Глава
Штормило немилосердно. Скрипящую скорлупку кораблика кидало с борта на борт, словно кто-то большой и глупый игрался с ней, перекидывая с руки на руку. Разом пропали все краски кроме разных оттенков серого колера. Воды стали тягучими и на вид как бы свинцовыми. С высоких валов сильный ветер срывал обильную седую пену и бросал ее на галеру, снасти которой тревожно гудели эоловой арфой*. Горизонт со всех сторон закрыли низкие темные облака. Бискайский залив, он и в третьем тысячелетии один из самых опасных для мореплавания мест, что ж говорить про пятнадцатый век, в котором просто отсутствует такое понятие, как борьба за живучесть корабля.
Осталось только молиться.
Невероятно то, что еще полчаса назад шпарило жаркое для осени солнце, а Атлантический океан встречал нас почти полным штилем, так, что шли мы практически на веслах, постоянно ожидая сопровождавшие нас бретонские военные нефы, пытающиеся большими парусами поймать слабый ветер. До самого горизонта не виднелось ни облачка, и галера тихонько шлёпала плицами весел по своему курсу.
- С такой скоростью нам не хватит и недели, чтобы добраться до Сантандера, - ехидно заметил я капудану, оглядываясь окрест с командного мостика.
- Не зарекайтесь, Ваше Высочество, мы находимся в самом непредсказуемом месте мирового океана, - спокойно и даже несколько наставительно произнес сарацин. – В Бискайском море резкое изменение погоды норма, как к лучшему, так и к худшему.
И как накаркал, старый морской шакал.
Сначала при, казалось бы, слабом ветре поднялась на море крупная зыбь и пошли короткие ветровые волны, среди которых радостно резвились многочисленные дельфины. А потом внезапно налетел шквал, сопровождавшийся холодным дождем с мелким градом, периодически гремел гром и на горизонте сверкали молнии. Странные такие, горизонтальные к водной поверхности моря.
Но чем шквал хорош, так это краткостью. После него море не успокоилось, но вполне позволяло идти ходко под косыми парусами, которые капудан поставил ««на бабочку»», разведя реи обеих мачт по разным бортам. Казалось бы, для гребцов настала пора отдыха, но галера с помощью весел резко повернула на запад от едва видимого французского берега, казалось, чтобы совсем уйти от Старого Света к неизведанному еще материку. И весла активно шевелились в помощь парусам, поставленным круто к ветру.
Капудан, как бы предвидя мои вопросы, дал вполне исчерпывающие пояснения.
- Впереди, мой эмир, прямо на нашем пути, будет банка Плато-де-Рошбонн шириной две мили с глубинами не больше дюжины локтей, которая тянется примерно на пять миль с северо-запада на юго-восток. Это наиболее опасная банка к западу от континента. В шторм там происходит сильное обрушивание волн, которое может разбить корабль. И большие волны там ходят по три подряд. Так что надо уйти минимум на пять-семь миль в открытый океан и уже там разворачиваться на юг. Лучше еще дальше, чтобы берегов совсем не было видно. Один шквал мы пережили, а сколько их может быть еще, только Аллах ведает.
Капудан Хасан даже не отдавал никаких команд, и казалось мне, что он просто комментировал мне действия своего рулевого, настолько команда галеры работала слаженно.
- А чем так опасен нам шквал? Кроме града, он нас особо ничем и не побеспокоил, - выдал я свои замечания.
- Тем, Ваше Высочество, что в этих водах при шквале часто образуется новая система волн, идущая под углом к уже существующей. Сейчас при северо-западном ветре даже в жестокий шторм мы нормально пройдем до Пиренеев, хотя, гарантирую, будет весело, - усмехнулся он, - а вот если нашу каторгу будут бить волны с двух сторон разом, то я не что не поручусь. Нет на свете человека, который бы сказал: я знаю бискайские воды. Они каждый раз как новые.
Это все случилось на второй день морского круиза. В первый день морского круиза я облазил всю галеру от трюма до клотка, все выспрашивая ««для чего?»» и ««зачем?»»... Потом со вкусом пообедал в компании капудана, штурмана и своих рыцарей. По моему предпочтению был приготовлен плов из свежего барашка (в носовом трюме их целая отара для нашего прокорма теснится). Правда, капудан называл это блюдо ««пилав»». Но все равно было очень вкусно. Прям как дома.
Вторую половину дня я посвятил отдыху и усиленно валял Ленку по широкой оттоманке в предоставленной мне шикарной каюте. Под конец просто на палубе, покрытой пушистым ковром рядом с оттоманкой. Как сладка молодость, как ярки ее впечатления и ощущения. По первому разу не все это понимают.
Ночью любовался звездным небом, после того как проверил караулы, в которые поставил валлийцев. Караулы выставил так, на всякий случай, но с бодрянкой в подвахте. Не доверял я что-то сарацинам, которые паслись в команде у капудана, особенно после сеанса свободы, когда они стали смотреть на меня злыми волками.
После завершения погрузки, взошел я на палубу галеры последним. Надел на голову корону и заявил капудану.
- Как христианнеший государь приказываю вам отпустить на волю всех христианских пленников на этом судне. Ибо невместно мне находиться в месте, где мои единоверцы томятся в плену и рабстве.

Глава
Штормило немилосердно. Ужасающе скрипящую скорлупку кораблика кидало с борта на борт, словно кто-то большой и глупый игрался с ней, перекидывая с руки на руку. Разом пропали вокруг все краски кроме разных оттенков серого колера. Воды стали тягучими и на вид как бы свинцовыми. С высоких валов сильный ветер срывал обильную седую пену и бросал ее на галеру, снасти которой тревожно гудели эоловой арфой*. Горизонт со всех сторон закрыли низкие темные облака. Бискайский залив, он и в третьем тысячелетии один из самых опасных для мореплавания мест, что ж говорить про пятнадцатый век, в котором просто отсутствует такое понятие, как борьба за живучесть корабля.
Осталось только молиться, отдав себя в руки высших сил. От человека уже практически ничего не зависело.
Невероятно то, что еще недавно шпарило жаркое для осени солнце, а Атлантический океан встречал нас почти полным штилем, так, что шли мы практически на веслах, постоянно ожидая сопровождавшие нас бретонские военные нефы, пытающиеся большими парусами поймать слабый ветер. До самого горизонта не виднелось ни облачка, и галера тихонько шлёпала плицами весел по своему курсу.
- С такой скоростью нам не хватит и недели, чтобы добраться до Сантандера, - ехидно заметил я капудану, оглядываясь окрест с командного мостика.
- Не зарекайтесь, Ваше Высочество, мы находимся в самом непредсказуемом месте мирового океана, - спокойно и даже несколько наставительно произнес сарацин. – В Бискайском море резкое изменение погоды норма, как к лучшему, так и к худшему.
И, как накаркал, старый морской шакал.
Сначала при, казалось бы, слабом ветре поднялась на море крупная зыбь и пошли короткие ветровые волны, среди которых радостно резвились многочисленные дельфины. А потом внезапно налетел шквал, сопровождавшийся холодным дождем с мелким градом, периодически гремел гром и на горизонте сверкали молнии. Странные такие молнии, длинные, рассекающие небо параллельно водной поверхности моря.
Но чем шквал хорош, так это краткостью. После него море не успокоилось, но вполне позволяло идти ходко под косыми парусами, которые капудан поставил ««на бабочку»», разведя реи обеих мачт по разным бортам. Казалось бы, для гребцов настала пора отдыха, но галера с помощью весел резко повернула на запад от едва видимого французского берега, казалось, чтобы совсем уйти от Старого Света к неизведанному еще материку. И весла активно шевелились в помощь парусам, поставленным круто к ветру.
Для меня, воспитанного на либеральном кинематографе, гребля на галере представлялась каторжным утомительным трудом с полным напряжением сил ворочать длинным веслом на всю амплитуду его поворота в уключине. Ну, как на скифе в академической гребле. Оказалось все намного проще и хитрее. Длинные весла разом опускались в воду на половину лопасти, затем следовал очень короткий резкий гребок на небольшую дистанцию. Сантиметров тридцать для крайнего гребца, но отлично работал физический принцип рычага. Рабы на галере совсем не корячились. А учитывая, что на каждое весло их было по двое, так не особо и напрягались. Потом снова весла опускались в воду, легко, так как поднимались от пленки поверхностного натяжения воды всего на несколько сантиметров. Смысл был не в индивидуальном напряжении каждого гребца, а в слаженной синхронной работе всех гребцов. Небольшое усилие каждого превращалось в мощный импульс энергии всех. Все же разом работало восемьдесят весел. И все под ритм двух медных литавр, в которые стучал на палубе перед полуютом сарацин обмотанными тряпками колотушками, (наверное, для смягчения акустического удара по ушам). Все отличие в гребле состояло в этом задаваемом ритме. Реже стучали литавры или чаще. И гребцы совсем не выглядели измученными этой работой.
Кстати, и жестоких мострообразных надсмотрщиков с длинными бичами я на галере тоже не увидел. Нежелание работать подавлялось простым правилом первых христиан: ««кто не работает, тот не ест»». И с ним не едят напарник по веслу и два весла спереди и сзади. Коллектив быстро такого ««нехотяя»» приводил в чувство. Сам, без надсмотрщиков. Возможно, надсмотрщики и бичи были в ходу на галерах, где гребцами отбывали наказание уголовники в более поздние времена.
А кормили гребцов хоть и без изысков, но сытно. Голодные они бы наработали… Особенно когда нужно оторваться от преследования.
Что соответствовало моим прежним представлениям, так это то, что гребцы были все же прикованы к своим банкам медными цепями и справляли естественные нужды под себя, отчего духан на корабле стоял соответствующий, несмотря на свежий ветер. Понятно стало почему в парусном флоте начальство всегда жалось ближе к корме, откуда дул ветер в паруса.
Для команды и пассажиров гальюн был обустроен на баке, рядом с форштевнем, который постоянно омывался набегавшей волной.
Капудан, как бы предвидя мои вопросы, дал мне вполне исчерпывающие пояснения.
- Впереди, мой эмир, прямо на нашем пути, будет подводная банка Плато-де-Рошбонн шириной две мили с глубинами не больше дюжины локтей, которая тянется примерно на пять миль с северо-запада на юго-восток. Это наиболее опасная банка к западу от континента. В шторм там, на мелководье поднимаются высокие волны, и происходит сильное их обрушивание, которое может разбить корабль. И большие волны там ходят по три подряд. Так что надо уйти минимум на пять-семь миль в открытый океан и уже там разворачиваться на юг. Лучше еще дальше, чтобы берегов совсем не было видно. Один шквал мы пережили, а сколько их может быть еще, только Аллах ведает.
Капудан Хасан, управляя галерой, даже не отдавал никаких команд, ему достаточно было переглядов с кормчим, и казалось мне, что он просто комментировал мне действия своего рулевого, настолько команда галеры работала слаженно. А команды барабанщику на изменение ритма отдавались негромким голосом рулевого.
- А чем так опасен нам шквал? Кроме града, он нас особо ничем и не побеспокоил, - выдал я свои замечания.
- Тем, Ваше Высочество, что в этих водах при шквале часто образуется новая система волн, идущая под углом к уже существующей. Сейчас при постоянном северо-западном ветре даже в жестокий шторм мы нормально пройдем до Пиренеев, хотя, гарантирую, будет весело, - усмехнулся он, - а вот если нашу каторгу будут бить волны с двух сторон разом, то я ни за что не поручусь. Нет на свете человека, который бы сказал: я знаю бискайские воды. Они каждый раз как новые.
Это все случилось на второй день морского круиза. В первый день я как зачарованный мальчишка облазил всю галеру от трюма до клотика, выспрашивая у всех подвернувшихся под руку: ««для чего?»» и ««зачем?»»... Мне действительно все было интересно, как историку. Да и как пацану, в теле которого я находился. Так что мое поведение не вызвало ни удивления, ни насмешек.
Потом со вкусом пообедал в компании капудана, его штурмана и своих рыцарей. По моему предпочтению был приготовлен плов из свежего барашка (в носовом трюме их целая отара для нашего прокорма теснится). Правда, капудан называл это блюдо ««пилав»». Но все равно было очень вкусно. Прям, как дома.
А после обеда играл с капуданом в нарды, которые тут назывались трик-трак, и уверенно продул ему восемь су*.
Предложил продолжить игру на деньги в шахматы, но этих фигурок на корабле не оказалось. Хотя Хасан-эфенди знал эту индийскую игру и сказал, что его корабельный плотник вырежет нам фигурки из дерева.
Играть же в кости или местный аналог наших наперстков, я сам отказался. Плавали – знаем. Дурных не мае.
Предложил кроме шахмат вырезать также набор шашек и пообещал капудана научить играть в ««Чапаева»».
Все же плыть нам еще долго, надо же как-то развлекаться.
Вторую половину дня я посвятил проверке обустройства всех своих людей и лошадей: как устроили их, как покормили, нет ли жалоб.
Потом отдыху, во время которого усиленно, согласно ритму литавр, валял Ленку по широкой оттоманке в предоставленной мне шикарной каюте. Под конец, упав с оттоманки на палубу, покрытую пушистым ковром, мы продолжили афинские игры там же где упали, не вставая. Как сладка молодость, как ярки ее впечатления и ощущения. По первому разу не все это понимают.
Ночью любовался звездным небом, после того как проверил караулы, в которые поставил валлийцев. Лишний раз убедился, что я на планете Земля. На своих местах оказались и обе Медведицы, и Орион, и Млечный путь. На большее мои познания в астрономии не распространялись.
Караулы я выставил на всякий случай, но с бодрянкой в подвахте, а также внушением остальному воинству спать вполуха, держать оружие под рукой и клювом не щелкать. Не доверял я что-то сарацинам, которые паслись в команде у капудана, особенно после сеанса свободы, когда они стали смотреть на меня злыми волками.
После завершения погрузки в Сен-Назере, я взошел я на палубу галеры последним. Надел на голову корону и заявил капудану.
- Как христианнеший государь приказываю вам отпустить на волю всех христианских пленников на этом судне. Ибо невместно мне находиться там, где мои единоверцы томятся в плену и страдают рабстве.
Таковых оказалось не очень-то и много.
Четверо худых голубоглазых амхарцев* с кожей цвета маренго из далекой Абиссинии, где царствует ««чорный властелин»», которого называют негус. Кстати прямого потомка библейского царя Соломона и Шебы - царицы Савской. Когда коммунисты свергали последнего императора Эфиопии Хайле Селассие, то он был 556 поколением этой непрерывной династии. Самой длинной в истории.
Один зеленомордый низкорослый копт*
Два католика - кастильца.
И один православный ортодокс, так просто запорожец по внешнему виду, одетый в обрывки красных шелковых шаровар. Такого оставалось только побрить, оставив усы с оселедцем.
Их я приказал отвести освобожденных на бак.
Все остальные гребцы на галере оказались неграми разных оттенков черной кожи. Как мне объяснили – язычниками, которых купили в Марокко у португальцев.
Когда уводили освобожденных христиан к шпироту, один здоровенный негр цвета спелого баклажана – чисто Кинг-Конг, яростно бесновался, пытаясь сорваться с цепи, стуча огромными кулаками по ближайшим поверхностям, и что-то выкрикивая, привлекая к себе всеобщее внимание.
- Что он кричит? – спросил я.
В ответ мне сарацины только пожали плечами.
- Он кричит, что его крестили португальцы, - обернулся один из кастильцев. – Только он говорит по-португальски с таким жутким акцентом, что его очень тяжело разобрать.
- Скажите ему, пусть он перекрестится, - потребовал я.
Кастилец незамедлительно перевел на португальский мое требование.
Негр тут же успокоился и торжественно, я бы сказал, осенил себя крестом животворящим. И запел густым басом. Чисто Поль Робсон.
- Что он поет?
- Молитву, - ответил мне кастилец. – Отче наш. Тоже вроде как по-португальски.
- Освободить его, - приказал я, - и отправить с остальными на бак.

Старшими над помывкой поставил Микала и Филиппа, как уже имеющими подобный опыт с дю Валлоном на Луаре. Все нужное для тщательной мытья у них запасено, сам проверял.
Все остальные разборки с расконвоированным контингентом я оставил на потом. Пообщаюсь с чистыми. А то от их вони глаза режет.
Проходя обратно на ют мимо наклонных мачтовых вантов, ухватился за веревочные ячейки и сделал ««уголок»». Получилось! Нормальное тело мне пацанчик оставил. Тренированное. Надо будет попробовать сейчас размяться по Мюллеру, а потом со шпагой. Вроде как последствия сотрясения мозга прошли. Не мутило, не кружило, не болело… Но, пришлось играть с капуданом в нарды,– дипломатия епрть, утешая себя, что в XXI веке они тоже вроде как спорт, как и шахматы.
После обеда я спросил капудана. Так вскользь, как бы меня эта тема совсем не интересует, а я просто поддерживаю светский треп с хозяином ««поляны»».
- Хасан-эфенди, а почему вы не плаваете на запад? Там вроде как земли есть, мне говорили, нам незнаемые. Вы – сарацины, более опытные мореходы, чем мы, даже в Китай ходите, как я слышал. Неужели через этот океан вы никогда не ходили? Я не имею в виду лично вас, но других ваших моряков.
- О, мой прекрасный эмир, - ответил мне старик, - это для вас – франков, те воды - Океан, а для нас они - Море Мрака. Действительно говорят, что удачливый капудан может за этими водами обогатиться несметно, коли отыщет в них растущую из вод гору Гиверс, в которой спрятано волшебный султанат*, дома в котором выстроены из золотых кирпичей, заборы из серебряных слитков, а дороги выложены железной брусчаткой. Там даже песок пляжей серебряный. Жители там не особо гостеприимны, но если ««крокодилу моря»» удастся по–хорошему договориться с местными обитателями и их султаном, то дождавшись противоположного благоприятного ветра, при поддержке своего фатума его корабль благополучно вернется домой, а его экипаж до конца жизни, ни в чем не будет нуждаться. Серебряный песок пляжей там считается как ничей. Но с большей вероятностью они там и погибнут все, потому как Море Мрака не только холодное, но и очень грозное своими свирепыми штормами и грозными морскими тварями. Кисмет*. Я слышал всего про один такой случай, что ушедший на запад корабль вернулся назад в Магриб с грузом серебра. И то было это лет двести назад, если не больше.
- Давно и неправда, - съехидничал я.
- Истину говорите, мой прекрасный эмир, – поддержал меня капудан. - Столько баек сколько расскажет моряк, не сочинит ни один поэт. У поэта просто фантазии не хватит. Это же не новый эпитет для восхваления правителя сочинить.
- Что есть примеры? – поднял я бровь
- Как не быть… - захихикал он ехидно. – Вы, наверное, не знаете, но есть записки одного морехода по имени Симбад, написанные давным-давно в Индии. Там такое наворочено, что кровь в жилах стынет, когда читаешь, а на самом деле страшнее пиратов ничего на тех водах южных нет. Пираты там свирепые, что правда то правда.
- Это какой Симбад-мореход? - переспросил я. – Из ««Тысячи и одной ночи»» или другой?
- Вы знакомы с этой книгой арабских волшебных сказок, мой эмир?
- Читал как-то в детстве, - обошел я возникший острый угол. - Очень толстая книга про говорливую Шехерезаду, которая вместо того, чтобы ублажать султана как женщина, по ушам ему три года ездила, но так и не дала.
- Интересная трактовка, - откликнулся капудан. - Никогда не слышал такой.
И заразительно рассмеялся.
А отсмеявшись, передвинул камни на доске, развел руки и добавил.
- С вас восемь су, Ваше Высочество.
На доске меня опять наголову разбили в нарды. В который раз. Как ему это удается, просто не представляю. Мечем же одни и те же камни по очереди.
- Кофе? – участливо предложил капудан.

Я охотно кивнул в подтверждение заказа.
- Кстати, насколько я помню эту книгу, ваше высочество, то Шехерезада, пока рассказывала султану свои сказки, родила троих детей, - капудан посмотрел на меня несколько свысока.
- Мда… - не нашелся я сразу что ответить. – А там точно сказано, что она рожала от султана?
- Этого я не помню, - засмеялся Хотабыч. – Но судя по тому, что султан время от времени порывался ее казнить, может и за это.
Развел капудан руками.
Тут засмеялись все, кто присутствовал на обеде.
А потом во мне проснулась страсть, и я отправился насыщать ее сосредоточием чести девицы Элен. Так что знакомиться с освобожденными пленниками я вышел почти перед самым закатом. Нашел их всех на баке, веселых, увлеченных поглощением бретонской ветчины с белым хлебом, но с большим удовольствием отдающих предпочтение грушевому сидру.
- Бог в помощь, - только и нашелся что сказать, видя такое усердие в чревоугодии.
- Присоединяйтесь к нам, - предложил старший кастилец, после паузы, во время которой он усиленно прожевывал то, что раньше запихал в рот.
Я не стал отказываться от сидра, который мне с готовностью нацедил Микал. Сел на бухту просмоленного каната, отпил глоток и, обратившись к бывшим пленникам, прояснил свою позицию.
- Меня зовут, как вы все, наверное, уже знаете от моих людей, дон Франциск, принципе* де Виана. У вашего освобождения есть одно обременение: вы должны оборонять эту галеру в случае нападения на нее. Кто бы ни напал. И на этом все ваши долги ко мне закончатся в Сантандере, где все мы сойдем с корабля. А теперь бы я хотел знать ваши имена.
Старший кастилец, дико обросший седым волосом не только на голове но и на груди, встав, произнес, указывая рукой на младшего.
- Это Рамон Панса из Ла-Манчи, мой слуга, разделивший со мной все тяготы сарацинского плена. Нас захватили в траверзе Туниса два года назад, когда я ездил проведать одного из моих сыновей на Мальте. Полгода мы с Рамоном крутили колесо на мельнице у какого-то дикого бербера, пока нас не продали на эту галеру, о чем мы постоянно благодарили Господа, так как здесь к нам относились вполне терпимо, грех жаловаться. Но пребывание в рабстве научило меня христианскому терпению, ваше высочество, отсутствием которого я страдал до того. По гордыне и спеси моей наказал меня Господь рабством и по смирению моему послал вас освободить нас.
После чего он поклонился мне в пояс. Выпрямившись же, продолжил свою речь.
- Меня зовут дон Родриго, маркиз де Санта Круз, конде де Базан-и-Сант-Истебан, барон де Кастро из Леона. Хотя мне уже шестьдесят пять лет, но я готов выступить в вашу защиту, при нападении на корабль, хоть он и сарацинский. Только дайте мне оружие.
- За оружием дело не станет, ваше сиятельство*, - ответил я ему.
- Ваше высочество, - на этот раз он отвесил мне учтивый придворный поклон, что выглядело весьма забавно в его живописных лохмотьях.
Четверо амхарцев, зрелых годами – тридцатник по виду разменяли они все, оказались рыцарями ордена Святого Антония Великого, попавшими в мусульманскую засаду в пригороде Мероэ в Судане. В самом центре орденских земель, где нападения мусульман в принципе не ожидалось. Так что ехали они в небрежении, даже не надев доспехи, за что и поплатились. Их старший, который весьма терпимо изъяснялся на слегка архаизированной латыни, назвался как Гырма Кассайя. Имена остальных абиссинских рыцарей я тут же забыл, потому что они прозвучали для моего уха полной абракаброй.
- Если дадите нам оружие, ваше высочество, то мы встанем в битве плечом к плечу с вами, - заявил Гырма за всех своих собратьев.
Остальные сдержанно кивнули в подтверждение.
Копта звали Бхутто, он был купцом, попавшим под раздачу ливийских пиратов, когда вывозил из Греции в Египет груз оливкового масла. Этот вечнозеленый перец был вообще полиглотом, разве что не знал васконского и русского. Общались мы с ним на окситанском наречии.
- Я всего лишь скромный негоциант, ваше высочество, и плохо владею оружием, но дайте мне его. Я не хочу еще раз попадать в плен, - заявил он.
Остатний колоритный персонаж, самый молодой в компании, здоровенный детина лет двадцати, успел не только отмыться до скрипа, но и побриться, выпросив бритву у моих людей, оставив на себе только черные вислые усы и длинный оселедец, намотанный на ухо. Точно дзапар, хотя для Сечи на днепровских порогах вроде как время еще не пришло. Как заправский хохол он ни на каком языке кроме ««руського»» не балакал, зная на остальных языках всего по нескольку фраз типа ««Гитлер капут»», ««Сколько стоит?»» и ««Угости!»». Правда, закралось подозрение, что последнее слово он знает на каждом существующем в мире языке. Позже выяснилось, что половецкий и татарский языки он знал даже лучше ««руськаго»». Впрочем, Микал с ним общий язык нашел. А мне так было даже легче, чем выходцу с самого западного ареала славянских языков.
- А ты, казаче, никак с Днепра будешь? - спросил я его по-русски, удостоверившись, что западных я зыков он не знает. – Будешь защищать корабль от нападения?
- Корабелю* дашь, дык, и разговору нет, княже, – подбоченился он.
- Сабли нет, есть рогатина, - огласил я список.
- Та хоть дрючок, лишь бы острый был, - осклабился он крепкими белыми зубами.
- А в плен-то ты как попал, такой шустрый да умелый?
Тут парень немного смутился, но врать не стал.
- Та мы, добрый человек, на Анатолию* ходили на чаечке* малость тутейших за зипун пощипать, так я тама на бабе попалился, - рассказывал он со смешочками. - Зашли мы в бухту шепотом, весла тряпками обмотав, село бусурманское усе дрыхло без задних ног. Пока хлопцы их добро на лодки таскали, я знойненьку таку бабенку найшов, та и в кусты ее завалил – мыслил: успею… Не успел. С нее меня басурмане и сняли. У нее меж ног оказалось так узенько-узенько, а мой струмент сам видал – с мисячного порося буде. Тока разобрался и вдул, тут меня агаряне и повязали, тепленького. А казаки уси сплыли вже. С добычей. А меня связалы и в кутю к баранам покидали, даже не били. Правда и не кормили. На третий день жиду продалы. Тот меня в Истамбул на шебеке* привез и там перепродал на галеру. Потом и на другую перепродали. Потом уже на эту. Пять рокив, считай, как все гребу и гребу. Конца краю этим волнам не вижу.
Окружающие нашу беседу не понимали. Кроме Микала, который от смеха сложился пополам, упал на палубу, закатился под фальшборт и страдальчески там икал дрыгая ногами.
- Что он с меня смеется, княже? – обиделся казак.
- Да он такой же ходок по бабам, как и ты, - ответил я ему. – А смеется, потому что представил, что это не тебя, а его за задницу с бабы сняли. Я вот что хотел спросить: служить мне будешь? Дом твой далече отсюда будет.
- Ни. Домой пойду, княже, в Полтаву. Дюже соскучился. А что далече, так-то мне не боязно. Ты мне только корабелю дай и пару монет на хлиб с салом.
- А звать-то тебя как?
- Меня-то? – почесал он пятерней бритый затылок, будто припоминая собственное имя. - Мамай. Грицком крестили.
- Мамай, говоришь? – усмехнулся я.
- Та у нас уси в роду Мамаи. Набольшие наши только стали по-литовски Глинскими князьями зваться. Им великий князь местечко Глину в удел дал. А Полтава наш родовой город.
- А тот Мамай, что на Москву сто лет назад ходил, кто тебе?
- Это хан-то ордынский? Родней нашей будет. Предок у нас общий. У всех Мамаев.

- Что есть примеры? – поднял я бровь
- Как не быть… - захихикал он ехидно. – Вы, наверное, не знаете, но есть записки одного морехода по имени Симбад, написанные давным-давно в Индии. Там такое наворочено, что кровь в жилах стынет, когда читаешь, а на самом деле страшнее пиратов ничего на тех водах южных нет. Пираты там действительно свирепые, что правда то правда.
- Это какой Симбад-мореход? - переспросил я. – Из ««Тысячи и одной ночи»» или другой?
- Вы знакомы с этой книгой волшебных сказок, мой эмир?
- Читал как-то в детстве, - обошел я возникший острый угол. - Очень толстая книга про говорливую Шехерезаду, которая вместо того, чтобы ублажать султана как женщина, по ушам ему три года ездила, но так и не дала.
- Интересная трактовка, - откликнулся капудан. - Никогда не слышал такой.
И заразительно рассмеялся.
А отсмеявшись, передвинул камни на доске, развел руки и добавил.
- С вас восемь су, Ваше Высочество.
На доске меня опять наголову разбили в нарды. В который раз. Как ему это удается, просто не представляю. Мечем же одни и те же камни по очереди.
- Кофе? – участливо предложил капудан.
Я охотно кивнул в подтверждение заказа.
- Кстати, насколько я помню эту книгу, ваше высочество, то Шехерезада, пока рассказывала султану свои сказки, родила троих детей, - капудан посмотрел на меня несколько свысока.
- Мда… - не нашелся я сразу что ответить. – А там точно сказано, что она рожала от султана?
- Этого я не помню, - засмеялся Хотабыч. – Но судя по тому, что султан время от времени порывался ее казнить, может и за это.
Развел капудан руками.
Тут засмеялись все, кто присутствовал на обеде.
А потом во мне проснулась страсть, и я отправился насыщать ее сосредоточием чести девицы Элен. Так что знакомиться с освобожденными пленниками я вышел почти перед самым закатом. Нашел их всех на баке, веселых, увлеченных поглощением бретонской ветчины с белым хлебом, но с большим удовольствием отдающих предпочтение грушевому сидру.
- Бог в помощь, - только и нашелся что сказать, видя такое усердие в чревоугодии.
- Присоединяйтесь к нам, - предложил старший кастилец, после паузы, во время которой он усиленно прожевывал то, что раньше запихал в рот.
Я не стал отказываться от сидра, который мне с готовностью нацедил Микал. Сел на бухту просмоленного каната, отпил глоток и, обратившись к бывшим пленникам, прояснил свою позицию.
- Меня зовут, как вы все, наверное, уже знаете от моих людей, дон Франциск, принципе* де Виана. У вашего освобождения есть одно обременение: вы должны оборонять эту галеру в случае нападения на нее. Кто бы ни напал. И на этом все ваши долги ко мне закончатся в Сантандере, где все мы сойдем с корабля. А теперь бы я хотел знать ваши имена.
Старший кастилец, дико обросший седым волосом не только на голове но и на груди, встав, произнес, указывая рукой на младшего.
- Это мой сын Сезар. Несмотря на то, что ему было всего четырнадцать лет, он мужественно и без жалоб разделил со мной все тяготы сарацинского плена. Нас захватили на траверзе Туниса два года назад, когда мы ездили проведать моего старшего сына на Мальту. Он там член братства святого Иоанна*. Ему я и хотел отдать Сезара в окончательное обучение ремеслу кабальеро*. Вместо этого полгода мы с Сезаром крутили колесо на мельнице у какого-то дикого бербера, пока нас не продали на эту галеру. О чем мы постоянно благодарим Господа, так как здесь к нам относились вполне терпимо, грех жаловаться. Но пребывание в рабстве научило меня христианскому смирению, ваше высочество, отсутствием которого я страдал до того. По гордыне и спеси моей наказал меня Господь рабством и по смирению моему послал вас освободить нас.
После чего он поклонился мне в пояс. Выпрямившись же, продолжил свою речь.
- Меня зовут дон Хуан Родригез сеньор де Вальдуэрна, конде* де Базан и де Сант-Истебан, барон де Кастро. Мы из Леона*. Не смотрите, что я весь седой, мне всего сорок один год, и я готов выступить в вашу защиту, ваше высочество, при нападении на этот корабль, хоть он и сарацинский. Только дайте мне оружие.
- За оружием дело не станет, - ответил я ему.
- Ваше высочество, - на этот раз он отвесил мне учтивый придворный поклон, что выглядело весьма забавно в его живописных лохмотьях.
- Ваше сиятельство*, - ответил я на его поклон, согласно протоколу.
Четверо амхарцев, зрелых годами – тридцатник по виду разменяли, все, оказались рыцарями ордена Святого Антония Великого*, попавшими в мусульманскую засаду в пригороде Мероэ в Судане. В самом центре их орденских земель, где нападения мусульман в принципе не ожидалось. Так что ехали они в небрежении, даже не надев доспехи, за что и поплатились. Их старший, который весьма терпимо изъяснялся на слегка архаизированной латыни, назвался как Гырма Кассайя. Имена остальных абиссинских рыцарей я тут же забыл, потому что они прозвучали для моего уха полной абракаброй. Буду общаться с ними как в армии – через командира.
- Если дадите нам оружие, ваше высочество, то мы встанем в битве плечом к плечу с вами, - заявил Гырма за всех своих собратьев.
Остальные сдержанно кивнули в подтверждение.
- Благодарю вас, - вернул я им сдержанный поклон.
Копта звали Бхутто, он был купцом, попавшим под раздачу ливийских пиратов, когда вывозил из Греции в Египет груз оливкового масла. Этот вечнозеленый перец был вообще полиглотом, разве что не знал васконского* и русского. Общались мы с ним на окситанском* наречии. По его внешности было трудно определить возраст. Да еще эти космы с проплешинами и бесформенная борода…
- Я всего лишь скромный негоциант, ваше высочество, и плохо владею оружием, но дайте мне его. Я не хочу еще раз попадать в плен, - заявил он.
Остатний колоритный персонаж, самый молодой в компании, здоровенный широкоплечий детина лет двадцати, хоть особо ростом и не вышел, успел не только отмыться до скрипа, но и в отличие от остальных узников побриться, выпросив на время бритву у моих людей. Оставил он на себе только черные вислые усы и длинный оселедец*, намотанный на ухо. Точно дзапар, хоть ставь его на картину Ильи Репина ««Запорожцы пишут письмо турецкому султану»», но для Сечи на днепровских порогах вроде как время еще не пришло. Этот парень, как заправский хохол он ни на каком языке кроме ««руського»»* не балакал, зная на остальных языках всего по нескольку фраз типа ««Гитлер капут»», ««Сколько стоит?»» и ««Угости!»». Правда закралось подозрение, что последнее слово он знает на каждом существующем в мире языке. Позже выяснилось, что половецкий и татарский языки он знал даже лучше ««руськаго»». Впрочем, Микал с ним общий язык нашел. А мне так было даже легче, чем выходцу с самого западного ареала славянских языков.
- А ты, казаче, никак с Днепра будешь? - спросил я его по-русски, удостоверившись, что западных я зыков он не знает. – Будешь защищать корабль от нападения?
- Корабелю* дашь, дык, и разговору нет, княже, – подбоченился он.
- Сабли нет, есть рогатина, - огласил я список.
- Та хоть дрючок, лишь бы острый был, - осклабился он крепкими белыми зубами.
- А в плен-то ты как попал, такой шустрый да умелый?
Тут парень немного смутился, но врать не стал.
- Та мы, добрый человек, на Анатолию* ходили на чаечке* малость тутейших за зипун пощипать, так я тама на бабе попалился, - рассказывал он со смешочками, типа: ну вышло так. - Зашли мы ночью в бухту шепотом, весла тряпками обмотав. Село бусурманское усе дрыхло без задних ног, даже собаки не брехали. Пока хлопцы их добро на лодки таскали, я знойненьку таку бабенку найшов, та и в кусты ее завалил – мыслил: успею… Не успел. С нее меня басурмане и сняли. У нее меж ног оказалось так узенько-узенько, а мой струмент ты сам видал – с мисячного порося буде. Тока разобрался и вдул, тут меня агаряне и повязали, тепленького. А казаки уси сплыли вже. С добычей. А меня связалы и в кутю к баранам покидали, даже не били. Правда и исти не давали. На третий день жиду продалы. Тот меня в Истамбул на шебеке* привез и там перепродал на галеру. Потом и на другую перепродали. Потом уже на эту. Пять рокив, считай, как все гребу и гребу. Конца краю этим волнам не вижу. Вот те крест.
И перекрестился по православному.
Окружающие нашу беседу не понимали. Кроме Микала, который от смеха сложился пополам, упал на палубу, закатился под фальшборт и страдальчески там икал дрыгая ногами. Ржать по человечески он уже не мог.
- Что он с меня смеется, княже? – обиделся казак.
- Да он такой же ходок по бабам, как и ты, - ответил я ему. – А смеется, потому что представил, что это не тебя, а его за задницу с бабы повязали. Я вот что хотел спросить: служить мне будешь? Дом твой далече отсюда будет.
- Не во гнев буде сказано, не буду. Домой пийду, княже, в Полтаву. Дюже соскучился. А что далече отсель, мне то не боязно. Ты мне только корабелю дай и пару монет на хлиб с салом.
- А звать-то тебя как? – восхитился я этим экземпляром.
- Меня-то? – почесал он пятерней бритый затылок, будто припоминая собственное имя. - Мамай. Грицком крестили.
- Мамай, говоришь? – усмехнулся я.
- Та у нас уси в роду Мамаи. Набольшие наши только стали по-литовски Глинскими князьями зваться. Им великий князь местечко Глину в удел дал. А Полтава наш родовой город.
- А тот Мамай, что на Москву сто лет назад ходил, кто тебе?
- Это хан-то ордынский, который Кият Мамай?
Я кивнул в подтверждение.
- Родней нашей будет. Предок у нас общий. У всех Мамаев.
- Хорошо. Об этом попозже поговорим. За кувшинчиком вина.
Дзапар довольно осклабился.
Микалу вообще не надо отдавать приказаний. Все сам чует, что нужно. Вырос из-под палубы и с ним сержант. Потом и стрелки объявились с рогатинами в охапках, которыми они и оделили бывших узников совести.
- А где этот сиреневый амазон*? – спросил мой раб, подтаскивая срахолюдную секиру скотского* барона.
- Он в гальюне мается. Обожрался непривычной еды, вот и пробило его, - засмеялся молодой кастилец.
- Ты это ему притащил этот маленький топорик, - попробовал я пошутить.
- В самый раз под его лапу будет, - уверенно заявил Микал, оглаживая секиру. – Остальным даже поднять это чудовище будет сложно.
Прибежавший на наш хохот из гальюна Кин-Конг местного разлива, с ходу бухнулся передо мной на колени и что-то активно залопотал, стуча лбом в палубу.
Я беспомощно посмотрел на кастильцев.
Дон Хуан что-то спросил у него.
Здоровенный негр ему ответил, не вставая с колен, только выпрямившись. А он действительно был здоровенным не только по саженному росту, руки в объеме у него в бицепсе ого-го-го... Чемпион по армрестлингу. Ну, как у Рождественского: ««руки как ноги, ноги как брусья»». Грудные мышцы лежали мощными плитами, на животе четким рельефом выделялись ««кубики»» под черной кожей с оттенком баклажановой шкурки. Лицо у него было слегка вытянутое и неожиданно скуластое. Лоб высокий. Нос прямой длинный, хотя и с большими ноздрями, но не вывернутыми, а вполне себе нормальными. Подбородка не видно из-за курчавой бородки. Глаза карие, белки с легкой желтизной, которой совсем не было у амхарцев.
- Он говорит, ваше высочество, что отныне и навсегда он ваш раб. И единственное его желание это служить вам.
- Но он волен уехать домой, - сказал я.
Дон Хуан перебросился несколькими фразами с Кин-Конгом и сказал мне по-кастильски.
- Он говорит, что у него больше нет дома. Его дом разрушен врагами, которые захватили их всех в плен, чтобы продать португальцам.
- Кто их захватывал?
- Царь Текрура. Он мусульманин и дружит с португальцами. Сначала продавал им своих людей. А теперь захватывает для продажи соседей. У него большое войско из личных рабов.
- Царь? – переспросил я.
- Ну, так можно перевести этот невоспроизводимый на человеческом языке титул, ваше высочество, - помявшись, ответил граф де Базан.
- Как его завут?
Граф перекинулся с негром несколькими словами и тот ответит что-то совсем непроизносимое с большим количеством дифтонгов ««мгве»», ««нг»» и ««бва»».
- Скажите ему, что отныне я его буду звать Куаси-ба.
Чем я хуже Жофрея де Пейрака? Разве что отсутствием Мишель Мерсье. Но у меня Ленка не хуже будет.
- Кстати а каким именем его крестили?
- Говорит, что Марком.
- Вот и будет он Марк Куаси-ба.
- Скажите ему, что я беру его к себе в дружину, но он должен выучить наш язык.
И протянул руку, в которую Микал вложил скоттскую секиру.
- Носи с честью, милит* Марк.
Принимая топор, эта громада черного мяса посекундно мне кланялась и что-то лопотала.
Я вопросительно взглянул на графа де Базан.
- Он говорит, ваше высочество, что убьет каждого, на которого вы ему покажете.