно так, кивнул шевалье, отчего три павлиньих пера на его берете затрепетали.
- Пошлем туда гонца с двумя письмами. Одно на случай, если гонец попадется в лапы врагов в сумке. Другое – подлинное, толково зашитое в одежду. Для капитана корабля.
- И желательно чтобы гонец попался Пауку? – ехидно отметил сьер Вото.
- Не желательно, - отринул я это тонкое предположение в подлости. - Но всякий случай надо озаботиться заранее. Со всех сторон.
- Что в письмах будет? – Саншо поднял бровь над здоровым глазом.
- В первом – то, что мы через две недели мы будем в Руане и чтобы капитан готовился к этому сроку отойти в Дувр.
- Почему в Дувр?
- Чтобы Паук об этом спрашивал своих советников, - улыбнулся я – А у тех мозги трещали.
- А во втором письме?
- Немедленно сниматься с якоря и идти в Дувр.
- ????
- И там купить мне олова возов пять-десять, на сколько у него денег хватит. Дома рассчитаюсь.
- А сами куда пойдем, по-твоему?
- На северо-запад, лесами к реке Луар. Она судоходна?
- Судоходна практически по всему течению, - сержант, как заправский генштабист выдал справку. – Впадает в Сарту, а Сарта впадает в Луару уже в Анжу. День-два сплава и мы в Бретани. Только вот на Сарте стоит город Анжер.
- А в Анжере будут нас ждать жандармы Паука?
- Вряд ли, - уверенно ответил Саншо за сержанта.
- Тогда пойдем на северо-запад - к Луару, как сказал Саншо: разбойничьими тропами. А там возьмем барку, и проплывем по реке мимо Анжера, не останавливаясь в городе.
- На барке долго, - протянул шевалье.
- Зато меня не растрясете. Барка мягко плывет. Сплавимся в Бретань до Наната. А там наймем корабль до дома. В Бискайю, Бильбао или Сантандер. Как повезет. Денег у нас хватит?
- Хватит, - ответил Саншо. – Не хватит, так под мой вексель дадут. Барон де Рец поможет еще. Нам бы только до его замка на Луаре добраться.
- Это какой барон? Маршал Франков? – уточнил я.
- Не бойся, Феб, он с Пауком нынче не в ладах. Не выдаст и даже поможет. Мой отец с ним дружен.
- Ну, коли так, то нам прямой выход идти к реке Луар лесами.

Глава 3. Скаутский поход по тылам противника.

После завтрака меня уложили в конные носилки, и все что я видел по дороге, находилось выше человеческого роста. Деревья, деревья и еще раз деревья. Не самое комфортное путешествие я вам скажу.
Шли медленно. Шагом. Лошадиным шагом. Да еще по старому лесу без дороги. Постоянно выискивая проезды для моего сдвоенного экипажа. Поэтому к обеду не прошли и семи лиг.
Но это было не единственное, что меня раздражало. Наш караван жутко лязгал всеми возможными металлическими предметами, так что ни о какой секретности не могло быть и речи. Ладно, сейчас, в дебрях далеких от какого-либо жилья. Но ведь и в самом дремучем лесу есть насельники – охотники те же, лесорубы, углежоги, королевские егеря… Меньше всего я опасался разбойников. Напасть на такой отряд у них кишка тонка, и заложить нас королевской погоне они не могут, так никто не слышал, что за нас объявлялась награда. Они нас также тихо ищут, как мы от них улепётываем. Никому не нужен лишний дипломатический скандал в разветвленном потомстве Гуго Капета. В первую очередь самому Пауку.
Утром мой паж - Иниго де Лопес, неожиданно вызвался быть нашим курьером в Руан. Пытались отговорить, но парня прочно потянуло на подвиги. Во имя меня, что характерно.
Отогнав всех от моего лежбища для интимной беседы, дон Саншо, сверкая единственным глазом, попросил меня пойти навстречу молодому человеку, приуготовлявшемуся к принятию рыцарского сана. Где ему еще найти подвиги при дворе принца? Всех благородных девиц нестрогого поведения он уже и так покорил, что в Виане, что в Помлоне, что в Бигорре. Да и в Плесси ле Тур не терялся среди придворных дам леруа франков. Но тут еще, с какой стороны посмотреть, кто кого соблазнял. А вот воинских подвигов ему за четыре года пажеского служения так и не выпало. И тут такая оказия…
- Уговорил, речистый, - принял я, наконец, решение. – Отпустим сего благородного юношу, но не одного. Дадим ему в сопровождение опытного и прожженного стрелка. И самых резвых коней. По два на брата, чтобы могли менять лошадей на ходу, не переседлывая, а только перебрасывая седельные сумки. Так и скорость у них будет выше, чем у любых преследователей.
Призвали пацанчика пред светлые очи. Хотя чего там пацанчика – в четырнадцать лет тут уже все совершеннолетние, половозрелые и дееспособные. Посвятили по сокращенной программе в оруженосцы и пообещали в случае успеха его безнадежного предприятия посвятить в рыцари. Как у него вспыхнули при этом глаза надо было видеть. Огорчился он только тем, что к нему приставили няньку – опытного конного стрелка из Бигорры. Но против того резона, что молодому дворянину путешествовать хотя бы без одного слуги не уместно, нехотя согласился.
- Они все там такие в Лойеле - упертые, - констатировал Саншо поведение моего пажа, когда тот пошел собираться.
Сержант к заданию подошел ответственно и выбрал пажу в сопровождающие на первый взгляд надежного человека. По крайней мере, так мне показалось.
- Если вы разрешите ему по возвращению домой жениться, так он для вас в лепешку расшибется, - шепнул мне на ухо старый воин.
Пообещал. И до ручки допустил благодарного воина – облобызать мои пальцы. Неприятное ощущение, однако.
А вот то, что посвященных в его миссию было очень много - мне стало жаль. Я бы предпочел, чтобы об этом знали только я и курьеры. В крайнем случае, еще дон Саншо. Но что сделано того не воротить.
Напоследок я устроил Иниго экзамен на предмет: куда он спрячет тайное письмо. Именно на себе, потому как лошадей он может потерять. И забраковал все его варианты. Потом послали его эти письмо прятать на себе, так чтобы никто этого не видел, а лучников по очереди обязали его обыскивать. Нашли все. Куда бы он пергамент не прятал. Даже подкладку сапог осмотрели. И каблуки. Пришлось тайное письмо делать по размеру маленьким, плоским, без восковых печатей и прятать его под распоротую союзку на сапоге, которую потом стрелок аккуратно зашил. После этого решили, что курьер к подвигу готов и разъехались. Мы на запад. Иниго со стрелком - на север.
Легенду ему особо выдумывать не стали. Молодой небогатый дворянин из Басконии ищет места при дворе герцога Нормандского. К чему имеет рекомендательное письмо от герцогского дома Кантабрии. С подлинной гербовой печатью дона Саншо. А посему весь свой груз ему пришлось забрать с собой, хотя это теоретически и уменьшало среднюю скорость похода. Но иначе бы вызывало подозрения.
В обед поели кулешика из незнакомых мне злаков с копченостями. Запили травяным чаем с остатками хлеба. Скудно питались господа рыцари и принцы. Охренеть как скудно.

В обед поели кулешика из незнакомых мне злаков с копченостями. Запили травяным чаем с остатками хлеба. Скудно питались господа рыцари и принцы. Охренеть как скудно.

Целый день через лес топали практически без остановок, форсируя ручьи и пару лесных дорог, по которым даже две телеги не разъедутся, и, обойдя стороной редкую в этих местах деревушку, встали на ночевку в самой чащобе уже впотьмах.
На северо-запад пробиться нам не удалось так как наскочили на лесорубов, которые охотно рассказали, что если поедем дальше прорубленной ими просекой то уткнемся в шато барона де ла Вальер, турского ловчего, и что в посаде при замке есть вполне приличный постоялый двор папаши Гримо.
Это, если верить карте, то мы где-то в 33 лигах от Тура или в 30 от шато Плесси ле Тур, только в другою сторону. То есть от Паука мы совсем не отдалились, несмотря на то, что интенсивно прошагали целый день практически без отдыха.
Пришлось уходить от добродушных лесорубов сначала по просеке, а потом, когда те скрылись из глаз, по девственному лесу на запад, где и встали. Высланные вперед разведчики выяснили, что шато ловчего нам не обойти. И, несмотря на то, что Людовик XI давно охоту забросил, как развлечение, егерей у ловчего должен быть штатный комплект, Посему за благо посчитали быстрее убраться подальше от замка королевского придворного.
Ужинали без хлеба, но никто не роптал. Хотя и веселья обычного у вечерних костров тоже не было.
На совете было решено: с утра идти прямо на запад, и не блукать больше по лесу понапрасну.

Ранним утром арбалетчики подстрелили пятнистую косулю, неосторожно выскочившую прямо на наш бивуак, и все утро прошло в пожирании жаркого, которое капая с рук соком урча, от удовольствия, пожрали недожаренным, с кровью. Совсем как англичане. И что там той косули на два десятка голодных ртов?
Удачливый стрелок мною был премирован серебряной монетой, что вызвало нездоровый ажиотаж среди остальных стрелков и пахоликов. Все засобирались на охоту, и только дону Саншо удалось восстановить порядок и какое-то подобие дисциплины. После чего он мне сделал замечание.
- Феб, прошу тебя, не сори деньгами. Добром это не кончится.
Так что в поход вышли только к полудню. Но всем шагалось намного бодрей. И снова через голову полетели соленые шутки.
Наплевав на секретность, вторую половину дня шли по торной дороге между полей с зеленями. Солнце уже медленно ползло по верхушкам деревьев, красные закатные лучи дробились в ряби небольшого рукотворного пруда и падали на каменные стены древнего замка.
Спросили попавшегося нам навстречу серва гордо восседавшего на пустой двуколке, запряженной большим беломордым ослом, что это за поселение и получили ответ вместе со снятым головным убором.
- Шато Боже ан Анжу, ваши милости.
- А кто в нем хозяин? – спросил сержант о главном.
- Его милость старый барон де Меридор, который потерял ногу в битве при Форминьи. Он будет рад гостям.
Слава Создателю! Мы в Анжу! Не в Турени.
Здесь - удел. Тут нет власти жандармам короля. И работает закон гостеприимства между благородными людьми.
Но, скорее всего, всем нам просто до смерти надоело шастать по лесу аки диким зверям, и на все вышеперечисленное мы просто надеялись, как и на свою удачу.
Отпустив серва дальше катить по своим делам, дон Саншо, перекрестившись и прочитав короткую молитву, повел отряд к крепостным воротам.
- У нас хоть есть рог, продудеть хозяевам перед воротами, - громко спросил я со своего скорбного ложа, припомнив романы Кретьена де Труа, который писал примерно в это веремя.
- Найдется, - ответил мне Саншо. - Или я не рыцарь?
Вперед коротким галопчиком выскочил кто-то из его кнехтов, на ходу выдувая что-то похожее рев раненого марала.
Когда его конь уже вытанцовывал по доскам моста через ров, над воротами появилась мятая харя в кольчуге и шапеле, которая гнусно вопрошала трубача с высоты надвратной башни.
- Кого это дьявол принес, на ночь глядя!

Вперед коротким галопчиком выскочил кто-то из его кнехтов, на ходу выдувая что-то похожее рев раненого марала. Когда конь уже вытанцовывал копытами по доскам моста через ров, над воротами появилась мятая харя в кольчуге и широкополом шапеле*. Опираясь на короткое копье, эта рожа гнусно вопрошала трубача с высоты надвратной башни.
- Кого это дьявол принес, на ночь глядя!

Странные какие-то ощущения стали меня посещать. Вроде все это я видел и на видео и многое вживую. Камни и камни, вызывающие отклик только своей стариной, исторический патиной, так сказать. А тут все новье – меньше полувека не прошло, как построили. А вот… Восторг какой-то в душе появился, когда проезжали воротным туннелем и надо мной висели окованные медью концы защитной решетки. А когда с носилок снимали попалось на глаза хорошенькая девчонка с озорным взглядом из-под красного чепца и все… Поплыл. Казалось бы с чего? От первой молоденькой бабы, увиденной в этом свете. Даже цвет глаз не заметил. Нет определенно гормоны моего нового тела стали давить на мои старые мозги. Хотя. Если по правде, то и мозги органически у меня тоже новые, в них только сознание старое сидит. Казалось бы бихевиоризм чистой воды, но тут вам не там.
Микал с Филиппом поставив мою тушку вертикально, потащили осторожно… Хотел сказать - в донжон, но в этом замке донжона-то и не было. Совсем. Был настоящий дворец. Не Петергоф, конечно, но и не мрачный утилитаризм сурового средневековья. Вот так вот, поменялись времена в центре Франции. Хотя нет... Что-то подобное квадратной башне имелось в четыре этажа и еще в один мансардный этаж еще рядом со стрельницей под острой крышей. И от этой башни длинной частью буквы ««Г»» шло крыло в два высоких этажа, каждый в полтора этажа башни, если не выше. И под высокой крышей еще фронтоны треугольные с такими же высокими окнами, как и внизу. Гляди-ко, не боятся уже тут войны.
- Идите за мной, ваши милости, - прощебетала девушка. – О ваших людях и лошадях позаботиться Гастон, - и развернувшись, пошла впереди, крутя попкой, колыхая пышные юбки.
Филипп, аж вздохнул резко носом, со свистом так, чуть меня не уронив. А вот Микал с другой стороны даже виду не подал. Умеет юный ловелас уже справляться с гормонами, несмотря на молодость. Плюсик ему на будущее. Я и сам тут, несмотря на травму, возбудился не на шутку.
Обогнавший нас дон Саншо что-то сказал девчонке, и она тут же сменила направление, и через низкую дверь мы попали во влажную атмосферу большой замковой кухни где тусклые светильники радовали обильными золотыми зайчиками от надраенных медных поверхностей поварской утвари.
Меня усадили на трехногий табурет около большого выскобленного стола и Микал, не теряя времени, стал смачивать мои повязки на голове.
На столе появились котелки с водой и цирюльник сьера Вото, встав напротив меня демонстративно мыл руки с чем-то непонятным, не похожим совсем на мыло, но явно его заменяющее. Встал так, чтобы я это действие видел. Это меня порадовало откровенно. Понимают – не понимают, но сказанное исполняют. Уже хорошо. Есть база на будущее прогрессорство.
Впрочем, на самой кухне – относительно чистой, несильно так, но воняло помоями и стухшей кровью.
Повара с поварятами раздували большую дровяную печь, щипали и разделывали каких-то пестрых птиц, ставших первыми жертвами куртуазного гостеприимства. Причем, что повара, что поварята, были мужского полу. Ни одной женщины, кроме той пейзанки лет семнадцати, что нас сюда привела и встала около дверей, не отсвечивая, но любопытствуя. Длинные – ниже щиколоток, серые юбки, черный жилет со шнуровкой на груди. Белая рубашка с широкими рукавами в присборку и красный чепец. Истоки цветовой гаммы коллекций дизайнера Валентино.
Помню, еще в школе, когда обсуждали музыку ««Beetles»», Маня Бернгольц, мечтающая после школы поступить в консерваторию, выдала неожиданное мнение.
- Хорошо им там - в Англии, у них ««Могучей кучки»» не было.
И пояснила.
- Музыка Битлов вся пронизана валлийскими, английскими и шотландскими народными мелодиями. А у русских все это богатство давно стибрили и стилизовали композиторы девятнадцатого века.
Вот и я сейчас подумал, что Валентино нашел свой Клондайк в народных костюмах средневековья, пока все остальные дизайнеры шерстили в поисках идей сто раз перепаханные рококо с барокко.
Девушка с любопытством смотрела, как мне мочат голову, а потом отдирают повязки с моих золотистых волос, давно превратившихся в паклю.
Глаза у нее были светло-карие, ореховые. Нос пуговкой на треугольном лице и яркие красные губы без помады. Верхняя губа пухлее нижней. Руки свои она держала под передником, который подвязан был только на поясе. Той же материи, что и юбки.
Ну, вот… Стали отдирать повязки и мне стало совсем не до баб.
Перед этим вина плеснули. Толку с этого кислого сухаря, как анестезии, никакого: не водка даже, и тем более не спирт.
Досмотрев до конца всю экзекуцию, которой тут называют смену повязки, и которую я стоически терпел, девушка ушла.

Ужин подавали во вполне современном, для конца пятнадцатого века, естественно, банкетном зале, в котором не дуло и на полу вместо соломы на камнях был нормальный штучный паркет, натертый воском. Длинный стол, хозяин которого сидел на одном конце, хозяйка – а ей оказалась та самая девчонка, которая нас встречала - на другом. Я около хозяина, так как мое инкогнито – а хотел я представиться графом Бигоррским, спалили мои же присные с первых фраз разговора, раздувшись от собственной важности. Саншо посадили около хозяйки, как второго феодала нашей иерархии. Остальные – по чинам. Таким вот образом образовалось в середине этого длинного стола много пустого места. Со мной - рядом с бароном, сидели Филипп и шевалье д’Айю, около хозяйки - сьер Вото. Микал и паж Саншо прислуживали нам. Сержант харчился где-то в другом месте со стрелками и пахоликами.
Мне, как болезному, уступили темного дерева неудобный прямой стул с высокой спинкой и прямыми подлокотниками – скорее трон, украшенной гербом неаполитанских королей. Откидываться на спинку этого чуда мебельного искусства было очень неудобно. Но я это должен был почитать за честь. Хозяева старались угодить царственной особе, раненой в неравном бою. Даже сесть за стол мне пришлось первому, несмотря на старость хозяина и его увечье – этикет, его маман. Хорошо, что удалось отбрыкаться от места хозяина за столом. Хотя это и заняло больше десяти минут расшаркиваний и плетения словесных кружев.
Стены зала совсем не имели украшения в виде знамен и оружия, а были завешаны восхитительными гобеленами на тему охоты. И ни одного на религиозный сюжет.
Стол освещался массивными шандалами, в которых ярко горели свечи! Просто островок цивилизации посередине Косматой Галлии. Еще бы – мне в прибор подали вместе с ложкой огромную серебряную двузубую вилку, которой можно было забодать целого барана. И на каждого едока поставили по серебряной тарелке, размером с баклер*. Ну а нож, как повелось, у каждого должен быть свой – пришлось доставать свой понтовый кортик.
- Это загородный охотничий домик дюка Анжуйского, - просветил меня хозяин. – Я же тут только управляющий. Так что считайте себя гостями самого господина дюка. Вы под его защитой, хоть он и кузен турского затворника.
Это хорошая фраза, означала, что здесь нас будут защищать даже от целого войска французского короля. Только вот кем? Тем десятком инвалидов, которых мы видели в замковом дворе? Так что в ответ я только буркнул.
- Я тоже его кузен, что не мешало его людям напасть на меня прямо во дворе Плесси ле Тур.
Подали очень хорошее красное вино, почти черное, сорта Каберне. Местное вино, как заверил хозяин, из замковых подвалов. Общаясь как-то с археологами, я узнал, что самый древний сорт винограда в Европе именно каберне-фран. Определили это по косточкам, прикипевшим к донышкам античных амфор. Но именно анжуйское каберне мне очень понравилось. В меру терпкое, в меру кислое, хорошо выдержанное. О чем не преминул сообщить хозяину – ему приятно и я не кривлю душой.
- Мой принц, - польщено улыбнулся барон щербатым ртом. – Ммне приятно слышать вашу похвалу, так как в давильный пресс и бочки я всю душу свою вложил за прошедшие тридцать лет. Видели бы вы, что тут творилась на виноградниках после длинной войны… - махнул он рукой. - Мне пришлось новую лозу сюда привезти из Бордо.
- Давайте за это и выпьем, - предложил я тост. – За хозяина этого славного местечка!
Все подхватили здравницу, хотя вряд ли расслышали наш разговор.
- Я вам в дорогу дам бочонок этого вина, раз оно вам так понравилось, Ваш Высочество. Ваше здоровье!
Ох, не напиться бы мне до неприличия: старое вино очень коварное. Это я еще по первой поездке в Болгарию помню.
- Здесь давно уже нет никакого привозного вина, - просвещал меня в местные реалии старый барон, хорошо так отпив из большого кубка. - С тех пор как закончилась всякая куртуазия с отъездом дюка Рене Доброго, лероя Неаполитанского в Прованс, где его в прошлом году и прибрал к себе Господь, Нынешний же дюк – Шарль Мэнский, сиднем сидит в Анжере и после смерти жены даже не помышляет о веселых праздниках с трубадурами и музыкантами. Да и нет их - все укатали в Прованс вслед последнему королю-трубадуру Рене. Так что мы вряд ли сможем развлечь вас, подобающе вашему сану, - поклонился мне барон, слегка привстав со стула.
- Мне сейчас не до развлечений, как видите, господин барон, - поспешил я его успокоить, указав пальцем в повязки на голове.
Иначе бы я точно остался без ужина, выслушивая бесконечные сожаления от старика. А слюна уже выделилась как у собаки Павлова, глядя на многочисленные блюда, которые вереница слуг все ставила и ставила на стол. Хотелось жрать, а этикет требовал от меня отведать по маленькому кусочку от каждого блюда, и лишь потом выбирать, чем насыщаться. Тяжела ты шапка Мономаха!

В итоге облопался как паук мухами. Микал расстарался и все подтаскивал мне новые и новые блюда на пробу. А блюд этих на столе приготовили и расставили на советскую роту солдат с острова Русский. Но не пропадет ничего - все съест многочисленная дворня в замке.
Каплуна я совсем не распробовал, чем он так особо от курятины отличается, хотя и отъел от него приличный кусок – бройлер и бройлер, зажаренный на вертеле. Я на каплуна специально налег потому, как с ним особые воспоминания имеются. В Перестройку это было. Заглянул я как-то в пафосный супермаркет из ««новых»», который не для всех. Но и в них всегда можно было найти продукт, который был бы дешевле, чем в демократических магазинах. И вижу надпись ««каплун»» и - для особо одаренных, ниже расшифровка ««французский петух»». Купил. Цена была средняя, а вот тушка очень большая, как три куры нормальных. Жена этого каплуна варила-варила, варила-варила, а он – стервь такой, все жесткий и жесткий, не укусить даже. Не выбрасывать же, заморозили и долго еще всей семьей питались куриным салатом, натирая каплуна в него на терке.
Лебедя я даже пробовать не стал, жесткая очень птица (мы ее как-то в археологической экспедиции поймали и схарчили, студентами еще), хотя в Европе это считается ««царской птицей»» - остальным даже жрать вроде как запрещено ее. В Англии до сих пор ежегодно лебедей поголовно отлавливают и кольцуют – собственность королевы, едрить ее налево. Но тут видать сготовили лебедушку спецом для меня, как для члена королевской семьи. Я вот его не ел, а вот остальные собутыльники сточили диковинку целиком. Когда еще выпадет случай, а тут и похвастаться есть чем.
Вот паштет из дичи меня очень порадовал вкусом и куриная печенка, приготовленная особым образом, по-анжуйски. Ну и конечно фуа-гра, куда же без него. Пришлось показывать себя патриотом (выяснил по дороге, что изначально я из рода Фуа по отцу), хотя эту цирозную и очень жирную гусиную печень не очень-то всегда жаловал. И не из ее дороговизны совсем. Но тут меня удивили тем, что сделали это блюдо из утиной печенки. Пришлось попробовать – монопенисуально, как говорят врачи в двадцать первом веке.
Зато мальки угля в рассоле оказались просто божественными на вкус. Особенно под белое вино типа Сира. И сыр ««морбьё»» с золой на десерт. Я от него никак оторваться не мог, особенно под хорошее вино. В общем, оттянулся за все свое полуголодное существование в этом мире, и в опочивальню меня опять пришлось вести под руки. Ладно, я же раненый. Мне можно слабость показать.
Ночевал на огромной кровати под балдахином на витых позолоченных столбах, на которой человек десять в ряд можно было положить. На настоящем шелковом белье. Грязный на чистом.
Умыться на ночь даже не предложили – на столике только кубок и кувшин вина. А у меня уже не было никаких сил что-то требовать. Зато ночную вазу под кровать мне поставили серебряную, с чеканкой. Я ее минут десять разглядывал, пока огарок свечи не оплыл совсем. Музейная вещь. Вряд ли этот пафосный ночной горшок дожил до наших времен, скорее всего, перечеканили его в монеты в революцию. Или при Бонапарте. В лучшем случае пылится теперь в дальнем запаснике Лувра. Что в принципе одно и то же – никто его не видит. А классный ювелир над ним старался, скажу вам. Очень близко к школе Бенвенуто Челлини, но скорее всего это тот образец, от которого великий маэстро отталкивался в своем творчестве. Сам же намекнул в своих мемуарах о том, что в молодости занимался фабрикацией так называемых ««антиков»», якобы оставшихся от древнего Рима. Один из них я и держу в своих руках. А Челлини еще и не родился даже.

Свеча погасла. Все – спать.

Ранним утром, осознавая себя варваром и культурным преступником, едва продрав глаза, я все же свершил акт дефекации в серебряную ночную вазу. Да простят меня потомки. Никогда не понимал японского кайфа: годами копить деньги, чтобы один раз намылится в золотой ванне. Кстати о ванне… Где этот самоназначенец Микал? Вот когда надо, то его нет.
Подавляя естественную брезгливость, напялил на себя грязные заскорузлые и пропахшие костром белье и остальные одежды, из которых я не вылезал последние по календарю несколько дней, ибо других вещей не наблюдалось. Причем, пришлось повозиться, разобраться и понять, что к чему крепится, где завязывается и как все это одевается. Историку это оказалось проще, чем обывателю, а музейщику легче, чем историку. Но времени это заняло уйму.
Раздраженный, с яростным желанием найти Микала и оборвать ему уши, попытался выйти из помещения. Быстро же я вживаюсь в роль ««государя»», особенно с похмела. Голова болела, а вино у прикроватного столика за ночь выдохлось в открытом кувшине и на роль алказельцера не годилось. К тому же курить хотелось до одурения, что настроения также не поднимало.
Дверь с первого раза открыть не получилось. Заронился душу подленький страх о том, что меня коварно провели как маленького: напоили и заперли. И теперь к Пауку летит гонец с вестью о том, что я – вот такой весь из себя красивый, только и дожидаюсь в шато Боже его жандармов, которые с удовольствием свезут меня в подвалы Плесси ле Тур. Но серьезно испугаться не успел, так как дверь неожиданно немного поддалась и даже стала ругаться чем-то похожим на русский мат.
Микал, полностью одетый и вооруженный – даже с арбалетом, спал на полу, перекрыв собой доступ в мою опочивальню. Тут же находился еще один деятель - бодрствующий арбалетчик в полном вооружении, который стоял около лестницы. Арбалетчик вновь красовался желтой коттой с моим гербом, как графа Бигоррского. Видать сержант уже отменил мое распоряжение о маскировке как устаревшее.
- Бдите? – строго спросил я их, внутренне ликуя.
- А то… - отозвался сонный Микал, вставая с пола. – Дюка Аласонского, когда он был ваших лет, пленили в битве при Вернейле. Выкуп потребовали в двести тысяч золотых. Его роду пришлось продать практически все свои земли, включая фьёфы*, и влезть в неоплатные долги. Мы не можем так рисковать вами, Государь. Замок взят сержантом под плотную охрану.

И пошел на выход. Вслед за мной двинулся и арбалетчик.

В ожидании помывки коротал время в каменной садовой беседке в саду за кувшинчиком очень неплохого молодого сидра. Наверное, этот сорт гонят из зеленых еще яблок. Сад действительно состоял из корявых плодовых деревьев в процессе завязи плодов, а не был стриженым парком с дорожками и лабиринтом, как обычно ожидается увидеть в уголках куртуазии.
Было настолько тихо, что слышалось жужжание ос. Лишь с переднего двора за дворцом раздавались резкие, звонкие удары метала о металл. Тут же вспомнилось из молодости про революционную будущность: ««…а на улице мужики ковали что-то железное. Ковали-ковали, а потом махнули рукой: Хрен сними, с графьями, завтра докуем»», что реально улыбнуло и подняло настроение. А может это сидр. Или все вместе с прекрасным летним днем.
- Ваше Высочество, вы пропустили завтрак, - услышал я спиной упрек, высказанный высоким девичьим голосом.
Обернувшись, увидел все ту же девушку в наряде красной шапочки, которая нас вчера встречала и участвовала в ужине. Тактичный Микал куда-то сразу исчез из поля зрения.
- Присаживайтесь, демуазель*, - сделал приглашающий жест. – Разделите со мной эту скромную трапезу. Завтрак я пропустил потому, что дал себе возможность наконец-то выспаться, о чем нисколько не жалею.
- Я не пью с утра вина, - сказала девушка, усаживаясь напротив меня и расправляя пышные юбки по скамейке. – Но с удовольствием пообщаюсь с вами.
И на инстинкте включила наивняк.
- Первый раз вижу настоящего принца так близко. А вы принц чего, Ваше Высочество?
Ее щеки тут же слегка покрылись румянцем. И ей это шло. Гляделось этаким импрессионистским рефлексом от головного убора. И смотрит так прямо, как будто вчера еще не все выпытала про меня у Саншо и сьера Вото. Вот зуб дам.
- Я принц Вианы, как инфант Наварры. Это на границе с Кастилией. Луи Фансийский мой кузен. Но я еще и суверенный монарх кондезо Бигорры, где я ничей не вассал.
- Даже папы? – удивилась она. – Так не бывает, Ваше Высочество.
- Как видите, прекрасная демуазель, бывает. Просто это государство слишком маленькое, а я слишком юн, чтобы рассматривать нас полноценными участниками европейского концерта.
- Концерта? Никогда не слышала такого названия.
- У этого термина два значения. Согласное выступление разом нескольких музыкантов, где каждый слушает музыку соседа или большая политика монархов на континенте.
- Я ничего в политике не понимаю, в монастыре нас этому не учили. Но вот в музыке кое-что смыслю. И даже умею играть на свирели. Это правда, то, что мне сказали ваши рыцари, что вы хорошо играете на деревянной флейте?
- Наверное. Хорошо или нет, это не мне судить. По крайней мере, мне это занятие нравится.
А сам подумал: смогу ли я играть на флейте в этом теле, если не умел этого раньше. И добавил поспешно.
- Но на гитарре я играю лучше.
- Гитарре? – удивилась она.
- Этот что-то вроде лютни у наших бродячих гитанос*.
- Житане,* - образовалась девушка узнаванию, делая ударение на последний слог. – Они у нас тоже часто бродят своими толпами с возами. И женщины у них в пестрых юбках с оборками. Потом кони пропадают. Видела я как-то у них этот инструмент, когда ехала из монастыря к дедушке, но не знала, что он называется так. У нас его называют ««житэйр»». Но он звучит намного грубее, чем лютня.
- Демуазель, - сказал я несколько строго, – мы с вами уже долгое время общаемся, а я все еще не знаю вашего имени. И мне от этого неловко.
Она вскочила, сделала настоящий придворный реверанс и промолвила, потупив глаза.
- Иоланта, дочь барона де Меридор, Ваше Высочество. Простите мне этот промах. Я не нарочно нарушила этикет.
- Садись, дитя мое, - непроизвольно вырвалось у меня, так как я неожиданно для себя обнаружил, что смотрю на нее глазами старика, а вот тело мое только по пояс деревянное, а ниже очень даже я ей ровесник.
- Так о чем мы говорили?
- О музыке, - выпалила девушка. - Вы возите свою деревянную флейту с собой?
Я призадумался. Скорее всего, флейта принца осталась с остальными вещами трофеем Паука.
- Деревянную нет. Только кожаную, - пошутил я озорно и двусмысленностью.
Меня явно накрывают юношеские гормоны. Зачем мне нужна интрижка с внучкой приютившего нас барона, особенно в нашей ситуации? Разум-то это хорошо понимал, но тело рвалось в бой.
- Я умею играть на свирели, меня в монастыре научили, – продолжила девушка свой щебет. - А вы научите меня играть на кожаной флейте.
Прозвучала даже не просьба, а требование. О, боги, она или наивна до безобразия или искушенная развратница, которая сама меня соблазняет. Поди, вот так пойми.
Микал, появившийся на глаза с известием, что бочка готова и горячей воды запасено достаточно, оборвал этот странный флирт прямо на взлете.

Отмокал в бочке я долго, все равно одежды мои унесли стирать.
Баня местная оказалась похожей на японскую, только совсем без эстетизации. В помещении рядом с кухней, в большую бочку поставили скамеечку и все покрыли полотном, чтобы мое высочество попку себе не занозило. Туда набулькали горячей воды деревянными ведрами, разбавили холодной до приемлемой температуры и извольте принимать водные процедуры.
Первый кайф я ощутил, отмокая от лесной грязи, да и вообще всего накопленного этим телом - в это время, в этом месте католицизм отрицательно относился к телесной чистоте. Это вам не Русь с ее культом бани. И даже не Византия, бани которой сейчас называют турецкими. Сейчас – это в двадцать первом веке. Вот я уже и во временах путаться стал. Симптом, однако.
Потом заметил, что пропал Микал и моя одежда.
Появившийся раб сказал, что одежда моя в стирке, зато он нашел тут настоящую морскую губку и сейчас ей меня ототрет, если я, конечно, не боюсь, что через отмытые поры в меня проникнут все возможные болезни. И раздевшись до пояса, стал работать банщиком. Ошейник, как оказалось, на нем был. Замшевый. С наполовину стертым бигоррским тавром – два быка идущие влево, оглядывающиеся, один над другим.
Эх, сейчас бы гель для душа, да хотя бы хозяйственное мыло. Но и так было неплохо. Особенно, когда кухонные мужики стали приносить новые порции кипятка.
Вымыть мне волосы пришла толстая баба в неопределенном возрасте, принеся с собой настой ромашки. Сняла под присмотром Микала с меня повязки и сказала ««можно»». Потом мои волосы умастили каким-то маслом. По запаху – ореховым. Помассировали голову. Смыли ромашкой. Потом еще раз – с ромашкой только. И лишь затем, используя десяток деревянных гребней с разной толщиной зубьев, она осторожно расчесала волосы. И ушла с поклоном, явно довольная своей работой.
- Догони ее, дай серебряную монету, - приказал я Микалу. – А то обо мне черте что подумают. Нам это надо?
- Не чертыхайтесь, Государь, - крикнул Микал уже из дверей. – Грех это.
Вернулся он с большими простынями, одной из которых вытер меня почти насухо, а вторую дал укрыть наготу.
Тут же ввалились кухонные мужики с новой порцией горячей волы, трехногим столиком, креслом, сидром и сыром. Все расставили по быстрому и убрались с глаз долой.
Микал, раздевшись и добавив горячей воды, с криком наслаждения залез в бочку.
- Что хорошо? – спросил я его.
- Не то слово, Государь. Как в раю. Эх, баньку бы сюда нормальную. Как в детстве, с паром, с venichkom.
Заедал я сидр сыром и смотрел, как Микал отдирает себя пучком рваного лыка. Тратить на себя губку он не посмел.
Потом принесли мне одежду. Не мою. Но моего размера. Цветов Неаполитанского королевства.
Белье – тонкого льна короткая рубаха-камиза и нечто вроде трусов-боксеров с подвязкой над коленом, под названием ««брэ»».
Шоссы тонкого сукна - одна штанина сине-желтая, разделенная по вертикали, другая – красная. Пуфы вислые без наполнения, по цвету синие, в разрезах желтые, а гульфик красный (что меня отдельно повеселило).
Приталенный жакет до середины бедра на крючках от горла до пупка, но рукава еще привязные, а так бы назывался колет. Жакет синий, набитый паклей как ватник, с вертикальными швами.
На голову синий бархатный берет на околыше.
Кое-где сукно побито молью, но это если особо приглядываться. Наверное, остатки одеяний двора Рене Доброго.
Вбил ноги в сапоги и одет. Остался только пояс со шпагой и кинжалом.
Тут и Микал из бочки вылез, вытирается простыней, затем облачается в такие же одежды, что и у меня. Разве что вместо берета снова у него бургундский колпак с оплечьем.
Опоясался своим ремнем с тесаком. Собрал свою старую одежду и вынес. Вернулся быстро. Глянул на столик и сказал.
- Вы, Государь, особо на сыр не напирайте – скоро обедать будем.
- Ты куда свою одежду унес?
- В стирку. Вашу уже, наверное, постирали – сохнет.
- Ладно, доедай сыр и пошли.
- Я есть не хочу, Государь, но если вы приказываете? Вот сидра бы я выпил.
- Пей и рассказывай новости.
Вытерев капли сидру у уголков рта, Микал доложил.
- Вернулся сержант с баронским слугой. Они барку наняли до Нанта. Большую барку – всех лошадей возьмет разом. Отсюда до пристани четверть дня пути пешком. Так что, если вы прикажете, то завтра выдвигаемся.
- А почему я могу не приказать? – понял я бровь.
- Ну, мало ли… - подмигнул он мне. – Чувствуете себя не готовым к дороге… Пока чепчик красный еще не смятый.
И смеется одними глазами.
- А кроме нас никто мыться не будет? – удивился я пустоте помещения.
- Кому было крайне необходимо омыть ту или иную часть тела, те уже обошлись ведром у конской поилки, - совершенно серьезно Микал мне это выдает. – Но большинство, особенно франки из Фуа, слишком суеверны: боятся от мытья заболеть. А инфант омылся еще с утра, до завтрака.
- Попил? Пошли, - дал я команду.

После довольно скучного, но обильного обеда неожиданно столкнулся с Иолантой во дворе замка. Я сделал учтивый поклон и спросил.
- Дамуазель, не удовлетворите ли мое любопытство?
В ответ она кивнула головой и поощрительно похлопав ресницами.
- Почему вы носите одежду вилланки, а не платье приличествующее дочери барона.
- Ваше Высочество вы когда-нибудь носили железный корсет, который на ребрах так стягивают шнурами, что невозможно дышать?
И не дождавшись ответа, продолжила.
- А мне приходится хлопотать тут по хозяйству, потому что дедушка везде не успевает на своей деревяшке. Вот и представьте меня на хозяйственном дворе в корсете и юбках на обручах. Много ли я успею? Сразу скажу: гораздо меньше, чем дедушка на протезе. К тому же, других благородным дам тут нет – некому меня за мое поведение осудить. Я полностью удовлетворила ваше любопытство, ваше высочество?
- Нет. У меня к вам будет еще просьба: не покажете ли вы мне укрепления замка?
- Охотно, Ваше Высочество, следуйте за мной.
- Иоланта, я же просил называть меня Франциском.
- Как прикажете, Ваше Высочество, - присела она в реверансе. – Для меня это честь.

Мы стояли на площадке угловой башни и любовались прекрасным пасторальным видом на виноградники, поля и мельницу. И лес на горизонте.
- Удивительный вид по совершенству линий и гармонии. Даже чем-то душу размягчает
Говоря это я обнял девушку сзади, ласково положив ей руки на живот, поглаживая, что вопреки ожиданию не вызвало острого раздражения, а наоборот меня поощрили к дальнейшему действию, положив голову мне на плечо.
Микала я оставил внизу лестницы в башню, так что помешать нам неожиданно никто не мог.
- Вы мне так и не договорили, Ваше Высочество о музыкальной игре, утром, - голос у девушки подпустил низкую хрипотцу, которая возбуждала.
Одна моя рука переместилась на грудь, очень удобного размера, полностью заполнявшую мою кисть, а другая осторожно двинулась исследовать низ живота, подбираясь к лобку. Представлял я себя явно волком из сказки. Однако соски ее затвердели и были готовы порвать батист рубашки. По телу девушки прошла легкая дрожь. Одновременно я вдувал в ушко прекрасной дамуазели какую-то куртуазную чушь, высвободив аккуратную розовую раковинку из-под красной шапки собственным носом. Тут все равно, что говорить, лишь бы воздух сотрясать около уха. И не представлять себя неотесанной деревенщиной, которому только бы грубо лапать, никогда не слышавшему куртуазной пословицы: взялся за грудь – скажи что-нибудь.
- Ох, принц, - прогресс, однако, девушка перестала меня титуловать ««высочеством»» в обращении, это уже прямое приглашение к интиму. - Вы, наверное, всем девушкам такие слова говорите, зная, как наша сестра падка на лесть. Особенно такую тонкую.
А на меня она уже просто навалилась. Пришлось даже самому прислониться к каменному зубцу, ограждающему башню.
- Ну, так, где ваша кожаная флейта и как на ней играть? – она положила свою ладонь на мою, под которой была ее грудь и слегка надавила.
Ладно, девочка, сама напросилась. Я снял руку с ее груди, расслабил завязки на гульфике, потом взял ее руку и резко засунул себе в святая святых.
- Что это? – растерялась девушка от неожиданности, и слегка напряглась.
Рука Иоланты чуть дернулась назад, но я ее удержал, поясняя.
- Это и есть кожаная флейта. Сейчас я тебя буду учить, как на ней играть изумительные по красоте мелодии.
По всем методикам двадцать первого века, добавил я мысленно.
- О, Франсуа, - только и выдохнула девушка, однако ничего не выпуская из руки.

- О, Франсуа, что вы делаете? - выдохнула девушка осуждающим тоном, однако ничего не выпуская из руки.

Ничто не остается незамеченным и ничто не остается безнаказанным. Особенно в таких маленьких общностях, как замок. За ужином, изрядно приняв на грудь, старый барон, сверля меня глазом как буравчиком, все же выдвинул мне претензию.
- Ваше Высочество, при всем моем уважении к вашему сану, я бы все-таки попросил не кружить голову моей девочке, которая только-только вышла в мир из монастыря кармелиток, где проходила обучение. Никто в ее возрасте не сможет устоять перед принцем, особенно если он такой златовласый красавчик как вы. Но вы-то должны сознавать…
Наверное, человек пятнадцатого века был бы уже приперт этими несложными аргументами к стенке, и ему ничего не оставалось бы иного, как сознаться и покаяться. Как там, в шутку, говорили в России миллениума: за руку брал, в глаза смотрел – женись! Нет, жениться бы никто не заставил, не велика птица – дочь провинциального барона. Но нарушение закона гостеприимства это несмываемое пятно на репутации. Это серьезно. И чревато последствиями. Но, Слава Богу, за годы советской власти, а особенно последующие десятилетия ««дерьмократии»» и господства пиара, демагогии русских людей обучили так, что я бы мог давать уроки Макиавелли. И я был далеко не самый продвинутый в этой общественной дисциплине. Хотя, если взять многолетний опыт написания годовых отчетов, то…
- Барон, - поглядел я в его буравчики чистым и ничем не замутненным взором. – Могу дать вам честное слово кабальеро, и даже поклясться на святом писании, что после встречи со мной ваша внучка осталась такой же целой, как и до нее. Девственность ее никак не пострадала, если вы об этом печетесь. Просто она показала мне великолепные виды с ваших стен – они действительно очаровательны. И между нами не было ничего кроме пары касаний губ друг друга. Можете смело выдавать ее замуж, претензий от будущего супруга не будет. Но и Иоланта может записать себе на щит куртуазную победу над настоящим принцем, что несколько поднимет ее самомнение. Если хотите я завтра объявлю ее своей дамой и буду носить ленты ее цветов.
Уф-ф-ф-ф.. Вот это спич. Да еще на старофранцузском. Хотя он мне вроде как родной в этой тушке.
- Хорошо, если так… - протянул барон уже без уверенности в себе.
- Можете вызвать врача, чтобы он осмотрел Иоланту на это предмет. Я не восприму это как урон моей чести, а лишь как ваш эксцесс чадолюбия.
Хорошо, что вовремя прикусил себе язык. Первоначально я хотел предложить привезти повитуху.
- Нет, только не это. Я не хочу сплетен по округе, - замахал на меня рукам барон. – Даже не уговаривайте, Ваше высочество. Мне достаточно вашего слова.
И махнул залпом кубок вина граммов на триста.
Я тоже пригубил свой кубок – пить хотелось. Все же это тяжелый труд: сознаться в проступке, и - ни в чем, не соврать, просто отмести в сторону компрометирующую информацию, как не существенную. Прав все же был Билли Оккам, францисканский монах из южной Англии, когда полторы сотни лет назад, если отсчитывать от нашего застолья, заявил: «Не умножай сущностей без необходимости».
- Вы вложили свой меч в ножны, барон?
- Да, - ответил он, пододвигая мне очередное блюдо. – И в знак смирения, позвольте мне поухаживать за вами.
- Я очищен вами от недостойных подозрений?
- Да, Ваше Высочество, и нижайше прошу вас простить меня за них.
Все же доверчивый народ живет в эту эпоху. Намного чище душой, чем мы - их потомки.
Некоторое время мы жевали, поглядывая на другую сторону стола, откуда в нашу сторону стреляла глазками юная Иоланта, одновременно смеясь тому, что ей втирал сьер Вото.
Наконец барон разродился.
- Ваше Высочество, а вы серьезно сказали насчет ношения вами ее цветов?
- Более чем, барон. Я буду носить их на каждом турнире. При условии, что вы не будете запрещать нам невинные прогулки по стенам замка и беседы о музыке. Это развлекает нашу скуку здесь.
- Хорошо, - судя по собравшимся морщинам на лбу, барон что-то спешно калькулировал. – Но вы объявите ее своей дамой сердца при отъезде.
Утвердил, как свое условие.
- Я сам это предложил, и давать задний ход не собираюсь. Слово принца тверже стали.
- Но ничего большего, кроме поцелуев. И чтобы никто этого не видел. Изворачивайтесь сами как хотите.
- Меня коснуться только губы Иоланты. Клянусь, - ответил я на голубом глазу и не соврал.
Даже поднял правую руку в подтверждение. Чувствовал себя при этом последней собакой, реально обманывая этого чудного старика.
Но страсть, страсть юного тела подталкивала меня и к большему, хотя мне и удавалось сознанием удерживать пока гормональный шторм в узде. Припомнив свои ощущения на башне от ««французского поцелуя»» Иоланты, я чуть не застонал за столом. Память услужливо повторило то наслаждение, которое я испытал.
- Я надеюсь, вы разрешите нам вдвоем посмотреть со стен вашего замка закат солнца? Это так романтично.
- Хорошо, только не оставайтесь там, в темноте, – дал свое разрешение барон.
- Я обязательно прихвачу с собой слугу с факелами. На всякий случай.
Упоминание присутствия слуги на культурном мероприятии окончательно успокоило барона.
Е-е-е-е-е-с!
Надо же, я снова становлюсь мальчишкой.

Надо же, я снова становлюсь мальчишкой. А еще козлом, которого запустили в огород.

Рано я обрадовался. Старого барона кем-кем, а вот только дураком считать не надо. Так он и пустил козла в свой огород. Без присмотра. Три ха-ха. Присмотр был надежно обеспечен в виде дородной бабы из служанок лет под тридцать, одетой также как Иоланта, только чепец на ней был черный. Впрочем, надо отдать должное вкусу барона, сия особа была весьма привлекательной на личико, со всеми выдающимися выпуклостями и впуклостями в нужных местах фигуры. С очень обещающим взглядом блудливых синих глаз.
Обещающим все.
Именно мне.
««Знойная женщина – мечта поэта»». Все просчитал старый барон, в том числе и ««квадратные яйца»» малолетнего шалопая после продолжительного петинга с его внучкой.
Так мы и прогуливались ближе к закату по замковому саду парами. Я с Иолантой впереди, отступя от нас на десяток шагов – Микал с дуэньей моей пассии.
Пришлось, слегка придерживая локоть внучки барона, действительно разговаривать с ней о музыке.
Тоска.
Утешало только то, что такая же тоска читалась и в глазах Иоланты.
Погуляли немного в саду, а потом всей компанией пошли к угловой башне, чтобы действительно насладиться закатом с высоты замковых крутин, раз уж так все пошло наперекосяк.
Перед входом с башню Микал запалил факел, но меня с баронессой на винтовую лестницу пропустил вперед.
Вид с башни, как всегда был потрясающий. Тень от леса постепенно набегала на поля и виноградники, с которых неторопливо уходили припозднившиеся пейзане. Солнце уже прогуливалось по верхушкам деревьев на горизонте. Пруд окрашивался в фантастические цвета.
Иоланта прислонилась ко мне спиной и из моих мятежных рук, ласкающих ее грудь и живот, с восторгом наблюдала за быстро сменяющимися метеорологическими эффектами природы.
- Почему я раньше пропускала такое зрелище? – спросила она, как бы саму себя.
В этот раз на ней было надето меньше юбок, судя по ощущениям.
- Наверное, потому, что раньше не с кем было поделиться охватывающими при этом чувствами, - ответил я ей немного самонадеянно, слегка прикусив за мочку уха.
- Ты прав, Франсуа, когда меня переполняет любовь к тебе, то краски природы кажутся мне ярче и сочне, - закинула девушка пробный шар.
Я оглянулся посмотреть на наших дуэний, ища в них смены щекотливой темы, но никого не увидел на площадке.
- А куда делись наши соглядатаи? – спросила Иоланта, оглядываясь вместе со мной, одновременно проводя рукой по моему бедру.
Люк на боевую площадку оставался открытым и в него с лестницы были видны сполохи отраженного пламени факела. Наши сопровождающие нас тактично покинули.
Ну, Микал, ну, сукин сын, еще один плюсик заработал. Не ошибся я с ним. Скоро этот нахаленок меня еще ««мин херц»» обзывать будет.
Не обнаружив рядом эскорта, мы немедленно бросились друг другу в объятия, скрепляя обоюдное желание крепким поцелуем, давая волю изжаждавшимся рукам, и самозабвенно предавались стоя глубокому петингу до тех пор, пока не услышали раздававшиеся из люка ритмичные охи, переходящие в тихий взвизг. Иоланта непроизвольно отстранилась от меня, но я снова прижал ее к себе. Я сразу понял, что это Микал отдувается за меня на дуэнье. На здоровье. Должен же человек, хотя и раб, получать хоть какое-то удовольствие от службы.
Поспать удалось недолго. Перед рассветом я был безжалостно разбужен свой ««ступенькой»», наскоро им же умыт и чуть ли не за руку оттащен все к той же угловой башне ««любоваться рассветом»».
На крутине нас уже ожидала Иоланта в обществе улыбающейся до ушей дуэньи. Только сейчас все взгляды и улыбки этой валькирии были предназначены не принцу, а рабу.
Охотно исполнив ритуал ««французской любви»», которую, наверное, в этой местности теперь уже назовут ««наваррской»», Иоланта просветила меня, что инициатива любования рассветом исходила от дуэньи, и что она была разбужена так же безжалостно, как и я.
И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас не останется нравственности.

и что она была разбужена так же безжалостно, как и я. Но нисколько об этом не жалеет.
Это как раз я давно заметил, что женщина считает правильным все то, на что решилась.
И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас не останется нравственности.


Торжественные наши проводы из замка Боже начались со скандала.
На совете командиров состоявшимся после завтрака в моих покоях, при обсуждении движения отряда от замка до реки я категорически отказался от носилок, напирая на то, что чувствую я себя вполне сносно.
- Меня уже не тошнит и головокружения стали редки, - выдал я свои аргументы. – Тем более что носилки сильно тормозят движение всего отряда. Отлежусь потом на барке если что.
Меня пытались отговорить.
Я упрямился.
Ну… слово за слово, фразой по столу, и с каждой новой фразой поднимался тон и накал дискуссии. А я еще и не выспавшийся.
Под конец орали друг на друга в моей спальне так, что гобелен на стене трясся. Точнее орали только я и Саншо. Шевалье со сьером голоса повышать на меня не смели, но уже шипели, а не говорили. И все в заботе о моем здоровье. Сержант не позволял себе ни повышать на меня голос, ни шипеть со злобной интонацией. Доставал он меня спокойными резонами заботливой бабушки, которая кутает внука в вату, потому что на улице уже минус… Минус два. Или три. В общем, несущественная температура для того кого кутают.
- Мы приведем доктора, и пусть он решает можно тебе ехать в седле или нет, - наконец произнес Саншо, как мне показалось, окончательно выдохнувшись.
- Спасибо, ты уже приводил мне доктора, который даже руки не моет, – съехидничал я в ответ, - В итоге обошлись цирюльником.
- Да дались тебе его руки, - снова взорвался Саншо.
- Грязные руки в ране – это серьезно, - наставительно сказал я. – Это ведет к гарантированной gangrene.
- К чему? – переспросил сержант.
- К Антонову огню, - пояснил я.
- В конце концов, это твое здоровье, - вдруг сдался кантабрийский инфант.
Остальные командиры воздержались от каких-либо комментариев.
Однако на этом скандал, вернее его последствия не кончились.


Я вдруг обнаружил, что становлюсь эгоцентриком как нормальный подросток. И все выверенные линии поведения, которые выстраивает старик, с легкостью сметаются гормональным штормом юнца.

Я вдруг обнаружил, что становлюсь эгоцентриком как нормальный подросток. И все выверенные линии поведения, которые выстраивает старик, с легкостью сметаются гормональным штормом юнца. В принципе, мне бы еще вылежаться - по доброму, недельку, как минимум, а вот шило в заднице не дает мне спокойно лежать. Оттого и скандалю, чтобы по-моему было. Я окрестности осматривать желаю, а не в небо пялиться. В то же время понимаю, что дольше в замке оставаться не следует – недалеко до греха. Девочка первая не выдержит удерживать девственность в себе. А это будет тяжкое оскорбление гостеприимца. А у нас совсем не та ситуация, чтобы врагов плодить.
Выскочил в коридор, а там слуг человек пять в разные стороны сразу порскнуло от моей двери. И дуэнью своей пассии в этой толпе углядел, как она, подобрав юбки, быстро перебирала ногами по коридору в сторону башни. Только ударял в потолок стук от ее деревянных сабо.

Когда я вышел на свежий воздух, как раз во двор въезжали старший лучник сьера Вото и баронский слуга верхами на мокрых лошадях. Они с утра самого наладились в разведку: проверить дорогу до реки и барку для нас в аренду разыскать.
По моему повелительному жесту, стрелок соскочил с коня и встал передо мной на одно колено. Повод его коня тут же принял баронский слуга.
- Встань.
Воин повиновался.
- Докладывай.
- Ваше Высочество барку арендовать удалось до самого Нанта, хоть и лишний час проторговались с хозяином. Только вот на борт можно взять всего двадцать четыре коня – больше не влезет.
- А люди?
- Люди поместятся все и даже еще место останется.
- Молодец. Я тобой доволен. Только никому про лошадей не говори. Кроме своего господина.
Стрелок кивнул, показав, что все понял.
- Ступай – поешь чего-нибудь на кухне. Ускакали-то, наверное, до завтрака.
Пока мы беседовали, баронский слуга увел лошадей на конюшню. И разговора нашего не слышал. Двух коней придется бросить – жалко. Кроме двух рыцарских тяжеловозов – дестриэ под полный комплект рыцарской брони у шевалье и сьера, остальные кони были андалузской породы, которая здесь ценилась, но нагружать этих коней чрезмерными латами не рекомендовалось. Максимум простеганной попоной от стрел.
Кстати, а где мои латы, что-то я их не видел? И ведь не спросить прямо в лоб. Впрочем, Саншо также без шлема и рыцарских лат. Видно из замка Паука сбегали мы с ним совсем налегке. Надо будет еще спросить, что будет с нашими людьми, которые нас прикрывать там воротах остались?
Подошли Саншо со сьером Вото.
- Вы уже в курсе, что двух лошадей надо будет бросить? – спросил я их.
- Не беспокойся Феб, оставим их хозяевам в благодарность за гостеприимство. Денег они с нас не возьмут, а вот от таких лошадей отказаться… не у каждого получиться.
Вото только головой покивал в знак согласия.
- И когда дарить будем? – спросил я.
- А как только, так сразу, - улыбнулся Саншо. – Лучше всего непосредственно перед отъездом.
- Вы позволите высказаться, Ваша Светлость? – робко встрял в разговор сьер Вото.
- Говори, - поощрил его Саншо.
- Я думаю, что лошадей надо подарить не барону, а молодой хозяйке, как только Его Высочество возложит на себя ее цвета и признает своей Дамой. Это будет куртуазней. Я готов отдать из своего копья белую кобылу. Какая лошадь будет выбрана второй на жительстве в этом замке, решайте сами, сеньоры.
- Ладно, отберите коней сами, но так чтобы не было позорно за подарок принца, - ну прям действительно как монарх повелел, причем людям не из моего государства.
Нахал. Кто нахал? А я и нахал.
Подбежала дуэнья моей пассии и проворковала, присев перед нами в неловком реверансе.
- Ваши Высочества, Его Милость господин барон велел передать, что обед накрыт в большой зале.

После обеда все население замка собралось у парадного крыльца. Причем как-то все приоделись опрятнее и даже несколько празднично. Это касалось и слуг. Наши люди снова понадевали гербовые коты которыми, как я уже понял, они гордились.
Барон, припадая на свою деревяшку, взошел по ступеням, ведя за руку дочь, которая по торжественному случаю была облачена в парадное платье из парчи. Глубокое декольте стыдливо прикрывала нижняя кофтенка из полупрозрачной ткани присобранная на горле в некое подобие фрезы и на спине застегивалась по новомодному – на крючки. Мне даже жалко стало девушку: все же стальной корсет и железные фижмы в сочетании с тяжелым текстилем в несколько слоев весило все не меньше, чем рыцарский доспех.

Мне даже жалко стало девушку: все же стальной корсет и железные фижмы в сочетании с тяжелым текстилем в несколько слоев весило все не меньше, чем рыцарский доспех.
На голове прекрасной Иоланты блестела в ярких лучах солнца жемчужная сетка, сделанная в виде шапочки, из-под которой ее волосы крупными локонами ниспадали на спину, закрывая ее до пояса.
Пара дам в ее окружении горделиво возвышались над толпой узкими коническими колпаками, с которых ниспадала длинная кисея. Все остальные представительницы прекрасного пола был в разнообразных чепцах.
Мои люди и люди Саншо построились напротив лестницы в два ряда углом, оставив внутри него место для меня, инфанта и рыцарей. Даже сержант встал в строй.
Вздохнул – сам напросился же, теперь выкручивайся. И твердо шагнул вверх по ступеням.
Поднявшись на площадку у двери, я обернулся к толпе и подождал, пока гул ее постепенно стихнет. Ощущение было такое же, как когда я первый раз вышел на сцену в студенческой самодеятельности.
- Слушайте все и не говорите, что не слышали. А кто слышал – передайте другим, что отныне и навсегда демуазель Иоланта де Меридор является моей Дамой сердца. Это говорю вам я – Франциск де Фуа, инфант Наваррский, принц Вианы по прозвищу Фебус. И порукой мне в том Богородица и святой Яго.
Тут я размашисто перекрестился, не попутав, что слева направо, а не справа налево, как меня по привычке тянуло на этот жест.
Затем повернулся к Иоланте и встал перед ней на одно колено. И глядя в ее каштановые глаза, несколько выспренно воскликнул.
- Принимаете ли вы мое преклонение перед вами, Госпожа моя и Дама.
Иоланта, стоя с каменным лицом - ноближ оближ, епрыть, показала свои руки, которые до тех пор прятала за спиной. С ее ладоней свисали три атласные ленты – белая, красная и синяя, которые на одном конце были искусно сплетены в розетку.
- Примите мои цвета, мой кавалер, - Иоланта выбрала нейтральный итальянский термин, означающий рыцаря между испанским кабальеро и франкским шевалье, чтобы ненароком не обидеть ни ту ни другую сторону.
Ей подали иголку со вставленной ниткой, и девушка умело буквально тремя-четырьмя стежками пришила розетку к моему левому плечу.
Я попытался после этого поцеловать ее руку, но Иоланта одернула свою ладошку, памятуя о том, что всем правилам куртуазии не гоже Даме в первый же день поощрять своего рыцаря, пока он не совершил подвигов в ее честь. Настаивать я не стал.
- Мой кавалер ранен, а ему предстоит трудный путь, - улыбнулась мне Иоланта, - поэтому я решила сделать вам дар, Франциск. Надеюсь, он вам понравиться.
Она сделал два звонких хлопка ладонями и сквозь расступившуюся толпу слуг конюх вывел на середину площади симпатичную кобылку сивой масти под богатым седлом из черной кожи, прошитой серебряной нитью. Точнее вышитым серебряной нитью замысловатыми узорами. И остальная упряжь была украшена серебряными бляшками.
- Это Флейта, - пояснила девушка и неожиданно подмигнула левым глазом, - она – иноходец. Ездить на ней все равно, что в кресле. Я надеюсь, что гордость Анжу – эта милая камарга, поможет вам перенести путешествие с большим комфортом и с пользой для здоровья. Возьмите повод, кавалер, теперь она ваша.
Кобылка было невысокой, в холке где-то метр сорок, не выше. Но очень красива, особенно своим нарядным светло-серым окрасом. Узкой головой, изящно изогнутой шеей и тонкими сухими ногами она по экстерьеру походила на арабскую лошадь, но я знал, что это невозможно, так как арабы в это время продавали в Европу только меринов. А редкие репродуктивные кобылы и жеребцы попадали от них на север Франции только как военный трофей Крестовых походов. А потом припомнил, что камаргинская порода – древнейшая во Франции, ее еще галлы выращивали до завоевания их Цезарем. А так как она не годилась ни под тяжеловооруженного латника, ни в крестьянский плуг, то поголовье ее постоянно сокращалось. Много ли надо аристократическим дамам коней под седло? Дорогой подарок. Наверное, Иоланта отдала мне свою собственную коняшку, а седло судя по потемневшему серебру осталось тут от времен короля Рене Доброго..
Я встал с колена и громко произнес.
- Моя Дама меня незаслуженно балует. Покажите мне того дракона, которого я должен убить.
На что Иоланта просто ответила.
- Лучше не пропадайте насовсем, возвращайтесь хоть иногда в Боже. Наш дом и наше гостеприимство всегда открыты для вас, и ваших людей.
И вот тут Иоланта позволила себе широко улыбнуться и поцеловать меня взглядом.
- Нет, я не могу приять такой дар, оставив госпожу мою и Даму без средства передвижения.
Сказав это, я сделал паузу.
Увидел, как по-детски огорчилась моя пассия.
Как насупился барон, узрев в моем отказе урон своей чести.
Как разом коллективно разочаровались замковые слуги, которые не получили свой законный кусок положительных эмоций.
Да вот такой я – товарищ Кайфоломов.
Посчитав, что мхатовская пауза даже несколько подзатянулась поспешил провозгласить.
- Поэтому со своей стороны я дарю своей даме двух чистокровных лошадей знаменитой андалузской породы, - и сделал знак рукой сержанту. – Только на таких условиях я могу принять от своей Дамы столь щедрый дар.
Два стрелка, один с гербом Бигорры, другой с гербом Фуа вывели через расступившийся строй моих воинов к ступеням замкового дворца белую кобылу и вороного жеребца.
На этот раз Иоланта сама протянула мне руку для поцелуя, пока остальные были заняты разглядыванием щедрого подарка.
Я подошел к барону и сказал.
- От всей души благодарю вас за гостеприимство. За себя и за своих людей. Надеюсь, на ваш ответный визит в Тап или Помплону. На моих землях вы всегда найдете стол, кров и спокойное убежище от врагов на любой срок.
Повернулся в полоборота к Иоланте и сказал обоим Меридорам.
- Я не говорю «прощайте», я говорю «до свидания».
Поклонился и, спустившись со ступеней, легкой взлетел в седло Флейты. Седло оказалось мягким не только на вид. Кобылка, почуяв нового седока, недовольно перебрала ногами. Я охлопал ее по шее, лаская. Она всхрапнула и решила покориться.
- По коням, - отдал приказ.
Все же мне было немного совестно. Я отдал совсем не нужных нам лошадей, которых все равно пришлось бы бросить на берегу, а Иоланта, судя потому, как она глядела на кобылу. Отдала мне свою любимицу. Неравноценные подарки.
Наше воинство, построившись по двое вряд, уходило в воротный туннель надвратной башни. Судя потому как многие с седла раскланивались со замковыми слугами – принимали их тут хорошо.
Я замыкая кавалькаду, сразу после повозки, которую нам вместе с возницей одолжил старый барон – отвезти до барки запас провизии и два бочонка вина, которыми он сам же нас и одарил, напоследок повернулся к Иоланте. И хотя до рождения великого кастильского драматурга оставалось почти сто лет, я позволил себе, глядя в ее грустные глаза, процитировать его мой госпоже и Даме, естественно умолчав об авторстве.

Я уезжаю в дальний путь,
Но сердце с вами остается.
Я уезжаю без него.
Я буду сам в стране далекой,
Но верен красоте высокой
служеньем сердца моего##.


## Феликс Лопе де Вега Карпио «Собака на сене». Перевод Мих. Лозинский.

Потом круто развернул кобылу и коротким галопом поскакал догонять свое воинство.

Теплый день улыбался, но было совсем не до смеха.
Я к ручью склонился и пил – пил себя не помня.
И, шатаясь под тяжестью смятых в бою доспехов,
О траву я вытер клинок, обагренный кровью.

Там, под сводами леса, о чем-то кричали птицы,
Теплый солнечный луч скользнул по лицу несмело;
Я хотел – не уснуть, я хотел – не забыть, не забыться.
А еще – умереть, а небо о жизни пело.

Не бежал я, о нет, я просто в бою был ранен.
А когда я очнулся, уже завершилась битва.
Огляделся вокруг – но исчезло бесследно знамя.
Огляделся и вспомнил с тоскою: мы были разбиты.

..Мы летели навстречу судьбе железной лавиной.
Я бы даже сказал, что мы были в чем-то бессмертны.
И летел наш клич “Йорк!”, а кто-то любимой имя
Как святая святых прошептал на прощанье ветру.

На подъем все мы были легки: что же, драка так драка!
Не одежды вельмож – сталь доспехов была нам привычней.
Первый меч королевства нас вел за собою в атаку –
Придававшая силы нам верность именем Ричард.

Я скакал рядом с ним по привычке по правую руку,
С отставаньем в полкорпуса будто бы по этикету.
И сливался стук сердца с безумным копыт перестуком,
Ну а там, за спиной, безвозвратно сгорало лето.

Ускользающий запах ржаного душистого хлеба
Обернулся тоской по всему, что придется бросить,
И уже касалась лица сквозь прорези шлема
Невесомо-прохладным дыханием близкая осень.

Не останется песен, но, может, кому-то приснится –
Хотя я, если честно, не очень-то в это и верю –
Как до боли, до хруста костей я сжимал в деснице
Красно-белое знамя с гордым матерым вепрем.

Было – небо; и горько-пьянящее чувство полета.
И наш путь за предел, уводящий прямой в неизвестность.
Было пение ветра – прощально-надрывная нота.
Билось кровью в висках понимание – нам здесь не место.

Не сумели сберечь, потеряли страну, проиграли.
Мы на ровном месте смогли так нелепо попасться!
И в ловушку предательства сами себя мы загнали;
Но безумно хотелось еще ненадолго остаться.

Чтоб вдыхать запах трав, подставляя солнцу ладони,
Чтобы ветер в лицо и бежать за мечтою по следу.
Это был только миг, но его навсегда я запомнил
И по-детски наивно зачем-то поверил в победу.

А потом – ряд щитов, отражение страха на лицах,
И был страшный удар, ломавший копья и судьбы.
Пусть хронисты со временем всех нас запишут в убийцы,
И за верность присяге и чести посмертно осудят –

Все равно не бывает судьи страшнее, чем совесть.
А она в том бою нас била наотмашь – по нервам.
Был еще горький привкус, не знаю – гордыня ли, гордость? –
Имена позабудут, а нет – проклянут. Все верно!

Победители пишут историю; в ней мы – изгои.
Ну и что, что в крови одинокая белая роза?
Не вернуть нас молитвами, так что – не надо, не стоит.
По ушедшим за Грань проливать уже поздно слезы.

Лишь родные нам будут потом тайно ставить свечи –
Мы и сами свечами в безумном бою том сгорали.
Словно вся тяжесть мира легла на усталые плечи:
Не жалея себя, для врагов не жалели мы стали.

А тоска все сжимала когти – хоть вой ты волком!
В спину били “свои” – мы предателей поздно узнали.
Да, конечно, дрались мы как боги – а толку?
Наших вдов, к сожаленью, от этого меньше не станет.

Кто рискнет через сотни лет собирать осколки?
Кто поверит в нас, услышит сквозь лязг оружья?
Кто увидит сквозь сны выражение глаз, а не только –
Перекрестье, удар, ложный взмах, разворот, полукружье..?

Пляска стали – она как танец осенних листьев.
И за песней клинков стон предсмертный бывает не слышен.
Взмах, удар, разворот... – я умел только так молиться.
И за мертвых друзей, и за тех, что все еще дышат.

Чтоб исправить ошибки жизнь не дается дважды,
А в бесстрашье героев – не надо, лучше не верьте!
Не узнает никто, как сходили с ума от жажды
Наши кони и мы под палящим дыханием смерти.

Небо – купол расколотый, смяты врата королевства.
Это осень до срока пришла за рассветом по следу.
Мы встречали ее, оставляя печаль ей в наследство,
И один за другим уходили молча – в легенду.

Обреченность безумцев – не спорю, сюжет избитый.
И забвенье в веках – это, в общем-то, тоже не новость.
Не расскажет всей правды никто; а мы будем убиты.
Дождь на Босвортской глине нашу напишет повесть.

Я не видел, как падал Ричард – я рухнул раньше.
В бок обломок копья – бывает. Какая мелочь!
Все что смог я запомнить, теряя сознанье от раны –
Пятна крови моей на штандарте, когда-то белом...

А потом я проснулся – то было стократ страшнее –
Среди мертвых друзей, не в силах молчанья слышать,
Умирая от жажды, что стала всего важнее.
Я не знаю зачем, я не должен, не должен был выжить!

Я не помню, как в полубреду добрался до леса,
Ненавидя себя – за рану, за жизнь, за слабость.
Теплый ласковый мир, в котором мне больше нет места.
Я, как лист на ветру; а друзья... никого не осталось!

Может, мой король жив? Я в это и сам не верю...
Я ведь слышал, как он нам сказал: “Я умру сюзереном”.
Я его не нашел. Не нашел я и знамени с вепрем,
Пред которым мы все преклонили когда-то колена.

Что я чувствую... Дикую ярость? Боль от потери?
Стыд за то, что я жив? – но это слова всего лишь.
А еще за то, что не стало последней постелью
Поле Босворта мне, глухую обиду и горечь.

Что мне делать, куда мне идти, я теперь вне закона..?
Я хочу умереть, в попытке отбить наше знамя!
А закатное солнце все так же искрится в кронах...
Я не знаю, как жить да и стоит ли мне – я не знаю...

Кто отыщет следы штурмом прерванной города хроники.
Город к штурму готов и в котлах закипает смола,
И растут, как грибы, на полях безымянные холмики,
После тех, для кого оказалась кольчужка мала.

Давно уже привык с подругой — аркебузой
В тревожный час ночной постель свою делить.
Но считанные дни нанизаны, как бусы,
На тоненькую жизнь, непрочную, как нить.

Теперь за жизнь свою я и гроша не дал бы.
Фортуна, подмигнув, пошла гулять с другим.
Седое вороньё давно привыкло к залпам,
И колокол устал петь похоронный гимн.

Рубаху на бинты — Бог даст, не околеем,
Ты видишь этот дым большого очага?
Там пир идёт горой, там вороны — лакеи.
Огонь уже раздул зловещий кочегар.

Удачи не искать — без нас Удача блудит.
Кумира не найти — кто платит, тот велик.
Мы не один престол преподнесли на блюде.
И не один костёр на троне развели.

Мы ждём, когда судьба ударит в барабаны,
К прицелу бомбардир, прищурившись, прилип.
Уже горит фитиль и наготове банник.
Ликует вороньё, а колокол охрип.

И колокол охрип оплакивая город,
Но жив ещё звонарь и колокол гудит,
Гудит надтреснуто, но гордо,
Во всю литую мощь истерзанной груди.

Я стар. Я так устал. И я не успеваю
Отпеть погибших всех, с рассвета по закат.
Но мне не всё равно, кого я отпеваю,
И чья рука ведёт напевы языка!..

Врагу Бог силы дал — нас можно переплавить,
На пушки перелить, лишить нас языка.
Но никогда вандал не сможет нас заставить
Болеть его бедой и плакать напоказ.

Мне видно с высоты, как гибнут горожане.
Вот мой любимый сквер скрывается в огне...
Уж всё, что я любил, искромсано ножами,
И стоны рвутся вверх, и боль гудит во мне!..

Любимый город мой, навек с тобой прощаюсь!
Нам жить да жить ещё, но, видно, не судьба...
Уж некого отпеть, но я ещё качаюсь
И, умирая, я смогу отпеть себя!..

И город пал, огонь теперь хозяин
И ворон уже здесь над раненым парит,
Крыла свои раззявив, свою картавя песнь