« Сеня, прости меня. Я знаю, что тебе будет очень больно. Но ты сильный. Ты справишься.
Пойми, так нам обоим будет легче. Диагноз мне поставили страшный, я бы долго мучилась, но все равно в конце погибла бы. А так – проще и чище. Как древние греки, когда были смертельно больны, я с них пример взяла. И моя соседка тоже со мной попросилась, у нее сил вообще не осталось.
А ты, Сеня, иди, ищи Машеньку. У тебя не просто сны. Не бывает совершенно одинаковых снов, она как-то сумела до нас достучаться.
Ищи, думай, ты у меня очень сильный и большая умница. Найди нашу дочку, заклинаю.
И еще – я тебя буду ждать, если за порогом что-либо будет. Но не смей ко мне спешить! Живи, дыши, ищи. Сумеешь – найди дочку, сумеешь – снова полюби. Я не обижусь, я знаю, что ты меня любишь, и будешь помнить.
Всегда твоя, Вера.
Я люблю тебя, Сеня, но пойми и прости меня. Прощай, или до встречи, там разберемся.»- Я сложил записку Веры, и убрал ее во внутренний карман пиджака.
Прошла уже неделя, как это все произошло. Вежливые допросы, похороны, сочувствие товарищей и знакомых. Захар, мой фронтовой товарищ, заехал на своей трескучей инвалидке, и мы с ним долго сидели на балконе, курили, молча приговаривая бутыль с самогоном. А напротив стояла фотография Веры и стакан, накрытый краюхой хлеба.
Работа спасала, да и молчаливое внимание начальства. Первый секретарь, Николай Иванович Севастьянов, раз спросил, мол, как, Прохорыч, справляешься? Отдохнуть не надо?
Но я честно ему ответил, что иначе свихнусь.
На что он, помолчав, сказал:
- Понимаешь, Семен Прохорович. То, что было с тобой – это удар. Сильный удар. Не каждый способен его выдержать. Я тебя давно уже знаю, ты, как и я, фронтовик, но сам знаешь, с катушек слететь может каждый. Я совершенно не осуждаю твою жену, она имела право на такое решение. К сожалению, медицина не всесильна. – Первый секретарь встал, и вытащил из сейфа початую бутылку «Ани», армянского коньяка. – Тебе не наливаю, ты за рулем. Или будешь? – Я кивнул. -Тогда оставишь свою «волгу» на стоянке, поедешь домой на такси.
Разлив по стаканам коньяк, он встал, и, подождав меня, молча выпил не чокаясь. Я повторил, старый коньяк мягким огненным шаром скатился в желудок.
- Не части с этим, Семен. – Севастьянов показал на бутылку. – Я знаю, ты пьешь мало. Но будь осторожен, много народу алкоголь сгубил. Ладно, вечная память твоей супруге и земля пухом.
Помолчав, он продолжил.
- Меня в обком вызывали вчера, о тебе тоже разговор шел. Сам знаешь, направление, которое ты курируешь, сложное и ответственное. Без истребителей стране никак, а истребители никак без наших приборов. Потому решено – тебя временно перевести на другое направление. Помолчи, и слушай. Временно. Пока придешь в себя. Ведущий специалист, Кожавин, он мужик нервный, противный, сам прекрасно знаешь. А сейчас идет внедрение модификации, это еще больше нервов. Так что и ты сорваться можешь, и Кожавин. Нам, партии, ни то ни то невыгодно. Потому временно перейдешь на другое направление. Завтра подумаем с тобой, решим на какое. Работы у нас на десятилетия, и любая работа важна. Понял? Без обид? Тогда, давай еще по одной. – И первый снова разлил по стаканам «Ани».
- Знаешь, какое мое самое страшное воспоминание о войне? – Внезапно спросил Севастьянов. И, поглядев на мое молчаливое пожатие плечами, продолжил. – К нам в окоп залетела мина, и тяжело ранила одного паренька. Разорвала пах, издырявила живот. Паренек орет, а крови почти нет. Нет, течет, но вот крупные сосуды не задело. Он бы долго мучился, до медсанбата его тащить днем невозможно, все простреливается, а до ночи у него точно перитонит начнется. А фрицы, того и гляди, в атаку полезут. – Старый коммунист одним глотком осушил стакан. – А пацан орет – добейте, мне не жить так. В общем, я достал свой наган, взвел и приставил его к сердцу мальчишки. И нажал на спуск. И знаешь, когда пацан понял, что сейчас легко умрет – у него страх из глаз ушел, только слезы потекли, чистые такие. Бойцы вокруг стоят, молчат, никто не осуждает, но глаза отводят.
Я сам, после боя, написал рапорта и ротному, и нашему особисту. И заявление в партском батальона. Меня оправдали, но перевели на другой фронт, благо наш полк на переформирование отвели. Знать бы, что у меня в анкете насчет этого случая записано. Ладно, еще по одной, за павших. И по домам, завтра на работу. И решим, что ты вести будешь.
*****************************************************************
Домой я поехал на полупустом трамвае. За окнами темно, фонари, светящиеся окна, смеющаяся молодежь на скамеечках в сквере.
Пустая квартира, гулкое эхо моих шагов. Дочкина комната, радиола «Ригонда», магнитофон «Маяк-201», стол, заваленный ее учебниками и полки, битком заставленные книгами. Гоголь, «Айвегно», «Капитан Сорви-голова», «Джура – охотник из Минг-Архара», «Пылающий остров». Трельяж, на котором до сих пор множество флакончиков с лаком. Машка любила экспериментировать, меняла цвета лака, добавляя в него разные чернила.
Заставил себя сварить пельмени, и съесть их. А то хоть коньяк и отменный, и выпил немного, но все равно, первый прав. Мне досталось, досталось очень сильно. И чтобы выдержать этот удар, надо быть сильным. Но коммунисты не сдаются!
А ночью опять…
-Папа, спаси меня! – и снова повторение, один в один.
Снова проснулся только после окончания, ни разу не проснулся раньше. Всегда досматриваю до конца. Может, это на самом деле, какой-то сигнал? Что мы знаем обо всем? Крохи, хоть и в космос полетели.
Я до утра стоял на балконе, решив все про себя.
И утром, спозаранку, зашел к первому секретарю, и рассказал ему все о своих снах.
- Вот так, Николай Иванович. Можете меня в психушку отправить, но эти сны у меня не первый месяц. И почти каждый день. И знаешь, они как под копирку, словно новую копию фильма смотришь, ни обрывов, ни звук не скачет. Чисто, ясно, и что-то меня всегда не пускает. – Я замолчал, вытерев лоб носовым платком.
Первый секретарь тоже молчал. Ну еще бы, не каждый день к нему приходит его зам, и рассказывает такое. Как бы мне на самом деле, в дурку не отправиться.
- Так. Во-первых, ты уйдешь в отпуск. Не перечь, на две недели, тем более, он тебе уже положен. Во-вторых, я сейчас позвоню одному товарищу, и все ему расскажу. Учти, то, что ты сейчас услышишь, никто не должен знать. Более того, боюсь, что наших допусков по секретке может и не хватить. – Севастьянов взял телефон, и по памяти набрал какой-то длинный номер. Московский код я узнал, а вот дальше бог его знает.
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант госбезопасности. Севастьянов беспокоит. Да-да, товарищ генерал-майор, я знаю, что сейчас не сороковой. – Первый улыбнулся каким-то воспоминаниям. – Тут такое дело, Тимур Аркадьевич. Помните, вы в прошлом году мне намекнули насчет лунатиков и прочих пришельцев? Наверное, это ваш случай. У меня здесь сидит ее отец, Семен Прохорович Демидов. Свой товарищ, наш, партийный, мой зам, фронтовик. У него дочь пропала, на Ан-10, над Памиром. Да-да, именно тот случай. Так вот, она ему снится второй месяц, и просит помочь. Да, сон четкий, ясный, как будто запись крутят. Есть, позвать его к аппарату. – И, повернувшись ко мне, первый протянул мне черную телефонную трубку. – Держи, Семен Прохорыч. Может быть, они смогут тебе помочь.

Вариант первый.
Блин, как прикольно проплывать над безмолвной землей на тяжелом корабле, отбрасывая огромную тень. Видеть закаты и рассветы с борта старого дирижабля, наблюдать с боевого поста звезды, смотреть на развалины старых городов поверх стволов тяжелых пулеметов.
Как здорово бродить по свету в компании таких же как и ты удалых парней, которые готовы всякой нечисти рога отстрелить, а бандитам их половые первичные органы.
Как замечательно охмурять красивых девушек, дарить им свою любовь и принимать любовь девичью, слушая страстный шепот по ночам на сеновалах или в термальных источниках.
Здорово быть живым здоровенным парнем, спасибо папе с мамой.
Ну а неприятности и непонятности… тяжелые ножи, непростые ножи, ножи некроманта, надежные пистолет и автомат помогут справиться с большинством из них. А с чем не справлюсь я сам – помогут друзья-товарищи.
Единственное в чем не стану просить помощи – так это в делах личных. Сам разберусь, и пусть потрясные девчонки будут моей головной болью!

Вариант второй.

Когда-то, давным-давно, два столетия назад, человечество едва не крякнулось. Ну, или не гикнулось, кому как нравится. Или не нравится.
Из-за своей жадности, алчности, из-за того, что погрязли в ненужной роскоши и лишних дрязгах, люди пропустили небесного гостя. Кажущаяся далекой и малозночительной угроза стала грозной реальностью. Страшной и безразличной к количеству гаджетов реальностью.
Астероид, небесный бродяга, врезался в планету. Не в первый раз такое было, и вполне может быть, не в последний.
И человечеству едва не настал конец. Выжили или те, кому повезло, или те, кто приложил титанические усилия, чтобы выжить самому и спасти других.
Те, кто просто выжил, в большинстве своем скатились в дикость. Не обязательно буквально, но порой и так тоже.
А остальные начали снова строить. Поселки, городки, нормальную жизнь.
Чтобы соединить анклавы, разрозненные страшной, покореженной землей, люди начали строить новый воздушный флот – дирижабли.
И в первую очередь, как только сумели – дирижабли космической обороны.
И при этом просто жить, летать. Бороться с расплодившейся на месте старых городов нечистью, драться с бандитами.
И любить. Своих родителей, сестер и братьев. Ну, и как обычно, парни девчонок, а девушки парней.
Любить свои дома, собак, кошек. Любить свою Землю.

- Здравия желаю, товарищ генерал-майор. Гвардии старшина Демидов готов к исполнению приказа. – Взяв трубку, доложил я. В горле пересохло, сердце колотилось как чумное, неужели есть какая-то надежда?
В трубке промолчали какое-то время, а потом спокойный, уверенный баритон произнес:
- Сейчас я передам трубку нашему руководителю по научной части, профессор Акинфеев. Доложите по существу, гвардии старшина. Какие сны, как долго снятся, отвечайте на все вопросы без утайки, четко и ясно. – После чего что-то брякнула, в трубку засопели, и новый голос, нервный, дерганый, сказал. – Здравствуйте, Семен Прохорович. Пожалуйста, расскажите мне…
Профессор мурыжил меня ровно сорок минуты, постепенно входя в азарт. Профессор успокоился, стал въедливый, распрашивал про то, что я и думать забыл.