Прошлое: Человек умевший задавать вопросы

Мистер Гутман, товарищ Гутман, господин Гутман, кводо Гутман – к нему обращались по-разному. Хотя лично Яну Гутману нравилось обращение – господин Гутман.
И он был по-своему уникальным человеком, этот самый господин Гутман.
Конечно же, он был очень образован. - Но мало ли в мире образованных евреев или китайцев?
А еще он был не беден. – Но это тем более не делало его уникальным. В мире куда больше богатых людей, чем обычно принято считать.
Его происхождение и гражданство? – Да, вещь, безусловно, забавная и интересная, но вовсе не такая уж и уникальная.
Уникальность Яна Гутмана была в другом. – Он умел задавать вопросы.
Говорят, что дурак может столько вопросов задать, что ни один умный не ответит. – Но это не относилось к господину Гутману, как к человеку, безусловно, умному.
Еще говорят, что бы задать вопрос – надо знать большую часть ответа. – Это тоже, правда. И это так же не относилось к господину Гутману, который простой фразой, вопросом, мог перевернуть дело с ног на голову, и заставить взглянуть на проблему совсем под другим углом.
Китайская республика, то есть в просторечии Тайвань, это небольшое государство, а государств, которые признают его независимость еще меньше - Панама, Гондурас, Парагвай, Гаити, несколько карликовых островных государств, и, конечно же - Ватикан!
Сын посла Китайской республики в Ватикане и дочери иерусалимского коэна должен был непременно родиться в самой лучшей больнице на земле - в Hau Sheng Hospital, что расположен в центральном районе Тайбея, - именно так хотел отец будущего ребенка.
Но говорят, если хочешь рассмешить Богов – поведай им о своих планах. Как это часто бывает с роженицами – все пошло немного не так, как планировалось в начале. – Перелет госпоже Гутман дался очень тяжело, и воды отошли еще в воздухе, когда самолет только пролетал над Индийским океаном. Результатом такого, несомненно, радостного, но однозначно преждевременного события, стало появление на свет маленького Яна Гутмана на борту израильского самолета компании Эль Аль в аэропорту Тайбея.
Мама - молодая переводчица из ультра ортодоксальной еврейской семьи, отец – начинающий седеть дипломат, чьи предки последние несколько сот лет жили на территории Кантона - сердца Южного Китая, место знакомства родителей – прием у наместника Святого Петра по случаю официального праздника – Дня всех святых, а место рождения - израильский самолет в аэропорту Тайбея.
Много позже, уже в школе, дети (А ведь они бывают очень жестокими!) - язвили, что появление Яна Гутмана на свет было еще более двойственным: якобы госпожа Гутман таки смогла даже дойти до трапа самолета, где силы наконец то ее оставили, и хотя во время родов тело матери находилось на территории Израиля, но головку ребенка осветило солнце уже Китайской республики. – Но, конечно же, это была гнусная ложь, сдобренная детской фантазией. Госпожа Гутман не только очень молодой и красивой, но еще и очень здравомыслящей женщиной, и вероятность преждевременных родов не исключала. А потому и разрешилась от бремени пусть и в спартанских условиях, но никто ей пуповину перочинным ножом, точно, что не перерезал.
Единственного отпрыска мужского пола двух отнюдь не бедных и очень влиятельных семейств любили дедушки и бабушки, и тетушки и даже дядюшки, как в Тайбее, так и в Хайфе
Его родители развелись, когда мальчику было около 10 лет, не ссорясь и не ругаясь, по-доброму, оставаясь друзьями. Просто папа давно уже был переведен на Родину, а мама к тому времени получила повышение в «Техниконе». А кроме того, что бы быть откровенным, свое слово сказала и природа, - если длительную разлуку 60-летний господин Жао переносил довольно легко, то Соне Гутман, в силу возраста (а ей к тому времени было чуть больше 40), темперамента - разлука давалась тяжело, а воспитание и нравственные принципы не позволяли опускаться до регулярного и систематического адюльтера.
Главную же проблему составлял вопрос – с кем будет жить мальчик. Родители решили вопрос компромиссом – вплоть до своего совершеннолетия Ян жил по году у то папы, то у мамы, проводя каникулы у другого родителя.
Мальчик был любим в обеих семьях, - бабушки и многочисленные тетушки его баловали. Что, впрочем, не мешало родителям заочно соревноваться друг с другом в педагогическом запале. – Четыре языка, не считая двух родных – иврита и минь (южно-китайского диалекта китайского), Тель-Авивский университет, оконченный под влиянием отца, и Национальный университет Тайваня, к выбору которого, как места получения образования приложила руку мать. – Ян, как послушный и любящий сын не особо сопротивлялся запалу родителей, тем более что учеба давалась ему легко.
Специалист по международному праву, специалист по вопросам экономики, несколько языков, неплохая стажировка, пройденная благодаря протекции папы – все это дало Яну неплохой старт, с помощью которого он быстро, буквально за несколько лет проскочил пару-тройку ступенек в юридическом департаменте «TSMC» Taiwan Semiconductor Manufacturing Company) — тайваньская компания, занимающаяся изучением и производствомполупроводниковых изделий. И уперся в то, что феминистки называют стеклянным потолком. – Оказалось что, таких как он - перспективных, со знание нескольких языков, блестяще образованных - не так уж и мало, и чем ближе к вершине, тем выше конкуренция. И однажды человек как бы замирает на должности, поскольку, чтобы подняться выше не хватает ума, смекалки, опыта, протекции или нет случая себя проявить. – Как считал сам Ян Гутман – ему не хватало как раз таки случая. И он его искал.
Возможно, он был прав. - Все-таки не зря Марк Твен писал, что, по мнению жителей Рая, лучшим полководцем в мире мог бы быть каменщик Джонс, который не смог продемонстрировать свои полководческие таланты, так как не представилось случая.
И Ян Гутман настойчиво искал себя, а вернее - возможности для рывка, подобного олимпийскому прыжку на лыжах с трамплина, но только вперед и вверх, вместо того, что бы тратить годы жизни для плавного непрерывного подъема. И случай представился там, где его не ждали.
Некоторые пляжи Тайваня мало чем уступают прославленным тайским, но они не так пропиарены, и человек, желающий на время, - нет, не исчезнуть, а, скажем так, сделаться менее заметным, - может обратить внимание и на них.
Этому туристу было далеко за 60, и звали его Игорь Семенович Мигу. Появление русского в доме своего старого ”ватиканского” коллеги Жао было вполне понятным. – Несколько дней назад Парламент Тувы избрала Игоря Семеновича на пост Председателя правительства, а Президент утвердил его. Вернее, это парламент послушно проголосовал за того, в сторону кого кивнула Москва…. Как бы то ни было – ритуал смены Власти был соблюден, и оставалось лишь подождать три-четыре недели, пока не истечет срок полномочий предыдущего Тувинского столоначальника и пройти процедуру инаугурации.
Неплохой для него конец карьеры – некоторых просто отправляют в отставку, а некоторых, как говорят, «отфутболивают на чердак» - губернатора крупного края могут послать послом к неграм в Зимбабве, а его - опытнейшего, но впавшего в немилость посла России в Ватикане, – сослать в Туву. И отказываться тут нельзя, - тут отказ равнозначен выпадению из системы и отправке в отставку, а значит в небытие.
Ну а как человек осторожный, Игорь Семенович понимал, что даже за пару недель может случиться все что угодно, - и сердечный приступ, и неудачное падение в ванной, и поэтому его решение исчезнуть с политической орбиты страны на этот срок были вполне разумным. – Если для него Тува была почетной ссылкой, то для его предшественника – хлебным местом. И не только для него, но и для многих его лизоблюдов и жополизов. Но, если сам Селиванов был достаточно труслив, что бы даже намекать на то, что смерть Игоря Семеновича, случись она сейчас, будет очень и очень своевременна (он ведь имел шансы на своеобразную реинкарнацию и продолжение политической жизни) , то вот для многих из его окружения отлучение от кормушки означало смерть, и часто вовсе не в образном значении этого слова. Мигу знал, что отчаявшийся человек способен на многое, а потому решил на время спрятаться.– Хотя и слово то спрятаться было бы тут неправильным. Он хотел скорее стремительно исчезнуть, а потом так же стремительно появиться ...и снова пропасть, ломая тем самым возможные замыслы противников.
А потому заглянуть в гости на Формозу к старому другу было и вежливо, и полезно для здоровья, и давало возможность передохнуть перед, наверное, уже, последним в его жизни постом.
За последние годы Чэнь Жао, с которым он когда-то познакомился и сдружился во время их дипломатической службы в Ватикане, сильно сдал. Зато Игорь Семенович, наконец, имел возможность познакомиться и с его сыном.
И молодой человек произвел на него самое благоприятное впечатление: среднего роста и красивой внешности (видимо удачно смешалась кровь родителей), немногословный, с легкой улыбкой, он, тем не менее, проявлял неподдельную заинтересованность собеседником и тем, о чем собеседник говорил. А ведь это очень располагает и притупляет бдительность! И если бы не выучка старого дипломата, то…Нет, трепачом он конечно же не был и говорить больше необходимого не было в его привычке. В то же время, заглядывая в гости едва ли не каждый день к старому другу, и пару раз даже заночевав у него, - Мигу незаметно сдружился с его сыном, и их разговор за день до отлета Игоря Семеновича был более откровенным, чем обычно.
Возможно, тут сказалась лишняя рюмка бренди, которую пожилой человек себе позволил, а возможно «синдром купе», когда хочется поговорить по душам с попутчиком. Как бы то ни было, но будущий глава правительства Тувы начал обрисовывать свое будущее, свой край – безнадежно отсталый и еще более безнадежно дотационный, и что ему все 5 лет придется делать невозможное - пытаться привлечь инвесторов.
- Зачем, - спросил его тогда Ян.
- Как это?! - удивился Игорь Семенович, - Лучше страдать от наличия инвестиций, чем от их отсутствия. Я буду лично гарантировать…
- А кто будет отвечать за ваши слова через 5 лет, когда вы уйдете с поста?
- Ян, ты что то хочешь сказать? – На „ты” с китайцем он перешел еще неделю назад, но такая фамильярность уже не коробила ни Яна, ни Игоря Семеновича.
- Я бы не стал инвестировать в Туву сейчас. Там холоднее, чем в Африке, население пьет больше, нет культуры труда и уважения к частной собственности, а ваши гарантии - это, по сути, сигнал, что инвестиции надо отбить за 3-4 года, пока не кончился ваш срок.
- Ян, я ведь не вчера родился. Но есть ли у меня другой выбор, кроме как ублажать толстосумов.
Ян Гутман внимательно посмотрел не своего собеседника и ответил,- мне кажется, что решение вашего региона стоит поискать в другой плоскости.- Затем, сделав паузу, добавил, - Вы достаточно хорошо знаете историю своего края? Мне кажется, решение вопроса лежит в этой плоскости, и я мог бы попробовать его отыскать.
Игорь Семенович уехал следующим утром. Затем у него была инаугурация, торжественные проводы предшественника и стандартная тягомотина, прерываемая редкими вспышками активности, типа забастовки шахтеров „Красной Горки” или феерическим прорывом главного коллектора в столице республики - городе Кызыле.
Это было под Новый Год, когда он снова смог вырваться, и снова, уже скорее по привычке решил отдохнуть на пляжах Тайваня. – Не потому что снова от кого-то прятался, а скорее из-за желания отдохнуть от соотечественников. И, конечно же, для того, что бы навестить друга. А еще, быть может, ему хотелось снова поговорить с его сыном - в меру циничным, и не в меру умным.
Разговор Яна и гостя не мог не коснуться их последней темы, и когда Игорь Семенович полушутя спросил – видит ли Ян Гутман выход его проблем, ответ его очень сильно удивил.
- Выход есть, и он находится тут. – Ответил ему молодой человек, - положив руку на учебник истории.
- Каким образом?
- Сегодня уже поздно, а завтра, если вы желаете, я поделюсь своим видением проблемы.
Ту ночь Игорь Семенович Мигу плохо спал, заинтригованный словами Яна, а когда, наконец, настал вечер и он спокойно, не теряя достоинства, смог снова с ним встретиться и услышать то, что Ян Гутман навал видением, - то от услышанного старый дипломат слегка опешил.
Впрочем, через месяц обдумывания и обсасывания, он таки дал свое принципиальное «Да».
А еще, где-то пару месяцев спустя, уже после первого «пасса», как назвал молодой человек, очередность действий его плана – плана «Тыва», его отец, пожилой господин Жао любовался репродукцией картины «Пекин 2008»: три девушки играли в маджонг – дивную смесь домино и покера. При чем играли на раздевание, и каждая символизировала одну из стран востока.
Коротко стриженая Япония проигралась тут в пух и прах, - она была полностью раздета...Но была сосредоточена на игре, пытаясь отыграться.
Девушка, с татуировкой на спине – символизировала Китай. Китай хоть был раздет до пояса, но сохранял юбку и нижнее белье. Но это была явно ее игра, и на ее поле.
Барышня в длинных одеждах олицетворяла США
Ну а лежащая в соблазнительной позе русая красавица Россия, - она одной ногой гладила Америку, а другой помогала Китаю – тайно передавая девушке с драконом на спине лишнюю костяшку.
Но был на этой картине еще один участник. Это была девочка в красном дудоу. Она наблюдает за всем со стороны и видит все, что творят игроки, и все понимает. Но у нее нет ни статуса, ни возможностей вступить в игру, и нет права голоса, а есть лишь возможность перемигиваться с покровительствующей ей «Америкой» и обязанность чистить фрукты для взрослых тетенек. - Ничего не может она тут поделать, что бы присоединиться к игре.
А ведь так хочется поиграть!- Но тетеньки взрослые, они не пустят за стол маленькую соплячку.
И что же соплячке делать то? Чистить для них фрукты, перемигиваться с одной и строить гримасы другой?- Или попытаться самой влезть в игру?
Тогда, чуть менее месяца назад господин Жао был удивлен полученным приглашением из Министерства Юстиции, но от встречи не уклонился.
С ним беседовала, конечно же, не маленькая девочка в красном дудоу, а человек его возраста, седой и сухощавый. Но своей глубинной сути это не меняло – маленькая девочка хотела играть вместе со взрослыми тетеньками на равных.
Тогда Господин Жао оценил и подбор собеседника – к нему прислали не молокососа, а человека его возраста и ранга. Ну а то, что дом бывшего дипломата во время посещения его гостем из России был на прослушке – этот факт ничуть его не удивил и не оскорбил: лояльность господина Жао интересам республики была абсолютной, а за свого сына он мог ручаться головой. И, что важно, его собеседник об этом знал.
Удивило другое: план его сына, предложенный русскому, казавшийся ему, да и самому Яну, слегка авантюрным и нереальным, был услышан, проанализирован…и признан перспективным. – Девочке с фруктами в красном дудоу отчаянно хотелось за общий стол, и она не упускала получить возможность кинуть два кубика хотя бы одну партию. Единственное что – самого господина Жао попросили о небольшой услуге, вернее сразу о двух: представить его собеседника этому русскому, а после того как господин Фа из National Security Bureau пожмет руку другу господина Жао, отойти в сторону и не вспоминать более ни о их разговоре, ни и о плане, автором которого являлся его сын. К Яну Гутману эта просьбы так же относилась.
План „Тыва”, разработанный в общих чертах и, что называется, на коленке Яном Гутманом и «отшлифованный» усилиями специалистов из NSB был довольно своеобразен: основные события должны были, подобно иглам акупунктуры, вонзаться далеко и часто в совсем нелогичных, на первый взгляд местах.
Конституционный суд Тайваня видел много разных исков, - и абсурдных, и взвешенных, и глупых, и таких, что сами судьи погружались в раздумье на долгое время. – Этот иск был из разряда абсурдных, но деликатных: некий Жуи Лоу подал иск против правительства Республики. Предмет иска был очень даже патриотичным – отказ в 2011г. от территориальных претензий на исконно китайские земли – «Танну-Урянхай» ...или по-современному – «Тыву».- При чем господин Жуи вовсе не требовал его дезавуировать, а требовал дать ему определение.
Определение и было дано – соглашение достойно сожаления и скорби. Точка. О пересмотре или отмене - речи даже не шло.
План «Тыва» не требовал активного и даже личного участия самого главного бенефициара этого плана, даже когда очередная игла–событие происходили в самой Росси. - Практически одновременно с этим судом в Тайване, в Московский суд был подан иск о признании незаконным включения Тувы в состав СССР в 1944г., и главное - о признании ее права на самоопределение или смену государства-суверена. В отличие от Тайваня шансов тут не было никаких, но грамотная юридическая поддержка давала возможность затянуть дело, а значит привлечь к нему внимание.
Это были два главных, но не единственных хода, предпринятых в рамках плана «Тыва».
Была и торжественное открытие после реставрации кладбища солдат Циньской империи похороненных недалеко от Кызыла, - естественно, что освещенное в СМИ, и не только в Российских. А несколько мальчиков-тувинцев возлагающих букеты белых хризантем к месту упокоения последних солдат империи (этот термин господин Гутман придумал сам) – произвели приятное и скорбно-торжественное впечатление.
Было ли кладбище нестоящим или нет – неизвестно. Но реакция Москвы была такой, какой и предполагал Ян Гутман – жесткой и дурной.
Если мраморные кладбищенские плиты привлекли относительно мало внимания, то снос кладбища был куда как более зрелищным. И ведь был что показать?! – На такую картинку не рассчитывал даже Ян: раннее утро, солнышко, которое первыми своими лучами касалось, словно глядя, могильных плит двух десятков воинов „Восьмизнаменной армии”, мелодия и слова „На сопках Маньчжурии” пущенные для фона.... И рык трактора, своим ковшом ровняющего это умиротворяющее великолепие, и некий „дядя Вася” за баранкой этого хтонического урода - алкаш в матроске-алкоголичке, небритый и с бычком в зубах.
Зрелище было настолько мерзким и гнусным, что казалось перегар, и вонь дизеля передаются зрителю через экран монитора. - Видео набрало кучу просмотров, получило резонанс, а чинуша из Первопрестольной отдавший столь нелепое распоряжение срочно лег в больницу с гипертоническим кризом.
Было еще несколько акций, куда менее заметных несведущему, и остро видимых профессионалами. Таких как, например, открытие культурного центра по изученью китайского языка в городе Ак-Довураке. Помещение, преподаватель и коммуналка - были за счет местных, а вот грант преподавателю и учебные материалы - „спонсорские”.: пара сотен учебников и других учебных материалов с маркой „Сделано в Тайване”, учебники истории Китая, написанные в Тайбее, а вовсе не в Пекине, а также портреты Сунь Ятсена и Чан Кайши – это увидали все кто должен был увидать.
Порою события в жизни похожи костяшки домино, только их множество, они разного размера, и у всех свой вектор падения.
И в этот раз сразу несколько мелких доминошных костяшек, сложившись в одном месте, для того, что бы столкнуть ту, что покрупнее, а та, в свою очередь – отправила в падение еще более крупную.
Разрабатывая план «Тыва» Ян вовсе не планировал достучаться напрямую до Москвы. – Москве собственного говоря было все равно – с кем и кто там судиться за границей, и какой портрет висит у тувинских грантоедов. – Но не все равно было Китаю, а вернее Китаю материковому, или КНДР.- Перспектива заиметь под боком выкормышей Чан Кайши, пусть и в далекой перспективе, этим товарищам не улыбалась. – Реакция Китая была жесткой - Китай попросил Москву присмотреться к окраинам повнимательней.
Реакция Москвы, как и предполагал Ян и Мигу была еще более нервной: вдоль границы с Китаем начали строить рокадную шоссейную дорогу, несколько воинских частей поменяли место прописки, ну а мост через Иртыш так и не начал строиться, принеся себя в жертву спокойствия москвичей. – Это была нормальная реакция метрополии на старшую проблемной провинцию. – Принимая план Яна Гутмана - Мигу знал, что это может сработать. Мышление москвичей было довольно просто: провинция должна или приносить деньги или не доставлять беспокойства. Если провинция доставляет беспокойство, то проще всего дать ей денег, отобрав или недодав их тем, кто беспокойства Москве не доставляет.
Операция «Тыва» растянулась на несколько месяцев, и ее результатом стало сразу несколько событий.
Игорь Семенович Мигу таки смог привлечь деньги в край, пусть это и не были вожделенные иностранные инвесторы, а свой родимый бюджет, но сути это не меняло – вложения в край оживили его жизнь и он почти перестал нуждаться в дотациях с центра, ну а сам глава Правительства Тувы был принят Президентом. Приемом старый дипломат оказался вполне доволен – свои люди в Москве потом передали, что по мнению Самого - «такими старыми проверенными кадрами разбрасываться не стоит».
«Девушка с драконом» тоже вроде де бы выиграла: разведка не сплоховала и вовремя засекла поползновения южных соседей. А простым окриком и дипломатическим давлением китайский дипломатам удалось задавить в самом зародыше попытку заразе с Тайване пустить метастазы на севере Поднебесной.
Что же до «девочки в красном дудоу», то она позволяла своей оппонентке так думать. В аллегорическом смысле «девушка с драконом» проиграла уже в тот момент, когда вступила в игру с соплячкой в красном балахоне, ибо сам факт признания ее игроком - был равнозначен поражению. С практической же точки зрения NSB Тайваня при минимуме затрат смогла начать акцию, пусть и обреченную изначально на провал, но гарантированно отвлекшую хотя бы часть внимание северного оппонента от другой, более секретной операции.
Но был еще и автор плана «Тува», и он тоже получил свое. Служба Разведки обратила внимание на хитрого полукровку, а острый ум, креативность и способность правильно задать вопрос были отмечены особо. И ему было сделано предложение отказываться от которого было, конечно же, можно, но делать это разумному человек - не стоило.
Экономика имеет много общего с политикой. В той же политике можно попытаться вырастить злобного боевого хомячка – карманную партию радикалов, которая будет оттягивать на себя голоса твоих конкурентов, и при этом будет если не управляема, то по крайне мере поддаваться влиянию. Но есть одно но: с момента прохода этого «злобного боевого хомячка» в парламента, и тем более набора им на выборах 7-8% голосов – с этого момента все достигнутые договоренности начинают стремительно терять силу, сделанные инвестиции - обесцениваться, а клятвы в верности – забываться.
Один из флагманов экономки республики - компания TSMC была основана, в том числе и при участии государства. За этой общей фразой стояла опека и Бюро разведки. Но TSMC крепла, рос ее оборот, а люди в ее руководстве, которые еще помнили, кто приложил руку к ее становлению, и кому они лично обязаны - постепенно уходили со сцены, другие же, те, что приходили им на смену, хотя и знали, кто их курирует, но были уже не прочь если не избавиться, то по крайне мере ослабить поводок.
Ну а в руководстве NSB сидели отнюдь не дураки, и эти люди понимали все риски и перспективы.
Было два выхода: или смириться с неизбежным, ожидая, что рано или поздно TSMC окончательно сорвется с поводка, или играть на опережение, используя еще имеющиеся рычаги влияния внутри корпорации.
На предложение сделанное ему инспектором Фа Ян Гутман ответил положительно, пусть и не сразу. И вскоре по результатам переаттестации и проведения тестов внутри корпорации в его личном деле, с разрывом в несколько месяцев, появились пара новых строк: - «Лояльность интересам корпорации близка к абсолютной» , а позже еще одна - «чрезвычайно высокий уровень креативности. Рекомендовано включить в состав группы „фокус”. – Такая модель продвижения „Умника” (позывной Гутмана) имела для NSB свои преимущества: с одной стороны в руководстве корпорации все еще были свои люди, которые могли внести в про-файл сотрудника такие характеристики, а с другой - сделать это было легко в силу того, что это была правда. Ум и креативность „Умника” и были причинами, в силу которых инспектор Фа стал его куратором, а лояльность Яна Гутмана интересам корпорации так же была выше подозрений, правда в сугубо „конфуцианской” системе измерений, в которой верность верховной власти стоит все таки выше верности господину.
Оказанное доверие Ян Гутман оправдал буквально через пару недель – в решении так называемого «казуса Рахима Шарипова». В результате Корпорация смогла зайти на рынок одной среднеазиатской страны в более лояльном для нее формате, а Ян Гутман подтвердил на практике, что недавние записи в его про-файле не были пустым словом. Специалист умеющий найти красивый и неожиданный выход в самых сложных ситуациях – такую репутацию успешно нарабатывал себе Ян Гутман.
И уже примерно через год после того как Ян Гутман получил позывной «Умник», его кураторы из разведки гораздо лучше понимали что твориться внутри корпорации, - если не везде, то по крайне мере в тех направлениях, которые были или проблемными, или прорывными. Ведь именно туда чаще всего направляли группу «Фокус».
В рамках группы «фокус» Яна Гутмана часто привлекали на консилиумы, инспекции или мозговые штурмы, рассчитывая на его очередное озарение. – Там он, как правило, молчал и делал пометку в своем блокнотике, лишь изредка поднимая голову и делая замечание или задавая вопрос, часто сдвигающий дело с мертвой точки.
И когда его попросили принять участие в инспекции и определения потенциальной полезности объекта №127 – он ничуть не удивился. Обычное -необычное задание, ничего нового.
И тем более что никто не удивился, что именно Ян Гутман, после проведения этой самой инспекции, с точностью до дня смог определить точную дату Конца Света.

Настоящее

Тут очень сыро и холодно, света почти что нет, а низкие своды давят сверху, - кажется, что они вот-вот рухнут и раздавят тебя.
Допрос почему-то все никак не начинается, - очередной допрос, такой мучительный и страшный, лишающий меня сна до самого утра, - время, когда я снова буду заходиться в крике, терять человеческий облик, и пытаться обмануть всех – и их, и даже самого себя.
Болит спина, ноги, руки и даже глаза, - ну да это понятно - пытка еще никому не шла на пользу.
Слава Богу! – Писать мне можно, а старая пергаментная книга вполне для этого подходит. Они думают, что я читаю «Завет основателей» - пусть так думают и дальше, - по большей части эта братия не сильно грамотна и буквы русского алфавита для нее так же священны как знак тетраграмматон, свастика или звезда Давида.
Зачем я пишу? Не знаю…Возможно мне хоть кому то хочется выговориться – или самому себе, или образам которые все время рядом со мной, а возможно это моя психика судорожно пытается ухватиться за край разума, и остаться вместе с ним еще хоть какое то время..
Говорят, что тяжело только после первого убийства, а на второе человек идет с большей легкостью. Не знаю, может быть и правда, но только не в моем случае. Для меня то и первое было не слишком тяжелым, - видимо я так часто в уме прокручивал его, что мой разум и чувства оказались достаточно подготовленными к виду крови и мягкой податливости плоти под напором кухонного ножа.
В последние годы я часто вижу их лица в полумраке – они смотрят на меня из тьмы – без осуждения и укора. Просто смотрят, а я смотри на них, - на Свету, на ее мужа, девочку лет десяти, грузного мужчину в сером плаще, парня с тюком в руках, и еще…и еще… Я ведь даже начинаю забывать, как зовут некоторых из них, но лица я помню все еще достаточно хорошо.
Они МОИ жертвы, а я ИХ убийца. Странно, но смерть наложила на обе стороны тень взаимной собственности: они – мои, а я - их.
Вполне вероятно, что я схожу с ума, но внешне, хвала Благому и Дарующему, этого пока не видно, - симптомы мною успешно скрываются. К сумасшедшим тут относятся не очень хорошо, - для меня, возможно, сделают послабление, заменив утопление удавкой. Но подобное милосердие не вдохновляет поведать братьям о моем недуге. Нет! – Пусть уж лучше лица мертвых продолжают смотреть на меня из тьмы – не мигая и молча. Они молчат, и потому - не мешают.
В соседней камере снова кричат, - тут очень толстые стены, но истошный мужской крик находит щели и достигает меня, будто бы поражая, опутывая липкой сетью дурного предчувствия, - предчувствия, что через несколько часов и эту камеру будет оглашать не менее кошмарные звуки. И от этого никуда нельзя будет деться.
Мой почерк начинает дрожать, и я делаю паузу. Они не должны меня видеть таким, - я не доставлю братья такого удовольствия.
Как бы то ни было – допрос все не начинается, и у меня есть время.- Время – это теперь главное, что у меня есть.
С чего начать писать? Я начну со слов «все пошло не так…».
Обычно «не так» - это иносказательное выражение, когда человек фиксирует уже свершившийся факт, событие или существующую реальность. – Но только не в моем случае. – Я знаю, когда все пошло не так, как надо. – Это было третьего августа 2014 года – день, когда я сделал первый шаг к тому, что бы стать убийцей…и тем, кем я есть сейчас.

Крики. Снова кричит тот, что в соседней камере. По голосу ясно, что дознание только-только началось, а ищущие истину еще достаточно милосердны.
О! Я знаю их милосердие! Этому даже специально учат…этому милосердию. И у него есть даже несколько ступеней – милосердие вопроса, милосердие ответа, милосердие приговора. Это у свежести было только одна категория, а вот милосердие бывает многогранным. В этом я за последние годы убеждался неоднократно.
Милосерден ли палач, насилующий 14-летнюю девочку, уже два месяца как ждущую исполнения смертного приговора, - насилующий из похоти и знания, что беременных не казнят?
Милосердна ли мать, прекращающая кормить самого младшего, что бы еды хватило остальным детям?
Милосерден ли я? – Да, наверное...И это мне порою выходит боком.
Милосердие вообще страшная штука… Как правило оно всегда за чей то счет.
Судя по голосу бедолаги, он пока что вкушает лишь «милосердие вопроса» - голос еще силен, и даже орет через силу. Такое бывает, когда воображение сильнее боли, а тело еще не повреждено окончательно.
А скоро и в этой камера брат Савус и его помощник Савва, и они под моим руководством будут выказывать милосердие, - с молитвой в душе и болью в сердце. – Ханжество? Не уверен. По крайне мере относительно Савуса.
Я – старый циник, а у Саввы сержантский склад ума помноженный на отсутствие воображения. А вот Савус?! – Старый хорек Савус, как зовут его враги, да и мы за глаза. Уж я то знаю, куда он исчезает каждый раз, когда братья выступают в большой поход. И он действительно в его устах - вопрошает заблудших с верой в душе и болью в сердце, а молитва в его устах звучит искренне и без лицемерия.
Снова в углу появляются фигуры из моего прошлого. Сколько это было тому назад? – Двадцать лет или все двести? – Все теперь очень относительно.
Я киваю им как старым знакомым. Призраки они или мое воображение, но вежливость еще никому не мешала.
Амбал снизу умолк и уже не орет. Но теперь слышны другие голоса - тут очень хорошая акустика. В это раз не снизу, а откуда - то сверху и сбоку. Отчетливо слышу, как кто-то из неофитов приносит присягу Ордену:
- Брат ордена — умер для мира. У него нет ничего своего. Он живет для ордена и церкви.
- Праведно все, что служит Ордену, греховно все, что ему мешает.
- Брат Ордена каждый день должен быть готов к смерти и пыткам.
Впереди еще минут 5-6 принесения обетов. По моим прикидкам сейчас она начнет говорить о том, что есть никому не дано знать «вес» брата, кроме Главы Ордена и Всеблагого, а потому надо смириться, что «легким» зерном могут пожертвовать, бросив его землю, дабы глянуть на ее всхожесть. Одним словом – смирись и радуйся, что хоть так пригодился Ордену.
Н-да, основатели Ордена были людьми умными, и не стали изобретать велосипед, а лишь творчески переработали «Кахетиз революционера», - умные люди, ничего не скажешь. Еще что-то взяли от иезуитов, а что то от самураев, - и все адаптировали под окружающую среду.

Створы дверей в соседней камере раскрываются, слышен их лязг. – А вот и ко мне гости пожаловали. Наконец то! Девушка, совсем юная. А ее «дело» у меня на столе. – Судя по первым строкам ее дела – отец или братья научили ее читать, пользоваться четырьмя правилами арифметики и основам астрономии. – Делаю пометку: надо проинформировать сборщикам налогов – если у крестьянин того поселения есть время учить детей астрономии, а у них учиться, то тут явно или налоги слишком низкие, или у местных амбиции высоки – и то, и другое есть вещь недопустимая, а потому вредная и подлежащая искоренению. – Но это лишь характеризует Ангелику (так ее зовут), но это вовсе не есть ее вина.
Вина ее в другом – несколько лет назад она с братьями нашла один из старых схронов. И ей тут дважды не повезло. Если бы там были консервы, сложное оборудование или что еще портящееся от времени, то, скорее всего они бы просто не смогли воспользоваться содержимым.
А если бы хотя бы у одного из ее братьев оказалось хоть чуть больше ума, они бы поняли, что две разобранные винтовки и несколько сот патронов тщательно упакованных в деревянный ящик и залитый сверху смолой - это не только большое богатство, но и очень большая проблема.
А возможно поняли, но у семей, которые учат девочек астрономии – явно завышенные амбиции.
Если бы они сразу сообщили о находке Ордену, то все бы обошлось, возможно даже что семья получила бы благословение Магистра ордена, а одному из братьев было бы разрешено в него вступить…со временем.
Но амбициозные идиоты решили иначе. Странным кажется то, что их сдали лишь через полгода с момента вскрытия схорона. Скорее всего они хорошо маскировались, и выгадали время. А потом их таки сдали.
Полгода - это много или мало?
Для того, что бы разобраться в оружии древних и убить четырех моих братьев – этого оказалось достаточно.
Возможно мы с ней сможем договориться, и за расположение высказанное ею к немолодому искателю правды - я подарю ей легкую смерть, случайно утопив в бочке с водой в ходе пытки, и не буду пытать с ущербом для плоти, а может даже вообще признаю раскаявшейся и рекомендую ограничиться испытательным сроком? – Гоню от себя эту мысль. Но это впереди, а пока что допрос. – Привычным движением протягиваю вперед руки, и после краткой Молитвы «Отче наш, спасибо за руки тобою мне даденные , и за труд их облагораживающий», начинаю скучным тоном задавать ритуальные вопросы:
- Веруешь ли ты в Господа нашего и блага им ниспосылаемые?
-Веришь ли ты в силу труда, и могущество, даренное тебе Господом нашим?
- Можешь ли ты сотворить сама то, что лежит на моем столе?
- Знаешь ли ты того, кто может сотворить нечто подобное?
А на столе, в разобранном виде лежит оружие древних – трехлинейка «Мосинка» и россыпь патронов.
Обычный ответ – Да, Да, Нет, Нет, - К нему я уже привык.
Идиотка. Если бы она изначально косила под атеистку или еретичку, то я сразу бы рекомендовал трибуналу высылку на поселение в пустыню, - то же смерть, но на свободе и с шансом выжить.
В углу скрипит перо, а мой секретарь без особого усердия записывает ответы той, что сейчас обнажена и привязана к стулу.
Тяжело вздыхаю – впереди долгая и тяжелая ночь.

Утро 4-го
Наверное, уже скоро утро. Нет, дневной свет сюда не пробивается, но свечи, - свечи говорят о том, сколько прошло времени.
О стеарине и парафине знают теперь лишь немногие, пчелиной же воск очень дорог, а потому простым труженикам Ордена полагаются свечи из говяжьего жира. Я хоть и необычный, как в прямом, так и в переносном смысле, но быть белой вороной без нужды на то - не следует.
Савус и Савва давно ушли - у них еще работа, менее интеллектуальная, но более тяжелая. Ангелочка впала в забытье – она крепкая девочка, ну а у меня бессонница. Не могу ни спать, и есть.
Пытка водой и пытка щекоткой - это все, что она сегодня ночью перенесла, что впрочем, уже немало. Но она не только молода и красива, но и вынослива, а брат Савус далеко не такой зверь, каким пытается казаться.
Снова смотрю в темноту - Инночка, ее муж и Лешик, - они снова тут, и смотрят на меня. – Что ж, снова про себя повторяю: Я не хотел Вас убивать, но к этому меня вынудили вы или обстоятельства, и вы это знаете.
За последний час я несколько раз подходил к девочке и гладил ее по голове своей сухой и потрескавшейся рукой, мысленно продолжая свои движения вдоль ее спины и попы. К сожалению только мысленно, - из образа мне выходить нельзя.
А девочка чертовски хороша, и мне ее искренне жаль. Но кроме ее вкусной попки и дивных бедер, есть еще и четыре свежих холма у стены. А судя по состоянию раненных, будет пять или шесть, и я ничего не могу сделать для спасения этой девочки, да особо и не хочу.
Но ее тело! Нежно белая кожа, правильные формы талии, бедер, медно-рыжие волосы при отсутствии даже намека веснушки. Она прекрасна!
Ангела давно уже пришла в себя и неумело проторяется, - у меня достаточно опыта, что бы распознать ее маленькое притворство.
Но пусть пока полежит. Тут по крайне мере тепло и не так воняет, как в темнице для пленных.
И пусть заодно уж заплатит за свой маленький обман, - от нее не убудет, если я своей немолодой и морщинистой рукой поглажу ей волосы и полюбуюсь на спинку и то, что пониже спины.
Пару минут назад в коридоре прозвенел колокольчик и Ангела вздрагивает. Я ее понимаю...Тут, в глубине цитадели есть только три вида домашних животных –кошки и две наши козочки Зита и Гита, - мои питомицы. Это я и так назвал. И если кошек любят все, то вот от бубенчиков на шеях козочек – порою вздрагивают в предчувствии пытки.
Зита – это инструмент Савуса, и Ангела в этом вчера убедилась. Лет двести назад это называлось бы глубоким пиллингом, а сей час - это пытка.
Когда вчера девочку раздели и перевернули на спину, она еще ничего не понимала и пыталась руками прикрыть свою уже немаленькую грудь, а потом ей стало уже не до приличий.
Зита - очень добрая козочка, и она никогда не укусит. А еще она очень голодная, и солененька болтушка, которую, с перерывами, Савус несколько часов смазывал пятки Ангелы – Зита слизывала с громадным удовольствием.
Савва держал ей руки – лучше держать, чем связывать, иначе девочка могла бы их повредить, а я методично задавал вопросы – двенадцать простых вопросов, иногда прикрикивая на Савву, а иногда прося Савуса повременить.
Пытка щекоткой – страшная вещь, и хотя при этом жертва едва не умирает от языка нашей Зиточки, следов насилия – не остается и тело не повреждается.
Не каждый мог вынести пытку щекоткой. Ангела смогла.
Савус, добрая душа, узнав, что я не спал у же вторую ночь, настоял на том, что бы на пару часов брата старшего дознавателя кто ни будь заменил. И у меня было несколько часов сна.
Когда я вернулся, что бы сменить Янека Савус и Савва как раз перешли к воде. - Ангела лежала связанная и с тряпкой на лице, а Савва методично лил на нее воду.
От такой пытки человек испытывает симптомы удушья и ему кажется, что он тонет. Это убеждает пытаемого, что он умирает.
Судя по всему силы Ангелы были на сходе, но ни Савус ни пришедший меня заменить Янек, этого не замечали. Более того, Янек кажется, забыл, что, учитывая тяжесть обвинений и стойкость этой девочки, мы вовсе не планировали узнать то, что нужно в первую же ночь. – Он начал форсировать события, давя на нее и требуя от Савуса увеличить время «погружения»
Я уважаю Янека – это очень прямой, честный и храбрый человек, но и его порою заносит. Потому я не стал его одергивать, а просто отпустил, сменив на посту.
А несколько часов назад Ангела наконец потеряла сознание. Впереди у нас еще несколько дней, а силы Савуса, да и Саввы – небезграничны. Поэтому я решил дать отдых всем троим – двум моим братьям и нашей новой знакомой.
Она храбро держится, - не каждый мужчина выдержит такое. А она смогла, и не ответила ни на один из двенадцати вопросов, которые я ей задавал. И это хорошо. Если она так же стойко выдержит и завтрашнее дознание, то для ее будет большим потрясением, что ответы на почти все вопросы мы и так знаем.
И то, что нашли ее братья. И когда. И как приводили в порядок оружие древних, и кто давал советы.
Почти, но не все...Мы не знаем лишь одно – почему так быстро его нашли.
Артефакты прошлого находят довольно часто.
Работоспособные артефакты не так уж и редко.
Но вот что бы крестьянская семейка точно знала где надо копать, с третьего или четвертого копа нашла, поняла что нашла и знала как это действует…Такое совпадение пахнет очень дурно, и надо срочно найти разбитое яйцо, пока все не засмердел о окончательно.
Я очень хотел гладить красивую белую спину Ангелы, талию и то, во что эта талия переходит, мысленно прощаясь с ними. Так, наверное, можно любоваться прекрасной рощей, обреченную на вырубку, или цветущей вишней накануне урагана... Завтра ее ждет пытка – водой или щекоткой, - я пока не решил. А потом, если наша хитрость не удастья – придется портить эту божественную красоту. Не хочется...Но есть четыре холмика за валом цитадели, и есть брат Никон, который может не дождить до вечера, и есть братья Ангелы, которым удалось бежать с одной из винтовок…
Резко оборачиваюсь, всматриваясь в темноту зала. И снова вижу призраки свого прошлого.
Я их не боюсь, и они это знают. Но не уходят и продолжают смотреть. – Без выражения и осуждения. Они мои жертвы, а я их убийца. Мы принадлежим друг другу.
Сейчас, понимая что такое жизнь и смерть, как дорог глоток воды, и каково это – убивать друга, тогдашнее моя жизнь мне кажется мышиной возней...Но это сейчас! - А тогда?! Тогда в далеком 2014-м году молодой сотрудник банка думал, что он умнее всех остальных, и придумал несложную схему, как можно заставить страховую кампанию, в которой банк страховал риски невозврата кредитов, заплатить немного больше, чем следовало.
Но тот молодой человек был если не глуп, то точно что самоуверен. И он почему то не допускал, что его руководитель, оторвавшись от текучки, однажды, субботним днем выйдет на работу, для того что бы поднять все закрытые дела должников, по которым страховая уплатила банку (а следовательно и долга то нет), и выяснить, что примерно каждое 10-е дело является липовым, и с высокой остепеню вероятности – этих клиентов не существует в природе. А вернее есть один Клиент, и это ее непосредственный подчиненный.
Наверное, если бы Инна Самуиловна Семчука, которую мы звали по-простому - Инночка, лучше понимала что именно она хочет от меня, все могло бы обойтись. Но похоже, что она сама не знала что делать – то ли сдать меня СБ, то ли заставить поделиться, то ли держать всю мою оставшуюся жизнь на крючке…Это была ее, не моя, а именно что ее ошибка! Это она была виновата в том, что я поступил так, а не иначе!! Я почти убедил себя в этом, но похоже что не ее, - последние несколько лет она является все чаще и чаще. А ранней весной и поздней осенью почти каждый день, да и ночь тоже.
Ее мужа я почти не вижу, а вот Лешек стоит рядом с ней, и держит ее за руку.
Если бы я не знал, что это моя галлюцинация, я бы точно решил, что Славе наставляют рога и в загробной жизни.
Ангела продолжает упорно притворятся потерявшей сознание, и я пользуюсь этим, по отчески гладя ее голову, и только голову. - Я сейчас в образе, сейчас я тот, кого называют добрым следователем. Только вот процедура немного изменена – рядом с Фавусом и Саввой – я злой, а наедине с ней – добрый.
Мы могли бы форсировать события и выдавить из нее нужные сведения в первый же час. Но это не тот случай. – Любой дознаватель ордена знает, что прямая грубая пытка максимально эффективна именно в том случае, если есть возможность тут же проверить правдивость показаний. – Например, куда перепрятаны найденные артефакты или где зарыто тело убитого брата Ордена.
Когда кто-то говорит, что перенес Дознание, ничего не сказав, - не верьте ему.. Он или врет, или его спрашивали не о том, что он скрывал. Любой начинает говорить на третьи сутки…или умирает, но это было на моей памяти лишь один раз, и не по вине брата. Просто тогда у негодяя не выдержало сердце, и он смог таким образом избежать удавки.
Но вся беда в том, что слова Ангелы мы сможем проверить лишь один раз, и от ее искренности будет зависеть жизнь нашего брата, а возможно и не одного.
В следующий раз я вижу Ангелу дня через два. Все как и при первом нашем знакомстве: сначала язычок Зита, а потом водные процедуры...И я, зачитывающий ей вопросы.
Ангела уже не молчит, - она начинает ругаться, умолять, просить. И это хорошо, значит, скоро она начнет врать, и главное тут уловить границу, сработав на упреждение.
Даю Савусу знак к прекращению дознания и двое моих помощников уходят.
А мой ангелочек снова на столе, привязанный и обнаженный, но уже в сознании.
Укрываю его шерстяным одеялом, подкладываю под голову свой плащ, сложенный в несколько раз, - и все по-отечески, с заботой и кряхтением, затем ухожу в свой угол…. и начинаю писать.
Чувствую на себе ее взгляд. Удивленный? – Нет, скорее заинтересованный.
Пора! Начинаю говорить, делая между фразами паузу примерно в минуту.
- Допрос должен идти еще два часа. У тебя есть время поспать.
Она молчит.
- Завтра я передаю тебя в руки отца Янека, ты его знаешь.
Она молчит.
- Ты будешь считаться уже не заблудшей, а нераскаявшейся. Дознания без ущерба для плоти уже не будет. Особо упорствующих ждет огонь и железо.
Она молчит.
- Пытки щекоткой и водой пытками как таковыми не считаются, ибо они, при правильной дозировке, не вредны для плоти. Следовательно, все, что ты скажешь в первые два дня считаются добровольным признанием, почти что явкой с повинной ...А то, что из тебя Янек вырвет завтра – уже нет.
Мы оба замолкаем, - я пишу, а девочка начинает о чем то думать. Пытаюсь на пергаменте нарисовать ее – и нервы что бы унять, и со стороны имею вид углубленного в себя святошу. С бюстом у меня вроде как вроде все в порядке, а вот попка не получается, хоть ты тресни.
Проходит еще несколько минут, прежде чем я подняв голову и глядя ей в глаза не перехожу к главному:
- Своим молчанием ты не можешь помочь ни Юлиушу, ни Марку. И не можешь по двум причинам.
Во-первых они сбежали и сей час не в нашей власти, а когда мы их поймаем - у нас достаточно основания засунуть их в плетенку и без твоих показаний. А во-вторых – ты ничего не можешь сказать нам нового. Нам нужно не твои слова, а твое раскаяние. – Нам и так все известно.
В ее глазах сквозит недоверие. Пора! Начинаю ее ломать...
- Вы нашли две винтовки и около сотни патронов.- Так?
И познавали их устройство около месяца. – Правильно?
Юлиуш хотел сообщить в Орден, но Марк его тогда отговорил. А первый раз вы попробовали стрелять во время грозы 5-го нисана.
А прятали орудие вы у безносой Ляды? – Все это нам давно известно…Уже очень давно. Я же тебе, дуре, два дня уж намекаю, что хочу спасти твою душу. Мне не нужны ответы на вопросы, - я их и так уже все знаю. Я хочу Тебя спасти! Но как я могу это сделать, если ты изо всех сил стремишься попасть от брата Домициана к брату Янеку. Я - это лающаяся вода и смех, он – огонь и кровь. Тебе нравится горящий огонь и льющаяся кровь?

Она молчит, но ее глаза… Она почти готова. Остается лишь немного подтолкнуть.
- Рано или поздно Юлиуша и Марка поймают. Родителей у Вас нет, других близких родственников тоже.
Чистая душой дева, чистая перед Орденом и Всеблагим может с надеждой молить о снисхождении и для одного из своих братьев, и быстрой смерти для второго, - для того, кто стрелял по монахам. – Делаю паузу, глядя в ее расширявшиеся глаза. –Видишь, я тебе не обманываю. Стрелявшего казнят в любом случае, но молить пощаде для второго – в твоей власти. Но для упорствующей в своем грехе – это невозможно.
Чего ты хочешь?- Спасти от смерти одного из братьев и избавить от мук второго, или оказаться вместе с ними в плетенной корзине?
Говорю еще минуту. Потом она начинает рыдать.
Спрашиваю, - готова ли она помочь братьям. – Кивает.
Зову трех братьев – протоколиста и двух свидетельствующих истину…
Ангелочек начинает очень быстро и бодро говорить, практически поет. И отвечает честно на почти все вопросы.
Эта игра в одни ворота – мы знаем, где Ангела немного лукавит, - враньем это назвать нельзя. Ведь нельзя же назвать лжецом того, кто в беге наперегонки из двух участников победителя назвал предпоследним, а проигравшего – вторым.
А значит нельзя исключить, что и на вопрос идущий у меня под номером 17 она могла или соврать, или сказать не всю правду, не ту правду, или вообще, не сказать того, о чем ее не спрашивали. А это чертовски важно. Важно настолько, что мне выделил сразу пятерых помощников, не считая Савуса и Саввы. За последние лет десять такое было лишь пару раз.
Все. Конец. Восковая доска исписана, а далее стандартная процедура.
Поскольку Ангела грамотная, то свободной правой рукой она ставит внизу свое имя, а потом прикладывается к воску языком. – Стандартный ритуал, означающий что писали с ее слов, и если она соврала, то пусть у нее отсохнет язык. Затем ее провожают, - нет, уже не в камеру, а в келью.
Мы встречаемся с ней на следующий день. Интересуюсь – готова ли она став раскаявшейся, пройти сложное таинство очищения души и стать вновь чистой. – Соглашается. Предупреждаю, что процедура очищения очень сложная, она длиться трое суток, и три брата принимают на себе, пропускают и отпускают все ее мысли, все помыслы, и все, что она держала в себе.
Вновь соглашается.
Исповедь длилась около часа, и за это время Ангела успевает наговорить достаточно что бы братья могли составить книгу вопросов.
Потом трехдневный пост – минимум еды, а за день перед очищением – только вода.
А потом...А потом в чистую, беленную побелкой светлую комнату, заводят девочку, и привязывают к столбу.
Она ничего не может видеть, кроме белой стены впереди себя, а брат Савус начинает быстро и размеренно задавать ей вопросы:
- Как тебя зовут
- Как звали твою мать
- Сколько тебе лет
- Сколько у тебя рук
- Как тебя зовут
- Ты уже успела познать мужчину
- Как звали твою мать
- Как зовут твоего старшего брата
Голоса братьев Савуса, Лешека, Марика и еще трех, которые сменяются за это время - размерены и спокойны, они расслабляют и вводят в транс. А их инструмент – это кнут и пряник.
Кнут самый настояний, и он больно стегает девочку первые 2-3 часа, пока она не принимает окончательно правила игры - отвечать не затягивая. И пряник действительно есть. Вино слишком дорогой товар, но вот монастырское пиво на основе багульника, вереска, тысячелистник и паслена вполне себе вставляет ....и снимает барьеры вполне себе неплохо, особенно на голодный желудок.

Она еще долго будет смотреть в стену, а четыре брата в течении 3 суток будут задавать ей вопросы. – Отвечать она будет быстро, не раздумывая. За длинный и кроткий ответ ее будут бить, а когда утомиться – немного пива. Это даже не допрос, а долгая и утомительная процедура. Это тысячи вопросов на которые надо будет отвечать Ангеле, и которые будут записываться, вытираться и снова записываться.
„Утопить” 20 наших вопрос в тысячах других - не составляет особого труда.
И если ответ на вопрос под номером 17 таки окажется правдой, то боюсь что о спокойном сне брату Домицию, старшему дознавателю Ордена придется забыть о сне. И надолго.

Объект № 27 – 4 часть - За 60лет до конца света

Маленький человек лет 40, в очечках и с вечно выпадающей из нагрудного кармана ручкой о чем-то говорит с трибуны.
Много позже, уже через десятки лет после его смерти, он получит прозвище „Маэстро”. Но это будет потом, а сейчас будущий Маэстро, пока что просто научный сотрудник Московского физико-технического института Виктор Яковлевич Штепке защищает свою кандидатскую. Он знает, что как минимум 4 белых шара - (белый шар – это голос „За”) у него есть, но за остальные 5 - нужно еще побороться.
И он борется, этот маленький нескладный человечек.
Тут, в Москве, этого бульбаша приняли если не с восторгом, то точно, что с теплотой, - несмотря на свою кажущуюся нескладность, маленький человечек умел не только налаживать новые связи, но и не терять старые, - и школьные, и институтские, и фронтовые. Но новичку все равно нужно доказывать свое место под солнцем Столицы, и он это делает.
На дворе сейчас начало 60-х, а страна, для которой живет и работает маленький человечек – все еще на подъеме, и признаков упадка вроде бы не наблюдается, даже в отдаленной перспективе, а люди все еще в массе своей по-хорошему религиозны.
Да-да, люди в СССР в массе своей все еще верят, - только одни все еще верят в обретении Царства Божьего после смерти, а другие – в построение его при их жизни. Ну, или хотя бы при жизни их детей.
Правда, в той стране критической массы адептов старой религии уже давно нет, да и оставшиеся скорее практикуют христианство, чем верят. В массе своей они крестят детей, потому что так принято, пост для них это скорее уже диета, при котором черная икра или это неплохая замена докторской колбасе, а стиль одежды при входе в храм несравненно важнее того, с чем человек туда пришел. И хотя из верующих они давно превратились в членов церкви, для которых вера в Бога заменилась верой в церковь, а Нагорная проповедь давно уступила место ритуалам и внешней атрибутике, среди них все еще встречались исключения.
Впрочем, и адепты теории о постройке Царства Божьего на земле успели пройти примерно такую же трансформацию за пару десятков лет, и все более превращались из коммунистов в членов партии. Впрочем, исключения были и тут.
Таким исключением был и Штепке – он все еще верил в свою страну, при чем не на потребительском уровне, а истово и все сердцем – на уровне идеалов. СССР ему все еще казался тем Прометеем, который вот-вот и понесет согревающий божественный огонь истины всем голодным и обездоленным народам мира.
Но Штепке был не только человеком верующим, но и человеком думающим, что редко, не так часто, как того хотелось бы, но все-таки бывает. А потому скромный аспирант вышел на защиту своей кандидатской с темой с „Темпоральный эффект: механизм, особенности, потенциал использования» не где ни будь, а в ведущем московском вузе. Какие связи и знакомства он подключал что бы перевестись из Минска в Москву – было неизвестно, но Столица приняла сябра вполне приязненно.
Сама же тема его кандидатской была глубоко фундаментальной, даже чересчур глубоко, а, говоря по-простому – была всерьез и надолго оторвана от жизни, но все же имела большой потенциал. Этому нескладному человечку снова повезло - глава приемной комиссии оказался человеком куда как более умным, чем о нем обычно думали (а дураком его точно что не считали), и потенциал темы оценил. Правда, отметив в заключении, что математические расчеты и выкладки могли бы быть полнее, обладай наука в настоящий момент на несколько порядков большими мощностями вычислительной техники, а ряд допущений будущего кандидата наук, возможно проверить на практике только путем проведения опытов на ускорителе заряженных частиц, с длинной основного кольца не менее 20 000 метров.
Если задаться вопросом – было ли что-то общее у этого худого белоруса с гениальным 20-леним парижским сопляком Эваристом Галуа и австрийским монахом-августинцем Менделем? То можно дать ответ – было! И это общее имело как монета два стороны – аверс и реверс, свой чет и нечет, свое счастье и свою беду.
Если у каждого человека есть свой запас везения, то, наверное, все что у него оставалось, Штепке потратил на защите своей кандидатской.
Возвращаясь ненадолго на свою малую историческую Родину из многомесячного московского сидения маленький человечек имел большие планы, перспективы, он хотел работать дальше, развивать свои идеи и теории, но ему все же не следовало садится в тот самолет.
О гениальном открытии 20-летнего французского математика Эвариста Галуа узнали только через двадцать лет после его гибели на дуэли.
Настоятель бенедектинского монастыря Грегор Иоанн Мендель австрийский биолог открывший законы наследственности был оценен потомками аж через полвека.
Судьба Штепке оказалась в чем-то схожа. Крушение самолета поставило крест на его научной карьере, да и на жизни впрочем, тоже.
Своей школы он создать не успел, и громких публикаций не сделал. Ну а последователи? – Последователи были. Но им тоже хотелось кушать, у них были семьи, которые не могли ждать, пока наука и техника разовьется до такой степени, что сможет подтвердить гениальные, но сугубо теоретические выкладки этого белоруса.
Все что оставил после себе Штепке – были жена с ребенком, небольшой домик на Слепнянке (пригород Минска), да сундучок с черновичками и записями, вынесенный на чердак того же дома.
К его кенотафу (кенотаф - могила без тела) на Чижовском кладбище несколько лет приносили цветы, - как обычно: сначала обильно, потом реже, а потом – только раз в году. О маленьком человечке забыли на долгие годы и десятилетия.

А Прометей, в которого так верил Штепке прожил еще около 30 лет. Правда, за это время он умудрился растерять тот божественный огонь, который он украл у Богов Олимпа, обрюзгнуть и пристраститься к зеленому нектару олимпийцев. Прометей - брюзга, Прометей, решивший что „давайте будем просто жить”, Прометей без божественного огня - такой Прометей Богам не страшен.
Титан забыл, что лишь божественный огонь делал его опасным Богам.
А еще он захотел вернуться на Олимп, - подальше от людей и поближе к Богам и к их зеленому нектару.
Прометей забыл, что он все же не бог, а титан, а еще то, что боги ничего не прощают и ничего не забывают.
Все таки мифы не врут, - ибо они по своей сути архетипичны: титан, потерявший божественный огонь был закован в цепи. Ну а за орлом который начал каждый день поклевывать печень титана – дело не стало.
Этот орел принимал разные личины, и действовал по разному. Он мог по тупому давить напрямую, требуя себе дневную порцию живой плоти в виде уступок, раскрытия секретов, сдачи позиций, или объмена невосполнимых ресурсов страны не зеленый нектар долларов, а мог действовать и иначе.
Мало кто знает что, что настоящее имя американского инвестора и финансиста Джордж Сороса – Тивадар Шварц.
Имя Тивадар в переводе с венгерского означает „подарок Бога”, а фамилия Шварц – „черный”.
Дар Темного Бога – так тоже можно было истолковать его первое имя.
И если страна, в которую верил и которой служил покойный Штепке – была Прометеем, то на роль орла-стервятника Джордж Сорос подходил идеально, - на очень хищного и умного орла.
Крики и стоны жертвы не должны были мешать трапезе, а потому рот ей нужно было чем-то занять.
Чем? – Божественный нектар и амброзия, гранты и фонды, гуманитарная помощь или что-либо еще. Одной своей когтистой лапой этот стервятник закрывал рот поверженному титану – подачки в виде грантов и премий вполне себе подходили для такого, а второй - разрывал печень и выклевывал оттуда самые вкусные и лакомые куски.
Купить в то время, чью то кандидатскую, или докторскую диссертацию, техдокументацию к изобретению или ноу-хау, которая лежала в архиве за 100-200 долларов было даже немного расточительно. Часто эмиссары Сороса давали чуть больше, но уже не за штучной товар, а за объемы – коробки, баулы и саквояжи, - не за штуку, и даже не за вес, а за объем.
А дальше по не слишком сложной цепочке полученный материал переправлялся в один из небольших городков США. – В Ленгли…И там, в Научно-технический директорате одного из ведомств ЦРУ полученные баулы разбирались, сортировался и анализировался. – Никоторые папки или кейсы сразу же уходили ..нет, не наверх, а скорее вперед и в дело с пометкой „Hot”, что говорило о том, что деньги налогоплательщиков Североамериканских соединенных штатов потрачены не зря.
Чуть реже на папки ставилась пометка „Gelt”, то есть золото.
Но «Hot» и «Gelt», ставились не так уж и часто. Куда как с большей остепеню вероятности на папку могло быть поставлено клеймо „DC” - аббревиатура от
слов дохлая корова.
Впрочем, даже один «Hot» или «Gelt» окупал затраты на приобретение пары сотен „дохлых коров”.
Почему же та страна, которую сейчас грабили и добивали, позволяла пылиться в архивах сотням и тысячам успешных работ, дипломов, патентов, диссертаций и патентов?! Косность и неповоротливость режима? – Слишком общий ответ. На самом деле могло быть по-разному.
Гениальные изобретения, открытия, ноу-хау или патенты – они пылились на полках вовсе не потому, что ученые были косными ретроградами, а потому, что то не было средств профинансировать тут и сейчас потенциально перспективную разработку или исследование.
Или это мог быть и саботаж на местах, когда новое изобретение требовало полной реконструкции завода и обновления оборудования. А с точки зрения директора завода, который производил свои шарикоподшипники или еще какие то бурбуляторы на стареньком, давно себя амортизировавшем (то есть окупившем свою стоимость), но еще работоспособном оборудовании, - для такого деятеля смена оборудования была как нож острый. Ведь совсем не факт, что все пойдет хорошо, и линия сразу заработает. Но вот себестоимость продукции подскочит сразу же, а значит и прибыль упадет. А оно ему надо?
А еще это могла быть и забота о трудящихся. Ведь тот же отказ от ночных смен потребовал уже не одного станка, на котором будут работать посменно рабочие Иванов в дневную, и Петров в ночую, а двух станков, на которых днем будут сверлить и резать металл два этих пролетария. А значит, станок Петрова будет изнашиваться в два раза медленнее, и свои 20 тысяч часов он отработает не за 5 лет, а за все 10. А значит, что и обновление станочного парка будет идти в два раза медленнее.
Было еще множество других причин, по которым папки с индексами «Hot», «Gelt» не обратились лет 30 назад в металл станков, химию медицины или просто не стали очередной ступенькой для новых научных прорывов или открытий.
Да, сейчас они были изрядно побиты молью и устарели, но сами идеи, подходы, новаторские предложения могли быть бесценны.
Порою случали и курьезы, корда русскоязычные аналитики встречали свои работы, написанные ими лет 10 или 20 назад.
Очень часто на папку вместо «Hot», «Gelt» или «DK» ставиться клеймо „2h” – сокращенное от „half to half”, что на сленге исследователей значило - ни то, ни се.
Потом „2h” рассматривали повторно, и как правило, после более внимательного анализа, папка „2h” становилась дохлой коровой, хотя бывали и исключения.
Но иногда специалисты анализировавшие папки «2h» затруднялись с оценкой, - такой неоднозначной была работа, труд или патент.
И тогда на папку ставился знак вопроса «?», и их откладывали на-потом.
За несколько месяцев работы проекта «Жатва» таких папок со знаком «?» накопилось немало и с этим нужно было что то делать.
Можно было конечно всем присвоить статус «дохлой коровы», но это грозило неприятностями, если подобная халатность вскроется. И потому Иоганн Мюллер, как истинный бюрократ, решил переложить ответственность со своих плеч на экспертов.
Но что делать, если существующая группа экспертов не может дать ответа? – Значит надо ее расширить. Что и было сделано. На короткий срок были привлечено еще несколько высоколобых умников, и работа вновь закипела.
За считанную неделю большинство папок сменило знак вопроса на дохлую корову, еще пара получили статус «Hot», или «Gelt».
Но был еще один кейс. Квалификации имевшихся специалистов не хватало, что бы дать ему грамотную экспертную оценку, и группа была на короткое время расширена – два физика из Принстоновского университета должны были дать заключение по содержимому.
К удивлению Мюллера специалисты не сподобились на вразумительный ответ, а попросили более квалифицированного переводчика, времени, и помощи других коллег и экспертов.
А еще через несколько дней к знакам «Hot», «Gelt» , «DK» и «?” – добавился еще один – больший восклицательный знак, пока что в единственном числе.
Тогда же первый раз и было произнесено имя „Маэстро”.
Интересы исследователя и, скажем так, конечного потребителя - очень различны. Если конечный потребитель довольствуется готовым E=MC2, то для специалиста не менее важно доказательство – почему так, а не иначе.
Но для подлинного человека науки , настоящего ученого, важен не только результат, вернее тропинка - доказательство проложенная в густом лесу поисков, ошибок, ложных допущений и предположений.
Для ученого - этот лес тоже очень важен, - он дает возможность не тратить время и сил там, где коллега уже успел поработать и ....
У группы, получившей рабочее название „Наследие маэстро” были выводы Штепке, были обоснованные доводы и расчеты, но не было его архива. Но это вовсе не значило, что его не могло быть вообще.
Да, маэстро покинул этот мир несколько десятков лет назад, да, у него были родственники возможно уже несколько раз сменившие место жительства и выбрасывающие ненужный с их точки зрения хлам...
Иоганн Мюллер был бюрократом и чиновником, что вовсе не есть синоним слов дурак и ретроград, как считают многие. А проект «Жатва» давала настолько хорошие результаты, что к мнению его руководителя стоило очень внимательно прислушаться. И его мнение о важности наследия маэстро было услышано и принято к сведению.
Это была обычная операция, не самая сложная, но достаточно деликатная. Агент вовсе не был негром на лыжах и в ушанке, сброшенным на парашюте прямо в центр Минска, а обычным уроженцем Гомеля, правда, уехавшим в США около 10 лет назад. – Местной агентуре столь деликатную операцию решили не доверять.
Молодой оболтус Ваня, приходившийся внуком тому, кого сейчас называли маэстро, был, несомненно, хитрым, ловким и сообразительным парнем двадцати трех лет. Но не очень умным. Такое бывает. Уже пару лет, сразу после окончания ВУЗа, он жил в этом доме – в их родовом гнезде. Мать же, отец и младший брат остались жить в квартире, которую им выделили еще лет десять назад.
Ну а Яков Самуилович, так звали его гостя, оказался вполне приятным в общении человеком. Он не отвечал вопросом на вопрос, не скрывал, что он ищет, и что ему нужно от Вани. А еще предлагал вполне реальные деньги. Такая простота и открытость были вовсе не экспромтом Якова Самуиловича, а результатом тщательной аналитики агента – у кого может быть то, что заказчик назвал наследием маэстро, и как с потенциальным наследником нужно вести дело.
А еще Яков Самуилович был не очень щедр. При бюджете операции в несколько тысяч долларов он предложил Ване за все бумаги деда, какие найдутся, всего пару десятков бумажек с портретом 7-го президента США Эндрю Джексона. Сделал он это вовсе не от скупости, а исходя из жизненного опыта. Большая сумма можете насторожить, внушить недоверие или опасение что или обманут вообще, или по окончании расчетов сделают что то нехорошее. Агент прекрасно понимал особенности мышления этих напуганных идиотов: предложи лаборанту вынести с завода чертеж в обмен за 1000 рублей, и можно быть уверенным, что объект разработки ломает в 1-й отдел писать закладную, а вот если в теплой беседе попросить его за бутылку коньяка и накинут сверху еще рубликов 50, то с высокой степенью вероятности нужная схема будет вынесена из лаборатории.
Потому и предложил он за такую смешную сумму в 400 долларов США за все бумаги „маэстро”, которые найдутся, вполне осознанно.
Даже сто долларов в январе 1992г. на территории республики Беларусь были серьезными деньгами. За них, например, можно было купить около 2000 литров безина или 300 бутылок водки, или 3000 батонов хлеба.
Человек же имеющий в четыре раза больше американской валюты долларов мог позволить себе гораздо большее. Например, купить нормальную квартиру в пригороде Минска, и даже немного ее обставить.
Для молодого парня возможность сменить бабушкину халупа на свою и нормальную квартиру - была давней мечтой, и предложение сделанное ему Яковом Самуиловичем было принято с восторгом.
30 серебряников, за которые Иуда продал Христа, на самом деле по ценам начала 1-го века, были солидной суммой. Их ак раз хватало, чтобы купить участок земли и дом городской черте Иерусалима.
Но Ваня учился не на историка, а на медика и цены начал 1-го века нашей эры на территории риской Иудеи ему были неинтересны, а их знание – не важно.
Важным было иное – Яков Самуилович вышел на него в очень удачный момент, когда он был тут один, а значит и отчитываться откуда появились у него эти самые 400 долларов было недужно, равно как сообщать, что старый сундучок на чердаке с пожелтевшими от времени записями и тетрадями покойного деда – теперь стоит пустой. Тут он смог обхитрить и родите лей, и брата со сводной сестрой, и даже Якова Самуиловича.
Да, Ваня был довольно хитрым и изворотливы молодым человеком. Но в поединке ума и хитрости, опыта и изворотливости, победа, как правило, остается за умом и опытом.
Возможно, узнай Ваня, что покупатель имел гораздо больше денег для выкупа архива, он бы разозлиться, решив что посередник присвоил оставшуюся сумму себе. И был бы неправ. Яков Самуилович был не только умным, но еще и честным человеком. Честным - перед своими работодателями. А потому ни одного лишнего цента себе он не взял.
Ну а тот факт, что молодой человек согласился продать сундучок с бумагами деда сразу, не попытавшись связаться с родственниками, или хотя бы известить их, - многое говорило о его моральном облике и честности. Если он с ходу решил кинуть своих родственников, - так можно ли ему, Якову Самуиловичу, быть уверенным что честны и с ним? – Нет, конечно! Но в принципе это было не так уж и важно.
Когда несколько дней спустя после визита покупателя дедушкиной макулатуры в ворота его дома постучали, Ваня увидел молодую девушку с папкой в руках. Шел дождь, и летнее платье на ней было совсем мокрым и очень удачно облегало ее фигуру, а еще был вечер, и девушка выглядела очень растерянной. И она была очень красива.
Как джентльмен Иван просто не мог не пригласить ее в дом, как радушный хозяин он не мог не предложить ей чаю или чего покрепче, а как молодой мужчина Иван не мог не попробовать пойти дальше, чем это дозволено приличиями…
Клофелин тога только входил в моду, и случаи перевоза были редки, но люди, которым Яков Самуилович заплатил оставшиеся 2600 долларов, были профи.
В сущности все переговоры с Иваном Викторовичем Штепке были ему нужны что бы убедиться, что архив существует, не потерян, и не сдан пионЭрами в макулатуру .
А как человек умный, опытный и недоверчивый он прекрасно понимал, что молодой человек, который пытается надуть родственников не может не попытаться надуть и его.
Похитители особо не церемонились – паяльная лампа и плоскогубцы давали вполне вменяемые результаты в короткий срок. Уже примерно через 10 минут с начал дознания, если его можно было так назвать, Иван назвал место, куда перепрятал часть содержимого дедушкиного сундука.
Зачем? – Ну, если нашелся один покупатель, то ведь мог найтись и другой.
Добровольное признание вовсе не вернуло парню свободы. На его вопрос - почему? Ему так же логично ответили, что если он обманул один раз, то может обманывать и сейчас, и что то припрятано еще, где то.
Ивана обнаружили ближе к утру следующего дня на трассе Минск-Гомель. – Он был еще жив, и его удалось откачать, пусть и с трудом. Хотя внутренние органы Ивана Штепке были не повреждены, но люди, нанятые Яковом Самуиловичем, были проинструктированы получить 100-ю % гарантию того, что части архива больше нигде не спрятаны, а с паяльником работать они умели…и постарались отработать гонорар.
Когда от болевого шока у парня упало давление – его посчитали мертвым, и просто выбросили из трейлера, где происходило дознание на дорогу.
Впрочем, это было уже не столь существенно. Гораздо более важным было то, что ученые и специалисты из проекта «Жатва» получили доступ к архиву Штепке.

Часть 5-я – Кино

В каждой женщине должна быть загадка, изюминка, или хоть что-то, что делает ее непонятной остальным.
Да-да, эта самая изюминка должна быть. А если ее нет, то это уже не женщина, а просто кусок мяса, тупая самка, но никак не объект желания. Это, правда, вовсе не вселенская мудрость, а мои личные тараканы в голове, но это все-таки мои тараканы, и они мне дороги. Впрочем, многие из ищущих истину вроде Савуса или Игнация тут вполне со мною согласны. А жизненного опыта тут у них уж куда как больше, чем у меня.
Таинство Полного Покаяния убивает женщину в глазах Ищущего Истину чуть более чем полностью, - в этом я убедился еще лет 10 назад. А ведь я почти любил ее, ту, мою первую, жалел ее, страдал, даже раздумывал бросить все и бежать с ней на север.
Нет, наверное, никуда бы не побежал, и ничего бы не бросил, и никого бы не предал, но так сладостно было тогда мечтать!
Процедура полного покаяния очень затратна для психики обоих сторон, потому и практикуют ее не так уж и часто. И она же порождает странные отношения между «сосудом» и «губкой»...
Губка, мягко и нежно должна вобрать в себя все нечистоты, и вернуть в сосуд уже чистую воду, - примерно так объясняет Савус своим немногочисленным ученикам основы технологии такого допроса.
Допрашиваемый, который полностью открылся ищущему начинает испытывать порою к нему самые теплые чувства, практически влюбленности, а иногда и просто страсть. Тут есть, что-то от Стокгольмского синдрома. (Интересно, живет ли там сейчас еще хоть кто-то?)
А вот нашему брату дознавателю не позавидуешь. Еще пару месяцев назад я буквально жаждал обладать этим ангелочком - связанной, нагой, беззащитной...
А теперь!? А теперь эта дура, вчерашняя крестьянка, а ныне – полу-сестра Ангела, треплется и треплется на публичном покаянии о мнимых и истинных своих грехах и о грехах своих непутевых родственничков, - сейчас время исповеди, и каждый перед началом Радения должен покаяться – во всем и перед всеми. Она говорит, лежа ничком в центре крипты, а я даже ее не слушаю - просто смотрю на эту дуру как на кусок мяса к концу затянувшейся осенней жирной загонной охоты, когда хочется чего-то постного и овощного, или вообще - поголодать.
И так тянет вырваться из объятий этой реальности! Ну, или просто уйти в загул - на сутки, на час, да хоть на 10 минут. Но как?!
Пиво из багульника и вереска не даст нужного эффекта, да и видеть старшего дознавателя в неприглядном виде младшие братья не должны.
Канабис? - Можно, но не сей час. Не сей час...
Секс? – Неплохой вариант, но сейчас ранняя весна, а потому и 20-дневный мартовский пост. Давным-давно, еще в прошлой жизни, слышал, что питание в старину было куда как полноценнее! Ведь средневековый крестьянин употреблял более 70 растений дикорастущих в природе. Бред, бред и еще раз бред! Только от большого голода можно прийти к выводам, что сныть, рогоза или папоротник и еще 30-40 прочих дикоросов пригодны в пищу. А весенний пост приобретает не только мистическое, но и вполне практическое значение – еще один повод, что бы не сожрать посевной фонд.
Нет! Конечно же мы не голодаем, в этом одно из важнейших преимуществ Ордена, но пост есть пост… А для мужчины перешагнувшего через полвека трудно сидя на умеренной овощной диете, с преобладанием кислой капусты, одновременно с куском жаренной телятины хотеть еще и бабу.
Сейчас бы я глянул какую ни будь комедию или слезливую мелодраму, но последний телевизор на этой планете с вонью и пшиком погас более 100 лет назад.
Но маленькая хитрость, та, которой я наловчился еще лет 20 назад, у меня все такие есть. Это мое собственное кино, мои воспоминания, которые от меня никуда не денутся...Да, кино это смотрено-пересмотрено по десятку раз, но тут я сам себе режиссер, способный менять угол зрения, погружаться в ощущения, запахи и полутона точек зрения.
Орден всесилен, вездесущ и многолюден – такой главный миф, который Орден распускает о себе.
Когда-нибудь мы проиграем. Все зависит лишь от вопроса – когда. Орден должен проиграть, это заложено в самой его природе, но возможно и его поражение и будет мигом его триумфа.
А сейчас, стоя на коленях в крипте мы все его члены, суставы и сочленения – мы все тут равны - и братья и сестры, и легкое зерно и тяжелое, и проросшее. Так надо – очень вредно, когда схимник забывает что полубрат или послушник – это тоже часть Ордена, ну а послушнику тоже будет не вредно почувствовать себя частью чего то большого и цельного чем просто члена команды по чистке уборных.
Тут в крипте, на воскресном бдении собрались практически все обитатели 7-й цитадели – послушники, полубратья, братья, отцы и схимники. Есть и полу-сестры, но их мало - беременным запрещено поститься, бдеть и тем более – Радеть.
Редко можно увидеть легкое зерно старше 16 лет, - и это понятно. Сроки жизни сейчас существенно меньше, а Орден не может позволить себе вкладываться в брата, который зажился на этом свете.
С точки зрения окружающих, я если не патриарх, то уж точно почти что старец. А еще - Я – тяжелое зерно. Проросшим, впрочем, мне никогда не быть. Конклав очень хорошо понимает, где мне не место, и я с этими ребятами согласен - каждому свое.
Теперь очередь Савуса - теперь он начинает свою исповедь, и она проста и незатейлива, как у любого искренне верующего. А мой крутобедрый ангелочек, словно специально теперь колышется своими выпуклостями впереди.
Все! Больше смотреть на эту жопу у меня нет ни желания, ни сил, и я начинаю смотреть свое кино, свое прошлое. – Брату Домицию позволено медитировать и впадать в транс во время подготовки к Радению, вот он и впадает.

Женщина кричит на парня. Ее зовут Света, а парня Стасик. Стасик – это я. Правильнее сказать – им был я. Я был многими, теперь Я – это старший дознаватель Ордена брад Домиций, но в этой серии я пока все еще Стасик.
Стасик - думал, что он самый умный, и решил обмануть банк. Ошибка, не трагическая и пока что не смертельная.
Правда Стасик не учел, что его начальница, – грозная и въедливая Светочка, - однажды выйдет в субботу на работу, и задержится там, на день, а потом и на ночь. И все для того, что бы выяснить, что едва ли не пятая часть всех карточных проблемных кредитов, по которым у банка возникли проблемы с погашением, и долг по которым покрыла страховая компания, были выданы через подставных лиц одному единственному человеку. Ее подчиненному Станиславу Викторовичу Завизиону.
В принципе подлог не должен был всплыть вообще – проблемным долг бывал не более месяца – ровно столько времени было не обходимо для формирования дела от банка в страховую компанию по застрахованному риску невозврата, и получению возмещения закрывающего долг. И дела по проблемным, погашенным, а потому и «закрытым» долгам пылились в архиве.
А как острожный человек Стасик умел работать и мог надавить на настоящих, реальных должников, и те платили (кто мог конечно). Как результат – в целом показатели проблемных кредитов по его филиалу были очень даже неплохие, пусть и не образцовые. Хотя и могли бы быть таковыми, но выделяться Стас тоже не хотел.
Ему оставалось лишь отнести дело в архив, и по прошествии двух лет с момента погашения – уничтожить.
Но Стасик не учел женской чуйки, интуиции, а возможно чего то еще. Но сложить 2+2 Светлана Сергеевна умела. Ее беда была в другом – имея математический склад ума она порою слабо разбиралась в своих собственных желаниях. И сейчас она не знает, что ей делать – сдать проворовавшегося подчиненного в службу безопасности банка, или заставить его поделиться, или просто ничего не делать, и держать его всю оставшуюся жизнь на крючке.
И вот теперь Стасик молчит, а она на него кричит. Она на него кричит, а он молчит.
Стасик не знает, что ему делать, он испуган и подавлен, а женщина, пригласившая его к себе домой на-поговорить, тоже не знает, что пока делать. Вернее она сначала знала, потом передумала, и сейчас походу дела, решает на каком варианте остановиться. А потому и кричит – что бы скрыть собственную растерянность и работу мысли.
Это продолжается уже около часа. За этот срок Стасик уже успел написать на бумаге чистосердечное признание, и наговорить на диктофон то, что написал на бумаге.
- Ты, Стас, все вернешь. Все, я сказала.
Стас не может больше говорить – ему стыдно, ему гадко, ему хочется умереть. А Света продолжает кричать – она может себе это позволить, особенно имея такую силовую поддержку как ее братец – двухметровый амбалоподобный детина.
- - Ты, Стас, все вернешь. Все! – Кажется, Света принимает окончательное решение, решив, что если не знаешь, как делать, то делать надо По-закону.
- - Я не могу. Я уже потратил часть, – голос Стасика глух и тих. Сейчас просто ему хочется издохнуть.
- И сколько же?
- Около 200 тысяч…
- Это из скольки?! – Ответ Света давно знает, и вопрос ее не имеет смысловой нагрузки. Так, просто пауза.
- Из полутора миллионов.
Светочка умолкает, но лишь только затем, что бы потом сделать ошибку. Не надо было так оскорблять мужчину, да и выбивать деньги из воришки было не в ее компетенции.
- Ты! Ты?! Ты - гандон штопанный!! Ты все вернешь! Все! Я так сказала!
Мой телевизор имеет преимущество, что он куда круче чем 7D, – в отличие от визуального, и тактильного эффекта я могу не только видеть, но и чувствовать, вспоминая то, что испытал герой моего фильма...
Щелчок, срыв резьбы с нарезки, ушат холодной воды и удар током. Нет, Стасик не оказывается в состоянии аффекта, он прекрасно понимает, что делает, и что сейчас будет. Но ему вдруг становится очень легко и весело, и дышать становится легче. И хорошо. Больше не надо терпеть и пресмыкаться перед этой сукой, теперь все можно!
Кажется Света успевает понять, что перегнула палку, но сказать что то уже не может, - трудно говорит, когда недавно сидевший на табуретке 25-летний хлюпик, который или молчал, или пускал слезы вперемешку с соплями, тебе сначала душат, а потом взяв за голову бьют затылком о дверной косяк. Все происходит за каких то 5-6 секунд, но дверной косяк куда как крепче затылочной кости.
- Гамнюк, что ты наделал!? – Амбал стоит в дверях, и в его глазах ужас, испуг и еще гамма других чувств.
Это кино я смотрю не в первый раз, и ошибку мужчины вижу очень четко, - не стоило ему поворачиваться спиной к Стасу, пусть даже им самолично вырубленному и лежащему без сознания. И тем более не стоило называть так…Уродом - да, убийцей, негодяем, - как угодно. Но таким словом – нет, и еще раз нет. Есть байка, что даже у самого толстого стекла, там, где в одной точке пересекаются линии внутренних напряжений листа, есть одна критическая точка, и если чуть ударить туда, то лист взорвется брызгам осколков. Так вот - это неправда! Таких точек, как правило, несколько. Стасик был подавлен, разбит и размазан, и если бы ему в той ситуации приказали вскрыть вены, или прыгнуть из окна – он бы так и сделал. Но ни Свете, ни Гоше не стоило его так называть….Лист стекла вздрогнул, на мгновенье покрылся сетью множества трещин – и взорвался, неся облегчение и снимая запреты на можно и на нельзя.
Я вижу, как Стасик выходит из квартиры, как он спускается по лестнице, и как теряет сознание уже на улице.
А в квартире остаются лежать два трупа – женщина с разбитым о дверной косяк затылком и мужчина с двумя ножевыми ранениями со стороны спины.
Открываю глаза, - час исповеди еще не кончился, но те, кто уже облегчил душу, но слаб телом, или имеют срочные дела – те уже покидают зал.
Ну а я - остаюсь. Мне некуда спешить, а еще тут тепло и пахнет молодостью. Мне это нравится. И еще, потому что без меня, Савуса и Игнация - радение не начнется. И это хорошо... Я – остаюсь. Но делать мне пока что нечего, а потому продолжаю „медитировать”, погружаясь в свое «кино» прошлого, - туда, где я все еще Стасик.

- В период времени с 16 часов 00 минут до 18 часов 00 минут 09.03.2016 года, Завизион Станислав Юрьевич находился в помещении квартиры, расположенной по адресу: Запорожская область, Братский район, ул.., дом.., квартира.. где , на почве внезапно возникших личных неприязненных отношений, вступил в ссору с Игнатенко Светланой Сергеевной , …. - Судье скучно и неинтересно. Дело резонансное и возможности договориться тут нет. И общественность, и пострадавшая сторона, и подсудимый знают - каким будет приговор. Все ее задача – лишь соблюсти формальности и не допустить ошибки в ритуале оглашения приговора.
А еще тут есть Стасик, хотя это его последняя серия. Скоро Стасик исчезнет навсегда, а его место займет осужденный Завизион. Но Стасик пока еще жив и спокоен. Он знает что будет, и примерно, сколько ему дадут. Ему дадут пожизненное.
- Своими умышленными действиями Завизион С.Ю. причинила потерпевшему Гришину Григорию Ивановичу телесные повреждения в виде: колото-резаного ранения левой боковой поверхности со стороны спины. Первый раневой канал пересекает хрящевую часть 8-го левого ребра, повреждает переднюю стенку перикарда и переднюю стенку правого желудочка. Второй раневой канал,... – судье читать еще долго, и пока у меня есть время вспомнить лица всех тех, кто был тогда в зале. А кто был? Да не так ужи много. Одиноко сидящий Мужчина в зале – это старший брат Стасика. Единственный из родственников кто от него не отказался. Разница между ними около 12 лет, и вряд ли бы кто назвал их братьями – так они были внешне непохожи – 25 летний Стасик и 37 летний Вячеслав.
- В результате умышленных действий Завизиона С.Ю.., смерть потерпевшей Игнатенко С.С. последовала на месте происшествия от массивной черепно-мозговой травмы. В судебном заседании подсудимый Завизион свою вину по предъявленному обвинению признала полностью.
,, - Еще двое – пожилая женщина и мальчик 14 лет. Мальчик все время смотрит на Стаса, а Стас на него. Периодически женщина пробует закрыть подростку глаза или отвернуть в сторону его голову, но это у нее все никак не получается и рука ее безвольно падает.
Мальчика зовут Егором. Он сын Светы, а женщина – мать покойной.
- Решая вопрос о виде и размере наказания, суд принял во внимание характер и степень общественной опасности содеянного, личность подсудимого, и отсутствие обстоятельств смягчающих наказание подсудимого. - Судья читает без выражения, женщина все время плачет, а мальчик смотрит на Стаса. А Стас на него. Вспоминаю свои чувства в тот момент...Да, уже тогда я понял , что как минимум один раз мы еще встретимся.
- И приговорить подсудимого Завизиона к пожизненному заключению. - Все. Эта серия окончилась. Тут Стасу пора уйти, уже навсегда, а его место займет осужденный Завизион Станислав Юрьевич.
Сейчас в крипте людно – никак не менее 50 человек, но радеть могут лишь крепкие - не только духом, но и телом. Остальные могут быть лишь соучастниками, то есть соучаствовать, подпевая, притопывая, прихлопывая, или просто пребывая в молитвенной медитации. Впрочем, такое не приветствуется. Но выдержать полное Радение могут далеко не все. Я пока что могу.
Снова сажусь на пол, прислоняюсь спиной к стене и пытаюсь уйти в прошлое.
Что СЕЙЧАС смотреть – сериал или экшен? Мой сериал – это 15,5 лет тюрьмы, - длинная серая жизнь, скрашиваемая лишь передачами или свиданиями с братом. – Три соседа в камере, три свидания в год, три передачи и три бандероли – это тоже в год. Изо дня в день слышать одни и те же команды, видеть одни и те же серые стены, даже запахи одни и те же, и сокамерники, которых хочется убить. Не из кровожадности, а просто, потому что надоели. Я им, кстати, тоже не нравлюсь.
И что самое неприятное – большую часть срока, проведенного в тюрьме, чувствовать тяжелое непереносимое слово „навсегда”, „пожизненно”.
Много позже, после пересмотра приговора и замены слова пожизненно на 25 лет, я получил доступ к литературе. – Попалась мне книжонка по психологии, где один спец утверждал что лишь 5-10% приговоренных к высшей мере – сохраняют целостную личность и здравый рас судок. И что самое смешное, приводил мой случай, как пример, когда личность смогла себя сохранить. Психолог был неправ, впрочем, это была не его вина. Эти 10%, которые сохранили целостность личности, как мне кажется, просто лучше притворяются, чем все остальные. Знаю по собственному опыту. Мне же это удалось?! Трудно за 5-6 лет под грузом слова „навсегда” остаться человеком, когда вся твоя жизнь заполнена серостью дня, чернотой ночи, а из всех ярких красок – лишь твоя кров. Ну, или кров соседа.
Но иногда яркие события все же случаться, и их хватает на недели. Сосед повесился – ЭТО СОБІТИЕ! Проводится дезинфекция в тюрьме - это тоже СОБЫТИЕ! И оно ничем не менее интереснее висящего в петле сокамерника. А иногда, когда уж совсем невмоготу можно организовать, эти яркие события и происшествия самому – на пример вскрывая вену или глотая ложку. Мед блок – это все же другие люди, другие запахи и, немного другая еда.
Но самое муторное то, что ты не можешь побыть один, и, что бы сохранить себя как личность, или хотя бы притормозить ее распад, надо что то постоянно придумывать. Например, смотреть фильмы о своем прошлом, когда уж совсем невмоготу.
Нет! Такой скучный и нудный сериал мне не нужен. Зачем смотреть фильм о времени, когда я смотрел фильмы? – Это как то по буддистки.
Нет! Мне нужен яркий экшен. Экшен – это последняя неделя жизни существования осужденного Завизиона.
- Стас, на тебя поступил заказ. Это все что я знаю. Кажется, кто-то с воли хочет тебе испортить жизнь. Очень сильно испортить.
Слава говорит еще долго, хотя я уже знаю - кто. – 25 лет солидный срок, но он все же давал и шанс выйти на свободу. И кое кто позаботился, что бы удовольствия мне это событие не доставило.
Мой брат - он единственный из родни, кто от меня не отвернулся. За эти 15 лет он то заваливал меня передачами, то забывал на долгие месяцы, а однажды его не было целых два года… Но все таки он меня помнил. И информация, которую он приносил была полезной. Вот и сейчас.
Егор собрался на ПМЖ в Канаду.
Егор – это сын Светы и Виталия, тот самый мальчик 12 лет, что так рассматривал меня на суде.
- Ты ведь не просто так мне это говоришь?
- Да… Одна птичка на хвосте занесла, что он продал квартиру родителей, и раздает долги – и свои, и деда, и за обучение, и даже внес плату за обслуживание участка матери – чуть ли не на 10 лет вперед.
- Птичка – это кто?
- Его бабушка. Она боится, что бы он не натворил бед…бед, от которых и сам может пострадать.
- И?
- Есть еще кое-что. Его недавно попросили дать в долг. Друг попросил, на операцию. И он дал – 480 долларов. Это все что у него было. Он едет за кордон с голой жопой, и без денег, хотя продал квартиру.
Осужденный Завизион все понимает. Мир полнится слухами, недоброжелателями и болтунами, и птичка летает не только на воле, но и тут – дома.
Три больших О – опустить, оскопить, ослепить – такой заказ поступил на осужденного Завизиона с воли чуть менее месяца назад. Информация была абсолютно точна, и сейчас она еще раз подтвердилась. И даже известна дата приведения приговора в исполнение – 5 июля – день смерти матери Егора.
- - Я знаю…
- Что?!
- Я знаю.
Сделать ничего уже нельзя. Неотвратимость странное слово и прекрасное. И не стоит ждать неотвратимого, когда еще можно что то сделать самому.
Нельзя на взмах дубинки отвечать испуганным шагом назад, - это ожидаемо, и бьющий ждет именно этого. Но можно сделать шаг вперед и упредить удар на взмахе. – Это нехитрое правило было усвоено мною очень давно.
Но что можно сделать, если ты обречен, а твой палач заранее написал сценарий твоей кары, давая возможность помучиться не только от наказания, но и от его ожидания, и от осознания его неминуемости? – Только одно – нарушить его планы, сделав холодное блюдо мести непригодным к употреблению.
Редкий ЗК не мечтал о побеге из тюрьмы, или просто не мечтал ее покинуть. И тут всегда есть два пути – трудный и легкий. Трудный практически недоступен, но легким пользуются куда как чаще, чем думают.
Стасика, Стаса, Завизиона Станислава приговорили уже третий раз – в этот раз не суд, а сам пострадавший. Ну а кто выполнит приговор повзрослевшего сына убитой им женщины? – Кто то из охраны или сокамерники.
Брат не знает, что Егор был тут, и что он сам объявил мне и приговор, и форму, и дату. А 40 000 тысяч долларов - это очень хорошие деньги и для охранника, и для заключенного…
Кто из соседей будет моим палачом? Да кто угодно! Один посажен недавно, и у него на воле еще есть сын и дочь. И он еще не окончательно забыл их, и они от него не отказались.
Второй поехал на чувстве раскаяния, и и все что можно отдает семье убитой им женщины. Заработать много денег для искупления вины – покалечив одного негодяя – это то же ведь мотив.
А третий? – Да и у него, возможно, есть причина стать исполнителем приговора.
А может быть в сговоре все трое? – Кто его знает. И выхода тут нет.
Я это понимал, и Егор тоже. Он был у меня три недели назад, и он же назвал дату. Потом, уже другие, напоминали мне ее тут. Так Егорка хотел что бы я страдал и мучился все эти три недели.
И я ему ответил. – Три недели маленький срок, но все таки я сумел испортить ему его месть – маленькое письмо, почти записка, текст которой даже сей час не могу не вспомнить со злорадной улыбкой: „Ты имеешь на это право. А потому, я прощаю тебе, и не держу на тебя зла. Все эти 15 лет я каждый день сожалел о содеянном и молил о смерти. Но не мог сам перейти последнюю черту. Спасибо тебе, ты мне помог.
- Еще раз - прости меня, я очень сожалею о том, что сделал 15 лет назад”.
Нифига я не сожалел! Светка и Гоша сами были виноваты! Или обстоятельства, или звезды, фатум, рок, судьба. Но ни я!
Отбить этот удар дубины было нельзя, и нельзя было от него увернуться. Но у меня хватило сил сделать шаг навстречу поднятой руке, и нанести свой удар.
Толстое стекло не может передать тепло рук, но этого и не надо. – Осужденный Завизион кладет ладонь на холодный лед стекла, и Слава, его старший братик – еще не старый грузный мужчина все понимает и тоже кладет ладонь с другой стороны.
А потом осужденный Завизион уходит.
Снова пробуждение. Исповедь уже закончилась, и начался молебен. Петь братья будут еще минут 15 или 2,5 свечи по нынешней системе измерения времени , а значит у меня есть время на последнюю серию…
Ну, вот кажется и все. Осужденный Завизион Станислав решает пойти по пути наименьшего сопротивления. – Бежать!? – Да, это будет своего рода побег.
Можно ли повеситься на высоте полутора метров при росте 1,7? Вполне! Нужно лишь правильно упасть. - Запястья рук аккуратно прикручены к лодыжкам – распутать этот нехитрый узел хватит и 3-4 секунд, но в падении с высоты курятника (кровать; спальное место на втором ярусе.) у меня их не будет, а там – рывок, и треск ломающихся шейных позвонков.
И сейчас будет поворот волчком. И будет Падение. И краткий миг животного страха, и хруст шейных позвонков, и ощущения что все уже кончилось, что больше ничего не надо боятся – все худшее уже случилось…
Но вместо всего этого вдруг накатывает разочарование, и обида, и радость, дикая животная радость. Потому что уши не слышат хруста ломающихся позвонков, и руки в агонии не пытаются судорожно скинуть свои путы. Зато слышно с шумом распахивается двери камеры, зажигается свет и чей то голос орет: - Заключенный Завизион, с вещами на выход. И тот кто был Стасиком, и стал заключенным Завизионом делает еще один шаг к тому, что бы перестать быть человеком, и превратиться в белую подопытную мышку, малоценным и быстроизнашивающимся предметом, расходным материалом темпорального эксперимента…. и старшим дознавателем Ордена.

…Пробуждение…Кто-то осторожно трогает меня за плечо.
- Брат Домициус – мы ждем Вас.
- Хорошо, тогда зажгите свечи и готовьтесь.
Они уходят, что бы подготовиться к мистерии, а я чищу мозги от дремоты.
Коллектив должен быть единым, чувствовать сплоченность. Как этого достичь?- Лозунгами? – Ерунда!
Пьянками и корпоративами?- Неплохо, но не в нашем случае.
Основатели Ордена сумели найти тут тонкую грань, где можно уместить мирское, и светское, и мистическое, и самое обычное – плотское, самое, что ни на есть плотское.
У любого неофита есть свои недели слепоты, когда ему завязывают глаза, и он должен большую часть суток жить, ходить по цитадели, выполнять работу, молиться, руководствуясь только указаниями своего поводыря из братьев, или нескольких братьев или сестер. Что-то вроде: „ В двух шагах впереди ступенька, Зосима”, или „Держи мою руку, брат, впереди лестница на 7-й уровень цитадели”.
Братья должны доверять друг другу, и Орден не может позволить себе ждать, пока неофит, полубрат или новообращенный привыкнет к мысли, что вокруг него свои, при чем настолько свои, что брат по Ордену становится братом в самом что ни на есть близком смысле слова.
Ломка происходит очень быстро. И все это при помощи нескольких простых методик, - вроде недели слепоты, когда лишь рука брата и его тихий голос служат тебе вместо глаз, или мига доверия, когда послушник должен, сложив руки на груди, упасть с крепостной стены, глядя в небо и веря, что братья внизу его поймают.
Но это для неофитов. Для тех же, кто уже принят в Орден таинства более высокого уровня. Например, Постное Радение. Такое как сегодня.
Сегодня Радение будет вести Савва, а я буду замыкать.
Высоко и протяжно он начинает: – Нет Бога кроме Яхве, а Орден десница Его!
Мы повторяем за ним: – Нет Бога кроме Яхве, а Орден десница Его!
Повторяем трижды, а потом начинается наш зикр, круг или радение, - назвать это можно по-разному.
Теперь моя очередь около часа читать короткую, на два десятка слов, молитву, задавая ритм, произнося одни слова на вдохе, а другие на выдохе. Рано или поздно глаза участников становятся стеклянными и они начинают раскачиваться.
Все! Теперь снова очередь Савуса - он встает и протягивает руки в стороны, приглашая составить круг, и мы «склёпываем» наше коло : рука правая — дающая - повёрнута ладонью вниз, а рука левая — берущая — ладонью вверх. Затем начинаем движение противосолонь (против часовой стрелки) — сначала медленно, затем всё более и более ускоряясь в едином ритме до невозможной обычному человеку скорости, повторяя одну из несложных церковных мантр, погружаясь в транс хоровода, котрый трудно передать в словах и даже показать, а нужно быть внутри его, что бы чуствовать его.
Сейчас середина весны, и все утомлены постом, а потому и Радение Постное. Оно окончится внезапно, когда разорвется круг и кто то из братьев закричит «Алиллуйя!», и к нему присоединятся остальные.
Постное Радение пожалуй самое целомудренное. Летом Радений нет – не до них, а осенью и зимой со словом «Алилуйа» Радение не прекращается, а продолжается, переходя в новую стадию познания Божественного – уже через познание ближнего своего, при чем Познани в самом прямом смысле слова. В хорошем сексе тоже есть что то божественное.
Если я доживу до осени, Анжела, пожалуй сумеет получить свое.

Прощание
Что чувствует приговоренный к смерти, видя из темного окошка темницы, как плотники бойко сколачивают для него «карусель», на которой он завтра будет болтаться, весело суча ногами?
А что испытывает больной раком, которому доктор честно назвал и диагноз, и стадию, и срок ему оставшийся?
Разное! Разное испытывают и несчастный узник, и легальный наркоман. И никакому инженеру человеческих душ невозможно точно воссоздать тот дивный букет чувств и эмоций, который рождается в душах узнавших и свой срок, и инструмент, при помощи которого они, эти самые души, будут извлечены из тел и отправлены на суд Божий. Для одного - это будет виселица, а для другого - ласковый поцелуй морфия.
Зато теперь я понимал, что в этом сложнейшем букете чувств есть и нотки спокойствия и умиротворения. Ибо приговоренные знают и срок, и способ, а иной раз и исполнителя. Просто для одного это будет его тюремщик, который перед казнью наденет черную маску, и которому обязательно надо сунуть монету за мыльный воротник и длинную веревку. А для другого – во`-он та медсестра с грустными глазами, которая не рассчитает дозу морфия. Конечно же, совершенно случайно.
Почему я это понимал? Потому что тоже имел счастье увидать орудие моей гибели, рассчитать срок, и знать исполнителя.
Хорек Савус оказался прав – корабль с «тюфяками», пропущенный по его совету к Обители Веры оказалась чемоданом без ручки. Потому что лишь два байдака смогли прорваться туда что бы начать осаду главной Цитадели Ордена. А потом ожили три наши баллисты, чье появление для технарей стало неприятным сюрпризом, и третье судно было потоплено. Команда четвертого не стала рисковать и начала поворачивать назад. Не успела.
Когда то я слышал интересное выражение «Любители обсуждают тактику, генералы – стратегию, а специалисты – логистику». Это правда. Плечо подвоза – важная вещь. Технари имели преимущество и в численности подготовленных бойцов и в огневой мощи. Нет, конечно же, нас было раза в три больше, если бы мы все собрались… Если бы! И вот что бы это «бы» не было реализовано, что бы негде было собраться, и некому было собрать, они и решили первой же операцией обезглавить Орден и лишить его тех немногих козырей, что у него есть. Очень неплохой и грамотный пан.
Но без регулярного снабжения бойцы, даже самые подготовленные воюют плохо. А их боевой дух куда как слабее, когда выясняется, что раненного в живот будут везти домой не три дня по воде, а всю неделю и, в том числе, на телеге. Оптимизма тяжелораненым это точно, что не прибавляло.
Но это для технарей было еще полбеды. Потому что плохо воюющий боец – это все-таки сила. Пусть ослабленная, но сила. А вот тюфяки без пороха и болванок – это просто куски металла. А этот самый огненный припас был где угодно, но только не там где его ждали. Большая часть его находилась на одной из двух потопленных нами посудинах. Меньшая же находилась или в Технограде, или в лагере Румянцева. Откуда тоненькой струйкой, капля за каплей, телега за телегой проталкивалась в обход Цитадели, делая крюк в два десятка километров по бездорожью. И все для того что бы вновь быть погруженной на посудину, только уже выше по течению, и таки доставленной к основным силам Технограда, осаждающим Обитель. Три слова «слишком» - слишком мало, слишком медленно, слишком дорого. Ценный груз надо было охранять, телеги чинить, лошадей кормить. Мелкие и незначительные трудности превращались в неподъемный груз проблем, в неразрешимый Гордиев узел. Они не могли начать по-настоящему осаждать Обитель, потому что у тюфяков не было припаса, а все снабжение висело на тонкой кишке движения из пары десятков телег, которая периодически рвалась. И не могли взять Седьмую Цитадель, по той же причине, только отзеркаленной в другую сторону – у Румянцева был припас, но не было пушек.
Гордиев узел нельзя развязать, но можно разрубить – быстро и решительно. Не знаю, чья это была идея, но этого – рано или поздно следовало ожидать. И сейчас, выше по течению, с подошедшего байдака выгружали тюфяки.
- Одна, две, три – Савус спокойно считал орудия, так словно это были мешки с урожаем топинамбура, а не орудия нашей гибели, которые командование технарей решило перебросить от Главной цели их операции опять к нам. Для чего? Для того что бы решить наконец проблему со снабжением самым что ни на есть кардинальным способом – уничтожив пробку, которая закупорила их транспортную артерию – 7-ю Цитадель.
В этот раз они нас боялись – оружия сгружались еда ли не в километре выше по течению, и волоком тянулись к позициям бригады, прикрываясь при этом гребнем холлов.
- …четыре, пять…восемь… двенадцать. Они перебросили к нам почти все пушки. Значит Обитель веры или взята, что маловероятно, или, что, скорее всего, нажим на нее сильно ослаблен. Значит, у Ордена появилось больше времени, а у технарей его стало меньше. - Савус не говорил, он считал, ища уравнение, способное дать ему в итоге победу, или хотя бы не-поражение.
Чуть прихрамывающий горбатый низкий – почти карлик. Наш хорек Савус. Он обладал всеми мыслимыми физическим недостатками – хромота, низкий рост, горб, сволочной характер, лицо, оправдывающее его кличку – хорек. И при, этом был еще и безумно храбр и имел ум военного, лишь по недоразумению оказавшийся запертым не в то время и не в том теле.
Еще в прошлой жизни я слышал байку о том, что человек попавший на небеса попросил ангелов показать ему лучшего в мире полководца. И ему показали – сапожника Джонса. По воинским талантам скромный сапожник Джонс потеснил Наполеона и Александра Македонского на 2-е и 3-и места. Но почему сапожник, - спросил человек. Ведь он даже в армии не служил. На что получил ответ, что да – не служил, и не воевал. Просто так получилось, что или страна его не воевала, а когда воевал, то самого Джонса в армию не брали, по причине отсутствия передних зубов. А так – да. По своим талантам Джонс лучше и Бонапарта и Македонского. Просто талантам не дали раскрыться.
Маленький, хромой и горбатый Савус, с лицом чуть более чем полностью оправдывающим кличку хорек, был тем случаем, когда сапожник Джонс железной хваткой взял обстоятельства за глотку и вырвал у них возможность раскрыться. Он был тем, кто заставил бы условного вербовщика принять его в армию, несмотря на то, что не подходил для воинской службы по всем мыслимым и не мыслимым параметрам.
Двадцать лет назад в поле сошлись пулеметный расчет банды осаждавшей Цитадель и маленький послушник по кличке Савус-хорек, даже еще не прошедший полного посвящения. Нет, он не был камикадзе. Просто у врага не выдержали нервы, и пулемет затявкал раньше времени, убив двух монахов, из трех оказавшихся на линии огня. Третьим был хорек Савус. И ведь никто его не учил как надо! Но он словно по наитию, по всем правилам воинской тактики начал качать маятник, падал, прыгал, бегал рывками из стороны в сторону, уклоняясь от пуль. Только бежал он не от пулеметных очередей, а, наоборот – с дубинкой в левой руке и подобранным с земли булыжником в правой он, с маниакальным упрямством безумца, пытался подавить пулеметный расчет. И подавил. А сейчас, годы спустя, Его преподобие Савусаил словно в две скрипки играл с Александром Румянцевым музыкальную пьесу под названием «Осада 7-й Цитадели». Пассаж Румянцева - переброска тюфяков обратно к цитадели не был красивым ходом. Он был предсказуем, логичен, и поэтому скушен. Более того – он был запоздал. Такую переброску его преподобие прогнозировало еще неделю назад. Но, несмотря на всю его банальность, отбить ход Румянцев было некому и нечем.
- Что скажешь, твое преподобие? - Вырываю Савуса от его скорбных подсчетов.
-Цитадель обречена. Сегодня они выгрузят пушки и начнут пристрелку, а завтра будет большой артобстрел утром, а затем сразу штурм.
- Почему не сегодня?
- Сейчас утро. К обеду выгрузят, подтянут припасы – болванки, порох, пыжи, сами тюфяк надо установить на колеса и прикрыть двойными щитами, иначе мы перестреляем расчеты.. Часам к 6 я думаю, все будет готов, но тогда уже начнет темнеть. К тому же очень сильно устанут. К ночи они, возможно, успеют дать несколько залпов и частично разрушить стены – это, несомненно. Но если не атаковать сразу, то ночью мы кое-как сможем заделать дыры. Не Бог весть как, но достаточно что бы снова понадобилось стрелять. А порох – дорог.
- А почему они не атакуют ночью, - знаю ответ, на свой вопрос, но хочу услышать и моего зама.
- У них более опытные бойцы, но они не знают Цитадели досконально, а наши….По меньшей мере, половина истоптала ее с завязанными глазами. Так что шансы будут равны, а значит и потери тоже соизмеримы. А этого они хотят избежать. Если же штурм не начать сразу же после разрушения стен, то за ночь мы сумеем кое-как заделать прорехи, и им снова придется стрелять. А огненный припас обходится дорого и он не бесконечен. Поэтому штурм сразу или даже во время обстрела. – Голос маленького горбуна спокоен.
- Логично. - Да! Завтра будет штурм, думаю, они рассчитывают, что мы их встретим и дадим последний бой на развалинах Цитадели.
- Это будет так?
- Нет, твое преподобие. Особой пользы в том, что бы пару сотен людей Ордена сложили головы, еще на день закупорив реку – я не вижу
- У тебя есть что предложить, Домиций.
- Да. Думаю и у тебя тоже есть план в загашнике. Мое предложение такое - Вы уйдете сегодня ночью. Легко раненные, те, кто может идти, и те, кого имеет смысл нести. Уходите налегке – оружие и еда с водой на 3-4 суток. Перед уходом пусть наедятся и напьются, как следует. Так, что бы идти часов десять-двенадцать без длинного привала.
- А тяжелые?
- Они слуги Ордена.
- Я понял вас.
-Пойдете по дну оврага – прочь от реки. До Обители Веры вам все равно не дойти – пеший конного не обгонит. Поэтому, когда приблизитесь к пологому берегу Данапра – разделитесь. Ходячие и бабы пусть отступают к Сухому Логу, 5-я Цитадель слишком бесполезна и ничего не прикрывает. Так что вряд ли на нее будут тратить силы.. Если среди них будут те, кто сможет идти быстрее остальных – пусть идет. Подранков и больных должны настичь через 2-3 суток. Это если будет погоня. Как только это случиться, пусть становятся лагерем и начинают переговоры. Тянут до последнего, а потом сдаются в плен. Может быть их пощадят.
- Что?!
- Пусть…Это уже не важно. Главное что бы они на пару суток увели за собой погоню.
- А остальные?
- Правильно. У Тебя будет 3-4 суток. Этого достаточно, что бы совершить форсированный марш к Технограду. У меня есть перец и табак, немного правда, но вам должно хватить – будете сыпать по дорогое – собаки не сразу смогут взять ваш след, а может быть, вообще не возьмут.
- У нас все равно не хватит сил для штурма. - Я думал над таким вариантом. Он красив, но все равно слишком мало сил что бы обеспокоить технарей. За вычетом баб, подранков и сопляков у меня будет от силы 30-40 братьев и три винтовки. С такими силами, да еще и без припасов – нас быстро сомнут. А много еды мы унести не сможем, если пойдем в резкий отрыв.
- 30 братеьв, и 3 винтовки с парой сотен патронов, и 3 опытных стрелка . Это не мало. Ты исходишь их худшего предположения. Те, кто будут потом гнаться за вами, и те, кто сейчас потянет тюфяки назад к Обители веры, тоже будут исходить из худшего предположения. В критической ситуации человек действует не рационально, а естественно, нормально. Если змея заползает в комнату к ребенку, ты ведь не будешь размышлять – уж это с желтыми ушками или черная гадюка. Ты рванешь спасать свое дитя. Сейчас в Технограде от силы три сотни взрослых мужчин. Остальное - женщины, дети старики. И отряд монахов неизвестной численности, выскочивший как чертик из табакерки и пробующий на зуб внешний периметр Технограда – это еще не кошмар, но уже опасность, и не малая. Твоя задача – просто обозначить свое присутствие, дать возможность коменданту отправить голубиную весть, пошалить в окрестностях, и не дать себя разбить. А потом просто кружи вокруг него. Короче – будь отравленной занозой.. Пусть ваши сутаны мелькают, и пусть Коля Голощекин шлет панические цидульки о помощи. Те, кто идет к Обители веры не знают точно, сколько вас будет. Одним словом - делай все, что бы только не быть разбитым и что бы те, кто сидят за высокой оградой видели, что они в большой степи не одни. Твоя задача не быть, а казаться…
Гляжу на его преподобие. Он умный человек, и чувствую, что сказанное мною не раз, и не два прокручивалось им в уме. Такое уравнение не-поражения было для него вкусным, притягательным…и не верным. Для того, что бы оно было правильным ему не хватало какой то малости, былинки, которая сломает хребет верблюду и перевернет чашу весов его пользу. У меня эта былинка была, даже две.
- Да, еще. В дне пешего пути от Технограда есть место, где похоронен брат Никодим. Там красивый такой холм, и крест на нем. Хм.. Хотя креста может уже и не быть, но я дам тебе карту. Так вот – тела там нет.
- В смысле? А где оно?
- Собаке - и смерть собачья, и похороны – тоже собачьи. А собак не хоронят. Так вот, тела там нет. А есть несколько десятков кувшинов с риса и растительным маслом – почти все продукты, которые технари дали тогда нашему мирному посольству. Закладка свежая и плотно запечатанная. Ей нет, как ты понимаешь, нет и трех месяцев. Закрыто все плотно и хорошо- не должно испортиться.
Вижу, как лицо моего команданте понемногу светлеет. Триста килограмм риса означают, что его люди могут совершить марш-бросок к Технограду налегке, а минус 10 килограмм веса при переходе в пару сот километров – это очень и очень много. А еще он понимает, что там они не будут голодать. По крайне мере первые пару недель.
- Когда это вы успели. Или мы?
- Мы. Во время посольства. По распоряжению отца Иеремии. Эта заначка конечно не мифический склад ГосРезерва, но поддержать силы твоим ребятам оно сможет.
- Вы не сказали нашим…
- Твоим. Я останусь тут. Кому то надо будет дать вам несколько часов форы, да и не с моей ногой поспеть даже за легкоранеными. А Комендант Цитадели, драпающий вместе с раненными и бабами – это вообще черти что и с боку бантик.. И еще, Савус, это тоже очень важно. От отца Игнация, который был с мирным посольством, им многое удалось утаить многое, и это нормально. Но кое-какие моменты им таки были вскрыты. Смотри, - рисую ему прутиком круг, - это техноград в буквальном смысле. Стоит по обе стороны Данапра. В основном кузни, школы, дома, консервационные склады.
Следующий круг, - мой прутик снова чертит пыль, - это пахотные земли. Они внутри периметра, как они называют стену. Не удивляйся. Еще 20 лет назад они пахали на 10 тракторах. Сейчас у них, правда, только 4, но это не важно. Ты их видел. И как понимаешь, штуки дорогие, а потому должны орошо охраняться. Потому и пахотные земли внутри, а не снаружи стены.
- Как я понимаю, мой интерес представляют 3-й круг?
- Правильно, мой Бонапарт.
- Кто?
- Не важно. Итак. Кто много жрет травы и требует много земли под выпас?
- Лошади.
- Правильно! Техноградское стадо- это пара тысяч лошадок – три табуна. В основном мясные породы, но есть, тяжеловозы и рысаки. Труд, так сказать их многолетней селекции. Около половины они забрали в свою…ммм.ем это армией. А оставшиеся пасутся там, где и паслись.
- И?
- Они выпасаются далеко он Данапра, в степи. За внешним периметром. А в день лошадке нужно выпить три-четыре ведра воды. И если ты будешь таскать водичку ей от реки, скотина от жажды успеет околеть. А потому в степи есть колодцы, а рядом с колодцами - длинные поилки. Мы их видели, и видели, как происходит процесс поения. Так вот, последние пару месяцев брат Иосаф, вечная ему память, собирал и потом занимался сбором клещевины, из семян которой делал касторовое масло…и рицин. Веселая такая штука – смертельная, а симптомы отравления наступают с оттяжкой. Всего и надо - найти колодцы, и бросить туда бутылки с отравой за полчасика до водопоя. Двадцать литров – двадцать бутылок – двадцать колодцев. Хватит с головой.
- Такое стоило сделать в самом начале.
- В самом начале там было куча народу, а сейчас большая часть мужчин будет или нас завтра чморить, или Обитель осаждает.
И уж поверь, после такой диверсии голубиная почта будет просто порхать между их ними шишками только так. Массовый падеж скота должен доставить им изрядные трудности.
- Я понял. - Его преподобие Савусаил смотрит на меня, молчит и кажется, что то хочет сказать, а слов не находит. Потом, видимо решив вообще ничего не говорить в мой адрес, спрашивает. - Будут еще приказания?
- Уходя заслонки в зернохранилище открой и пусти, тужа крыс – зерна там мало, но вывести их потом будет трудно. А два наших колодца забей дохлятиной. И еще, позови Савву, он моей комплекции и неплохо ездит на лошади. Подбери еще нескольких послушников или полубратьев.
- И?
- Отбери для них… Или нет – пусть они сами для себя отберут лучших лошадей. Каждому по две лошади – ездовой и заводной. Остальных лошадок перед уходом – под нож. Их, кстати, можно и в колодцы. Сколько их у нас
- Всего около пятидесяти, но хороших с пару десятков.
- Ну, вот лучшие пусть и живут. И еще, ты знаешь где лежит старый кевлар?
- Это грех.
- Да, я знаю - старая вещь, проклята. Пусть проклятье будет на мне, а Савве и ребятам подарим шанс уйти. Он не только себя будет спасать, но и нас. У меня есть три хламиды. Одна на мне – две свободных…Пусть примерят – кому подойдет, тем кевлар в первую очередь и самые резвые лошади.
-Тогда пойду готовить людей. У них будет трудная ночь.
- Не гоняй их сильно, преподобный. Пусть лучше поспят и отдохнут.
- Это я и имел ввиду. – Наш военный гений делает паузу, и вдруг задает совершенно неожиданный вопрос. – Отец Домиций, если мне тебя надо будет найти, ты будешь на крыше южной башни?
- Да, преподобный.
- В такой-то солнцепек. Что ты там делаешь, прости за нескромность.
- То, что и положено настоятелю 7-й Цитадели - молюсь о прощении себя и о спасении Вас, пощусь, укрощаю плоть.
- Каким образом…ты ее укрощаешь?
Впрочем, вид мозолистых рук, вынутых из карманов его успокаивает.
- Камни, преподобный. Обычные камни. Кто то молиться перебирая четки, а я молюсь перебрасывая камни из руки в руку куски гранита.
- Спасибо, отец Домиций.
- Савус, сколько лет мы знаем друг-друга?
- Больше двадцати.
- Я ж тебя знаю. Ты что-то еще хочешь спросить. Говори. Завтра ты уже не сможешь спросить, и я не смогу ответить.
- Простите, отец. Да, хотел.
- Так спрашивай, старый друг. Спроси сейчас, а то загнусь, и будет у тебя чесаться мысль – почему я его не спросил.
- Несколько месяцев назад на вас была наложена епитимья, за…за тот, что вы сделали в подвале.
- Да. Ходить с капюшоном, опущенным на лицо днем и ночью в знак смирения, и снимать его только оставаясь наедине с самим собой.
- Срок вашего наказания уже как два месяца закончился, а капюшон вы все так и не сняли. Патриарх же вас давно простил.
- Мой дорогой Савус, может быть патриарх и отпустил мне грех за ту вспышку гнева, но я-то еще сам себя не простил?! Так что молитва с камнем в руках, бдение на солнцепеке и капюшон это мой выбор, мой путь к спасению.
Хорек Савус долго смотрит на меня, потом уходит. Что-то хотел еще сказать, но промолчал. Хотя возможно о чем то и догадался, не зря же мне послышалось его истерический смешок.
Вот и все. Сделано все что можно. Теперь остается только разыграть последнюю партию. Или не последнюю? Посмотрим….Впереди еще много работы, и начать придется с посещения тяжелораненых и умирающих.
Из глубин памяти в тот день вдруг всплывает историческое полотно – «Наполеон Бонапарт посещает лазарет больных чумой при Яффе». Слюнтяи, романтики и белоручки! Этому коротышке было легко – прийти, засвидетельствовать почтение больным чумой перед принудительной эвтаназией и свалить, перепоручив все дело докторам. Ну и не забыть, что бы потом его личное мужество, типа - пришел, горестно вздохнул и убыл восвояси, - было живописно отражено в масле на холсте. Не то, что бедному отцу Домицию – самому держать голову раненого в брюхо брата своего, и творя глухую исповедальную молитву, вливать ему в глотку раствор белладонны.
И это только начало. Потом надо распорядиться, что бы заранее приготовили масло, факелы, для сегодняшней ночи и дрова для погребения усопших братьев. Еще раз проверить подземный ход, и вместе братом Римусом воткнуть в стены с десяток подготовленных факелов, а у выхода оставить пару ведер с водой для их гашения. Затем благословить десяток Саввы, готовящийся к прорыву, принять их исповедь, выдать им две моих хламиды и семь броней из кевлара и отправить их спать набираться сил.
Трем бабам, у которых есть дети - всучить мякиши хлеба, в которые капнуто с десяток капель настойки мака, - детский плач в ночи последнее, что нам нужно. Еще раз пересечься с Савусом и тремя его сержантами, и обсудить порядок эвакуации, порядок шумо и светомаскировки, и много еще каких мелочей. На вроде мотка длинной веревки, за которую будут держаться уходящие по длинному и узкому полутора километровому подземному. Или обязательного беления спины мелом всем уходящим – в темноте, когда погашен факел, небо затянуто тучами и ничего не видно, белая спина впереди идущего поможет не отстать и не заблудиться. И много чего еще, что нужно сделать, чего нельзя забыть.
И когда все сделано, последние распоряжения отданы, и остается только ждать и отсчитывать часы, оставшиеся до заката ко мне на крышу башни приходит она – та, с кого началась вся эта истории, возможно, уже моя последняя истории в моей жизни. Мой ангелочек – моя Ангела.
Чего можно ждать от отца Домиция, задерганного, усталого, желающего отдохнуть перед тяжелой ночью, возможно последней в его жизни. Шестьдесят пять лет интересный возраст - в нем мужчина еще кое-что может. Ну а если в процессе что-то идет не так или процесс не пошел от слова совсем, даже конченная скотина не сможет упрекнуть его в мужском бессилии. Возраст как ни как.
А у нее получается! Пусть и не сразу, но мой ангелочек проявляет неожиданный такт и внимание, не свойственный ее юному возрасту. Не форсируя события, а мягко и нежно добиваясь того, что бы мужчина с которым она делит постель, вдруг понял, что его зима еще не наступила, и еще есть время для его осени.
Зря, зря она, конечно, это сделала. Ведь играть свою последнюю роль со знанием, что жизнь твоя возможно уже окончена, и впереди дряхлость и старость куда как легче. Иное дело если тебе дали понять, что ты еще не так стар, еще кое что можешь – например, вырвать сладостный стон у красивой сисястой девахи и что еще многое чего интересного может быть впереди. Но этого, скорее всего не будет, потому, как завтра возможно уже не будет тебя самого. Но то будет завтра. А пока еще есть время, что бы вздремнуть на пару часиков перед трудной ночью, и, положив свою голову на ее прекрасный чуть полноватый живот, чувствовать сквозь сон, как она гладит тебя по голове и по гладко выбритой щеке, ничему не удивляясь, принимая тебя таким, каким ты есть.
Нет, это не была любовь. И даже не страсть. Просто есть такие вещи, которые знают только люди, сталкивавшиеся со смертью. Наприм, что перед страхом возможной гибели у многих баб резко обостряется блудливость, и им хочется в оставшиеся сутки или часы взять у жизни побольше. Это нормально. У мужчин такое состояние бывает тоже – или перед смертью, или после рукопашной.
Да, от моей девочки пахло, чуть заметно, но пахло. Пахло не только Ангелой, но и другими запахами – запахами других мужчин. Девочка боялась, и свой страх умереть и свое желание взять от жизни то, что она еще не успела -это она брала сейчас. Не знаю, сколько у нее побывало в этот день до меня, но судя по времени оставшемуся до выхода колонны – я у нее был сегодня последний. Да и она у меня, наверное тоже была последней - последней в жизни. Не самый плохой вариант.
А несколько часов спустя, когда солнце уходит на половину за линию горизонта, а небо из голубого, превращается в серое - ворота Цитадели ненадолго открываются. Но лишь для того, что выпустить из нее несколько галопирующих всадников, а потом с лязгом захлопнуться.
А через две свечи это вновь повторяется. Снова всадники, рвущиеся вперед – из серости вечера в темноту ночи, к своему спасению. И снова глухой лязг захлопывающихся ворот.
Эти то, скорее всего, смогут оторваться от погони и успеют добраться до Обители веры. Но спасаясь сами, они сейчас спасают и Орден, а возможно и нас.
Вечером, когда братья выстраиваются в цепочку, что бы втянутся в длинный подземный ход и уйти, шепчу Савусу – пусть впихнет Ангелу в передовой отряд, туда, где будут идти живчики. Вряд ли мой сисясьтый ангелочек сильно поможет Савусу при штурме Технограда, а вот в когорте подранков у нее будет шанс успеть дойти до 5-й Цитадели и не попасть в плен. А там…Там видно будет.
Длинная цепочка монахов. Первым в колоне идет Мангума. У многих братьев в руках носилки, пока что пустые, и несколько тележек нагруженных водой. Молодец мальчик! Кто-то сказал , что скорость движения каравана определяет скорость движения самого слабого ишака. Так что этого самого медленного ишака, когда он натрет или подвернет ногу можно будет и понести некоторое время, что бы скорость не падала. Может быть вас нагонят не на 2-й, а не 3-й или 4-й день. А может и успеете уйти дойдя до спасения и уводя за собой погоню. Это важно – тогда у Савуса, который идет отстоит от Мангумы на сотню человек будет больше времени. Мальчика жалко. И Ангелу. Всех жалко. И сына тоже жалко.
- Мангума.
- Да, отец.
- Постарайся выжить , очень тебя прошу. Это не требование отца Домиция, а просьба старого человека, который хочет что бы его воспитанник выжил.
Стою и смотрю, как они уходят – одни, что бы успеть пройти несколько сот километров до спасения или попасть в плен через пару-тройку дней. И быть отданными в буквальном смысле слова, на милость врага. Другие, что бы через несколько часов после выхода резко сменить направление и вскоре вынырнуть у периметра Технограда, страшным энцефалитным клещом вцепившись в самое уязвимое место врага, превращая войну в крайне неприятное занятие, когда перед каждым замахом надо оглядываться назад.
Проходит десять минут и от Савуса приходит гонец, совсем ненадолго. Лишь для того, что бы сказать что колонна вышла благополучно и надо закрывать дверь с моей стороны. Мог бы и не присылать, а вот побеспокоился же. Ну да в добрый путь!
Брат, совсем юный, но уже с белой повязкой на руке – знак штурмовиков отряда Савуса, убегает назад и я остаюсь в тишине и почти один. Почти один в первый раз за двадцать лет.
Двадцать лет! Целых двадцать лет тут бурлила жизнь, и меня крутило и кидало в этом водовороте. Савус, Савва, Янек, Игнаций, Ангела, Томаш и многие другие, что или погибли, или ушли сегодня, оставив шкандбающего отца Домиция прикрыть их отход. А теперь тут лишь два человека – я да наполовину парализованный брат Буонис, вытащенный мною из его кельи. Руки у него, слава Богу, давно включились. А вот с ногами уже, по-видимому, все и навсегда. Вот уже кто рад так это он. Лежать неделями в темной келье, разминать руки, читать старые книги, наворачивать постную перловку с кониной и пить пиво – вот все, что ему оставалось делать. Еще добрых полгода назад бывший настоятель хотел его причастить белладонной, но, ныне покойный брат Томаш, а потом и я отговорили нашего доброго настоятеля от этого акта гуманизма.
И теперь этот, еще не старый человек пятидесятилетний человек, чуть располневший, бледный, с начинающей седеть бородкой просто лежал на земле посреди внутреннего дворика, раскинув руки и смотрел на звездное небо. Он улыбался.
Даю ему полчаса, что бы прийти в себе, а потом начинается работа. Нас в Цитадели теперь только двое, а работать надо так, как будто тут еще живут две сотни монахов, сестер и полубратьев.
Брат Буонис зажигает плошки, а мне приходится носить их по стене, имитируя походку разных людей. Что особенно трудно, если ты хромаешь. Иногда приходится ронять кастрюлю, бить по казану, делать все, что бы казалось, что уже мертвая Цитадель все еще кипит жизнью, которая только и ждет утра, что бы проснуться. Взять факел, снова пройтись неспешно по стене, снова опрокинуть со стены какую ни будь кастрюлю, обновить плошку с маслом у брата Буониса, снова ударить поленом, снова хлопнуть дверью, снова стена, снова факел и в этот раз идти надо уже чуть пригнувшись – ведь обход проводят разные люди. И так всю ночь. К двум часам ночи сердце начинает скакать, но глоток вина тройной переморозки помогает, и все становится на свои места.
А потом наступает утро и с первым выстрелом становится ясно, что время отца Домиция вышло.
Внутренний дворик, где обычно проводятся посвящения, хорошо прикрыт зданиями и ему не страшен даже самый страшный артобстрел, который уже начался и залп за залпом крушит стены Цитадели.
И двое мужчин внизу.
- Брат Буонис, ты знаешь, почему остался тут? И почему я оставил тебя тут.
- Да. Я тебя понимаю. – Голос брата Буониса спокоен.
- Мне нельзя попадать в плен, а самоубийство страшный грех. Ты должен мне помочь. Готов ли ты пролить кровь, и не дать мне попасть в плен?
- Да, отец Домиций. Но сначала молитва. Так надо. Мне будет спокойнее, да и Вам тоже.
- Конечно! Давай прочтем молитву, прежде чем…Давай вместе будем читать молитву. Прости меня, что вынуждаю тебя делать это.
- Бог простит.
Двое мужчин во дворе Цитадели. Оба молятся. Один стоит на коленях – гладко выбритый, как и все монахи, второй, с бородкой, сидит напротив него, прислонившись спиной к стене.
Старая молитва «Отче наш», доставшаяся «в наследство» Ордену еще с прошлых времен.
- „ Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое...” - батарея из пяти или шести пушек гремит, и тупоносые болванки, бывшие когда то бронебойными снарядами летят в сторону Цитадели. Невозможно промахнуться с такого близкого расстояния и стена вздрагивает. Но держится.
- „... да будет воля Твоя и на земле, как на небе..” - новый залп, и по северной башне, то где расположены баллисты начинают ползти трещины. Глина мягче бетона – стрелять им еще не раз и не два.
- „ хлеб наш насущный подавай нам на каждый день...” - Новый залп, и снова удар, и снова пыль над башней. И крик. Крик за стеной слышен даже тут, во дворике. Кричат страшно и радостно. Так кричит охотник, наконец загнавший после долгого гона крупного лося-подранка.
- „и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему...” – все прочие звуки исчезают из мира. Тишина. Нет, пушки дают третий залп, сотни глоток что-то орут возбужденно, но это уже не важно. Потому что один из молящихся правой рукой, легко, как будто почесался, как будто репетировал это движение долгими часам, вынимает из глубокого рукава бритву, и без замаха чиркает второго по горлу. А потом, уже в одиночку заканчивает, глядя в стекленеющие глаза умирающего заканчивает – «.. и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь»

Глава Жертвоприношение

Ему было плохо. Нет, можно было придумать кучу красивых слов и эпитетов, сказать, что он чувствовал себя словно сброшенным со скалы, размазанным в лепешку и других красивостей. Но ему было просто очень плохо, - так, как никогда ещ до этого не было. Нет, он и раньше терял близких – деда, такого умного старого деда, мать, маленького братика. Но их забирали старость и болезни. И то была жизнь, обычная мирная жизнь, в которой, как говорил их священник отец Игнатий, Бог давал и Бог забирал. Но сейчас! Он потерял свою сестру, совсем еще девочку, которой не исполнилось и 18 лет. И в ее смерти была и его вина – его, майора 1-го десантного корпуса Технограда Игоря Румянцева.
Это должен был стать неплохой размен. Юля пошла с ним, буквально напросилась в поход, который должен был стать. Нет, не легкой прогулкой, но она всегда была при нем. И вот теперь она у черных. А этот парень – у них. И все можно исправить. По крайне мере это будет честный обмен – поменять простого полубрата, который приходиться незаконнорожденным сыном этой твари Домиция на его сестру.
Так он считал утром, а сейчас, вечером, - вечером он выл в своей палатке, кусал пальцы до крови и рвал на себе волосы. Ибо он познал свинцовый вкус не свершения, неудачи. Он не сумел понять противника, недооценил его и поплатился. Не он поплатился – не он! А его маленькая сестренка. Они убили женщину! Да какую женщину?! Девочку 16 лет, едва успевшую познать мужчину.
Пять метров стены выложенной снаружи камнем – это задача. Но люди остаются людьми, им просто надо оставаться людьми, даже когда они друг друга убивают или делают больно. Человек – это голубь, вооруженный клыками тигра, это животное, не имеющие естественных ограничителей своей агрессивности, как у тигров. И потому появляется мораль, правила, этика – все то, что не позволяет голубям озвереть окончательно.
Драчуны перед дракой договариваются не бить друг друга по яйцам, стороны в ходе многодневного сражения делают перерыв, что бы убрать трупы, и даже после самой праведной схватки не на жизнь, а не смерть – победитель не будет хвастаться, что убил врага ударом в спину – ибо это не красит его.
Вот и сейчас к 7-й Цитадели шли люди – прикрываясь щитами, они толкали вперед человека – парня 18-20 лет, избитого, со связанными за спиной руками, но живого. Он и остановились в 200-300 метрах от стены, сгруппировавшись за своим пленником, прикрывшись им и своими импровизированными щитами из досок.
- Домиций!!! Домиций! - голос начальника этого конвоя был хриплым и громким.
Знакомая темная фигура в балахоне появилась на стене не сразу, и наклонившись к стоящему рядом монаху что то прошептал.
- Отец Домиций, спрашивает, чего ты хочешь?
- У нас есть полубрат Лешек, а у вас есть девушка. Мы хотим обменять сильного воина на безобидную женщину. Вам воина – нам женщину.
Снова наклон темного балахона, и снова визгливый крик со стены, - Отец Домиций спрашивает, почему ты считаешь, что он согласится.
- Потому что Янек – это его сын. Разве не так? Об этом все давно знают!
Темная фигура молчит – молчит и переговорщик. Затем следует команда и один из монахов сопровождавших Домиция, куда-то убегает.
- Кем приходится Вам эта девушка?
- Никем!
- Врешь! Отец Домиций знает больше, чем ты думаешь!
- Она сестра нашего командира.
Командир отряда переговорщиков узнает девушку - не узнать ее трудно – единственное светлое пятнышко на фоне темных фигур. На шее веревка – с разных сторон ее за концы держат три монаха.
Лица Домиция не видно, но его громкий, чуть вибрирующий голос вдруг раздается над степью.
-Лешек, сынок.
-Да…отец.
-Лешек, ты все еще полубрат Ордена?
- Я им останусь до конца.
-Спасибо. Сынок. Тогда давай прочитаем вместе Клятву Ордена, 3-ю его часть.
Наверное, командир отряда успел понять, что что-то пошло не так и окриком попытался остановить эту странную пару – отца и сына, которые в такой неудобный час вдруг ударились в религию, но его словно не замечают.
- «- Брат ордена — умер для мира. У него нет ничего своего. Он живет для ордена и церкви.
- Праведно все, что служит Ордену, греховно все, что ему мешает.
- Брат Ордена каждый день должен быть готов к смерти и мукам. – Нараспев повторяют слова Клятвы мужчина наверху и парень со связанными за спиной руками в паре сотен метров от него. И после слов о смерти и муках темная фигура вдруг останавливается, смотрим на парня.
- Прости меня, сынок. – И опускается на колени. А сзади него, как из под земли вырастают темные фигуры. Несколько легких копий выпущенных из атлатлей летят в сторону конвоя. И командир делает ошибку – прикрывая щитами себя и своих спутников – впитанное с молоком матери «Дикари не люди» играет с ним злую шутку. Но копья все равно находят свою цель, и хотя нет удара по деревянным щитам глава переговорщиков понимает, что он сделал страшную ошибку. Нет ! Не ему надо было прикрываться щитом, а пленника, драгоценного заложника и сына Домиция надо было закрывать – закрывать чем угодно, хоть щитом, хоть своим телом. Но слишком поздно!
Три брошенных копья и лишь одно ПОПАДАЕТ
За тем наступает страшное – монахи на стене натягивают веревку, и фигурка в белом повисает на ней как тряпичная кукла, которую повесили на просушку. Затем, куколка летит вниз…
- Отец Домиций согласен на обмен, - визгливый голос глашатая вновь раздается со стены, - тело на тело, прах на прах.

Рука легшая ему на плечо была большой и теплой.
- Почему?! Почему, Гриша?! Что я сделал не так?!
- Ты, - голос Гришы стал успокивающим, - ты все сделал разумно и правильно…
-Но почему?! Он же сам..понимаешь сам того ком 20 лет заботился…сам …и ее. Он ссумашедший! Он псих!
- Нет. – Голос старого оружейника был теперь не успокаивающе мягок, а спокоен. – Нет. Ты не прав. Да, он сумасшедший, и нет – в его поступках была логика. Непонятная сразу. Но логика. Просто мы знали не все, и не вполне понимаем его, и то чего он хочет – чего он от нас хочет. Но одно могу сказать точно – взять эту Цитадель нам будет теперь гораздо труднее….Потому что он совершил жертвоприношение и показал, что обмениваться мы может только убитыми…и повязал своих кровью твоей сестры. – Затем, немного помолчал, неожиданно спросил – Мы их будем брать в плен, когда крепость падет?
Тишину в комнате вдруг нарушил странный хрип, а через мгновение старик понял, что это их командир хрипит от накатившего бешенства.
- Всех! Всех живьем в землю закопаю. Всех!
- Вот и я о том, командир. Там сидят разные люди. И фанатики, и верующие, и просто послушники, которые мечтают стать полубратьями и получить свой приход. Понимаешь? Разные! Кто то готов был биться до последнего, а кто то был готов драпануть уже сейчас. Ты заметил лиц тех, кто убил Алию?
- Капюшоны…
- Ты не знаешь, кто убийца, а потому будешь мстить всем…Они тоже это знают.

Прощание
Что чувствует приговоренный к смерти, видя из темного окошка темницы, как плотники бойко сколачивают для него «карусель», на которой он завтра будет болтаться, весело суча ногами?
А что испытывает больной раком, которому доктор честно назвал и диагноз, и стадию, и срок ему оставшийся?
Разное! Разное испытывают и несчастный узник, и легальный наркоман. И никакому инженеру человеческих душ невозможно точно воссоздать тот дивный букет чувств и эмоций, который рождается в душах узнавших и свой срок, и инструмент, при помощи которого они, эти самые души, будут извлечены из тел и отправлены на суд Божий. Для одного - это будет виселица, а для другого - ласковый поцелуй морфия.
Зато теперь я понимал, что в этом сложнейшем букете чувств есть и нотки спокойствия и умиротворения. Ибо приговоренные знают и срок, и способ, а иной раз и исполнителя. Просто для одного это будет его тюремщик, который перед казнью наденет черную маску, и которому обязательно надо сунуть монету за мыльный воротник и длинную веревку. А для другого – во`-он та медсестра с грустными глазами, которая не рассчитает дозу морфия. Конечно же, совершенно случайно.
Почему я это понимал? Потому что тоже имел счастье увидать орудие моей гибели, рассчитать срок, и знать исполнителя.
Хорек Савус оказался прав – корабль с «тюфяками», пропущенный по его совету к Обители Веры оказалась чемоданом без ручки. Потому что лишь два байдака смогли прорваться туда что бы начать осаду главной Цитадели Ордена. А потом ожили три наши баллисты, чье появление для технарей стало неприятным сюрпризом, и третье судно было потоплено. Команда четвертого не стала рисковать и начала поворачивать назад. Не успела.
Когда то я слышал интересное выражение «Любители обсуждают тактику, генералы – стратегию, а специалисты – логистику». Это правда. Плечо подвоза – важная вещь. Технари имели преимущество и в численности подготовленных бойцов и в огневой мощи. Нет, конечно же, нас было раза в три больше, если бы мы все собрались… Если бы! И вот что бы это «бы» не было реализовано, что бы негде было собраться, и некому было собрать, они и решили первой же операцией обезглавить Орден и лишить его тех немногих козырей, что у него есть. Очень неплохой и грамотный пан.
Но без регулярного снабжения бойцы, даже самые подготовленные воюют плохо. А их боевой дух куда как слабее, когда выясняется, что раненного в живот будут везти домой не три дня по воде, а всю неделю и, в том числе, на телеге. Оптимизма тяжелораненым это точно, что не прибавляло.
Но это для технарей было еще полбеды. Потому что плохо воюющий боец – это все-таки сила. Пусть ослабленная, но сила. А вот тюфяки без пороха и болванок – это просто куски металла. А этот самый огненный припас был где угодно, но только не там где его ждали. Большая часть его находилась на одной из двух потопленных нами посудинах. Меньшая же находилась или в Технограде, или в лагере Румянцева. Откуда тоненькой струйкой, капля за каплей, телега за телегой проталкивалась в обход Цитадели, делая крюк в два десятка километров по бездорожью. И все для того что бы вновь быть погруженной на посудину, только уже выше по течению, и таки доставленной к основным силам Технограда, осаждающим Обитель. Три слова «слишком» - слишком мало, слишком медленно, слишком дорого. Ценный груз надо было охранять, телеги чинить, лошадей кормить. Мелкие и незначительные трудности превращались в неподъемный груз проблем, в неразрешимый Гордиев узел. Они не могли начать по-настоящему осаждать Обитель, потому что у тюфяков не было припаса, а все снабжение висело на тонкой кишке движения из пары десятков телег, которая периодически рвалась. И не могли взять Седьмую Цитадель, по той же причине, только отзеркаленной в другую сторону – у Румянцева был припас, но не было пушек.
Гордиев узел нельзя развязать, но можно разрубить – быстро и решительно. Не знаю, чья это была идея, но этого – рано или поздно следовало ожидать. И сейчас, выше по течению, с подошедшего байдака выгружали тюфяки.
- Одна, две, три – Савус спокойно считал орудия, так словно это были мешки с урожаем топинамбура, а не орудия нашей гибели, которые командование технарей решило перебросить от Главной цели их операции опять к нам. Для чего? Для того что бы решить наконец проблему со снабжением самым что ни на есть кардинальным способом – уничтожив пробку, которая закупорила их транспортную артерию – 7-ю Цитадель.
В этот раз они нас боялись – оружия сгружались еда ли не в километре выше по течению, и волоком тянулись к позициям бригады, прикрываясь при этом гребнем холлов.
- …четыре, пять…восемь… двенадцать. Они перебросили к нам почти все пушки. Значит Обитель веры или взята, что маловероятно, или, что, скорее всего, нажим на нее сильно ослаблен. Значит, у Ордена появилось больше времени, а у технарей его стало меньше. - Савус не говорил, он считал, ища уравнение, способное дать ему в итоге победу, или хотя бы не-поражение.
Чуть прихрамывающий горбатый низкий – почти карлик. Наш хорек Савус. Он обладал всеми мыслимыми физическим недостатками – хромота, низкий рост, горб, сволочной характер, лицо, оправдывающее его кличку – хорек. И при, этом был еще и безумно храбр и имел ум военного, лишь по недоразумению оказавшийся запертым не в то время и не в том теле.
Еще в прошлой жизни я слышал байку о том, что человек попавший на небеса попросил ангелов показать ему лучшего в мире полководца. И ему показали – сапожника Джонса. По воинским талантам скромный сапожник Джонс потеснил Наполеона и Александра Македонского на 2-е и 3-и места. Но почему сапожник, - спросил человек. Ведь он даже в армии не служил. На что получил ответ, что да – не служил, и не воевал. Просто так получилось, что или страна его не воевала, а когда воевал, то самого Джонса в армию не брали, по причине отсутствия передних зубов. А так – да. По своим талантам Джонс лучше и Бонапарта и Македонского. Просто талантам не дали раскрыться.
Маленький, хромой и горбатый Савус, с лицом чуть более чем полностью оправдывающим кличку хорек, был тем случаем, когда сапожник Джонс железной хваткой взял обстоятельства за глотку и вырвал у них возможность раскрыться. Он был тем, кто заставил бы условного вербовщика принять его в армию, несмотря на то, что не подходил для воинской службы по всем мыслимым и не мыслимым параметрам.
Двадцать лет назад в поле сошлись пулеметный расчет банды осаждавшей Цитадель и маленький послушник по кличке Савус-хорек, даже еще не прошедший полного посвящения. Нет, он не был камикадзе. Просто у врага не выдержали нервы, и пулемет затявкал раньше времени, убив двух монахов, из трех оказавшихся на линии огня. Третьим был хорек Савус. И ведь никто его не учил как надо! Но он словно по наитию, по всем правилам воинской тактики начал качать маятник, падал, прыгал, бегал рывками из стороны в сторону, уклоняясь от пуль. Только бежал он не от пулеметных очередей, а, наоборот – с дубинкой в левой руке и подобранным с земли булыжником в правой он, с маниакальным упрямством безумца, пытался подавить пулеметный расчет. И подавил. А сейчас, годы спустя, Его преподобие Савусаил словно в две скрипки играл с Александром Румянцевым музыкальную пьесу под названием «Осада 7-й Цитадели». Пассаж Румянцева - переброска тюфяков обратно к цитадели не был красивым ходом. Он был предсказуем, логичен, и поэтому скушен. Более того – он был запоздал. Такую переброску его преподобие прогнозировало еще неделю назад. Но, несмотря на всю его банальность, отбить ход Румянцев было некому и нечем.
- Что скажешь, твое преподобие? - Вырываю Савуса от его скорбных подсчетов.
-Цитадель обречена. Сегодня они выгрузят пушки и начнут пристрелку, а завтра будет большой артобстрел утром, а затем сразу штурм.
- Почему не сегодня?
- Сейчас утро. К обеду выгрузят, подтянут припасы – болванки, порох, пыжи, сами тюфяк надо установить на колеса и прикрыть двойными щитами, иначе мы перестреляем расчеты.. Часам к 6 я думаю, все будет готов, но тогда уже начнет темнеть. К тому же очень сильно устанут. К ночи они, возможно, успеют дать несколько залпов и частично разрушить стены – это, несомненно. Но если не атаковать сразу, то ночью мы кое-как сможем заделать дыры. Не Бог весть как, но достаточно что бы снова понадобилось стрелять. А порох – дорог.
- А почему они не атакуют ночью, - знаю ответ, на свой вопрос, но хочу услышать и моего зама.
- У них более опытные бойцы, но они не знают Цитадели досконально, а наши….По меньшей мере, половина истоптала ее с завязанными глазами. Так что шансы будут равны, а значит и потери тоже соизмеримы. А этого они хотят избежать. Если же штурм не начать сразу же после разрушения стен, то за ночь мы сумеем кое-как заделать прорехи, и им снова придется стрелять. А огненный припас обходится дорого и он не бесконечен. Поэтому штурм сразу или даже во время обстрела. – Голос маленького горбуна спокоен.
- Логично. - Да! Завтра будет штурм, думаю, они рассчитывают, что мы их встретим и дадим последний бой на развалинах Цитадели.
- Это будет так?
- Нет, твое преподобие. Особой пользы в том, что бы пару сотен людей Ордена сложили головы, еще на день закупорив реку – я не вижу
- У тебя есть что предложить, Домиций.
- Да. Думаю и у тебя тоже есть план в загашнике. Мое предложение такое - Вы уйдете сегодня ночью. Легко раненные, те, кто может идти, и те, кого имеет смысл нести. Уходите налегке – оружие и еда с водой на 3-4 суток. Перед уходом пусть наедятся и напьются, как следует. Так, что бы идти часов десять-двенадцать без длинного привала.
- А тяжелые?
- Они слуги Ордена.
- Я понял вас.
-Пойдете по дну оврага – прочь от реки. До Обители Веры вам все равно не дойти – пеший конного не обгонит. Поэтому, когда приблизитесь к пологому берегу Данапра – разделитесь. Ходячие и бабы пусть отступают к Сухому Логу, 5-я Цитадель слишком бесполезна и ничего не прикрывает. Так что вряд ли на нее будут тратить силы.. Если среди них будут те, кто сможет идти быстрее остальных – пусть идет. Подранков и больных должны настичь через 2-3 суток. Это если будет погоня. Как только это случиться, пусть становятся лагерем и начинают переговоры. Тянут до последнего, а потом сдаются в плен. Может быть их пощадят.
- Что?!
- Пусть…Это уже не важно. Главное что бы они на пару суток увели за собой погоню.
- А остальные?
- Правильно. У Тебя будет 3-4 суток. Этого достаточно, что бы совершить форсированный марш к Технограду. У меня есть перец и табак, немного правда, но вам должно хватить – будете сыпать по дорогое – собаки не сразу смогут взять ваш след, а может быть, вообще не возьмут.
- У нас все равно не хватит сил для штурма. - Я думал над таким вариантом. Он красив, но все равно слишком мало сил что бы обеспокоить технарей. За вычетом баб, подранков и сопляков у меня будет от силы 30-40 братьев и три винтовки. С такими силами, да еще и без припасов – нас быстро сомнут. А много еды мы унести не сможем, если пойдем в резкий отрыв.
- 30 братеьв, и 3 винтовки с парой сотен патронов, и 3 опытных стрелка . Это не мало. Ты исходишь их худшего предположения. Те, кто будут потом гнаться за вами, и те, кто сейчас потянет тюфяки назад к Обители веры, тоже будут исходить из худшего предположения. В критической ситуации человек действует не рационально, а естественно, нормально. Если змея заползает в комнату к ребенку, ты ведь не будешь размышлять – уж это с желтыми ушками или черная гадюка. Ты рванешь спасать свое дитя. Сейчас в Технограде от силы три сотни взрослых мужчин. Остальное - женщины, дети старики. И отряд монахов неизвестной численности, выскочивший как чертик из табакерки и пробующий на зуб внешний периметр Технограда – это еще не кошмар, но уже опасность, и не малая. Твоя задача – просто обозначить свое присутствие, дать возможность коменданту отправить голубиную весть, пошалить в окрестностях, и не дать себя разбить. А потом просто кружи вокруг него. Короче – будь отравленной занозой.. Пусть ваши сутаны мелькают, и пусть Коля Голощекин шлет панические цидульки о помощи. Те, кто идет к Обители веры не знают точно, сколько вас будет. Одним словом - делай все, что бы только не быть разбитым и что бы те, кто сидят за высокой оградой видели, что они в большой степи не одни. Твоя задача не быть, а казаться…
Гляжу на его преподобие. Он умный человек, и чувствую, что сказанное мною не раз, и не два прокручивалось им в уме. Такое уравнение не-поражения было для него вкусным, притягательным…и не верным. Для того, что бы оно было правильным ему не хватало какой то малости, былинки, которая сломает хребет верблюду и перевернет чашу весов его пользу. У меня эта былинка была, даже две.
- Да, еще. В дне пешего пути от Технограда есть место, где похоронен брат Никодим. Там красивый такой холм, и крест на нем. Хм.. Хотя креста может уже и не быть, но я дам тебе карту. Так вот – тела там нет.
- В смысле? А где оно?
- Собаке - и смерть собачья, и похороны – тоже собачьи. А собак не хоронят. Так вот, тела там нет. А есть несколько десятков кувшинов с риса и растительным маслом – почти все продукты, которые технари дали тогда нашему мирному посольству. Закладка свежая и плотно запечатанная. Ей нет, как ты понимаешь, нет и трех месяцев. Закрыто все плотно и хорошо- не должно испортиться.
Вижу, как лицо моего команданте понемногу светлеет. Триста килограмм риса означают, что его люди могут совершить марш-бросок к Технограду налегке, а минус 10 килограмм веса при переходе в пару сот километров – это очень и очень много. А еще он понимает, что там они не будут голодать. По крайне мере первые пару недель.
- Когда это вы успели. Или мы?
- Мы. Во время посольства. По распоряжению отца Иеремии. Эта заначка конечно не мифический склад ГосРезерва, но поддержать силы твоим ребятам оно сможет.
- Вы не сказали нашим…
- Твоим. Я останусь тут. Кому то надо будет дать вам несколько часов форы, да и не с моей ногой поспеть даже за легкоранеными. А Комендант Цитадели, драпающий вместе с раненными и бабами – это вообще черти что и с боку бантик.. И еще, Савус, это тоже очень важно. От отца Игнация, который был с мирным посольством, им многое удалось утаить многое, и это нормально. Но кое-какие моменты им таки были вскрыты. Смотри, - рисую ему прутиком круг, - это техноград в буквальном смысле. Стоит по обе стороны Данапра. В основном кузни, школы, дома, консервационные склады.
Следующий круг, - мой прутик снова чертит пыль, - это пахотные земли. Они внутри периметра, как они называют стену. Не удивляйся. Еще 20 лет назад они пахали на 10 тракторах. Сейчас у них, правда, только 4, но это не важно. Ты их видел. И как понимаешь, штуки дорогие, а потому должны орошо охраняться. Потому и пахотные земли внутри, а не снаружи стены.
- Как я понимаю, мой интерес представляют 3-й круг?
- Правильно, мой Бонапарт.
- Кто?
- Не важно. Итак. Кто много жрет травы и требует много земли под выпас?
- Лошади.
- Правильно! Техноградское стадо- это пара тысяч лошадок – три табуна. В основном мясные породы, но есть, тяжеловозы и рысаки. Труд, так сказать их многолетней селекции. Около половины они забрали в свою…ммм.ем это армией. А оставшиеся пасутся там, где и паслись.
- И?
- Они выпасаются далеко он Данапра, в степи. За внешним периметром. А в день лошадке нужно выпить три-четыре ведра воды. И если ты будешь таскать водичку ей от реки, скотина от жажды успеет околеть. А потому в степи есть колодцы, а рядом с колодцами - длинные поилки. Мы их видели, и видели, как происходит процесс поения. Так вот, последние пару месяцев брат Иосаф, вечная ему память, собирал и потом занимался сбором клещевины, из семян которой делал касторовое масло…и рицин. Веселая такая штука – смертельная, а симптомы отравления наступают с оттяжкой. Всего и надо - найти колодцы, и бросить туда бутылки с отравой за полчасика до водопоя. Двадцать литров – двадцать бутылок – двадцать колодцев. Хватит с головой.
- Такое стоило сделать в самом начале.
- В самом начале там было куча народу, а сейчас большая часть мужчин будет или нас завтра чморить, или Обитель осаждает.
И уж поверь, после такой диверсии голубиная почта будет просто порхать между их ними шишками только так. Массовый падеж скота должен доставить им изрядные трудности.
- Я понял. - Его преподобие Савусаил смотрит на меня, молчит и кажется, что то хочет сказать, а слов не находит. Потом, видимо решив вообще ничего не говорить в мой адрес, спрашивает. - Будут еще приказания?
- Уходя заслонки в зернохранилище открой и пусти, тужа крыс – зерна там мало, но вывести их потом будет трудно. А два наших колодца забей дохлятиной. И еще, позови Савву, он моей комплекции и неплохо ездит на лошади. Подбери еще нескольких послушников или полубратьев.
- И?
- Отбери для них… Или нет – пусть они сами для себя отберут лучших лошадей. Каждому по две лошади – ездовой и заводной. Остальных лошадок перед уходом – под нож. Их, кстати, можно и в колодцы. Сколько их у нас
- Всего около пятидесяти, но хороших с пару десятков.
- Ну, вот лучшие пусть и живут. И еще, ты знаешь где лежит старый кевлар?
- Это грех.
- Да, я знаю - старая вещь, проклята. Пусть проклятье будет на мне, а Савве и ребятам подарим шанс уйти. Он не только себя будет спасать, но и нас. У меня есть три хламиды. Одна на мне – две свободных…Пусть примерят – кому подойдет, тем кевлар в первую очередь и самые резвые лошади.
-Тогда пойду готовить людей. У них будет трудная ночь.
- Не гоняй их сильно, преподобный. Пусть лучше поспят и отдохнут.
- Это я и имел ввиду. – Наш военный гений делает паузу, и вдруг задает совершенно неожиданный вопрос. – Отец Домиций, если мне тебя надо будет найти, ты будешь на крыше южной башни?
- Да, преподобный.
- В такой-то солнцепек. Что ты там делаешь, прости за нескромность.
- То, что и положено настоятелю 7-й Цитадели - молюсь о прощении себя и о спасении Вас, пощусь, укрощаю плоть.
- Каким образом…ты ее укрощаешь?
Впрочем, вид мозолистых рук, вынутых из карманов его успокаивает.
- Камни, преподобный. Обычные камни. Кто то молиться перебирая четки, а я молюсь перебрасывая камни из руки в руку куски гранита.
- Спасибо, отец Домиций.
- Савус, сколько лет мы знаем друг-друга?
- Больше двадцати.
- Я ж тебя знаю. Ты что-то еще хочешь спросить. Говори. Завтра ты уже не сможешь спросить, и я не смогу ответить.
- Простите, отец. Да, хотел.
- Так спрашивай, старый друг. Спроси сейчас, а то загнусь, и будет у тебя чесаться мысль – почему я его не спросил.
- Несколько месяцев назад на вас была наложена епитимья, за…за тот, что вы сделали в подвале.
- Да. Ходить с капюшоном, опущенным на лицо днем и ночью в знак смирения, и снимать его только оставаясь наедине с самим собой.
- Срок вашего наказания уже как два месяца закончился, а капюшон вы все так и не сняли. Патриарх же вас давно простил.
- Мой дорогой Савус, может быть патриарх и отпустил мне грех за ту вспышку гнева, но я-то еще сам себя не простил?! Так что молитва с камнем в руках, бдение на солнцепеке и капюшон это мой выбор, мой путь к спасению.
Хорек Савус долго смотрит на меня, потом уходит. Что-то хотел еще сказать, но промолчал. Хотя возможно о чем то и догадался, не зря же мне послышалось его истерический смешок.
Вот и все. Сделано все что можно. Теперь остается только разыграть последнюю партию. Или не последнюю? Посмотрим….Впереди еще много работы, и начать придется с посещения тяжелораненых и умирающих.
Из глубин памяти в тот день вдруг всплывает историческое полотно – «Наполеон Бонапарт посещает лазарет больных чумой при Яффе». Слюнтяи, романтики и белоручки! Этому коротышке было легко – прийти, засвидетельствовать почтение больным чумой перед принудительной эвтаназией и свалить, перепоручив все дело докторам. Ну и не забыть, что бы потом его личное мужество, типа - пришел, горестно вздохнул и убыл восвояси, - было живописно отражено в масле на холсте. Не то, что бедному отцу Домицию – самому держать голову раненого в брюхо брата своего, и творя глухую исповедальную молитву, вливать ему в глотку раствор белладонны.
И это только начало. Потом надо распорядиться, что бы заранее приготовили масло, факелы, для сегодняшней ночи и дрова для погребения усопших братьев. Еще раз проверить подземный ход, и вместе братом Римусом воткнуть в стены с десяток подготовленных факелов, а у выхода оставить пару ведер с водой для их гашения. Затем благословить десяток Саввы, готовящийся к прорыву, принять их исповедь, выдать им две моих хламиды и семь броней из кевлара и отправить их спать набираться сил.
Трем бабам, у которых есть дети - всучить мякиши хлеба, в которые капнуто с десяток капель настойки мака, - детский плач в ночи последнее, что нам нужно. Еще раз пересечься с Савусом и тремя его сержантами, и обсудить порядок эвакуации, порядок шумо и светомаскировки, и много еще каких мелочей. На вроде мотка длинной веревки, за которую будут держаться уходящие по длинному и узкому полутора километровому подземному. Или обязательного беления спины мелом всем уходящим – в темноте, когда погашен факел, небо затянуто тучами и ничего не видно, белая спина впереди идущего поможет не отстать и не заблудиться. И много чего еще, что нужно сделать, чего нельзя забыть.
И когда все сделано, последние распоряжения отданы, и остается только ждать и отсчитывать часы, оставшиеся до заката ко мне на крышу башни приходит она – та, с кого началась вся эта истории, возможно, уже моя последняя истории в моей жизни. Мой ангелочек – моя Ангела.
Чего можно ждать от отца Домиция, задерганного, усталого, желающего отдохнуть перед тяжелой ночью, возможно последней в его жизни. Шестьдесят пять лет интересный возраст - в нем мужчина еще кое-что может. Ну а если в процессе что-то идет не так или процесс не пошел от слова совсем, даже конченная скотина не сможет упрекнуть его в мужском бессилии. Возраст как ни как.
А у нее получается! Пусть и не сразу, но мой ангелочек проявляет неожиданный такт и внимание, не свойственный ее юному возрасту. Не форсируя события, а мягко и нежно добиваясь того, что бы мужчина с которым она делит постель, вдруг понял, что его зима еще не наступила, и еще есть время для его осени.
Зря, зря она, конечно, это сделала. Ведь играть свою последнюю роль со знанием, что жизнь твоя возможно уже окончена, и впереди дряхлость и старость куда как легче. Иное дело если тебе дали понять, что ты еще не так стар, еще кое что можешь – например, вырвать сладостный стон у красивой сисястой девахи и что еще многое чего интересного может быть впереди. Но этого, скорее всего не будет, потому, как завтра возможно уже не будет тебя самого. Но то будет завтра. А пока еще есть время, что бы вздремнуть на пару часиков перед трудной ночью, и, положив свою голову на ее прекрасный чуть полноватый живот, чувствовать сквозь сон, как она гладит тебя по голове и по гладко выбритой щеке, ничему не удивляясь, принимая тебя таким, каким ты есть.
Нет, это не была любовь. И даже не страсть. Просто есть такие вещи, которые знают только люди, сталкивавшиеся со смертью. Наприм, что перед страхом возможной гибели у многих баб резко обостряется блудливость, и им хочется в оставшиеся сутки или часы взять у жизни побольше. Это нормально. У мужчин такое состояние бывает тоже – или перед смертью, или после рукопашной.
Да, от моей девочки пахло, чуть заметно, но пахло. Пахло не только Ангелой, но и другими запахами – запахами других мужчин. Девочка боялась, и свой страх умереть и свое желание взять от жизни то, что она еще не успела -это она брала сейчас. Не знаю, сколько у нее побывало в этот день до меня, но судя по времени оставшемуся до выхода колонны – я у нее был сегодня последний. Да и она у меня, наверное тоже была последней - последней в жизни. Не самый плохой вариант.
А несколько часов спустя, когда солнце уходит на половину за линию горизонта, а небо из голубого, превращается в серое - ворота Цитадели ненадолго открываются. Но лишь для того, что выпустить из нее несколько галопирующих всадников, а потом с лязгом захлопнуться.
А через две свечи это вновь повторяется. Снова всадники, рвущиеся вперед – из серости вечера в темноту ночи, к своему спасению. И снова глухой лязг захлопывающихся ворот.
Эти то, скорее всего, смогут оторваться от погони и успеют добраться до Обители веры. Но спасаясь сами, они сейчас спасают и Орден, а возможно и нас.
Вечером, когда братья выстраиваются в цепочку, что бы втянутся в длинный подземный ход и уйти, шепчу Савусу – пусть впихнет Ангелу в передовой отряд, туда, где будут идти живчики. Вряд ли мой сисясьтый ангелочек сильно поможет Савусу при штурме Технограда, а вот в когорте подранков у нее будет шанс успеть дойти до 5-й Цитадели и не попасть в плен. А там…Там видно будет.
Длинная цепочка монахов. Первым в колоне идет Мангума. У многих братьев в руках носилки, пока что пустые, и несколько тележек нагруженных водой. Молодец мальчик! Кто-то сказал , что скорость движения каравана определяет скорость движения самого слабого ишака. Так что этого самого медленного ишака, когда он натрет или подвернет ногу можно будет и понести некоторое время, что бы скорость не падала. Может быть вас нагонят не на 2-й, а не 3-й или 4-й день. А может и успеете уйти дойдя до спасения и уводя за собой погоню. Это важно – тогда у Савуса, который идет отстоит от Мангумы на сотню человек будет больше времени. Мальчика жалко. И Ангелу. Всех жалко. И сына тоже жалко.
- Мангума.
- Да, отец.
- Постарайся выжить , очень тебя прошу. Это не требование отца Домиция, а просьба старого человека, который хочет что бы его воспитанник выжил.
Стою и смотрю, как они уходят – одни, что бы успеть пройти несколько сот километров до спасения или попасть в плен через пару-тройку дней. И быть отданными в буквальном смысле слова, на милость врага. Другие, что бы через несколько часов после выхода резко сменить направление и вскоре вынырнуть у периметра Технограда, страшным энцефалитным клещом вцепившись в самое уязвимое место врага, превращая войну в крайне неприятное занятие, когда перед каждым замахом надо оглядываться назад.
Проходит десять минут и от Савуса приходит гонец, совсем ненадолго. Лишь для того, что бы сказать что колонна вышла благополучно и надо закрывать дверь с моей стороны. Мог бы и не присылать, а вот побеспокоился же. Ну да в добрый путь!
Брат, совсем юный, но уже с белой повязкой на руке – знак штурмовиков отряда Савуса, убегает назад и я остаюсь в тишине и почти один. Почти один в первый раз за двадцать лет.
Двадцать лет! Целых двадцать лет тут бурлила жизнь, и меня крутило и кидало в этом водовороте. Савус, Савва, Янек, Игнаций, Ангела, Томаш и многие другие, что или погибли, или ушли сегодня, оставив шкандбающего отца Домиция прикрыть их отход. А теперь тут лишь два человека – я да наполовину парализованный брат Буонис, вытащенный мною из его кельи. Руки у него, слава Богу, давно включились. А вот с ногами уже, по-видимому, все и навсегда. Вот уже кто рад так это он. Лежать неделями в темной келье, разминать руки, читать старые книги, наворачивать постную перловку с кониной и пить пиво – вот все, что ему оставалось делать. Еще добрых полгода назад бывший настоятель хотел его причастить белладонной, но, ныне покойный брат Томаш, а потом и я отговорили нашего доброго настоятеля от этого акта гуманизма.
И теперь этот, еще не старый человек пятидесятилетний человек, чуть располневший, бледный, с начинающей седеть бородкой просто лежал на земле посреди внутреннего дворика, раскинув руки и смотрел на звездное небо. Он улыбался.
Даю ему полчаса, что бы прийти в себе, а потом начинается работа. Нас в Цитадели теперь только двое, а работать надо так, как будто тут еще живут две сотни монахов, сестер и полубратьев.
Брат Буонис зажигает плошки, а мне приходится носить их по стене, имитируя походку разных людей. Что особенно трудно, если ты хромаешь. Иногда приходится ронять кастрюлю, бить по казану, делать все, что бы казалось, что уже мертвая Цитадель все еще кипит жизнью, которая только и ждет утра, что бы проснуться. Взять факел, снова пройтись неспешно по стене, снова опрокинуть со стены какую ни будь кастрюлю, обновить плошку с маслом у брата Буониса, снова ударить поленом, снова хлопнуть дверью, снова стена, снова факел и в этот раз идти надо уже чуть пригнувшись – ведь обход проводят разные люди. И так всю ночь. К двум часам ночи сердце начинает скакать, но глоток вина тройной переморозки помогает, и все становится на свои места.
А потом наступает утро и с первым выстрелом становится ясно, что время отца Домиция вышло.
Внутренний дворик, где обычно проводятся посвящения, хорошо прикрыт зданиями и ему не страшен даже самый страшный артобстрел, который уже начался и залп за залпом крушит стены Цитадели.
И двое мужчин внизу.
- Брат Буонис, ты знаешь, почему остался тут? И почему я оставил тебя тут.
- Да. Я тебя понимаю. – Голос брата Буониса спокоен.
- Мне нельзя попадать в плен, а самоубийство страшный грех. Ты должен мне помочь. Готов ли ты пролить кровь, и не дать мне попасть в плен?
- Да, отец Домиций. Но сначала молитва. Так надо. Мне будет спокойнее, да и Вам тоже.
- Конечно! Давай прочтем молитву, прежде чем…Давай вместе будем читать молитву. Прости меня, что вынуждаю тебя делать это.
- Бог простит.
Двое мужчин во дворе Цитадели. Оба молятся. Один стоит на коленях – гладко выбритый, как и все монахи, второй, с бородкой, сидит напротив него, прислонившись спиной к стене.
Старая молитва «Отче наш», доставшаяся «в наследство» Ордену еще с прошлых времен.
- „ Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое...” - батарея из пяти или шести пушек гремит, и тупоносые болванки, бывшие когда то бронебойными снарядами летят в сторону Цитадели. Невозможно промахнуться с такого близкого расстояния и стена вздрагивает. Но держится.
- „... да будет воля Твоя и на земле, как на небе..” - новый залп, и по северной башне, то где расположены баллисты начинают ползти трещины. Глина мягче бетона – стрелять им еще не раз и не два.
- „ хлеб наш насущный подавай нам на каждый день...” - Новый залп, и снова удар, и снова пыль над башней. И крик. Крик за стеной слышен даже тут, во дворике. Кричат страшно и радостно. Так кричит охотник, наконец загнавший после долгого гона крупного лося-подранка.
- „и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему...” – все прочие звуки исчезают из мира. Тишина. Нет, пушки дают третий залп, сотни глоток что-то орут возбужденно, но это уже не важно. Потому что один из молящихся правой рукой, легко, как будто почесался, как будто репетировал это движение долгими часам, вынимает из глубокого рукава бритву, и без замаха чиркает второго по горлу. А потом, уже в одиночку заканчивает, глядя в стекленеющие глаза умирающего заканчивает – «.. и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь»

Прошлое. За два дня до конца нашей эры

Ее назвали «Аларма» - красивое женское имя, по смыслу наиболее близкое словам Судный день или Конец Света. Имя было дано ей со смыслом: это самый конец света «Аларма» и должна была предотвратить.
Она была бы самой красивой и умной женщиной на свете… будь она просто человеком. Но это была программа, машина, кристаллы памяти и много чего еще – странный синтез аналитической части, множества баз данных, и почти человеческого мышления. Она была «Алармой».
На вызов цивилизация дает ответ, или погибает – старая и непреложная аксиома истории. И ответ часто выводит цивилизацию на новый уровень развития. Или, если он запаздывает или бывает неверным – губит.
В евразийской лесотундре исчезают мамонты – в ответ появляется лук для охоты на мелкого зверя. Ответ принимается, цивилизация охотников выживает.
На маленьком острове Пасхи в Тихом океане наступает периода засух, и маленькая островная цивилизация дает свой ответ – масштабные жертвы богам, путем возведение громадных статуй. Это в ответ не засчитывается. Цивилизация гибнет. Леса сводятся для строительства и транспортировки каменных истуканов, усиливается эрозия почвы, неурожаи становятся чаще, наступает голод, затем приходит каннибализм. Финиш.
Демографическое давление усилилось до нетерпимого – в ответ женщины и калеки племени начинают огораживать и защищать от кабанов побеги дикого ямса в поймах рек Хуанхэ и Янцзы. Ответ принимается, племя выживает, делая первый шаг к выращиванию еды, а не к охоте на еду.
Пришельцы облачены в железо, скачут на животных, стреляют из страшного оружия и несут новую смертельную болезнь – корь. Ответ –дается, но с фатальным опозданием. По историческим меркам не хватает всего ничего – крохотной части времени, что бы понять что страшное четвероногое – собака, и оно смертно, что лошадь и всадник – не одно существо, а два при чем лошадь вовсе не питается мясом, и главное – не хватает времени выработать иммунитет против кори. Правильный ответ, данный с опозданием – тоже не засчитывается.
Невозможность преодоления даты 20.12.2022г. при проколе времени – это был странный, но вызов, и «Аларма» была последней попыткой стать ответом. Ее создатели знали, что в этой девочке они, наконец, подошли к границе создания настоящего искусственного разума. И если девочка «Аларма» сможет решить поставленную задачу, вычитать, найти уязвимое звено, слабую точку, угрожающую человечеству, то в будущем она станет прародительницей для других устройств подобных ей. Конечно же, только в том случае, если сможет…
Миллиарды и миллиарды операций в секунду, анализ, поиск угроз, способных нанести биологической природе человека и его среде обитания неприемлемые потери.
Кейс №2505– Индекс угрозы - розовый, умеренно опасный. Заброшенный склад биологического оружия на территории северного Казахстана. Результат отражается в отчете «Алармы», а руководству Казахского Протектората Китайской Республики уже передается информация и настоятельная просьба обратит внимание не несколько заброшенных пятиэтажек ( имя китайской степи ) пустыни.
Нет, «Аларма» вовсе не делает открытий. Почти все, что она выдает на-гора, в результате своей работы, давно известно. Но ради того он и создавалась, что бы охватить и ту часть угроз, которые не видны, забыты, игнорируются или недооцениваются, - ту, что не входит в это самое «почти».
Кейс №2906 – Индекс угрозы - синий, умеренно опасный для широкого круга лиц. Вирус испанки. Сохранился в останках шахтеров умерших на Шпицбергене в 1918г. Результат выдается в отчете, а оператор просто отражает мест, где в ближайшие недели лучше не проводить раскопок, строительных работ или еще каким либо способом тревожить прах усопших. Хотя бы ближайших пару недель.
Кейс №1010 – Индекс угрозы - ярко красный +++. Отбой. Угроза не подтверждена. Опасность не отвечает заданным параметрам. Результат не отражается в отчете.
Кейс №2628 - Индекс угрозы - розовый, умеренно опасный. Вирус эбола. Стандартная процедура – доведение информации, нажатие красной кнопки, и одна термобарическая бомба, а затем для верности еще и вторая, выжигают в (вирус эбола место) все, что могло быть носителем данного вируса. По процедуре это надо было сделать много лет назад, но лучше уж поздно, чем никогда.
Кейс №1010– Индекс угрозы - ярко красный +++. Отбой. Угроза не подтверждена. Опасность не отвечает заданным параметрам. Результат не отражается в отчете.
«Аларма» не была интеллектом в чистом виде, она не обладал свободой воли. Она могла лишь раз за разом поднимать Кейс №1010–, и отвергать его, как несоответствующего заданным параметрам - угроза биологический природе человека и природной среде его обитания. Каким либо иным образом сообщить о том, что заданные критерии неверны изначально - она не могла. Для этого нужна была свобода воли. Но она, эта самая свобода воли была лишь у человека…и у Бога.
Кейс №2629 …Радиоактивное подземное озеро в западной Сибри.. Кейс №2630…Реликтовые бактерии замороженные во льдах Антарктиды. Кейс №2740…Кейс…Кейс…Кейс…
Зато свобода воли была у Николаса - одного из смены операторов, обрабатывающих результаты работы их полуразумной электронной девочки.
Ее звали «Алармой», а его Николасом. И были они знакомы всего пару месяцев – ровно столько функционировала «Аларма», и все это время он, впрочем, как и другие из его команды, были с ней - и в горе, и в радости, …. До тех пор, пока смерть не разлучит их. А основанная их задача и состояла в том, что бы этой самой смерти не было, хотя в ближайшие пару недель, если не в масштабах отдельного человека (ибо тут ничего не поделаешь - человек смертен), то по крайне мере в масштабах человечества. Они должны били сделать все, что бы умники из «Темпоса» таки смогли увидеть ЗАВТРА, и устранить причину, которая мешает им его увидеть.
Но все закачивается – заканчивается их смена. Четыре часа - это немного, но достаточно, что бы глаз успевал замылиться, а человек начал делать ошибки.
- Не стоит расстраиваться Николас. Все что можно, вы сделали. Дай шанс другим. - Говоривший это старик, их гуру, начальник их смены и один из творцов «Алармы» похлопал Николаса по полечу. – Пойдем лучше кофейку выпьем.
- Мы сделали все что могли…Это Вас как то успокаивает? Вы не боитесь?
- Ну…знаешь, за свою историю человечество не раз, и не два устаревало истерику. Знаешь, почему в 1001-м году Европу потряс жуткий голод?
- Неурожай, чума, война?
- Не угадал. 1000 лет от Рождества Христова. Все ожидали конца света. А если он будет – так есть ли смысл распахивать поле. Вот ты будешь в доме перед сносом делать уборку? Нет? Вот и крестьяне не стали. Люди банально засеяли меньше чем обычно. Та же история, хоть в меньшем масштабе, повторилась в 1033-м, и в 1500-х годах. Или вот еще…Ты этого не застал, а я помню истерику связанную с проблемой 2000, панику по поводу азиатского и свиного гриппа, птичьего гриппа, и эпидемии английского пота в 2018-м.
- Вы считаете, что все это вокруг, - Николас махнул в сторону людей в снующих в зале, - последствия паники.
- Нет, не считаю, - начальник смены вздохнул, - надеюсь. Мы не смогли найти причинно-следственную связь. Значит или ее нет, и проколоть время не могут по иным причинам, или мы просто не сумели. Возможно мы просто искали не с того конца. Или скармливали нашей девочке, - кивок в сторону здания, где располагалась основная часть «тела» «Алармы» не те запросы, критерии. Как бы то ни было, остается запасать покорном и ждать…и делать ставки.
Пожилой человек вдруг с интересом посмотрел на своего собеседника – по его лицу вдруг начали разглаживаться морщины, что бывало с ним в случае какого то озарения. Еще через пару секунд его собеседник встал из-за столика в зоне отдыха и пошел назад – к своему рабочему месту, которое к тому времени было уже занято сменщиком. Предвкушая нечто интересное, старик поспешил за ним.
- Кларенс, погуляй. – Николас, легонько хлопнул своего коллегу сменщика по плечу, - мне надо еще несколько минут.
- Какого черта, Николас?!
- Надо. Есть идея.
- Сейчас уже моя смена.
- Ничего. Погуляешь. Если мы переживем эти сутки - никто и не вспомнит, а если нет - никто и не узнает. Логично?
- У тебя есть 5 минут. И я буду наблюдать за всем, что ты делаешь.
- Тогда занимай очередь, - ответил Николас, кивая в сторону приковылявшего к ним старика.
К удивлению и старика, и Кларенса их коллега не полез в базу действительных угроз – выявленных, предотвращенных, отсроченных или стоящих в очереди, ожидая решения.. Он решился проанализировать не успешные кейсы, а те, где девочка расписалась в их отсутствии.
Уже через 20 минут анализа начала вырисовываться интереснейшая картина - при относительно равномерном распределении ложных целей, которые сама же «Аларма» признала ложными, резко выделялся некий Кейс№1010. Казалось, что «Аларма» поднимала его, но заданные параметры поиска мешали ей просигнализировать о его опасности, и она признавал его ложной целью, но лишь для того что бы снова поднять его. И так около 50 раз и ровно в 10 раз больше, чем какую либо другую ложную цель.
На получение ответа на запрос ушло еще несколько секунд, и когда, наконец, аналитик щелкнув по значку этого странного ложного кейса, раскрыл его содержимое - он замер, переваривая увиденное. А потом, тихо матюгнувшись, старик, стоявший за его спиной, схватил коммуникатор.
Кейс №№1010– не отвечал параметрам поиска. То, что хранилось на складе лаборатории в маленьком городке Новато в солнечной Калифорнии– не несло угрозу биологической природе человека, не вредило его здоровье, не вредило окружающей среде. И несло смертельную угрозу всей цивилизации. И оно, скорее всего, уже было на свободе.
Аналитик не успел – ответ на вызов был дан с опозданием.

Прошлое. За день до конца нашей эры

Ее назвали «Аларма» - красивое женское имя, по смыслу наиболее близкое словам Ссудный день или Конец Света. Имя было дано ей со смыслом: это самый конец света «Аларма» и должна была предотвратить.
Она была бы самой красивой и умной женщиной на свете… будь она просто человеком. Но это была программа, машина, кристаллы памяти и много чего еще – странный синтез аналитической части, множества баз данных, и почти человеческого мышления. Она была «Алармой».
На вызов цивилизация дает ответ, или погибает – старая и непреложная аксиома истории. И ответ часто выводит цивилизацию на новый уровень развития. Или, если он запаздывает или бывает неверным – губит.
В евразийской лесотундре исчезают мамонты – в ответ появляется лук для охоты на мелкого зверя. Ответ принимается, цивилизация охотников выживает.
На маленьком острове Пасхи в Тихом океане наступает периода засух, и маленькая островная цивилизация дает свой ответ – масштабные жертвы богам, путем возведение громадных статуй. Это ответ не засчитывается. Цивилизация гибнет. Леса сводятся для строительства и транспортировки каменных истуканов, усиливается эрозия почвы, неурожаи становятся чаще, наступает голод, затем приходит каннибализм. Финиш.
Демографическое давление усилилось до нетерпимого – в ответ женщины и калеки племени начинают огораживать и защищать от кабанов побеги дикого ямса в поймах рек Хуанхэ и Янцзы. Ответ принимается, племя выживает, делая первый шаг к выращиванию еды, а не к охоте на еду.
Пришельцы облачены в железо, скачут на животных, стреляют из страшного оружия и несут новую смертельную болезнь – корь. Ответ –дается, но с фатальным опозданием. По историческим меркам не хватает всего ничего – крохотной части времени, что бы понять что страшное четвероногое – собака, и оно смертно, что лошадь и всадник – не одно существо, а два при чем лошадь вовсе не питается мясом, и главное – не хватает времени выработать иммунитет против кори. Правильный ответ, данный с опозданием – тоже не засчитывается.
Невозможность преодоления даты (дата) при проколе времени – это был странный, но вызов, и «Аларма» была последней попыткой стать ответом на вопрос - ПОЧЕМУ?. Ее создатели знали, что в этой девочке они, наконец, подошли к границе создания настоящего искусственного разума. И если девочка «Аларма» сможет решить поставленную задачу, вычитать, найти уязвимое звено, слабую точку, угрожающую человечеству, то в будущем она станет прародительницей для других устройств подобных ей. Конечно же, только в том случае, если сможет…
Миллиарды и миллиарды операций в секунду, анализ, поиск угроз, способных нанести биологической природе человека и его среде обитания неприемлемые потери.
Кейс №2505– Индекс угрозы - розовый, умеренно опасный. Заброшенный склад биологического оружия на территории северного Казахстана. Результат отражается в отчете «Алармы», а руководству Казахского Протектората Китайской Республики уже передается информация и настоятельная просьба обратит внимание не несколько заброшенных пятиэтажек ( имя китайской степи ) пустыни.
Нет, «Аларма» вовсе не делает открытий. Почти все, что она выдает на-гора, в результате своей работы, давно известно. Но ради того он и создавалась, что бы охватить и ту часть угроз, которые не видны, забыты, игнорируются или недооцениваются, - ту, что не входит в это самое «почти».
Кейс №2906 – Индекс угрозы - синий, умеренно опасный для широкого круга лиц. Вирус испанки. Сохранился в останках шахтеров умерших на Шпицбергене в 1918г. Результат выдается в отчете, а оператор просто отражает мест, где в ближайшие недели лучше не проводить раскопок, строительных работ или еще каким либо способом тревожить прах усопших. Хотя бы ближайших пару недель.
Кейс №1010 – Индекс угрозы - ярко красный +++. Отбой. Угроза не подтверждена. Опасность не отвечает заданным параметрам. Результат не отражается в отчете.
Кейс №2628 - Индекс угрозы - розовый, умеренно опасный. Вирус эбола. Стандартная процедура – доведение информации, нажатие красной кнопки, и одна термобарическая бомба, а затем для верности еще и вторая, выжигают в (вирус эбола место) все, что могло быть носителем данного вируса. По процедуре это надо было сделать много лет назад, но лучше уж поздно, чем никогда.
Кейс №1010– Индекс угрозы - ярко красный +++. Отбой. Угроза не подтверждена. Опасность не отвечает заданным параметрам. Результат не отражается в отчете.
«Аларма» не была интеллектом в чистом виде, она не обладал свободой воли. Она могла лишь раз за разом поднимать Кейс №1010–, и отвергать его, как несоответствующего заданным параметрам - угроза биологический природе человека и природной среде его обитания. Каким либо иным образом сообщить о том, что заданные критерии неверны изначально - она не могла. Для этого нужна была свобода воли. Но она, эта самая свобода воли была лишь у человека…и у Бога.
Кейс №2629 …Радиоактивное подземное озеро в западной Сибри.. Кейс №2630…Реликтовые бактерии замороженные во льдах Антарктиды. Кейс №2740…Кейс…Кейс…Кейс…
Зато свобода воли была у Николаса - одного из смены операторов, обрабатывающих результаты работы их полуразумной электронной девочки.
Ее звали «Алармой», а его Николасом. И были они знакомы всего пару месяцев – ровно столько функционировала «Аларма», и все это время он, впрочем, как и другие из его команды, были с ней - и в горе, и в радости, …. До тех пор, пока смерть не разлучит их. А основанная их задача и состояла в том, что бы этой самой смерти не было, хотя в ближайшие пару недель, если не в масштабах отдельного человека (ибо тут ничего не поделаешь - человек смертен), то по крайне мере в масштабах человечества. Они должны били сделать все, что бы умники из «Темпоса» таки смогли увидеть ЗАВТРА, и устранить причину, которая мешает им его увидеть.
Но все закачивается – заканчивается их смена. Четыре часа - это немного, но достаточно, что бы глаз успевал замылиться, а человек начал делать ошибки.
- Не стоит расстраиваться Николас. Все что можно, вы сделали. Дай шанс другим. - Говоривший это старик, их гуру, начальник их смены и один из творцов «Алармы» похлопал Николаса по полечу. – Пойдем лучше кофейку выпьем.
- Мы сделали все что могли…Это Вас как то успокаивает? Вы не боитесь?
- Ну…знаешь, за свою историю человечество не раз, и не два устаревало истерику. Знаешь, почему в 1001-м году Европу потряс жуткий голод?
- Неурожай, чума, война?
- Не угадал. 1000 лет от Рождества Христова. Все ожидали конца света. А если он будет – так есть ли смысл распахивать поле. Вот ты будешь в доме перед сносом делать уборку? Нет? Вот и крестьяне не стали. Люди банально засеяли меньше чем обычно. Та же история, хоть в меньшем масштабе, повторилась в 1033-м, и в 1500-х годах. Или вот еще…Ты этого не застал, а я помню истерику связанную с проблемой 2000, панику по поводу азиатского и свиного гриппа, птичьего гриппа, и эпидемии английского пота в 2018-м.
- Вы считаете, что все это вокруг, - Николас махнул в сторону людей в снующих в зале, - последствия паники.
- Нет, не считаю, - начальник смены вздохнул, - надеюсь. Мы не смогли найти причинно-следственную связь. Значит или ее нет, и проколоть время не могут по иным причинам, или мы просто не сумели. Возможно мы просто искали не с того конца. Или скармливали нашей девочке, - кивок в сторону здания, где располагалась основная часть «тела» «Алармы» не те запросы, критерии. Как бы то ни было, остается запасать покорном и ждать…и делать ставки.
Пожилой человек вдруг с интересом посмотрел на своего собеседника – по его лицу вдруг начали разглаживаться морщины, что бывало с ним в случае какого то озарения. Еще через пару секунд его собеседник встал из-за столика в зоне отдыха и пошел назад – к своему рабочему месту, которое к тому времени было уже занято сменщиком. Предвкушая нечто интересное, старик поспешил за ним.
- Кларенс, погуляй. – Николас, легонько хлопнул своего коллегу сменщика по плечу, - мне надо еще несколько минут.
- Какого черта, Николас?!
- Надо. Есть идея.
- Сейчас уже моя смена.
- Ничего. Погуляешь. Если мы переживем эти сутки - никто и не вспомнит, а если нет - никто и не узнает. Логично?
- У тебя есть 5 минут. И я буду наблюдать за всем, что ты делаешь.
- Тогда занимай очередь, - ответил Николас, кивая в сторону приковылявшего к ним старика.
К удивлению и старика, и Кларенса их коллега не полез в базу действительных угроз – выявленных, предотвращенных, отсроченных или стоящих в очереди, ожидая решения.. Он решился проанализировать не успешные кейсы, а те, где девочка расписалась в их отсутствии.
Уже через 20 минут анализа начала вырисовываться интереснейшая картина - при относительно равномерном распределении ложных целей, которые сама же «Аларма» признала ложными, резко выделялся некий Кейс№1010. Казалось, что «Аларма» поднимала его, но заданные параметры поиска мешали ей просигнализировать о его опасности, и она признавал его ложной целью, но лишь для того что бы снова поднять его. И так около 50 раз и ровно в 10 раз больше, чем какую либо другую ложную цель.
На получение ответа на запрос ушло еще несколько секунд, и когда, наконец, аналитик щелкнув по значку этого странного ложного кейса, раскрыл его содержимое - он замер, переваривая увиденное. А потом, тихо матюгнувшись, старик, стоявший за его спиной, схватил коммуникатор.
Кейс №№1010– не отвечал параметрам поиска. То, что хранилось на складе лаборатории в маленьком городке Новато в солнечной Калифорнии– не несло угрозу биологической природе человека, не вредило его здоровье, не вредило окружающей среде. И несло смертельную угрозу всей цивилизации. И оно, скорее всего, уже было на свободе.
Аналитик не успел – ответ на вызов был дан с опозданием.




Прошлое Первый день конца света

Человек в белом халате не знал что делать. Он был в панике, он был в ужасе, тихом, при котором трудно даже дышать. И ведь было от чего?!
Хороший и единственный сын любимой мамы, которая до сих пор, даже когда ему перевалило за 30-тник продолжает , приходит к нему, что бы поцеловать в лоб, пожелать спокойной ночи и подержать его за правую руку, спасая от греха рукоблудия дожидаясь пока он не уснет.
Любимая мамочка! Он будет им очень недовольная. Нет! Она расстроиться и огорчиться. Он будет им разочарована. А маму расстраивать нельзя! Это правило было зазубрено им еще четверть века назад, когда от них ушел этот похотливый озабоченный козел, урод и негодяй, как называла его мама. С уходом похотливой скотины единственным мужчиной в ее жизни стал он, и всю свою ласку, заботу и нежность уже больше двадцати лет она отдавала ему. А он отвечал ей взаимностью. Простое правило – нельзя огорчать маму. И он старался. Очень! Ежегодная поездка на Гавайи вместе с мамой, аренда в районе (центр Новато, где жили мамины подруги), просто ведение хозяйства – все это требовало денег. И не малых. И их, Хвала Богу, хватало. Пусть коллеги посмеивались на немного нелюдимым старшим лаборантом Иеремией-Исайей Джексоном, но свое дело он знал хорошо, и за десять лет работы не было ни единого случая нарушения им регламента или инструкции, пусть даже хотя бы в мелочи.
Малоинициативный, не амбициозный и чрезвычайно педантичный исполнитель– он мог бы быть неуспешен где угодно, но только не тут - в лаборатории, имевшей дело с веществами с категорией опасности Red 1. Ему неплохо платили, но кроме денег нужно еще и уважение…Да, коллеги По-работе его ценили. А уважали ли? Скорее всего, да. Хотя и не за его педантизм, мелочную придирчивость к нарушениям регламента или чему ли бое еще. Трудно не уважать того, кто после работы, когда ты пьешь пиво, посматривая на часы – скоро ли муж твоей соседки уйдет в ночную, - трудно не уважать того, кто в это время делает что то важно и полезное для всех. Его ценили и уважали, а мама им гордилась.
Исайя Иеремия мыл бездомных, одевал их в одежду в старую, но чистую, ту, что поступала в их церковь от Армии спасения, брил, кормил. И видел их через неделю снова на улице – небритых, опустившихся, лежащих в обнимку с бутылкой в мокрых штанах.
Он убирал пляж от пластикового мусора, а океан, словно издеваясь над ним, выбрасывал, чуть ли не в два раза больше на следующий день.
Вместе с другими волонтерами он собирал средства на лечение тюленя, которому в горло попала нефть. Они смогли тогда собрать денег, вылечить животное и выпустить в море. И увидеть, как его в сотне метров от берега убила молодая касатка.
Его единственный советник и друг, его единственная и любимая женщина – его мамочка, говорила, что все это гордыня, что Бог испытывает его. Он соглашался – если мама так говорит, значит так и есть.
Но это был долг, необходимая работа, волевое усилие неправленое на то, что бы мама им гордилась.
А несколько лет назад он нашел то, что стало приносит ему радость. Волонтеры могут убирать мусор, устраивать жизнь бездомных, а могут помогать больным, людям с особенными потребностями, ухаживая за ними, сопровождая на прогулке, или даже выполнять посильную работу дефектолога. И тогда он понял, что ему нравятся девочки. Девочки, которые совершенное не походили на его маму. Мама была худая, а они были пухлые. Мама была строга, умна и все знала, а они наоборот были добрыми и глуповатыми, нуждались в заботе и во всем с доверчивой покорностью его слушались. Ему нравились эти глазки, чуть скошенные к носу, милая полнота лица, и даже слюни, которые они порою пускали. Они были восхитительны, и ему нравилось за ними ухаживать и заботиться, учить их…и давить демонов в своей душе. И как он был тогда счастлив, когда однажды одна из его подопечных обгадилась, и ему пришлось срочно тащить ее в ванную и подмывать во всех местах.
Синдромом Дауна редко болеют дети обычных людей - медицина позволяет увидеть лишнюю хромосому еще в утробе матери и вовремя прервать беременность. Иное дело низы общества, эмигранты, бездомные. Но и они любят своих детей. Слишком любят, что бы отказаться от них, и слишком бедны, что бы отдать в специализированную клинику или оплатить услуги квалифицированного дефектолога. Остается лишь наедятся на помощь добровольного волонтера из Социальной службы.
Его ставил в пример. Даже сняли о нем репортаж - три девочки и мальчик, которых он опекал по субботам и средам смогли, пусть и с задержкой, но окончить начальную школу. Мама была очень рада.
А потом он встретил ее - искусительницу Хлою. Пухлую, красивую девочку 13 лет. Три месяца, целых три месяца он крепился, прежде чем сделать ошибку. .. Отец девочки был в тюрьме, а мать была перманентно пьяна, и лишь заключение психолога, что отрыв дочери от матери крайне пагубно скажется на ее психике помешал забрать девочку в приют. И дал ему шанс…
Красота спасет мир. Да с черта два! Она погубит. Он был влюблен и у него была тайна. Страшная тайна…
«Пачему ты не пишешь. Я скучаю за табою. Я хочу что бы мы снова начали играть, как тогда…»
« Я лублу тебя. Я по тебе скучаю…Напиши мне…Или приходи – мы снова поиграем. Мне нравиться»
«Я хочу за тебя замуж. Ты обещал...»
«Бабушка говорит, что когда у девочек прекращается кровь – она становится мамой. У меня нет крови у же два месяца. Я скоро стану мамой…»
Такие письма он стал получать последние две недели на свою электронку от Марии.
И последнее письмо, уже не от девочки, а от ее бабушки. Грязная ниггерская мегера предлагала порешить все мирно, называя, впрочем, астрономическую сумму за молчание . В противном случае его ждал суд, и срок. Долгий срок. А еще, т это самое страшное, он огорчит маму. Это будет катастрофа.
Мама не должна узнать – нельзя огорчать маму. Но что можно тут поделать?!
Убить эту мерзкую старуху и ее внучку? Но старая негритянка куда то свалила, прихватив свою ненаглядную дурочку, и теперь строчит ему письма с угрозами.
Убить себя? Нельзя, Мама расстроиться.
Убить маму?- Никогда. Он ее любит больше жизни.
Но он знал, что выход есть – надо сделать так что бы его проступок, его грех стал незаметным, мелким, незначительным. Лучше всего спрятать дерево в лесу, а покойника в морге, и потому надо сделать так, что бы никто-никто, никогда-никогда не сообщил его мамочке какой плохой и гадкий у нее сын. Надо сделать так, что бы проблема беременной Марии и ее жадной бабки просто потеряла актуальность.
Их было несколько - колбочек разного типа, на каждой индекс, означавший длинное название этой новой форме не-жизни, или не-материи – то ли вирус, то ли хим. Вещество. Но он точно знал, что ни ему, ни маме, ни той девочке содержимое не сможет навредить. Навредить напрямую, так правильно сказать. А раз так, то он и не убийца.
Их хранили тут как наработки их лаборатории, как памятник их попытке решить поставленную мега-задачу. Их оставили тут в надежде, что когда ни будь они снова пригодятся. Теперь они пригодились. Ему.
Нормативы, регламенты, правила техники безопасности, - их он знал прекрасно. Ему не спуститься с колбочками вниз, и не подняться на крышу. Но это ему и не надо. Он работает тут десять лет и знает как обойти запреты. Небольшая охотничья рогатка вынута из кармана и первая колбочка отправляется в полет через маленькое вентиляционное окошко. Затем вторая, третья, четвертая…Они летят по крутой навесной траектории и падают далеко за оградой периметра, стукаясь о камни калифорнийской земли и разбиваясь вдребезги. Человек, отправивший их в полет счастливо улыбается – теперь можно не волноваться. Он вынимает свой коммуникатор
- Мам, - голос негромок и умиротворен
- Да, сынок.
- У меня появилось несколько свободных дней. Помнишь, ты говорила, что давно хотел слетать к тете Беки, что живет во Флориде?
Получив утвердительный ответ, человек аккуратно закрывает крио-сейф и идет к выходу. Он счастлив.
Двенадцатью часами спустя самолет, в котором они с мамой летели во Флориду, разбивается при посадке. Все что капитан успевает сообщить наземным службам – это информацию о страшном смраде охватившем самолет.
К тому времени старая ниггерка и ее умственно отсталая внучка тоже были мертвы.
То, что немногие выжившие назвали Неделей смрада - началось.

Глава – триптих : Первое «Иеремия и дьявол»
Все что может случиться – случается.
Было ранее утро, а Человек все еще работал. Вчитывался, правил, иногда откладывал бумагу «отлежаться» на день или неделю, но чаще утверждал принятое другими решение. Этим самым другим - он доверял.
У Человека была великая цель, и власть, позволяющая этой цели достичь. И сейчас идея его жизни была как никогда близка к воплощению. Потому что все фигуры были расставлены, а его противники были в полушаге от ловушки, мимо которой уже не могли проскочить, даже зная о ее существовании.
Этот человек на своей шкуре знал – каково это, когда твоя босая ступня уже вот-вот готова опуститься в следующем шаге, и тело уже по инерции неотвратимо движется вперед, а глаза в самый последний успевают заметить под босой ступней копошащееся змеиное кубло. И все для этого лишь, что бы понять, что уже ничего нельзя изменить, и инерция твоего тела ведет к смерти.
Да, он знал. Двадцать лет назад он сумел вывернуться из такой западни. Эти не смогут.
И уже ничего нельзя остановить, уже сделано все что можно и все что нужно. И лавина событий, вызванная несколькими толчками, две недели тому назад стронулась с места. Сначала медленно и как бы нехотя, совершенно незаметно для большей части зрителей, но через пару месяцев это уже будет не что-то далекое и неторопливое, а близкое, стремительное и смертельно опасное.
Да, остановить эту лавину уже нельзя – слишком многие Рубиконы перейдены. Но еще можно и нужно, пока есть возможность, управлять этим неизбежным, влиять не него. Потому что через пару недель это будет сделать уже невозможно.
А еще есть куча бумаг на столе, и за каждой бумажкой жизни и судьбы людей: вот поставлена подпись утверждающая решение малого конклава – и полубрат, имевший неосторожность много болтать - послезавтра уснет и не проснется. Вот еще одна подпись, и все полубратья и братья, когда-либо проходившие обряд полного послушания, в течение месяца, и под разными предлогами, будут тихо отзываться в Обитель Веры. Доклады. Доносы иерархов друг на друга. Снова доклады. Аналитика службы эксплорации (эксплорация с лат. – исследование, прослушивание). Донос на аналитика, сделавшего доклад,- явный оговор. Это хорошо. Пусть будут доносы и оговоры. Хуже если кляузы прекратятся, и от его бумаг начнет пахнуть не грязью взаимных оговоров, а благостным елеем лжи, в котором иерархи будут друг друга выгораживать. Это означает сговор, а от него всего полшага до заговора.
Утреннее солнце, наконец, заливает бумаги, неровным слоем укрывшим столешницу, и Человек тяжело опускает голову. Снова резкая головная боль, снова немеет правая щека и висок. За последние недели это случалось не раз и не два. А этой ночью практически каждый час.
Небольшая проверка самого себя – поднять лист с бумагой и прочитать текст, держа на весу. Не получается. Дрожит рука, дрожит лист, пляшет вязь букв перед глазами. Переутомление? Возможно. А значит надо отдохнуть и выспаться. Так будет правильно, немного отдыха он точно, что заслужил.
Молчаливая тень вырастает сзади человека. Тень ждет.
Люди, которые очень долго живут и работают вместе – учатся понимать друг друга, чувствовать, видеть то, что не доступно другим, сторонним, пусть даже самым зорким наблюдателям со стороны.
Скользящий кивок в сторону спальни и пара слов непонятные для чужого, для Тени многое означают. Сегодня господин желает отдохнуть. И это значит, что примерно с часов 8 сегодняшнего вечера и до середины следующего дня он работать не будет. А будет только отдыхать.
Немного вина, немного вяленого мяса. Побольше овощей. И никаких бумаг, посетителей и просителей. Никого!
А еще этот кивок означает, что сегодня вечером нужно постелить в его опочивальне не холодный дорогой шелк, а грубую простую льняную ткань. Она хорошо пропускает воздух, впитывает пот, и не скользит под руками.
И надо найти того из служек, которым в прошлый раз был доволен Господин, и подготовить его к нынешней ночи. В первую очередь проследить, что бы тот ничего не ел, был здоров, а еще вымыл все, что моет обычно, и то, что не моет никогда.
Все что может случиться – случается.
Все, что не может случиться – случается тоже.
Осунувшийся лысый человек с дрожащими от усталости и недосыпа руками был, пожалуй, одним из самых могущественных людей этого, если не Мира, то точно этой Земли. А они - его тенями, личными помощниками, выполняя то, чего нельзя поручить ни обычному слуге, ни самому высоко-рукопложенному из Иерархов.
Молчание, незаметность, тишина, скорость, и главное – преданность - вот что требовал от них Человек.
И несколько теней с именами Мафусаил, Иаков, Самсон и Иеремия – сменяя друг - друга утром, днем и вечером, стояли рядом с Человеком. То, поднося ему чашку целебного отвара, то, поднимая упавший из его рук чистый лист тряпичной бумаги, или записывая на этом же листе и под диктовку Хозяина послание к какому ни будь Иерарху в дальнюю цитадель. Каждый из них в течении одного дня мог проверить нужник Человека - не притаился ли внизу убийца с копьецом, проследить что бы не менее трех дегустаторов в разное время попробовали еду, приготовленную для Человека, а конце дня могли помогать Человеку подготовить выступление перед Большим Конклавом.
Правда если первые трое происходили из хороших семей – были официальными непотами (непот от латинского - племянник, фактически – внебрачный сын) членов конклава, и долго отбирались из десятков других «племянников», проверялись и перепроверялись. То вот последняя Тень с именем Иеремия была приближена и заняла свой пост исключительно благодаря доброте, милосердию и душевному порыву Человека, к имени которого совершенно не зря еще при жизни добавили приставку Добрый. Маркус-Добрый.
Иеремия и Человека связывали особые отношение. – Он любил и боготворил Человека. Не за то, что тот спас его несколько лет назад от долгой и мучительной смерти из пыточной отца Домиция - из рук самой мрачной и нелюбимой фигуры в Ордене. И не за стремительный, невозможный прыжок в иерархии, и не за доброту. Ведь если любишь за что то, то это уже не любовь, а благодарность. А когда не можешь отблагодарить – белая благодарность превращается в черный долг, а долг в обязанность. А разве может безнадежный должник любить своего кредитора?
А вот Иеремия просто любил человека, который оказался добр к нему. Наверное, к первому в жизни существу, который не пытался его воспитывать, кроить по нужной мерке, учить жизни или лепить из него будущего брата. Нет, там, откуда он прибыл, были хорошие учителя, и они любили своих маленьких и не очень маленьких учеников. Их всех, скопом. Но любовь ко всем сразу – не сыр, она на ломтики не режется.
А тут, уже с первых дней Иеремия почувствовал на себе приязнь Человека. К нему лично – к молодому 18-летнему парню. Порою, он ловил на себе грустный и какой-то оценивающий взгляд это мужчины, словно тот что-то хотел вспомнить или с кем-то его сравнивал.
И как прыщ на лице Божества, как вид любимого отца лежащего в луже блевотины переживал Иеремия грех содомии и тяги юным мальчикам, которым, - нет, не страдал, а наслаждался его Хозяин. Зная, что грех, зная, что нельзя, плохо, стыдно, нехорошо. Он был безупречен практически во всем, кроме этого, и эта бородавка греха на облике праведника его абсолютно не смущала.
Знали ли об этом другие иерархи? Наверняка знали. Но и Господин тоже кое-что знал о них. И потому, пока правила внешне приличия соблюдались, все молчали.
Самая юная Тень Маркуса – так он нем поначалу говорили в слух, а шепотом и с ухмылкой добавляли, что всем известно, ради чего приблизил к себе Господин этого юнца, и что он дает Маркусу, и что Маркус дает ему.
Это была неправда. Впрочем, менее чем за месяц такие разговоры сошли на нет. Потому что домыслы не подтверждались, а еще потому, что не стоит дурно отзываться о человеке, который каждый день может и о тебе что то сказать – дурное или доброе. Но в не тихой безобидной сплетне или сальной шутке, а в уши Самого.
Эта ночь должна была стать самой обычной, такой, какой она бывала два-три раза в месяц. Незаметно привести «мальчика» к господину, незаметно увести его утром, приготовить ванну для омовения и привести незрячую сестру массажистку. И конечно передать «небольшой» подарок для матери и старшей сестры «мальчика».
«Мальчику» правда, было около 18 лет, но азиатские черты лица и несколько голодных зим в раннем детстве сильно замедлили его физическое развитие, делая его похожим не на молодого парня, а на субтильного подростка. Господину такие нравились. А потом Иеремия сдаст свой пост Мафусаилу или Иакову.
Да, эта ночь должна была стать самой обычной. Не стала.
Крик из спальни Человека раздался около трех часов ночи. И даже не крик это был, а вскрик, испуганный возглас, когда сам себе зажимаешь рот, так, что бы никто тебя не услыхал.
Иеремия его услышал.
Человек лежал на кровати. Его обнаженное тело раскинулось по всей ее плоскости, обнажая греховную наготу, а 18-летний «мальчик» забившись в угол тихо скулил. «Это не я»… «я не виноват…»…«я проснулся, а он уже такой».
То, что не может случиться, случается тоже.
Никто не давал ему инструкций и не рассказывал, как поступить в таком случае. Но Иеремия не зря был Тенью Человека. И его долгом было не только замена простыней на кровати или контроль дегустаторов пищи. Он был Тенью того, кто сейчас лежал на кровати и страшно нуждался в помощи.
И потому отчаянный жест хозяина он понял сразу. Тот не пытался прикрыться, или принять более подобающую приличиям позу. Но правая рука Человека изо всех сил, конвульсивно, пыталась коснуться лица.
Лица? Вряд ли! Носа, глаз? Губ! Его пальца пытались коснуться губ.
Иеремия сразу все понял.
Удар ногой пришелся «мальчику» в челюсть, надолго отправляя того в нокаут. А может быть и убивая. Но это сейчас это было не столь важно.
Человек нуждался в помощи. И Тень должна была спешить, звать лучших медикусов Цитадели, но жест человека говорил об обратном: правая рука, пытающаяся закрывающая рот – тот, кто не мог говорить сам, просил и его не шуметь. И левая - четыре пальца демонстративно растопырены, а большой демонстративно загнут.
Правая рука – молчать, левая – для четырех. Молчать для четырех.
Кто эти четыре – Иеремия догадался практически сразу.
Тихий стук в дверь. Ночью звуки слышны хорошо, а потому очень тихо, чуть громче скребущейся кошки, руки Иеремии касается двери. Совершает ли он ошибку? Скорее нет, чем да. Слишком долго он провел рядом с Господином, что бы не понимать, кто первый должен узнать о случившимся с ним несчастье, кто поможет, или подхватит его ношу. И кто те, что узнают о болезни Господина в последнюю очередь.
Несколько слов и служка исчезает внутри дома. Тихие возгласы внутри и через минуту на порог выходит худой человек с орлиным носом – преподобный Сервус, Иерарх эксплорации.
Всего несколько слов, но и их хватает, что бы человек медленно и чинясь, словно бы делает одолжение, последовал за ночным визитером. В душе иерарху хотелось бежать в припрыжку к обители Маркуса, но в цитадели и у камней есть глаза. А еще он помнили завет пророка Тэда, который говорил, что бегущий по обители веры иерарх в мирное время вызывает смех, а во время войны - панику.
А потому мирная неторопливая ходьба. И такая же размеренная беседа.
- Кто еще об этом знает? – голос мужчины спокоен.
- Личный Медикус Господина, иерарх экзерции (экзерциия –лат, военные учения, лицо ответсвенное за боеспособность Ордена), а теперь и вы… Они ждут Вас.
- А остальные четверо?
- Остальные нет.
Молчание… Буквально несколько секунд, но их хватает, что бы прийти к нужным выводам.
- Почему я? Почему только я и преподобный Янус?
- Вы иерархи.
- Это не ответ.
- Господин не смог сказать, но….
- Но что?
-Он закрыл одной рукой себе рот, а другой показал четыре пальца.
- И?
- Всем известно, что в цитадели есть сторонники войны с технарями – это вы и иерарх экзерции, но большинство конклава – за мир. Большинство – это четверо других иерархов…
- Пять. Ты забыл про самого Маркуса-Доброго – их лидера уже многие годы.
Снова молчание. Лишь походя к обители Человека, иерарх эксплорации спрашивает: - Это было знание или догадка? - Не дожидаясь ответа он задает еще один вопрос: - Почему мы узнали первыми? Отвечай быстро!
- Потому что ваши кельи находятся ближе всего к покоям Маркуса, а я испугался .
- Правильный ответ. Никогда его не забывай. Никогда.
Голое тело лежит на кровати. Дышит тяжело. Лицо искаженно гримасой. Кажется, что одна половина лица улыбается, а вторая как будто заморожена. Только глаза бешено вращаются, словно хотят вылезти из орбит. Мальчика уже не видно. И это очень плохой знак. Плохой для него – для Иеремии.
И Янус и Сервус – иерархи эксплорации и экзерции (разведки и войны). Долгие годы они были в оппозиции большинству Иерархов Ордена, отстаивая жесткую линию поведения в отношении Технарей – упорно, но безнадежно. Два против пяти – слишком разгромное соотношение для партии войны. Так казалось многим, но только не Тени – слишком многое он замечал, сопоставлял, будучи рядом с Человеком. И отчаянный жест парализованного – четверо не должны знать, показал, что не такое, уж это соотношение и разгромное – и три ястреба войны против четырех голубей мира дает шансы на успех. Особенно если этот третий- Глава Ордена Маркус-Добрый, который долгие годы считался едва ли не главным поборником мирного сосуществования Ордена и Технограда.
И об этом долгие годы никто не догадывался, не допускал, не знал. А те, кто узнают маленький секрет Януса, Сервуса и Маркуса очень рискуют.
Но он им пока нужен, а значит есть время для… А для чего у него есть время?
Человек уже давно перенесен на стол. Он не может говорить. Рот его открыт, а дыхание становится все реже и отрывистее.
Бритва, горячая вода, самогон, чистые тряпки, табурет, еще горячая вода – кажется, что медикус никогда не закончит цедить сквозь зубы длинный список того, что ему необходимо.
Янус и Сервус готовы помочь, но они тут гости. А потому Иеремия все еще жив – он знает, где что лежит.
Тихой тень в сопровождении Януса или Сервуса он скользит с первого хозяйственного этажа на второй – жилой, неся то охлажденный отвар шалфея, то бутыль самогона.
Иногда до его ушей долетают обрывки фраз: «..будет жить?», «..очень серьезно..», «нет, не яд, скорее всего удар», – «…делать надо прямо сейчас, иначе до утра он не доживет...», «все нити были в его руках, ты должен его вытянуть…».
По всей видимости опытный медикус сразу установил причину столь резкой немощи Господина, теперь спор лишь шел о методах лечения.
Очередной рейд с ведром горячей воды и куском мыла и он вновь слышит - «Ты сума сошел, старик? Он же умрет!».
И в ответ - «Надо выпустить кровь из черепа, тогда не умрет. Если этого не сделать…ему уже сейчас трудно дышать, кровь давит на мозг, - а через несколько мгновений. - Все что надо у меня есть, можем начинать».
А если все что надо есть, значит, Тень двум уважаемым и очень встревоженным иерархам уже не нужна.
Бежать?! Однозначно! И немедленно! И даже не бежать, а просто исчезнуть на время, в надежде, что Маркус придет в себя и оградит свою Тень от слишком острожных соратников.
Девять спокойных шагов к рабочей комнате Господина, будто так и надо, открыть дверь, войти, полузакрыть дверь, подойти к окну, открыть ставни, выпрыгнуть в окно, убежать. Преследовать его не будут- им сейчас не до него, да и шум поднимать побояться. План не блещет гениальностью, но другого у него нет. А чем большее расстояние будет сейчас отделять его от Януса и Сервуса – тем будет лучше.
Он уже открывал ставни, когда он почувствовал на себе взгляд.
Иерарх Сервус спокойно смотрел на него из дверного проема – без злобы, без гнева. Иеремия знал, что означают такие взгляды. Так смотрят на предмет, на вещь, на мешающее движению бревно или на человека, который жив еще просто по недоразумению.
Их разделял стол, за которым обычно работал Человек. И большая Книга Совести на нем, как ее иногда в шутку называл хозяин. Он доставала ее редко, и всегда прятал в железный ящик. Но только не в эту ночь.
Тень знала что будет дальше - выкинутая из-за спины рука со сталью, которая молнией пролетит через комнату и вопьется ему в пах, или в живот, или горло. Не убьет сразу, но обездвижит или затруднит бегство. Если попадет. А ведь может и не попасть?! Или попасть, но не на смерть!
Как утопающий цепляется за соломинку, он притянул к себе дневник Господина и прижал талмуд к животу, в последней надежде, что несколько десятков страниц бумаги защитят его от ножа.
Но нет. Они смотрят друг на друга. И стальная рыбка смерти, из за спины преподобного, все не летит, и не летит в сторону Тени. Зато его правый палец прижимается к губам и делает выразительное т-сссс. Тень в ответ кивает.
Наконец, словно приняв какое-то решение, преподобный Сервус первым делает шаг назад и сам закрывает дверь. А еще через мгновение из окна второго этажа практически бесшумно выпадает фигура, и, после приземления, прихрамывая, исчезает в ночи.
Через несколько часов, когда уже начинает светать Иеремия прекращает бежать прочь от Обители Веры. Он знал, что ему попало в руки и знал, что это надо сжечь.
Личный дневник Господина. Именно что личный. И Сегодня эта книжка сгорит, потому что нельзя допустить что бы кто то ее прочел.
А еще он, Иеремия, сейчас предаст Человека.
Можно ли предавать из любви? Теперь Иеремия знал ответ – можно, а иногда и нужно.
Человек умирал, а Иеремия хотел успеть понять его до конца, до того момента, как где то вдалеке прекратиться биться его сердца и остановится дыхание.
Старую книгу «Библию» и комментарии к ней известные как «Завет настоятелей» братья и святые отцы читали, что бы познать Бога.
Толстая книга тоже была носителем сокровенного – это был личный дневник Господина. Дочитав его Иеремия, наконец, понял, что пытался разглядеть в его лице Господин. А еще понял, что познал дьявола.
Когда полуденные лучи солнца доползли до столешницы Человека, уже не заваленной бумагами, а забрызганной кровью и уставленной инструментами медикуса, произошло сразу несколько событий.
Из просверленной в трех местах головы человека, хрипящей куклой лежавшего на столе, как то быстро и незаметно выскользнул сгусток сукровицы. И практически одновременно с этим больной глубоко вздохнул и впал в спасительное беспамятство. Дыхание его неожиданно успокоилось и стало ровным.
А в десятке километров от Цитадели на дне небольшого каменного распадка вспыхнул небольшой костер. Он горел недолго – буквально пол-свечи, ровно столько понадобилось, что бы сжечь полторы сотни страниц рукописного текста.
Когда огонь погас окончательно, а пепел был развеян, Иеремия зашагал прочь. Его путь шел к 7-й Цитадели и к зловещему отцу Домицию. Он хотел взглянуть в глаза своему дьяволу.

Продолжение «Дьявол и Иеремия»
Он смотрит на меня, а я на него. Его взгляд. Спокойный? Уверенный? Не, не такой, а какой еще – не знаю. Но так смотрят не часто, а уж во взглядах я разбираюсь.
«Люк, я твой отец» - замечательная фраза, но только не в этом случае. Этот и так уже знаете кто кому тетка.
С чего же он начнет? С обличения, с вопросов, со слез? Если да, то я буду разочарован. Разочарован, потому что это предсказуемо. Не люблю предсказуемости.
Но нет, мальчик начинает правильно. Мне это уже нравиться.
- Знаешь, отец Домиций, как можно быстро прочистить желудок, если тебя отравили? Или что тапки поутру нужно встряхивать от заползших туда пауков? Всегда! И что укус степной гадюки, подброшенной тебе в кровать, возможно и не ядовит, но рука болит долго.
- Знаю.
- Я всегда подозревал, что у меня есть враг. Враг, который хочет если и не моей смерти, то уж точно моих страданий. С самого детства подозревал, но не знал кто. Сначала на догадывался. Это да! Но каждый раз моя догадка оказывалась ложной. Мать Агнежка, Отец Мауриций, Брат Савус…один их них мне вредил, но кто - до сих пор не знаю.
- Ты научился подозревать
- Да. Всех. Постоянно. И это твоя работа.
- Моя, и не только моя. И даже не столько моя, сколько матери Агнежки, - вечная ей память, редкой доброты был человек. И покойного Мауриция, и Савуса. Ты с детства учился, тренировал ум, но этот урок ты так и не сдал. Почему ты решил что - он, твой враг и погубитель, что подбрасывал тебе фальшивые подсказки на экзаменах и пауков в башмаки - один из трех, а не все трое? Маловероятно?- Да! Но вероятность не нулевая. А значит возможная.
- Но зачем вы это делали?
- Маркус хотел что бы после его смерти, бразды правления принял человек надежный, подготовленный - свой человек. Тот, кто продолжит его курс, а не будет ломать хребет змее. Ну…например сын его сестры - его племянник.
- И? Только то из-за этого? Не верю!
- «Основная добродетель гражданина есть недоверие» - Максимилиан Робеспьер. Хорошо, что ты сомневаешься…
- Кто это такой это Пьер?
- Да не важно..Слушай внимательно, - делаю паузу и продолжаю, - - Лет 20 назад его преподобие Маркус - Добрый потерял все волосы и способность иметь детей.
- Радиация?
- Ну, зачем же все так сложно. Просто с пару десятков градусников разбитых под его кроватью. Его преподобне, тогда, правда, еще не совсем и преподобие, а просто один из Иеерархов, слишком верил людям, слишком доверял. И поплатился за свое доверие. А своего племянника он так постарался вылечить от подобного недуга - от доверчивости и неосмотрительности.
И вот еще что я тебе скажу. Так уж повелось, что глава Ордена имеет к своему имени приставку. Традиция, понимаешь. Гутман-основатель, Феодор-продолжатель, Иоахим-острожный, Маркус-Добрый.
Знаешь, почему Маркуса еще при жизни прозвали Добрым? – Не дожидаюсь ответа, продолжаю. – Потому что во имя победы добра он зачморит любое зло. И переступит через кого угодно. Даже через себя. Нет! В первую очередь через себя. И через нас тоже. Когда его отравили, тебя еще и в проекте то не было.
- В чем?
- Не важно. Тебя еще на свете не было. И я твою маму еще не встретил. А сам Маркус, тогда еще лишь кандидат на должность Преподобного, один из нескольких претендентов, лежал , блевал, терял волосы, и …нет, мужчиной он остался, но вот способность зачинать жизнь – потерял именно тогда. А когда пришел в себя, выяснил, что его шансы стать Преподобным существенно выросли. Выборы достойнейшего тогда подзатянулись. И очень многим был удобен больной евнух во главе Ордена который вот-вот и уйдет со своего поста Преподобного на окончательное повышение.
Пауза. Видимо он впервые слышит то, о чем многие переговариваются, шепчутся, но никогда не говорят.
- Отравителя легко нашли. Да он особо и не скрывался. И был готов к смерти – идейным был, понимаешь. Считал, что Маркус, стань он Преподобным, приведет Орден к войне с теханярми. Ну и таким образом пытался убить войну в зародыше, пусть и ценой собственной жизни.
- Почему его не казнили?
- Его свои же единомышленники хотели придушить. Не потому что жалели Маркуса, а просто методов не разделяли. Просто прецедент нехороший не хотели создавать. Вот если бы наш святоша издох от укуса змеи или от несварения желудка – их бы это вполне устроило. А так…
- Я знаю эту историю. Маркус его великодушно простил. С тех пор его зовут Маркусом - Добрым.
- Мальчик, он его не просто простил. Он заявил, что пересмотрел свои взгляды, и признает, что его отравитель был прав в своем стремлении, и он бы поступил так же. И знаешь, конклав сначала прослезился, когда услышал волю умирающего Преподобного – накануне смерти простить своего убийцу и призвать к миру с соседями. А неделю спустя..ммм..лучшее что я могу подобрать так это – вздрогнул. Потому как иерарх поняли, что хоть Преподобный облысел и потерял зубы, но умирать, явно не спешит. А еще, потому что поняли - Преподобный был абсолютно искренен – он действительно простил своего убийцу.
- Это был акт милосердия.
- Мальчик. Такое милосердие пугает больше всего. Если человек облеченный власть…Высшей властью! …Если он прощает такое, не мстит, и все потому, что … Нет! Ты ничего не понял. Маркус тогда всем четко дал понять, но его не сразу поняли, – он прощает, не из милосердия, а потому что Феликс действовал из интересов Ордена, а интересы Ордена для него, для Маркуса – превыше всего. Сложная конструкция, но ты уж поверь, те кто умеют думать, подумали и ужаснулись. А прозвище осталось – Добрый. Маркус-Добрый. Впрочем, как ты знаешь, он действительно добрый и мягкий человек и не любит жестокость. А если жесткость в интересах Ордена – это уже не жестокость.
- А что же?!
- Необходимость. Это все, что ты хотел у меня спросить?
- Нет. Еще…Несколько лет назад меня подставили.
- Янек.
-Что?
- Брат Янек. Предатель. Агент технарей. Гордыня - страшный грех, мальчик. Янеку было абсолютно все равно, кому подкладывать украденные записи. Ему важнее было отвлечь внимание от себя, так как я уже шел по его следу. И выбор агента технарей пал на тебя. Называй это как хочешь – фатум, случай, невезение…или везение.
И заешь, когда в твоей койке нашли украденные записи у меня было два пути доказать твою невиновность. Или провести правильное расследование, разумно и логически доказать что тебя подставили, и полностью тебя оправдать.
-И? Почему ты это не сделал?!
- Ты знаешь ответ. Остался бы душок, недоверия, чувство, что нет дыма без огня. Маркус имел на тебя виды, и ему должен был человек с незапятнанной репутацией. Поэтому я пошел другим путем.
- Пыткой огнем?!
- И ей тоже. Нужно было Расследование. Но другое. Максимально безжалостное, с нарушением всех норм и правил церкви, такое, что жалобы на мою предубежденность и жестокость стали сыпаться в Высокий конклав как рог изобилия. Что бы всем стало очевидно, что я к тебе предвзят, что ты обвинен безвинно и облыжно. И это всего- то за неделю допросов.
- Ты ведь мог меня убить?!
- Мог, но не убил. Ты был в забытьи и поэтому не помнишь, как на четырнадцатый день дознания прибыл его преподобие Маркус-Добрый, как он орал на меня, упрекал в жестокости и чрезмерном усердии. Кстати, совершенно искренне. И как потом взял с собой нечастного сироту, которого изувечил злой дознаватель Домиций. Уж поверь, мне было тяжело работать тебя целую неделю, да так, что бы все ужасались моей жестокости, при этом не поломать тебя, и сделать так, что бы ты не наговорил глупостей. Бедному отцу Домицию пришлось попотеть, пройти босыми ножками по очень тонкому лезвию. И ведь в конечном итоге, все смогли убедиться в твоей стойкости, невиновности, а его Преподобие Маркус получил замечательный повод вырвать тебя из моих грязных потных ручонок, омыть слезами раны оболганного слугу Ордена, и, не привлекая подозрений, сделать…Кто ты там сейчас у него?
- Тень. Одна из четырех.
- По старому - личный Секретарь. Хмм…Видишь как все неплохо получилось. Но ведь это не все, что ты хотел узнать у старого брата Домиция?
- Почему Лешек?
- Потому что он был моим сыном. Они хотел втянуть меня в переговоры, у них не получилось и теперь мой сын мертв.
- Я же все знаю! Все! Разве я не ясно выразился. Дневник Преподобия Маркуса. Его личный дневник. Сволочь!
- Такие вещи надо сначала писать, и а потом сжигать, как только напишешь. Его Преподобию следовало бы сурово наказать тебя. Да и себя тоже за несдержанность
- Следовало. Он накажет, если сможет. А я приму епитимью…если еще смогу принять.
- Сможет. Его здоровье идет на поправку – уже начал ходить и говорить, и писать. Недавно прислал мне личное письмо с требованием найти и вернуть его Тень Иеремию.
Пауза. Мы оба молчим, а потом следует вопрос. Такой долгожданный, но все равно неожиданный.
- Я сильно на нее похож?
- Маркус очень любил свою сестру. А ты ее полная копия. И сложением, и, характером. Та тоже была взрослая девочка и шла куда хотела. Была в моей молодости такая пословица – «Послушные девочки попадают в рай, а непослушные идут туда, куда сами захотят».
- А еще он ненавидел ее мужа.
- Есть такое. Мы могли бы стать …слово друзьями тут не подойдет. А другого слова я не знаю. Могли бы… если бы не смерть Алии - его сестры, моей жены. Есть в характере твоего дяди такое качество – всему должно быть объяснение, следствие и причина, вина и наказание, подвиг и воздаяние.
- При чем тут это?
- Как умерла твоя мама – ты знаешь?
- Родами. Я….Я кажется понял.
- Да. Есть смерть любимого человека. А значит и есть те, кто в ней виноваты. Виновных двое, или один из двоих – ребенок, во время родов которого она умерла, и мужчина, зачавший этого ребенка. Виновные должны быть покараны. Кого бы назначил в виноватые между новорожденным младенцем и 40-летним мужиком?
- Но это же глупо!
- Ты хочешь назвать своего дядю Маркуса, нынешнего главу Ордена - глупцом? Нет, он не глупец. Он прекрасно понимает, что иногда идет на поводу своих чувств, а не разума. Но именно иногда, и только там, где его кажущийся неумным поступок будет объяснен свойствами его натуры. Вот он и нашел повод для очередного «неумного» поступка – в гневе изгнать своего шурина с новорожденным ребенком в 7-ю Цитадель. Подальше от себя, от интриг иерархов Ордена, от тех, кто не стал преподобием, уступив в подковерных интригах Маркусу. И при чем сделать так, что бы казалось, что шурина с ребенком он не спасает, а наоборот – изгоняет, подвергает опале. Он имел основания так поступить. Уж поверь.
- Ты сразу задумал эту штуку с Лешиком? Младенец лежащим в колыбели. Ты сразу отвел ему роль козла отпущения.
- Не я. Маркус попросил.
- Ты хочешь сказать - его Преподобие приказал?
- Нет, его Преподобие Маркус ничего не приказывал. Просто Маркус, дядя единственного 2-х месячного племенника своей любимой покойной сестры ПОПРОСИЛ меня сделать ВСЕ, что бы ты выжил. Попросил. Ты понимаешь, что иногда просьбы бывают сильнее приказов? Неужели ты не понимаешь, что племянник Маркуса-Доброго и сын Главного Дознвателя Седьмой Цитадели – это такая фигура…Тот случай когда человек фигурой становится еще в колыбели.
Ты в шахматы играешь?
- Я знаю правила.
- Тогда ты знаешь что там случается с фигурами – пешками, офицерами, слонами?
- Что?
- Их убивают в процессе игры. А маленький ребенок, уж поверь мне, слишкам слабая фигура что бы защититься. Пешка, по сути, котрая может когда ни будь стать проходной. Но ты уже лет пять варишься в их кухне и знаешь, что паровозы давят пока они еще чайники.
И что бы ты выжил, что бы тебя не могли отиграть или побить – я должен был сделать так, что бы ты перестал быть фигурой на этой чертовой доске. Хотя бы на время.
- И что ты сделал?
- Ты хочешь знать, как мне пришла в голову мысль? И как я коварно задумал подставить невинного мальчика, и подставлял его долгие годы выдавая за своего сына? А не дождешься, сынок! Все было совсем по-другому. Первый раз ты умер через неделю как мы прибыли в Седьмую Цитадель.
- В первый раз?
- Да. В первый. Младенец твоего возраста очень удачно умер, да простит меня Бог за эти слова, после нашего прибытия в Седьмую Цитадель и я похоронил тебя в скорби и печали.
- И поверили?
- Нет, конечно! Все прекрасно понимали, что один из вопящих сверточков на попечении у сестры Агеншки – мой сын, и племянник Маркуса.
- Тогда зачем?
- Затем, что с этого момента формально у меня не было сына. Вместо единственного – ты стал одним из. Понимаешь?
- Что было дальше.
- Дальше? А дальше эпидемия. Примерно через месяц в Седьмой Цитадели, куда меня отослали, начался мор. Чума, холера, оспа – Всеблагой его знает. Ты, да еще два десятка других детей – грудничков и постарше, были посажены в карантин отдельно от взрослых. Так мы попытались Вас защитить. Впрочем, не вполне удачно.
- И тогда ты решил меня так уберечь? Что бы прирезали или притравили другого ребенка?
- Нет, нет и еще раз нет. Я это уже говорил. Жизнь сложнее. Куда сложнее. Ты бывал на могиле Алии?
- Лешек тайком бывал, когда мы возили грузы в Обитель Веры, а я пару раз его сопровождал. Он думал, что там лежит его мать. А на самом деле..
- Бог его знает, кто его мамаша на самом деле. Я сам рыл яму, сам ложил Алю, сам закрывал ей глаза. Только вот мало кто скажет Тебе, что могила была ей не по размеру. Большую я тогда яму рыл, широкую – для нее, для себя, для тебя. Ту неделю я никогда не забуду – Алечки уже нет со мной рядом, но все еще адски больно, и удавиться хочется, что б только бы с ней рядом, хоть в ад, хоть рай, или просто в землю червей кормить. Куда угодно. Но только бы за ней следом. И ты…Маленький совсем. И выживешь- не выживешь, Бог его знает! А я уже тогда широкую яму копал - думал, если ты не выживешь, то втроем и ляжем. А ты выжил. И тогда, после родов, и несколько месяцев спустя.
- В Седьмой Цитадели?
- Да, во время эпидемии. Нас трое было трое – я, брат Савус и сестра Агнешка. Ты, Лешек и еще с дюжину малышей совсем плохие были, а мы пытался вытянуть вас всех. Но тебя – в первую очередь.
Тяжелый, я тебе скажу, был этот месяц. Савусаил для вас травяные отвары варит, я вас ими поить пытаюсь да молочком, пеленки меняю, клизмочки ставлю, а сестра Агнешка тискает вас.
- Тискает что?
-Тискает. Видно, что ты никогда не сталкивался грудничками. Не всякий знает, что если грудного или совсем мелкого оставить без внимания, только подходить для кормежки или смены пеленок – он очень быстро угасает или находит повод от чего угаснуть. А вот если наоборот - гладить его, почесывать, говорить с ним, агугкать, он тогда чувствует что рядом кто то есть – мама, папа, и чувствует он себя гораздо лучше.
Так вот, как я уже сказал – Савус у очага, я вас подмываю и кормлю, а сестра Агнешка маму для вас играет. А вы уходите. Хорошо если во сне… Мы пятерых маленьких тогда потеряли. И ты, худой совсем, меня ручкой за палец держишь и так в глаза смотришь…
Я для себя тогда так решил, что если ты уйдешь вслед за Алией, то куда два – туда и третий. А ты… А ты взял и не ушел.
- Но когда же тогда? И кто?
- Савус. Ты уже шел на поправку. Ну, насколько мог идти на поправку новорожденных ребенок, а я несколько недель не отходил от тебя. Видимо переутомился…
-И?
- Когда я потерял сознание Савус уложил меня рядом с маленьким Лешеком. Ни он, ни я, ни принимали такого решения сознательно. Но в тот день с нас решили снять карантин, и первое что брат Буонис и другие увидел, войдя в барак – это меня, спящего рядом с маленьким мальчиком. С Лешеком.
С той поры все кому надо «знали» кто сын Старшего Дознавателя, и технари через своих людей, и сам Лешек, наверное.
А мне оставалось малое - лишь иногда просить доверенных людей не сильно нагружать Лешека, позаботится о Лешеке, поберечь Лешека.
И ни разу не задавали вопрос - почему я так забочусь об этом сначала мальчике, а потом парне. Просто понимающе улыбались.
Вот такая история сынок. Сын Домиция Лешек умер пару недель назад у стен цитадели, приняв мучинечскую смерть. У него остались жена и ребенок. Девочка. Я о них позаботился – они в безопасности. Так ты умер во второй раз.
Нет. Это не Лешек. Тот был отважен, горяч, храбр. А этот..Не отважен, но осторожен, холоден, молчалив. Тот бы сейчас вскочил, а этот молчит. Думает. Решает. А потом примет РЕШЕНИЕ. На мать похож…Та была из той породы девочек, которые идут не в рай, а туда, куда захотят.
- Святая церковь учит, что каждый человек облает свободой воли выбирать.
- Да, мой мальчик.
- Я не мальчик! Я…
- А еще она говорит, что гордыня страшный грех. Продолжай, мальчик.
- Ты выбрал. Я тоже выбираю. Я остаюсь тут.
- Будь я твоим отцом, я бы тебе запретил, но ты бы все равно не послушался. Что такое свобода воли я прекрасно понимаю. Пошли, я отведу тебя к Савусу. Он тут сейчас командует обороной. Скоро, моими стараниями, тут будет горячо и лишний задохлик, умеющий нажимать на спуск арбалета ему не помашет.
Радость? – Однозначно нет. Облегчение от услышанного? –Однозначно! А еще настороженность.
А вот это правильно, сынок. Не стоит так быстро доверять сказанному, пусть даже и родным отцом.

«Иереимя и дьявол» окончание.
Узкий длинный кирпичный коридор, в котором идут двое – шаркающий и подволакивающий правую ногу старик и молодой парень.
Молодой не доверят старику, не знает всех переходов, а потому пропускает старика вперед. Так безопаснее, и так он привык. В незнакомом месте, с опасными людьми, с чужими людьми , да и со своими - лучше не показывать спину.
Старика это не обижает, но на одном из узких поворотов, там, где темно и не сразу отличишь тело от тени, проводник Иеремии вдруг сбавляет шаг, и, не оборачиваясь, делает шаг назад, словно увидел что-то неожиданное и очень опасное. Его протянутая вперед левая рука указывает в темноту, словно предостерегая молодого от того, что может ринуться на них из тьмы, направляя туда его взгляд.
Любопытство не порок, но платят за него и грешники, и святые. Парень не может рассмотреть, что же остановила его поводыря, куда и на что он призывает его взглянуть, когда локоть старшего дознавателя Ордена без замаха коротко врезается парню в солнечное сплетение.
Следующее что он успевает почувствовать лежа на боку и судорожно пытаясь вздохнуть, как сквозь его зубы протискивается горло металлической фляжки и какая то дурманящая горьковатая жидкость начинает заполнять его рот, пищевод, проскакивая в желудок.
Он приходит себя лежа уже не на каменном полу коридора, а на чем-то мягком и на воздухе. Глаза его были закрыты, но открыть их сил у него не было. Свет, пробивающийся сквозь веки, говорил, что сейчас уже день. А тихий плеск воды подсказал, что он сейчас рядом с рекой или уже в лодке.
А еще было слышно, как где то разговаривают двое. Голоса раздавались совсем рядом, и в то же время откуда то из неизмеримого далека. Один из голосов был ему не знаком, а вот второй принадлежал отцу Домицию.
- Как его здоровее?
- Идет на поправку. Но левая рука еще не слушается.
- Мы будем молиться о его здоровье.
- Как и мы. Его Преподобию передать, что-либо от вас лично?
- Передай, что его секретаря следует сурово наказать, за то, что сует нос туда, куда совать не следовало бы. А еще передай, что исповедоваться можно не только бумаге, но и духовнику.
- Разве у его Преподобия есть духовник?
- Думаю, его Преподобию это лучше знать.
- Передам. Это все?
- Нет. Когда мальчик очнется – скажи ему, что свобода воли есть у всех. Но не у всех есть силы воплощать свою волю, будь она хоть трижды свободной. Он поймет. А еще предай - Fais se que dois adviegne que peut (делай что должен, и будь что будет – латынь). Повтори.
- Я знаю, что это означает. Он то - поймет?
-Да. Этот поймет.
- Брат Домиций, а вы его не сильно сурово?
- Ерунда. Вывих колена пройдет за полгода. Зато эти полгода он никуда не убежит. Хромать будет – бегать не сможет, как и я. Только у меня левая, а у него правая. Два сапога - пара.
Они еще говорят, но Иеремия уже не мог их слышать. Зелье, которое в очередной раз вливают ему в глотку снова отрезает его от внешнего мира, отправляя в тьму, где нет ни зрения, ни слуха, а только память и разум.
Он мог только думать, вспоминать и плакать.
И лишь старик, только что хихикавший по поводу их сходства в хромоте, наверное, заметил, как слеза прочертила свой короткий путь по щеке Иеремии.
Ад не принял его, а главный дьявол этой преисподней не пожелал принять жертву и изгонял его обратно - в рай, к жизни, к любящему его дяде, под надежные и крепкие стены Обители Веры, а сам оставался, что бы через неделю или месяц умереть в своем аду.
Ад ответил на все его вопросы, но на прощение, как отравленный поцелуй, как занозу в сердце оставил последнюю загадку – личную и сокровенную. Ту, что не спросишь ни у кого, и ответ на нее никогда не получишь.
Отрава, которую тогда в подземелье силой влили ему в глотку сделала свое дело - парализовала руки и ноги, и превратила лицо в бесчувственную деревянную маску. Но превращение в статую не было моментальным, и кое-что он успел, находясь на грани сознания, почувствовать, запомнить. Или выдумать? Или убедить самого себя в реальности наркотического бреда? Этого он не знал и сейчас отчаянно хотел вспомнить - показалось ли это ему, или действительно, тогда в подземелье, чья-то колючая рука гладила его по изуродованной щеке тихо приговаривая «Прости меня, сынок. Прости!».