Дмитрий Старицкий

ЧУЖАЯ ВОЙНА

Фантастический боевик.



1.
«Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» - только и смог я, что подумать этой цитатой, охренело оглядываясь вокруг. Что дальше там у поэта?… Не помню. Сам я Данте не читал, так краем уха слышал эту цитату в какой-то студенческой компании.
Своих же мыслей не было. Никаких.
Одно охудение. А вместо слов матерные междометия.
На месте подмосковного насаженного еще при Сталине аккуратными рядочками березового леса меня окружали ели не ели, сосны не сосны, какой-то их неведомый мне мичуринский гибрид. Зато какой! Деревья в обхвате были не меньше двух метров, а верхушек не было видно из-за густых хвойных ветвей. Правда, эти деревья до секвой не дотягивали, но все равно реально впечатляли.
День в самом разгаре, а тут сумрачно. Только редкие солнечные лучики проскакивают до земли. Как на картине Шишкина «Луч света в темном бору».
Ярко зеленый мелкий мох на выпирающих из земли мощных корнях.
Травы нет – только ковер из шишек и старых иголок вокруг, скрывающей грибы. Зато, какие грибы! Я такие боровики только в детстве видал. Наткнулся на один, пошел по кругу и собрал всю дюжину. Белый – гриб астрологический. Растет кругами по двенадцать штук. Собрал я эту дюжину крепеньких совершенно не червивых грибов и корзинка почти кончилась. Можно возвращаться назад.
Вот только куда?
Заблудился ты, Савелий Игнатич. Как бог есть – заблудился. Даже не заметил как.
Савелий Игнатьевич Кобчик – это я. А так по-простому, по-домашнему – Савва. Мне двадцать лет, почти двадцать один, и я студент Тимирязевской сельхозакадемии. Той, что в Москве. Второй курс. Ну – дурак был, загулял после первого курса на отвязанной свободе в столице и оказался в армии, приобретя совсем мне не нужную профессию башенного пулеметчика БТР и до кучи профессию молотобойца в мехмастерских мотострелковой бригады – вот это умение дома всегда мне пригодится. Теперь доучиваюсь. Ибо – очень важно мне доучиться именно здесь.
Я ведь деревенский. Точнее – кулацкий. Дед мой с отцом и дядьями еще при Горбачеве умудрились выделиться из колхоза в фермеры, на отдельный хутор, право на который в девяностые годы прошлого века пришлось им отстаивать даже с оружием в руках. То свои же деревенские из зависти хотели пустить красного петуха «кулакам буржуинским», то чечены залетные сначала вежливо предложили сдавать им весь урожай за полкопейки, а потом приехали большой бандой нас на это конкретно нагибать потому, как первый раз были непритязательно посланы моим батей в пешее эротическое путешествие.
В этот момент я и появился на свет несколько преждевременно. Под грохот васьмизарядных помповых ремингтонов двенадцатого калибра. В день, посвященный преподобному святому Савве Вишерскому, которого московские рейдеры вязли себе в покровители, в аккурат это случилось 14 октября 1993 года.
Мужики наши от чечен отбивались, а бабы у матери в это время роды принимали. Сами. Какой роддом, когда тут такое твориться? Вот так вот… Считайте, родился я в бою… Чем и горжусь.
Чичи нас больше не беспокоили, у них свои терки обнаружились - посерьезней борьбы с неуступчивыми хуторянами. У нас ведь как… Есть чечен у власти – есть чеченская мафия. Скинули с Олимпа чечена – и нет чеченской мафии. Чеченцы в наличии, никуда не делись, даже бандиты чеченские есть, а мафии их нет. Такой вот парадокс.
После того как мои предки от чеченских бандитов отбились, то и бывшие односельчане откровенно забздели нас чепать. Для других же бандитов, более ленивых, мы слишком на отшибе жили.
А там и вертолетный полк, который из Азербайджана вывели, нас под свое крылышко взял. Не за просто так, естественно. За гарантированные поставки им овощей на лётную кухню. Тогда совсем спокойно на хуторе стало, потому как проехать к нам домой теперь реально только через выносное КПП этого полка. А другой дороги к нам нет.
Через год после появления в соседях вертолетного полка вдовый старший прапор БАО* мою старшую сестру-перестарка замуж взял и совсем нам хорошо стало. Отпала надобность молдаван нанимать на сбор урожая – прапор солдат пригонял, сколько нужно. Только и наказывал нам кормить их хорошо. Чтоб бойцы довольные были.
……………………………………………………
БАО – батальон аэродромного обслуживания.
……………………………………

И с горючкой проблем у нас не стало.
И с теплой одеждой. Зять нас всех как летчиков одел с головы до ног. В кожу и овчинные куртки, унты допотопные собачьего меха времен спасения челюскинцев и те где-то умудрился достать. Вот и сейчас я по лесу рассекаю в рыжем лётном кожане и лётном же камуфляже, в юфтевых сапогах. Только синяя беретка на голове с китайского рынка.
Вот только где я сейчас нахожусь? Не пойму никак, хотя с ориентированием на местности у меня всегда было неплохо.
После сбора урожая солдаты батальона аэродромного обслуживания нам же что нам хуторе надо и строили, да наперебой, чуть не в драку. С нами же интересней чем на посту скучать аки караульному псу на периметре аэродрома, да и денег мы им подкидывали за труды. Меньше, чем молдаванам, конечно, но… могли бы вообще ничего не платить по армейским понятиям. Иной раз мы им и самогонки наливали, когда их начальства вокруг не было. Все равно продукция того свинарника, что они построили, почти полностью уходила на пропитание летного состава. А в ответ нам, кроме денег, совсем задаром полкан отдал все объедки и помои с целого полка - хрюшек кормить и самосвал ЗиЛ-130 выделили для этих нужд, можно сказать персонально и безвозмездно. Водятел с этого «зилка» даже на контракт после службы остался… С прицелом на мою младшую племянницу нам в зятья намылиться.
Так что у нас на хуторе считай – если по учебнику, родственная община создалась. Или, если точнее быть, то колхоз на родственной основе. Одна малая семья – мама, папа, дети – такое хозяйство ни за что не вытянут. Даже этой толпой, что у нас на хуторе живет, можно все сделать – сохранить, посадить, обработать… Легко! Но вот собрать урожай полностью в одиночку, даже у больших колхозов не получалось. Даже в хваленой Америке, где семейная ферма по площади равна нашему среднему колхозу, урожай убирают мексиканцы-нелегалы, которые кочуют там круглый год с юга на север и обратно. А иначе никак. Не зря на Руси сбор урожая всегда страдой называли. От слова страдать.
После киндерсюрпризовского дефолта, на заначенных под матрасом баксах, родаки мои нехило приподнялись и техникой обзавелись всякой хорошей по дешевке. Ее чуть ли не даром тогда отдавали, только за доллары. А что? Экономия это считай чистая прибыль. Грех было не воспользоваться ситуацией.
А полк нам еще и землицы своей прирезал, которое его немеряно оделило государство. Задаром – лишь бы картошки, да капусты им от нас на весь год хватало. Платили-то вертолетчики нам за овощь по расценкам Минобороны... Но и КАМАЗ они нам и пару УАЗиков – «головастик» и «буханку», у себя «списанные» продали нам за рубли по тем же расценкам - додефолтным. Если вдумчиво посчитать все ништяки, что нам же в неофициальный зачет от летунов шло, даже не учитывая почти дармовой труд солдат на сборе урожая, то и цены московского рынка вам покажутся смешными. Такой вот симбиоз образовался между нами и вертолетчиками. Смычка неба и земли. И все довольны, что характерно.
В общем, как вырос я, как закончил я школу с теми же полковыми офицерскими детишками, так меня папаня в Сельхозакадемию и наладил. Чтоб, значит, по науке нам дальше хозяйствовать, а не просто как бог на душу положит. Даже платить за мое образование он был готов. Но я напрягся и поступил на бюджет, понимал уже, что лишних денег в семье не было, хотя деревенские совки и считали нас богачами и «ксплататорами». Ну, это понятно, у кого совсем ничего нет, тому и железный рубль – капитал.
Зеленую революцию готовил отец в одном отдельном хозяйстве. Даже страусов завел. Мы за этими страусами с батей в Финляндию зимой катались. За теми, которые к нашим холодам уже привычные.
Выгодное это дело казалось - страусы. Намного выгодней курятины по деньгам и что очень важно - ухода за этой экзотической птицей оказалось меньше. Мясо страусячье сортовое охотно брали московские рестораны (а не сортовое мы сами с удовольствием трескали). За шкурами страусов и перьями красивыми очередь стояла из жаждущих - начиная от мелких производителей дорогой гламурной галантереи до «Мосфильма».
Так что через год кур у нас осталось всего полтора десятка несушек - только на яйца, самим прокормиться. От такой дури, как покупной майонез мы уже давно отказались – сами делаем. Как и кетчуп с аджикой.
И тут на тебе… «я очутился в сумрачном лесу»… Крутился я, крутился вокруг того места где оказался, несколько часов. Всякие «Сезам, отворись!» и «трах-тиби-дох!» кричал. Молился всем богам, сыпал проклятиями, уговаривал незнамо кого – все бес толку. Ничего не помогло. Обратно в Подмосковье я не материализовался. А время шло. К тому же обстановка этого дикого леса несколько излишне давила на психику, которая призывала как можно быстрее покинуть это неприятное место.
Сделал я три затеса на стволах, внутри которых место моего явления здесь находилось, и пошел оттуда, не забывая путь свой метить такими же затесами. А что делать? Не помирать же тут в этом сумрачном лесу в одиночку?
О! Ручеек нарисовался. Это уже здорово. Пошел я вдоль него по течению - вода она всегда к людям выведет. А там и сам сориентируюсь, как в Москву обратно попасть – я же в общаге одной доброй ко мне податливой дивчине с Украины обещал грибной супчик «пальчики оближешь». Семейный специалитет. Мы с Оксаной вопросов гражданской войны на ее родине совсем не касались в наших отношениях. Для селян любая война – плохо. И вообще «Делай любовь, а не войну» - лозунг на все времена.
Лес по мере его прохождения уже не напоминал первобытную доисторическую чащу. Стал реже и светлее. Да и местность пошла под уклон. И понял я, что проявился я тут на ровном плато среди гор. Когда горы увидел, то охудел уже окончательно.
Это точно не Подмосковье.
Эту тревожную мысль я решил заесть – запить. Время обеда подошло, судя по настойчивым призывам стомаха. Устроился на поляке над обрывом, снял рюкзачок, поделил запасенные продукты надвое, накрыл поляну и все схавал в одно рыло, запивая сладким чаем из термоса.
Жевал и осматривался. Горы были не сказать, чтобы высокие, что-то типа Уральских у города Златоуста, где я служил. Старые горы. Выветренные. Вечных снегов на вершинах не видно. Выше меня горы стояли лысые, ниже поросли лиственным лесом. Причем даже я после академического курса ботаники не смог бы точно определить, что это за породы. Листья большие и разлапистые как у конопли, а древесина на срезе больше на бук похожа или что-то подобное красное и на первый взгляд - ценное.
А вот жилья окрест никакого не видно. Даже дымка никакого. Это уже хуже.
Читал я пару книжек про попаданцев в другие миры, но там их всех или по голове били, или катастрофа какая с ними приключалась типа КАМАЗа на встречной полосе. Но я-то просто шел себе по лесочку и зашел не так уж и далеко от электрички, грибы искал, наклонился, поднялся, и все… Берез вокруг никаких нет, как и не было, одни хвойные гиганты вокруг. А теперь горы… И эти деревья с листьями конопли…
Атас!
И куда, скажете, мне податься?
Вестимо, вниз. В горах мне точно делать нечего.
Поднялся и пошел. Неча рассиживаться. Хотя пейзаж тут такой прелестный, что этот вид туристам продавать можно. За свободно конвертируемую валюту.
Почему-то назад воротиться к тому месту, откуда я начал это свое экзотическое путешествие у меня и мысли не возникло. Впрочем, как и паники. Попал и попал. Устраиваться надо, оглядываться, людей искать – они подскажут что случилось. А там: проснемся – разберемся.
Кстати, о проснемся… Однако ночлег надо заранее искать, а то кто его знает, какие тут зверушки хипповые водятся в этих экзотических лесах. Мне и пары простых волков хватит за глаза. Правда, вокруг конец лета вроде, волки еще не голодные, на людей бросаться им не время. Но все же, все же… береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет.
Перемотал портянки и пошел. Страдать потом будем. Палку себе только вырезал ухватистую и заострил ее с одного конца. Стало немного спокойнее – хоть какое-то длинное оружие в руке. Хоть и великим нагибатором я себя и не почувствовал, но успокоился и мандражировать перестал. Даже рассмеялся, припомнив анекдот о сибирском унитазе их двух жердин. На одну полушубок вешать, другой от волков отбиваться…
Ручей петлял между деревьев и крупных камней, и я с ним такие же кренделя выписывал.
Пару раз перебирался через приличные буреломы.
Напоследок прикинул к носу и вернулся к последнему завалу, где и отыскал себе место для ночлега вроде как защищенное со всех сторон поваленными деревьями с торчащими во все стороны толстыми ветками.
Костерчик небольшой запалил. Только он на то и сгодился, чтобы острие самодельного копьеца закалить, да грибы на углях пожарить. Как бы знал, что так получиться – котелок бы захватил с собой, хоть солдатский, маленький. Так что повечерял печеными боровиками (домашний запас надо экономить, однако) и упал на бок вместе с птахами.
Последней мыслью ожгло, что лучше бы вообще за грибами в этот день не ходить никуда. Перебилась бы девчонка и без грибного супчика. Уже дала…


С птахами и проснулся. От их радостного чирикания, больше похожего на благодарственный молебен вернувшемуся солнцу.
Скромно позавтракал и дальше потопал. Умереть голодной смертью я не боялся – это надо быть наследственным балконным жителем, чтобы в лесу с голоду помереть. Даже без браслета из паракорда. Но все же, все же… Совсем переходить на подножный корм – это время существенно терять. А когда я к людям выйду – вопрос, на который у меня нет ответа. Кушать же хочется каждый день.
Трудно сказать, сколько километров я отмахал так в одиночестве. В горах этого не понять. Прямых горных дорог и в цивилизации нет – сплошные серпантины. А тут даже тропки никакой людьми натоптанной пока не обнаружилось.
Крупных зверей я не видел, мелких же больше на звук опознавал – разбегались они от меня по кустарникам. С шумом.
Один раз большая пятнистая змея толщиной с мою руку поперек пути ползла. Долго. Пришлось неподвижно стоять, опершись на копьецо, ждать, пока это неторопливое пресмыкающееся дорогу освободит и в свои «папоротники» уползет.
По соседним горкам, на скалах скакали мелкие горные козлы стайками по десятку - полтора голов.
Какие-то парнокопытные и в лесу водились. Но я их самих не видел. Только следы. Звериные тропы водопойные на ручье часто встречались. Человеческие - нет.
Обедал у небольшого водопада, которым окончился мой путеводный ручей – провожатый. Водопад понизу пробил в камне небольшое озерцо, прозрачное – каждую гальку видать на дне. Рыба там водилась крупная, гоняясь за чешуйчатой мелочью, которую исправно поставлял водопад.
Вырезал себе острогу, примитивную – счетверенный наконечник врастопырку. Посидел час на камушке практически неподвижно. Но добыл крупную рыбу только с пятой попытки. Длиной почти с мой локоть. Незнакомую мне на вид. Выпотрошил ее, убрал все брюшные пленки – про них препод по ихтиологии нам говорил, что само мясо рыб ядовитым не бывает нигде. Только плавники, жабры, брюшные пленки и иногда… икра. Вот и я не буду рисковать. У этого экземпляра икры не было – молоки, но я и их на всякий случай выкинул обратно в воду – рыбки все подъедят.
Запек эту совсем не неизвестную мне по форме рыбу на углях, на импровизированной решетке из сырых очищенных веток. И съел. Даже не съел, а пожрал все, как голодный кот - с урчанием. Соли у меня только мало – спичечный коробок и все. Но на это раз я не пожадничал. Экономить потом будем.
Отобедал до осоловения, да и привалился к нагретому камню – переваривать. Заодно ноги помыть и портянки на теплом камне просушить. Ноги теперь для меня – главный орган в организме. Хорошо еще я догадался сапоги обуть, а не кроссовки. Сейчас бы от этих кроссовок одни ошметки остались и свалянные убитые носки.
Так хотелось подольше остаться у этого водопада – в ставочке под ним я еще десяток крупных рыбин видел. Но не ко времени курорт разводить. Топать надо. Определяться с местом. Меня дома ждут.
Горы на взгляд стали выше и дальше. Вроде я на верном пути в долины спускаюсь. Главное выйти к людям, а там до Москвы добраться уже не проблема. Или до Калуги. А от Калуги до родительского хутора уже совсем просто. Деньги у меня с собой есть. На билет хватит. А не хватит, так телеграмму пошлю бате, тогда и вернусь домой даже от Владивостока.


К исходу второго дня наткнулся наконец-то на натоптанную широкую тропу, почти дорогу. Следы в основном звериные – странные такие копыта скругленным трилистником. Передние - подкованные. Да и следы узких колес четко говорили мне, что люди тут точно есть, раз они что-то возят. А возят они какие-то камни – их много тут по обочине валяется. Рядочками такими с перерывами. По обе стороны пути, что характерно. Видать с кузовов нападали.
Поднял такой камушек, посмотрел – ничего не понял. Камень, как камень. Серый с искоркой. Меня этому не учили в камнях разбираться. Я все больше по живому. Или уже совсем с готовым железом…
Попил водички из термоса – холодная еще, и потопал в приподнятом настроении по дороге этой вниз. Вверх почему-то не захотелось.


К закату вышел я на избушку на курьих ножках, что стояла чуть в стороне от дороги. Мог бы и не заметить, если бы не крутил головой по сторонам как истребитель. Отнорок от дороги шел зигзагом и большими кустами как бы замаскирован. Да и не накатан особо.
Заимка на небольшой полянке у тонкого ручейка маленькая совсем. На двух широких пнях стоит на метр от земли. Пни эти на куриные лапы точно похожи своими раскоряченными корнями. Крыша в два ската. Дверь и одно волоковое окошко закрытое почти под самой крышей. Дверь заперта просто на приставную палку враспорку – от зверей, не от людей.
- Ну, и где тут баба Яга? – спросил я пространство. – Банька мне сейчас точно не помешала бы.
Пространство мне ничего не ответило.


Варя на ужин нехитрый супчик на допотопной керосинке, не переставал удивляться приютившему меня домику. Видно действительно места тут глухие, раз такие заимки стоят, как в уральских лесах. Стол, колченогий табурет и полати – вот и вся обстановка. Полка еще под самой крышей с небольшим запасом соли, спичек, макарон, травки сушеной типа чая, сушеных же овощей… Мясо, видать, тут в лесу добывают – в коробке медной жести с притертой крышкой небольшая банка черного пороха, дробь, круглые пули и плоские капсюля. Немного всего – зарядов на десять. Но мне и этого выше крыши, спасибо вам, добрые люди. После сухомятки последних дней жутко хлёбова хотелось. Вот и варю что-то вроде лукового супчика. Овощи местные. Сыр еще московский с бутербродов.
Бабы Яги, как и ее внучки ни в домике, ни окрест него не нашлось, но чувство того что я самый настоящий Ванька-дурак меня не покидало. Сюр какой-то… Сказка для малышей младшего студенческого возраста. Одно утешало, что люди тут все же есть. Оставил же кто-то припасы в этой заимке. Только вот люди ли? Сомнение грызло… Как бы не орки это с альвами…
И эти еще трехпальцевые копыта. Нет на Земле таких гужевых животных. Это я точно знаю.
Несмотря на все непонятки спал я в эту ночь как убитый. Может потому что дверь прочная была на засове. Даже то, что какие-то блохи меня кусают, понял только перед тем, как проснуться. М-да… Это далеко не Рио-де-Жанейро… Впрочем, как там в бразильских фавеллах с блохами обстоит я не знал. По «Дискавери» это не показывали. Может, еще хуже.


Настроение у выспавшегося организма прекрасное. Вот что значит вкусного жидкого похлебать и выспаться как следует в безопасной обстановке. Шел я по лесной дороге и напевал «Вечную любовь» Азнавура, пока не понял, что на мне в спину пристально смотрят. Оборвалось мое пение на этих словах.

Я уйти не мог,
прощаясь навсегда.
Но видит Бог,
надеюсь, жду, когда
увижу вновь…##
………………………………………………
## Стихи – Ш. Азнавур. Русский перевод Н. Кончаловской.
……………………………………..

Оглянулся поспешно.
На фоне зеленых кустов орешника стояла и смотрела на меня во все синие анимешные глазищи девченка-пигалица, лет двенадцати-тринадцати, держа в руках веревку, к которой была привязана за рога вполне земного вида белая коза. Ноги босые. На худом тельце просторный сарафан на лямках. На голове – косынка, из-под которой выбиваются соломенного цвета локоны. Ну, чисто Сольвейг… из этого… «Пера Гюнта».
«Блондинка, натуральная», - отметил я про себя, как будто это что-то проясняло.
Больше никого вокруг не было, и я успокоился. Улыбнулся, шутовки отвесил киношный мушкетерский поклон, приспособив вместо шляпы с пером скромную синюю беретку с китайского рынка.
- Прекрасный день, барышня, не находите, - поприветствовал я ее. – Не подскажете мне, как мне найти ближайшее жилье? А то я долго иду уже…
И так большие глаза ее стали еще больше. Она перетопталась босыми ногами, почесала лодыжкой об лодыжку, пожала худыми плечиками, но ничего не ответила.
- Парле ву франсе?… Шпрехен зи дойч?… Дую спик инглиш? – перебрал я вслух возможные варианты, хотя не знал, как следует, ни один язык из мною же обозначенных.
Так… В школе у меня был английский, в академии – немецкий. Но не более. Хотел еще спросить понимает ли она азербайджанский, но, взглянув на ее европеоидные черты и особо на радикальную блондинистость, понял, что этот язык она точно никак не поймет. Я и сам знал на нем только пяток самых расхожих фраз, которыми в школе нахватался от детей вертолетчиков.
Потом мемекнула коза, совсем по-нашему. По земному.
Девочка, наконец-то, произнесла несколько фраз, но… я такого языка точно не знаю. Посмотрел внимательно на ее уши, но они были укрыты под косынкой. Может она альва, или как еще в книгах пишут – эльфийка?
Постучав себя по груди кулаком, я представился.
- Савва.
Понятливая девочка ткнула в меня пальчиком и повторила
- Савва.
Я обрадовано закивал. Есть контакт!
Но дальше не заладилось. Свое имя она называть отказалась, хотя и поняла, что я от нее хочу. Повернулась и пошла вниз по дороге, таща за собой упирающуюся козу.
Оглянулась и призывно махнула ладошкой. Типа «иди за мной».
Я и пошел. А что еще делать в такой ситуации.

2.

И вот уже почти год живу я на этом горном хуторе. Был бы кто сам не хуторским – с тоски бы тут сдох. А мне ниче так… привычно. За работой не скучашь, а всю работу на хуторе не переделать по определению. Язык местный освоил. Разговорный. Поначалу на уровне «моя твоя не понимай», а потом пошло… Сейчас я вполне бегло болтаю на рецком.
Страна эта горная называется Рецией, а язык – рецким. А гора, на которой я материализовался – Бадон. По преданию когда-то на ней жили боги. Потом за что-то обиделись на людей и ушли. Куда? Кто знает?
Хозяин хутора оказался кузнец. Я у него соответственно – молотобоец. Потому так легко и вписался в местную жизнь, языка вообще не зная. На второй день услышал знакомые металлические звяки. Сунулся в кузню, что на отшибе стояла, дальше сортира от дома, чтобы значит, в случае чего постройки не попалить. И застал я там картину ругани двух братьев – хозяев. Младший ковал. Старший молотом бил. Но корчила его какая-то хворь, и бил он не так как нужно было кузнецу. Вот один и ругался, а второй оправдывался, как я понял по интонациям.
Подошел, молча, отобрал я кувалду у старшего. Посмотрел в упор на младшего. Тот кивнул и ударил молоточком по разогретой железке, я туда же кувалдой стукнул. И так еще пару раз, после чего младший старшего с кузни прогнал. И мы с младшим доковали колодезный ворот уже вдвоем. Хитрый такой ворот – граненый, выгнутый в обе стороны.
Младший… Ну, как младший… Это он брату своему младший, а так мужик лет сорока. Меня в два раза старше.
Так я там на кузне и прижился в этом мире. Относились ко мне хорошо. Не как к батраку, а как к члену семьи. Блудному сыну, который блукал не знамо где, но в одночасье вернулся в лоно семьи. Ни в еде, ни в одежде не отделяли, как всем, так и мне.
Когда язык освоил, то рассказали мне, что никакой России в этом мире нет. И не было. И Европы с Азией нет. Про Америку так вообще не слышали. Вот так вот… А что есть? Есть Серединная империя, в которой я сейчас и живу, есть Восточное царство, Островное королевство на севере, Западная республика, И на юг за горами десятка два государств поменьше. Это я их так называю, чтобы вам понятнее было. Думаю, не стоит мне уподобляться иным дивным писателям, которые норовят про эльфов писать на изобретенном ими же квенья, на котором реальные альвы никогда не разговаривали, как я подозреваю. Так что все понятия и термины я буду давать по-русски, как они у нас называются. И вам язык не ломать, и мне так проще рассказывать.
Кстати, уши у всех оказались нормальными, человеческими.
Раз пять за это время ходил я в долгую увольнительную в горы, на то место, которое меня выбросило в этот мир. Бесполезно. Нагибайся, не нагибайся, все те же хвойные гиганты вокруг. Домой пути нет. Что летом, что осенью, что зимой…А по своим родным я скучал сильно, особенно зимой, когда метель в камине завывала. Песни тогда я пел грустные по-русски, а хозяин мне вымороженной бражки в такие вечера подливал, сочувствовал. Но помочь ничем не мог.
А девочка, что привела меня на этот хутор, все просила меня в такие минуты снова и снова спеть ей «Вечную любовь». И тоже помочь мне ничем не могла.
Маскировал я эти «походы домой» охотой. Туда иду - силки ставлю, на обратном пути добычу собираю. В основном грызуны тапа енотов попадались. Но шкурка добрая у них. Хозяева мои рады были. Шапки нарядные получались.
Ружьишко мне выдавал кузнец в те походы – дульнозарядную шомполку с капсюльным замком. Но я им не пользовался, только таскал с собой на всякий пожарный случай. Мало ли кто в горах дорогу перейдет. В первую ходку стрельнул пару раз, убедился, что нормально стреляет и все…
Несколько раз приходил с долины караван повозок. За этим серым камнем. Он тут у них вместо нашего угля, только горит жарче и без копоти. Кузнецы за него готовы были переплачивать против древесного уголька. Привозили металл в полосах в оплату, так как почему-то считали, что кузнец на его выработку право имеет, а их туда пускает из милости. Заодно заказы оставляли на что-либо посерьезнее топора или косы с серпом сковать. Особенно славились его замки с хитрыми ключами. Большие такие – амбарные.
Но больше всего заказов приходилось на зимние подковы с шипами, для стерхов. Это такие коньки-горбуньки с теми самыми трехпалыми копытами, что их телеги тянули. Да и у кузнеца стоял в сарае такой же пегий лошарик с длинными ушами, и большим горбом над лопатками. Мы для него всю осень сено косили. Даже малышня маленькими серпиками.
Охотники из долины, чья была заимка на курьих ножках в которой я ночевал попервоначалу, так тоже, возвращаясь домой, оделяли кузнеца приличным куском мяса горного козла, а то и целую козочку оставляли или кабанчика. За то, что тут на его земле их заимка стоит. Такие вот отношения. Хотя никаких бумаг на эту гору у кузнеца не было – я это отдельно узнавал. И сам он был тут самым тривиальным понаехавшим.


Всего на этом горном хуторе жило две семьи или одна большая, это с какой стороны посмотреть. Старый дед – отец братьев - кузнецов, уже глухой совсем. Все корзины плел на продажу, хотя в его труде надобности никакой не было. Вдовый старший брат с дочкой. И сам кузнец с женой и четырьмя сыновьями – погодками от четырех до семи лет. Все белокурые и светлоглазые как чухна. Истинные арийцы, характер нордический, сдержанный… Даже шалили их дети как-то аккуратно, что ли.
Но если что серьезное случалось, то взрывались горцы с полпинка. Пару раз и мне пришлось с хозяином на пару на ярмарке помахать кулаками. По моему мнению, так вообще на пустом месте - из-за шуток. А вот хозяину не понравилось как меня задирают… Так что равнинные жители редко когда на горцев наезжали, особенно белокурых. Но и репутация была в империи у рециев как у тормозов, шуток не понимающих. А у долинных жителей Реции так горцев характеризовали. А уж кто для горца тормоз, мне не ведомо, может и есть кто…
Горцы же долинных жителей иначе как балаболками не звали. И на слово им не верили, хотя между собой у них слово значило больше любой самой серьезной бумаги с печатью. Да и как иначе, когда большинство населения в горах неграмотно. Живут малыми хуторами, школ нет, радио тоже. Я уже не говорю за телевизор. Газеты, журналы в стране ходят, только в горы они не попадают. Даже почтальон нас сам не посещает, хотя и должен, передает, если есть что с обозниками, которые за серым камнем к нам ездят.
Старшего брата хозяина мы схоронили по ранней весне, как снег сошел. Доконала его неведомая мне болезнь. По осени его и к докторам возили по дороге на ярмарку – ничего не помогло. Ссохся весь за зиму и отошел тихо во сне, как праведник.
Я сам ему могилу копал в каменистом грунте, типа крымского. Без кайла делать нечего, лопаты железные гнутся. Вот и трудились, я - киркой, хозяин мой - лопатой совковой. За три часа могилку продолбили. Поначалу я не понял, почему кладбище на такой трудной земле основали, обычно же стараются везде, где людей уважают, для кладбища песочек выбрать и сосны. Оказалось все просто – ни для чего другого эта земля не приспособлена. Ни овощь на ней не вырастить, ни скот нормально пасти. Виноградник бы тут прижился, да высоко для виноградника, зябко тут ему. На зиму зарывать в землю надо, а в такой грунт… Проще вина в долине купить. Сразу бочку, чтобы на год хватило.
Схоронили старшего на пригорке, где до того только его жена лежала. Вторая могила – это уже заявка на родовое кладбище. Хотя жили они тут по праву самозахвата этой земли, которая никому другому вроде не интересна была. Тенденция в империи уже нарисовалась такая, что сельский народ продавая, а то и просто бросая свои наделы все чаще в город подавался, где деньги легче зарабатываются и рабочий день нормированный, хоть и в десять часов длиной. К тому же выходные и оплачиваемые отпуска по имперскому закону любому наемному рабочему положены.
Постояли мы у могильного холмика, помянули раба божьего, что в этой юдоли отмучился и домой ушли. Думаю, что если бы не его болезнь, то может и не оставили бы эти люди меня у себя, накормили бы «немого» странника и с утра дальше вниз, в долины, прогнали. А там… Фишка могла лечь на любую сторону. Потом я уже насмотрелся на местную жизнь. Разная она. Так что можно сказать, что повезло мне на добрых людей. И на мягкую адаптацию к местным нравам и понятиям.


Элика, та девчонка, что меня с козой на дороге встретила, за ту же зиму, что ее отец сох, в бабью стать вошла – выросла, округлилась в тех местах, где положено. Соблазн жуткий для молодого парня который больше полугода без женской ласки живет, только вкалывает. Так что я от греха подальше, как только чуть потеплело, перебрался спать на сеновал, что надстроен был над стойлом лошарика. Медвежья шкура снизу на сене, большой овчинный тулуп сверху – красота. И воздух чистый, не то, что в избе, где жарко натоплено и такая куча народа его надышала со всех дыр.
Весна…
Дразнящие ароматы вокруг…
В лесу щепка на щепку лезет.
У девочки первый гормональный шторм башню сносит. А вокруг кроме моей кандидатуры никого и нет больше с кем «в люблю» играть.
И я с сухостоем.
Поначалу все было как-то невинно, что ли. На глазах у всех. Прибегала, садилась рядом, прижималась к боку, и начиналось все с плача по безвременно ушедшему отцу, приходилось утешать, а заканчивалось все одинаково тем, что просила она меня спеть «Вечную любовь».
Потом как-то осмелела и на сеновал ко мне ночью прошмыгнула. Разбудила. Опять ее утешай...
Залезла ко мне под тулуп, поплакала немного, потерлась об меня всем телом, потом целоваться вздумала. Решил я, что попробую просто петингом отделаться, но… требования юной чертовки было категоричным и императивным.
- В дырочку!


Так конечно долго продолжаться не могло, но месяц с небольшим мы продержались, тая наши новые отношения от остальной семьи.
Потом попались.
Точнее она попалась, когда очередной раз в сенях с дядей столкнулась, который до ветру выйти намылился не вовремя.
Меня с нее никто не снимал, так что только подозрениями, хотя и суровыми, со стороны хозяина я легко отделался. Кузнец только глазами сверкал, но коли не пойман, как говориться, то и не вор… А по их понятиям за конкретную предъяву надо ответ держать по всей строгости. Только работой меня нагрузили сильнее, чтобы на ночь сил не оставалось. Но это он по своему возрасту судил, сам упахивался вместе со мной так, что к вечеру его ноги не держали. Я тоже сильно уставал, но юный организм бабу хотел больше, чем сна.
Продолжалось бы так и дальше, встречи только хитроумнее обставлять пришлось, да и тепло настало, в лесу зеленый лист вылез. Настало время собирать ранние травки и дикий чеснок. Так что, поставив силки, приходил я в условленное место в густых кустах лещины, где и любились мы с Элией, никого уже не опасаясь. Потом порознь расходились и приходили домой по одному – она с корзиной, я с двумя-тремя кроликами. А то и облезлым енотом. С виду все чинно и благородно.


В конце мая поехали мы с кузнецом на ярмарку в долину только вдвоем почему-то.
Расторговались быстро, в два дня.
Закупили что нам в горах потребно.
И повел он меня в казенный дом, как сказал: документ мне выправлять. Я и пошел спокойно, так как никакой подлянки от него не ожидал. А зря.
Где-то полчаса я ждал кузнеца в унылом коридоре присутствия на жестком стуле. Потом и меня вызвали к местному начальству в убогий кабинет, где единственным ярким пятном был ростовой портрет императора в золоченой раме.
Тучный усатый начальник в мундире, смутно напоминающем иллюстрации Йозефа Лады к «Бравому солдату Швейку» Гашека, долго тряс мне руку, чуть кисть не оторвал, и нудно восхвалял мои мнимые достоинства и имперский патриотизм, пока до меня не дошло, что я, стараниями кузнеца, записался добровольцем в армию. Уже.
Вот облом, так облом… И отказаться вроде как нельзя… Отказаться от такой почетной обязанности верного подданного императора, это вроде как отказаться от семьи кузнеца, которая была для меня единственным источником легитимации в этом обществе. Да мне и времени не дали на раздумья.
Дали только провожатого, у которого на плече висела длинная винтовка с примкнутым ножевым штыком.
Кузнец мне выдал из телеги заранее приготовленную им втайне от меня котомку с запасным бельем, бритвой и онучами, корзинку с харчами и кошелек в виде мошонки с завязками с дюжиной серебряных и тремя десятками медных монет. Помявшись, сказал.
- Это тебе на первое время. Потом тебе жалование будут платить. Все твои вещи мы сохраним в целости, за них, Савва, ты не бойся, - я на ярмарку приехал во всем домашнем, во что меня уже тут одели, а московские вещи лежали в сундуке, моем, отдельном. – Как и за долю свою не бойся - сохраним. Служи честно. Выслужишь через три года полное гражданство, тогда и возвращайся на мою племянницу залазить. С полным правом.
И подмигнул мне глумливо, паршивец.
А меня под конвоем отвели на окраину города, где размещался за забором армейский сборный пункт, который, наверное, в любом конце галактики будет одинаковым, где и поселили не в душной казарме для рекрутов, а в прохладной и комфортной шестиместной палатке, которые предназначались для добровольцев, как льгота.
Там я от соседей и узнал, что уже неделя как началась война империи с южным соседом.
Здравствуй, опа, Новый год! К чему мне еще и чужая война? За что?

3.

Долго мне бичевать на пересылке не пришлось. Тут в империи, хоть и армия, но порядок в ней был.
После обеда всех добровольцев помыли в бане. И потом долго гоняли в голом виде по врачам в длинном бараке. Некоторых отсеяли по медицинским показаниям, на что те очень обиделись на эскулапов и к моему удивлению громко требовали пересмотра такого решения.
Пока стоял в очередях этой медкомиссии я выяснил весьма любопытные подробности имперских порядков. Лет так за десять до моего попаданства в этот мир император Отоний Второй провел очень прогрессивные реформы. Особенно государственной службы. Все окружающие империю страны уже перешли от небольшой профессиональной армии к массовой армии по призыву, основной задачей которой в мирное время была подготовка обученного резерва на случай большой войны. Не отстала от них и империя. Но к хорошему кнуту - каторги на такой же срок за уклонение от призыва, император добавил несколько очень заманчивых печенюшек не только в виде некоторых льгот для добровольцев.
Все население империи теперь делилось не на дворян, мещан и крестьян, а на подданных и граждан. Причем представители любых сословий (которые никто не отменял) могли оказаться и в той и в другой категории. Но подданные имели только обязанности перед короной, а граждане еще и права. Право государственной службы, право избирать и быть избранным, как на муниципальные должности, так и депутатами в провинциальные сеймы. Избирать и быть избранным можно было только после трех лет военной службы в любых чинах.
Служба по призыву имела двухлетний срок и гражданства не давала – оставайся на сверхсрочную еще на два года, если приспичило стать гражданином. Таким образом, поощрялось и мотивировалась добровольчество. И пункт в биографии о том, что человек служил в армии добровольно, при прочих равных, имел преимущество во всем в последующей жизни.
Дворяне, даже имеющие высокий образовательный ценз начинали военную службу с рядового – сроком на год. После чего они могли поступать в офицерские училища или дослуживать свой срок в чине полевого юнкера еще два года помощниками офицеров в ротах, если настроились на гражданскую службу. Такие уходили на дембель лейтенантами военного времени и составляли офицерский резерв ротных субалтернов на случай большой войны и массовой мобилизации. Но для этого надо было иметь полное среднее образование. Иначе – служи как все, даже если твой род насчитывает больше тысячи лет. Героические предки за тебя служить не будут.
Студентам технических специальностей без различия сословий давали спокойно доучиться и призывали их только после защиты дипломной работы на тех же основаниях, что и дворян. Что часто приводило к таким, на мой взгляд, курьезам как воинское звание инженер-ефрейтора. Они также после года солдатской лямки могли пойти на краткие офицерские курсы и продолжить службу уже в корпусе военных инженеров или дослужить оставшиеся два года инженер-юнкером с выходом в отставку инженер-лейтенантом. Но таких высоколобых солдат чаще можно было встретить на флоте, чем в пехотной казарме.
Гуманитарии служили также как и необразованные, кроме переводчиков и юристов, которые со второго года служили по специальности.
В первый год службы ни дворянам, ни бывшим студентам никаких поблажек не давали – гоняли и в хвост и в гриву, как и всех. Император считал, что не понюхавший портянок в казарме изначально плохой офицер, так как солдатской жизни не знает. А как можно успешно командовать теми, кого не знаешь?
Ни титул, ни древность рода, ни образовательный ценз, ни размер состояния значения не имели.
А по поводу активных возмущений решениям медкомиссии, то ларчик открывался просто – для государственной службы требовалось такое же наличие здоровья, как и для армии. При этом никаких ограничений для частной инициативы в империи не было. Только для госслужбы.
Но гражданин всегда и везде имел преимущество перед подданным.
Как императору удалось таким образом прижать не только родовитых дворян, но и толстосумов третьего сословия ума не приложу. Но ведь сумел. Сроку на реформу госслужбы было положено пятнадцать лет. Таким образом, через пятилетку удалялись в отставку все чиновники, не служившие в армии, и заменялись дембелями.
Так что при очередном уточнении списка налогоплательщиков, которые в империи составлялись каждые в пять лет, меня все равно бы призвали в армию. Но добровольцы имели десятипроцентную льготу по налогам всю оставшуюся жизнь. Кузнец меня фактически облагодетельствовал, только я еще этого не понимал и был на него очень зол, хотя и понимал его мотивы.
Медкомиссию я прошел на ура и был признан годным к службе без ограничений.
Потом нас всех переодели в хлопчатобумажную униформу светлогорчичного цвета. Выдали сапоги, щетку, ваксу, ремни и ранцы, подворотнички, иголки и нитки. Все пока без знаков различий. И дали время привести себя в порядок до ужина.
Подворотнички оказались для всех одного размера для меня короткого. И чуя предстоящую раздачу звиздюлей от сержантов, я просто оторвал полоску от чистого носового платка и подшил ее к воротнику на найденный около палатки кусок конопляной бечевки. Получилось аккуратно и даже красиво. Главное, что бечевка не проволока, щупай ее не щупай она мягкая.
Иголки с нитками я прикрепил за отворот кепи. И подписал все свои вещи химическим карандашом по-русски «Кобчик». А то знаю я, как могут «гулять» в армии неподписанные вещи. Я бы и хлоркой их подписал – что надежнее, но не было ее в досягаемости.
На ужин мы шагали пока еще толпой, но уже в форме, вызывая приступы зависти у рекрутов, которые на нашем фоне выглядели разномастной толпой беженцев.
Накормили нас по меркам российской армии неплохо. Кашей со щедрой мясной подливой, типа татарского азу. И на запивку выдали что-то отдаленно напоминающее какао. И вкусный свежеиспеченный хлеб.
После ужина выдали по куску дерюжного полотна и приказали все домашние вещи зашить в него. Их отправят домой почтой. Вот каждый и сидел перед палаткой и сортировал свое барахло, мучительно думая, что оставить, а что домой отослать. Я себе из домашнего кроме носовых платков и мыльно-рыльного оставил только запасные портянки, бритву, да кресало – лишнее барахло солдату только в тягость. Еще харчи домашние. Помню сам, что по первой в армии как ни корми – все одно чувство голода будет неистребимо месяца три.
Ну, и нож не забыл. Он у меня еще с Москвы – китайская подделка под испанскую складную наваху. Железо – дрянь, хотя точиться хорошо до бритвенного состояния, но держит заточку недолго.
Потом пришел интендантский фельдфебель и с ним два солдата прикатили ручную тележку. И все наши посылки покидали в нее. Неграмотным, в том числе и мне, адреса написали на них с наших слов.
А дальше была самая желанная команда для солдата – «отбой». Ее продудел невидимый отсюда горнист. И я заснул с чистой совестью, пусть теперь о моей судьбе командиры думают.


Нас следующий день на каждые две палатки нам прикрепили по старослужащему ефрейтору в качестве командира отделения. И после завтрака, наскоро сбив взводные колонны, всех обмундированных добровольцев – чуть за сотню голов, под командой высокого горилообразного фельдфебеля повели пешком в летние лагеря на курс молодого бойца, как я понял. Мне повезло попасть на сборный пункт в последний день перед отправкой учебной роты. А то бы куковал там еще две недели, пока не сформируют новую.
Что-либо нам объяснять никто не удосуживался. Приказали идти – вот, и выбиваем пыль из дороги. Никаких политинформаций про войну нам никто не проводил, как будто ее и не было.
Топали долго, до обеда, отмахав километров пятнадцать. Не сильно-то и устали - налегке шли по хорошо укатанной дороге при прекрасной еще не жаркой погоде. Воздух чист все горы окрест видно. Ранец только вещь для меня непривычная – ни разу не сидор тряпочный. Но на первом привале я его лямки подогнал поудобней, и стало легче.
По сторонам шоссе цвели какие-то цитрусовые сады, уходили на косогоры шпалерами виноградники, и поля уже зеленели первыми всходами. В этой долине, наверное, нет ни одного клочка земли, к которому бы не приложились трудолюбивые крестьянские руки. И щедрая земля долины на труд отзывалась сторицей.
Когда проходили поселками, то народ нам улыбался, девчонки слали воздушные поцелуи, а мальчишки-дошколята пристраивались за колонной, пародируя строевой шаг. Чувствовалось, что здесь свою армию любят. И это неожиданно грело и заставляло подтягиваться.
Поселки эти я бы не назвал богатыми – у нас в горах дом был намного больше и кузнецы строились просторней. Но и косых нищих халуп замечено не было. Дворы в цветущих фруктовых садах вообще создавали праздничную атмосферу. Заборы имелись, но, на мой взгляд, несерьезные такие... У нас в России таким штакетником разве что палисадник огородят. Так что это даже не забор, а так… вид забора, символ.
Прибыли в летний лагерь, который неожиданно огородили от окружающего пространства таким же низеньким штакетником.
На воротах со шлагбаумом «грибок» с одиноким часовым, мявшим погон длинной винтовкой. Ворота настежь, шлагбаум опущен. Нет, вру… Еще был один встречающий нас офицер тут был, который тут же повел нас по усыпанным речным песком дорожкам к стройным рядам шатров на кирпичном основании.
Внутри брезентового шатра обнаружились центральный опорный столб, деревянные полати буквой «Г», матрасы стопкой, подушки на них. В каждый шатер влезало отделение – дюжина рыл.
Тут мы оставили ранцы и нас повели на кухню, к которой была пристроена летняя столовая под навесом с двумя рядами длинных столов с лавками – каждая на шесть седалищ. Всего такая столовая вмещала сотни четыре человек. И не все столы в обед были заняты.
Назначили методом тыка бачкового и всем приказали сесть. Бачковым в нашем отделении выпало быть мне. Показали где получить дюжину мисок и ложек, буханку хлеба на всех и бачок с гороховым супом одуряюще пахнувший копченостями.
Когда дружно смолотили суп, то пришлось мне опять бежать, менять пустой бачек на кастрюлю с макаронами по-флотски.
Потом еще метнуться за большим чайником с неистребимым, наверное, в любой армии компотом из сухофруктов и дюжиной кружек.
А когда все поели, то отнести грязную посуду на мойку предстояло тоже мне. Нормальный расклад для дежурного. Завтра другой так же шуршать будет.
А дальше началось… С того, что всех постригли под ноль ручной машинкой.
И строевая, строевая и еще раз строевая подготовка до седьмого пота и отлетания стальных подковок с сапогов. Тут и мне пришлось попотеть, потому как и ходили в этой армии строевым шагом несколько по другому и честь воинскую отдавали другим манером. И туева хуча других нюансов которые отличали эту армию от российской. Вместо «есть», тут говорили старшему по званию «слушаюсь». Вместо «разрешите обратиться?» - «осмелюсь обратиться…» и т.п. мелочи, но которые надо в себя вбивать на уровне рефлексов. Так что КМБ этот и для меня - российского дембеля, оказался настоящим КМБ, как и для любого другого новобранца. Может быть даже труднее, потому как мне приходилось переучиваться.
И еще одно суровое отличие от российской армии. Передвижение по лагерю хоть в одиночку, хоть в группе исключительно бегом или парадным строевым шагом. Вот так вот. Поймали на обычном прогулочном шаге – залет. А залётчики по вечерам, когда у всех краткое свободное время, подновляли дорожки, таская песок носилками с речки. Меня пока эта стезя не коснулась. Не был я «курсант Образцов», но и не ходил в «курсантах Разгильдяевых». Так крепкий середнячок. Еще Пушкиным в «Капитанской дочке» завещано: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Вот я старался соответствовать древней русской мудрости. Все равно этот курс молодого бойца всего на месяц, а там нас раскидают по разным частям – прокатила такая параша по личному составу. Ну и стоит ли в таком разрезе анус драть на британский флаг?
На вторую неделю к строевой подготовке добавились занятия по изучению однозарядной винтовки инженера Кадоша.

На вторую неделю к строевой подготовке добрались до занятий по изучению винтовки.
Ефрейтор Бут держа в руках изумительно изящный агрегат, кое-где еще с латунными частями, наставительно произнес.
- Вот господа новобранцы наше основное оружие пехоты – малокалиберная однозарядна винтовка системы инженера Кадоша. Ее вы должны будете изучить от мушки до последней антабки и должны знать ее особенности и конструкцию лучше, чем прыщи на заднице своей подружки. Ясно всем?
Дождавшись нестройного ответа и сдержанных смешков, переспросил.
- Ясно всем? Не понял?
- Все ясно, господин ефрейтор, - на это раз все гаркнули дружно, зная уже, что будут отвечать до тех пор, пока ефрейтору не надоест задавать свой вопрос.
- Ну, коли всем все ясно, то приступим к занятиям. Слушать внимательно. Отдельно повторять не буду. Сами вечером на песочке повторите.
Никому вечером таскать песок, пока остальные отдыхают, не захотелось. В учебной беседке настала мертвая тишина.
Винтовка была длинной – больше полутора метров. По сравнению с трехлинейкой – тонкой и стильной. К ней еще длинный штык-нож прилагался с сорокасантиметровым лезвием. Нижняя сторона клинка заточена, верхняя изображала собой пилу. По центру лезвия «сток для крови», но на самом деле такие выемки в клинках делаются всего лишь для его облегчения. Носят его в обшитых кожей деревянных ножнах на поясе, рядом с подсумком для патронов, ближе к боку. Скорее всего, из-за его длины.
- Вот унитарный патрон для этой винтовки, - продолжал свою лекцию ефрейтор, показывая нам сей гаджет в распяленных пальцах. – Гильза латунная с толстым рантом, который работает как капсюль бокового воспламенения. Пуля свинцовая с медной полуоболочкой, что с одной стороны не дает забивать нарезы ствола свинцом, а с другой сохраняет сильное убойное действие на всей дистанции выстрела. Это понятно?
- Так точно, господин ефрейтор, - дружно гаркнуло отделение.
Довольный эффектом командир отделения по-доброму так улыбнулся. Знаю я такие добрые сержантские улыбочки... Ну, вот… накаркал…
- Новобранец Кобчик.
- Здесь, господин ефрейтор, - подорвался я с лавки.
- Чем отличается винтовка от ружья? – задал он, по его мнению, каверзный вопрос неграмотной деревенщине.
- Осмелюсь доложить, господин ефрейтор, - затарабанил я, не уставая «есть глазами начальство», как то здесь и положено. - Тем, что в стволе винтовки есть спиральные нарезы, которые сообщают при выстреле пуле вращательное движение, чем достигается повышенная меткость и усиленная дальность при одинаковом пороховом заряде и весе пули. А у ружья внутренние стенки ствола гладкие.
- У-м-м-м, - ефрейтор несколько раз удивленно кивнул головой, подтверждая мои слова. – Горец?
- Так точно, господин ефрейтор. С горы Бадон.
- Егерь?
- Никак нет, господин ефрейтор, я кузнец. Но на охоту ходил часто и подрабатывал егерем у охотников с долины. Они на нашей земле свою заимку держали.
- Дома у тебя оружие какое?
- Гладкоствольное дульнозарядное капсюльное ружье. Чья система не ведаю.
- А из винтовки стрелять приходилось?
- Так точно, господин ефрейтор, только не из такой системы. Та винтовка была с продольно-скользящим затвором, – припомнил я оставшуюся дома свою драгунскую «мосинку», которую батя мне подарил на шестнадцатилетние.
- Откуда тебе в руки попала армейская винтовка Островного королевства? – в голосе ефрейтора прорезалось подозрение.
От, блин, чуть не спалился, Штирлиц недобитый.
- Дык… господин ефрейтор… Охотники дали как-то раз из такой стрельнуть в козочку, – соврал я на голубом глазу.
- Садись, - отпустил меня ефрейтор.
А я сам себя вовсю внутренне материл за несдержанность. Мне оно надо? Попадать на карандаш к контрразведке как потенциальному шпиону Островного королевства? Что такая тут есть, я голову заложу. Не может в массовой армии не быть контриков и особистов, по определению.
- Калибр винтовки системы инженера Кадоша составляет шесть с половиной миллиметра, - продолжил свою лекцию ефрейтор. – Кажется мало, если сравнивать с нашими соседями, у которых винтовки калибром восемь, а то и одиннадцать миллиметров. Но это только кажется. На самом деле малый калибр обеспечивает лучшую настильность выстрела, а соответственно и его прицельную дальность. А неполная оболочка пули еще и хорошее останавливающее действие при меньшем весе самой пули. Новобранец Гримат, повторить, что я только что сказал!
Дальше пошло обычное армейское занятие, где информация вдалбливалась пополам с моральными звиздюлями. На моих глазах тут еще ни к кому не применили ни телесных наказаний, ни мордобоя. Нас даже по уставу наказать не смели, потому, как мы еще не приняли присяги и считались пока гражданскими лицами. Самое страшное, что могло с нами приключиться это отчисление из добровольцев по дискредитирующим армию мотивам. Но это сурово. Бывший доброволец второй раз добровольцем стать не мог. И его в следующий призыв просто забривали как обычного рекрута, со всеми вытекающими.
Сама же винтовка оказалась проста и безотказна как кузнечная кувалда. В стволе имелось четыре правых нареза. На вес она не тяжелее «калаша».
И мы все по очереди усваивали последовательность действий при стрельбе.
Чуть оттянуть на себя ручку затвора размером не шире пальца и затвор непривычно откидывался вверх.
Вложить рукой патрон.
Закрыть затвор до щелчка.
Взвести открытый курок.
Все готово – стреляй. Только прицелиться не забудь. Целик сдвижной размечен на 1500 метров. Прицельная линия длинная. На охоте бы такое ружжо было бы бесценно. Особенно с тупой полуоболочечной пулей, которая тут за основную. Козла горного можно снять с соседней горки. Правда, потом замучаешься его искать и доставать.
Но и без косяков не обошлось. При открывании затвора стреляная гильза экстрагируется лишь наполовину, так что полностью вынимать ее приходиться пальчиками, что не айс, а просто горячо.
Заметил еще, что при открытом затворе эту винтовку очень легко чистить с казенной части, что откровенно порадовало. Даже неполной разборки не требовалось. Но часто чистить мне ее не пришлось. Дали нам за весь КМБ пару раз отстрелять по десять патронов на разные дистанции. И хватит с нас. Мало? Это с какой стороны посмотреть, если на весь день боя у солдата тутошнего боезапас всего в тридцать патронов. Начальство посчитало, что этого достаточно.
Зачет по стрельбе принят.
Зачет по матчасти принят.
Занятия по оружию вели отделенные ефрейтора, а вот зачеты принимали офицеры, которых обычно мы видели как ясное солнышко дождливым ноябрем. Не баловали они нас своими присутствием.
Вместе с винтовкой появилась и так называемая «словесность», которую вели уже непосредственно офицеры. Всякое бла-бла-бла про «священный долг защиты родины и императора», «верности династии» и «стойкого преодоления тягот и лишений военной службы»... Эти занятия новобранцы в массе воспринимали, как возможность лишний раз отдохнуть от строевых занятий, а я ловил крохи информации об окружающем меня обществе. Мне тут еще три года жить.
По мере нашего освоения строевого шага стали появляться и другие занятия. Я со всем отделением поспорил на компот, что первым делом пойдет у нас изучение Дисциплинарного устава и выиграл. Впрочем что с новобранцев взять?

Месяц пролетел быстро. К новой армии я адаптировался быстро и практически легко, все же второй раз служу. Но что меня до глубины души поразило, так это то, что имперские офицеры – дворяне и аристократы в массе своей, были намного ближе к солдатам, чем в рабоче-крестьянской Красной армии и наследнице ее традиций – армии Российской. Такого запредельного чинодральства и командирского чванства я тут не увидел. Не говоря уже о принуждении солдат к труду на личное благо офицеров. Это еще не значит, что не было между солдатами и офицерами четкой уставной дистанции, но командиры умели ее держать, не унижая и не оскорбляя солдата. Солдат империи – это человек имеющий честь и посягать на нее никто не вправе, ибо он слуга императора. Тут даже из армии увольняли только по двум статьям, даже комиссованных по здоровью, «с почетом» или «с позором». Увольнение «с позором» поражало даже выслуженные гражданские права.
Как, впрочем, не заметил я и откровенного пьянства офицеров. Как тут не вспомнить мне своего ротного уральской мотострелковой бригаде, который через раз на вечерней поверке появлялся никакой, разве что на ногах еще стоял. Здесь если офицер на вечерней поверке тусуется, значит в роте ЧП.
Основные рабочие лошадки службы войск здесь ефрейтора и унтер-офицеры. Доверие со стороны командования к ним полное, как и спрос за службу. Даже фельдфебель для рядового уже почти недосягаемая фигура. И если ефрейтора еще встречаются из старослужащих, то унтера и фельдфебели практического поголовно сверхсрочники, дядьки в возрасте. Причем им искренне нужно было, чтобы мы именно служили, а не мучились. И воинскую науку вбивали в нас крепко. Килограмм шесть-семь живого веса за эти лагеря я потерял точно. И это еще без кроссов только на строевой с ружейными приемами от взятия «на караул» до «штыком коли – прикладом бей».
Если командира своей учебной роты капитана барона Зандерфорта (кстати, щеголявшего в петлице мундира лентой «Солдатского креста»!) мы видели редко, это еще не означает, что он нас не знал. На третьей неделе ротный практически всех окликал по фамилиям и не путался. И к концу срока обучения дал нам всем вполне объективные характеристики, причем нам же на руки в письменном виде, что меня откровенно потрясло. Но не все зависело от него.
На третьей неделе приехали из города два майора из строевой части гарнизона с тачанкой, полной наших личных дел и взвода снова перетасовали так, что в одних были сплошь неграмотные новобранцы, а в других умеющие хотя бы читать и писать на рецком. В один взвод собрали всех тех, кто еще знал общеимперский язык. Для меня это был четкий разведпризнак, что скоро набегут «покупатели» за пополнением для своих полков и батальонов.
На тридцатый день лагерей, нас снова построили в ротную колонну и пешком отправили в город, тем же маршрутом, только в обратном направлении. После усиленного издевательства над нашими организмами, именуемым курсом молодого бойца, этот поход воспринимался нами как увеселительная прогулка, хотя жара за это время существенно усилилась. Лето пришло в долины.

.

4.

По дороге в город встретили такую же учебную роту, которая навстречу нам направлялась в те лагеря, которые мы покинули.
Фельдфебель громко скомандовал.
- Отдать честь добровольцам.
И вся наша рота, пока мы не разошлись с новобранцами, шагала по пыльному проселку высоким строевым шагом, сцепив в шеренгах мизинцы и повернув головы в сторону «желторотиков».
Впрочем, нам после десяти километров дороги кило пыли больше, кило пыли меньше – все равно, а новобранцам приятно. Да и нам это серьезно подняло самомнение.
В гарнизонном военном городке нас первым делом отвели в нормальную баню (в лагерях мы мылись исключительно в холодной речке) и накормили обедом, а потом забрали нашу полевую униформу в прачечную, а нам выдали чистую подменку второго срока, и завертелись приятные хлопоты по выдаче и подгонке парадного обмундирования. Помимо гарнизонной швальни, наверное, еще всех городских портных временно призвали на военную службу. Много крутилось вокруг нас гражданских с портняжными метрами и иглой. Но зато и выглядели мы уже к вечеру красавцами, а не чучелами.
Поменяли нам все, кроме сапог.
Парадный мундир выглядел красиво, но для меня непривычно. Брюки были параллельные, с возможностью носить под них ботинки (которых нам не дали), и на них запрещено было заглаживать стрелки. Сам мундир был так называемого «лацканного» кроя. Узкий в талии, двубортный, в котором борта расходился к плечам. На животе два ряда ясных посеребренных пуговиц по четыре штуки в ряд – одна ниже пояса, остальные выше, до грудины. И две по две пуговицы на верхний срез лацкана, почти на плечах. Декоративные на правом плече. Реально застегивающиеся на левом. Я еще удивился, что застежки на «женскую» сторону, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят, поэтому промолчал, подтверждая наработанную репутацию угрюмого и малоразговорчивого горца.
Карманов у этого мундира не было предусмотрено. Вот так.
Канты цветные нам вроде также не были положены, но вот обшлага рукавов достались нам цветные. В основном черные, кроме рецких «грамотных» взводов – у тех они были темно-зеленые. На обшлаге клапан на три пуговицы, причем две из них застегнутые, а нижняя - нет. Почему так? Мне никто так и не мог внятно объяснить, в смысле наши ефрейтора, к офицерам я с такими вопросами благоразумно не лез.
Воротник был гибридом стойки и отложного. Внутри шла мягкая стойка на два крючка, а от нее уже шел отложной ворот, на который мы потом пришивали большие трапециевидные петлицы.
И кепи. Смешное такое… Донце тульи маленькое, смещенное ко лбу. Черный квадратный козырек лакированной кожи.
Потом раздали петлицы, эмблемы, кокарды и ефрейтора проследили, чтобы мы все это пришили правильно.
Кокарда была маленьким жестяным кружочком, выдавленным штампом в подражание златошвейной вышивки. Внутри черная точка, которую обрамлял красный круг и снаружи ничем не закрашенная светлая жесть.
Эмблема нашему взводу досталась знаковая – перекрещенные кирка и лопата. А куда еще посылать неграмотных «джамшутов» с гор? Только в стройбат.
Думаете, меня это огорчило? Вот нисколько. Это чужая для меня война, чтобы идти кровь проливать неизвестно за что. В полный рост на пулеметы.
Наши ефрейтора также переоделись в парадку, только их обшлага и петлицы были темно-малиновые, а эмблемой на кепи две скрещенные винтовки. Также темно-малиновым были донышки тулий их головных уборов. На рукавах по две серебряных шеврона один в другом. Наш отделенный был старшим ефрейтором, у него внутри шевронов располагалась еще ромбическая звездочка.
Ротный фельдфебель был обмундирован аналогично ефрейторам, только в его петлицах сияло по две ромбических звездочки.
Построив после ужина роту, фельдфебель неожиданно распорядился.
- Всем отбой. По-тихому.
Не дожидаясь вопросов из строя, пояснил.
- Завтра вас ожидает суровый день – подготовка к принятию присяги на верность императору и отечеству. Так что гонять вас будут так, как в лагерях и не снилось. Поэтому приказ: никому не колобродить и хорошо выспаться. Ясно всем?


Однако следующий день принес нам очередной сюрприз. Вместо того чтобы усиленно топтать брусчатку плаца, нас выстроили на стрелковом полигоне, где был сооружен дощатый помост на который взошли трое гладко выбритых военных чиновника, у которых вместо кокарды на кепи располагался столб увенчанный короной, и расселись за стол покрытый зеленым сукном.
Председательствующий с тремя звездами на серебряных петлицах позвонил в колокольчик и, привычно дождавшись полной тишины, заявил.
- Выездное заседание военно-полевого суда Рецкого военного округа объявляю открытым. Ввести обвиняемых.

- Выездное заседание военно-полевого суда Рецкого военного округа объявляю открытым. Ввести обвиняемых.
Конвоиры с винтовками вывели на помост малорослого толстого офицера в мундире с темно-синими обшлагами и длинного худого штатского. Последний был одет дорого и с претензией, но его платье было сильно помято, будто он в нем несколько суток подряд спал.
- Обвинение присутствует на заседании? – спросил председатель суда в пространство.
- Так точно, ваша честь, - по ступенькам вбежал моложавый военный прокурор с кожаной папкой под мышкой, которая зажала эфес его прямой шпаги и оттопырила ее под неестественным углом к телу.
В отличие от поголовно усатых строевых офицеров этот то же был гладко, как тут говорили «по-артистически» выбрит.
- Приступайте, - разрешил председатель суда.
Прокурор раскрыл свою папку и стал с некоторым артистизмом зачитывать.
- Капитан интендантской службы имперской армии Рой Шаргол и фабрикант Салмон Арш обвиняются в преступном сговоре, произведенном с корыстной целью. Мошенническим образом они нанесли имперской казне материальный вред на сумму в сто двадцать две тысячи золотых кройцеров.
Тут строй солдат непроизвольно ахнул услышав про такую огромную сумму которую каждые девяносто девять солдат из ста себе даже представить не могли в натуре.
А прокурор продолжал вести дозволенную судом речь.
- Преступное деяние вышеозначенных господ полностью изобличено, доказано и обвинение требует…
- Попрошу уважаемого прокурора не частить, - прервал его председатель суда довольно скучным тоном. – Судебное присутствие должно само разобраться в вашем обвинении беспристрастно и невзирая на лица. Наше дело судить, а не штамповать бумаги из военной прокуратуры. Давайте подробнее, советник… И по сути дела.
- Вы позволите, ваша честь, предоставить суду вещественный результат преступного деяния обвиняемых?
- Не имеем ничего против. Даже настаиваем на этом. Суду нужны доказательства, а не голословные обвинения, - председатель суда откинулся на спинку кресла.
По знаку прокурора солдат с такими же светло зелеными, почти салатовыми обшлагами мундира, как и у остальных судейских, внес на помост пару обыкновенных сапог.
Прокурор кивнул и солдат поставил сапоги на судейский стол.
- Это все? Только пара сапог? – спросил удивленный председатель.
- Тем более что оба они на левую ногу, - заметил левый заседатель с коротким смешком.
- Действительно, - поддакнул ему правый заседатель.
- Ваша честь, уважаемый суд, - прокурор театральным жестом указал рукой на сапоги. – Я вас прошу сравнить подошвы этих сапог.
Пока судейские щелкали ногтями по подметкам, прокурор окинул взглядом публику, то есть нас, стоящих рядами в партере, если можно так выразиться, и гордо вскинул голову, красуясь перед нами.
- Господин прокурор, может, вы не будете нам загадывать нам ребусы с обувью, а объясните существо дела, - обратился к нему левый заседатель.
- В том-то и дело, ваша честь, что именно в этом и состоит рассматриваемое дело. Вот вы, трое опытных людей, с богатым жизненным багажом, не обнаружили никакой разницы, то что тогда можно сказать о ежегодных инспекциях мобилизационных складов в нашем городе, когда инспектора лишь лениво проводят взором по стеллажам с сапогами и главное в их работе состоит в том чтобы количество единиц хранения совпадало с таковым числом в отчетных бумагах интендантства. Между тем подошва одного сапога нормальная, кожаная. А другого – картонная! Хотя внешне они на ощупь и на взгляд просто идентичны.
Прокурор сделал паузу, дождался того что высказанный им факт усвоен и судом и публикой, продолжил, указывая пальцем на фабриканта.
- Этот вот господин по имени Салмон Арш, тридцати семи лет, подданный империи, предприниматель, владелец картонажной фабрики из соседнего города, изобрел такой замечательный картон, который не отличить от красивого терракотового оттенка новой полированной подметочной кожи. Но… Данный картон не обладает свойствами кожи и в дождь, и мокрую грязь ведет себя соответственно, как бумага. То есть раскисает и разваливается. Довольно быстро. Справедливости ради надо отметить, что изобретая столь занятную вещицу господин Арш имел ввиду пустить ее на благую цель - переплетное дело, однако с этим прогорел. Издательства в империи первыми в мире перешли на выпуск книг не в бумажной обложке с последующим их переплетением в частных мастерских по желанию клиента, как то до сих пор делается во всем мире, а стали сразу переплетать книги в типографиях, разоряя переплетчиков и производителей бумажных ножей для разрезания книг. И с каждым годом все больше изданий выпускаются в таком виде. Но… типографии используют нынче более тонкий картон с оклейкой его коленкоровой тканью с пропиткой, что делает фабричные книжные переплеты намного долговечней кустарных. И господин Арш остался со своим изобретение не у дел. Казалось бы ничего страшного не произошло. Не каждое изобретение в империи находит свое применение, да и свободная конкуренция среди изобретателей высока в наше прогрессивное время, а рисковый капитал желает иметь приемлемую отдачу от вложений. Но господин Арш остался не только с этим, никому не нужным изобретением на руках… Он остался обременный долгами за уже закупленное им новое оборудование и сырые материалы для массового производства такого картона. Что его характеризует как плохого предпринимателя, который обязан просчитывать риски своего дела…
Что-то это все действо мне напомнило реалии из Российской истории… Точно. Крымскую войну середины девятнадцатого века. Сапоги с картонными подметками, которые поставлял в русскую армию знаменитый в будущем археолог Генрих Шлиман, «открыватель гомеровской Трои». Но Шлиману удалось сбежать от уголовной ответственности из Петербурга через Сибирь в Америку, бросив жену и троих детей без средств к существованию. А тут этого афериста успели поймать за руку. Бог мой, миры разные, а деловые перцы везде одинаковые. И сусальный образ империи, сложившийся у мена за время курса молодого бойца основательно потускнел.
- И вот в одно прекрасное время, восемь лет назад, - витийствовал прокурор, - жизненная стезя господина Арша пересеклась с поприщем капитана Шаргола, любителя эффектных женщин и красивой жизни. Но… при своей непрезентабельной и несимпатичной внешности, чтобы добиться предметов своей порочной страсти тогда еще старший лейтенант Шаргол пошел по пути тайных хищений с мобилизационных складов имперской армии. Но все равно денег на распутную жизнь ему катастрофически не хватало. Как до того не хватало на нее офицерского жалования. И тут два афериста находят друг друга и преступно сговариваются поправить свои финансы за счет казны империи. Капитан Шаргол заменял на вверенных его попечению императором мобилизационных складах хорошие солдатские сапоги на творения господина Арша с его картонными подметками, которые не отличить от настоящих до эксплуатации сапог в мокрую погоду. И как уже ранее мной говорилось за восемь лет – а именно столько продолжалась безнаказанной их афера, они нанесли имперской казне денежный ущерб, оцениваемый финансовыми экспертами в сто двадцать две тысячи золотых кройцеров. И еще предстоят расходы, по замене многочисленных картонных подметок в этих сапогах на настоящие, кожаные. Ваша честь, я подозреваю, что данная афера так бы и продолжалась, если бы не наступившая война, которая потребовала распечатать эти склады. И часть хранимых фальсифицированных сапог не попала в маршевые роты в первые же дни войны. Началось следствие, которое все и установило. Учитывая тяжесть содеянного, по законам военного времени прокуратура требует смертной казни аферистов, наживающихся на крови наших доблестных солдат. У меня все, ваша честь.
Потом был опрос подсудимых, которые во всем признались, что их «бес попутал».
Потом суд, сбившись в тесную кучку за столом, вполголоса совещался.
Потом левый заседатель что-то писал, а председатель его писанину правил. И набело переписывал все уже правый заседатель.
И когда мы уже совсем озверели неподвижно стоять под солнцем в неудобных парадных мундирах, встал председатель суда и зачитал приговор.
- Выездная сессия военно-полевого суда Рицкого округа в составе советника юстиции военного ведомства первого ранга Бонварка, председатель суда, и его заседателей: советника юстиции третьего ранга Сасебворка, и военного юриста первого ранга Марцога внимательно рассмотрела дело обвиняемых в афере против военного ведомства империи капитана интендантской службы Роя Шаргола и частного фабриканта Салмона Арша нашел обвинения, выдвинутые против них военной прокуратурой обоснованными и полностью доказанными…
Расслабляющая волна пробежала по рядам солдат с надеждой, что все это достаточно поднадоевшее представление скоро кончиться. А председатель все бубнил особой судейской скороговоркой, которая вырабатывается долгими упражнениями в зачитке таких бумаг.
- … именем императора Отония Второго суд приговорил. Параграф первый: капитана Шаргола лишить воинского звания и уволить из имперской армии с позором, а также лишить его прав имперского гражданства. Параграф второй: над подданными империи Шарголом и Аршем согласно законам военного времени произвести экзекуцию в виде повешения их за шею до смерти. Параграф третий: конфисковать принадлежащее им все движимое и недвижимое имущество в покрытие расходов на возмещение того материального ущерба которое они нанесли военному ведомству империи. Параграф четвертый: приговор окончательный, обжалованию не подлежит, экзекуцию провести безотлагательно в присутствии войск гарнизона.
Пока у интендантского капитана с мясом срывали петлицы со знаками различия, фабрикант ползал по помосту на коленях и, заламывая руки, умолял не конфисковывать уж все его имущество, иначе четверо его детей пойдут по миру.
- Об этих последствиях думать тебе надо было раньше, когда только собрался пить кровь имперских солдат, и пособничать врагам империи, - громко возразил ему прокурор, чтобы его реплика дошла до самых задних рядов нашей строевой коробочки.
Саму казнь описывать не буду. Нет в ней ничего эстетического. Скажу только, что нас заставили досмотреть все до конца, пока у повешенных не закончились конвульсии. И только тогда строем повели со стрельбища на обед, который после казни мне в рот не полез.
Я прекрасно понимал, что данный спектакль с выездным заседанием военно-полевого суда был рассчитан на осознание солдатами той мысли, что власть, высшая власть в империи, неустанно о них заботитьсяи ждет от них ответного чувства на поле брани. И тут же подумал, что для вящего закрепления эффекта требовалось еще расстрелять перед строем дезертира, но видимо такового не оказалось у организаторов под руками. Мне не было жалко этих аферистов, но все же… все же какое-то чувство гадливости это действие в моей душе оставили. Не знаю, как у других… Никто своими переживаниями с соседями не делился, демонстрируя знаменитую в империи рецкую молчаливость. Тут надо либо патриотические лозунги орать, либо молчать в тряпочку. Однако сухие формулировки Дисциплинарного устава приобрели свою выпуклость.


.

5.

Главная площадь Втуца - наконец-то я узнал, как называется этот город – непритязательно названная Плац-майор, приняла нас празднично.
Чисто вымытая брусчатка.
Цветочные гирлянды вьющиеся по балконам плотно забитыми любопытствующей публикой.
Трепещущие флаги империи и Реции.
Колокольный звон.
Нарядно одетые горожане. Многие в народных костюмах.
Все же Втуц столица большой провинции империи, бывшей феодальной марки. И последний маркграф Реции почтил сегодня нас своим присутствием, сидя в резном кресле на задрапированном тканью патриотических цветов временном помосте. Он сегодня в пышном генеральском мундире и черной лакированной каске украшенной на макушке золоченым орлом и «буденовскими» усами на лице, только седыми, представляет здесь особу императора и от его лица принимает у рецких добровольцев присягу, превратив эту церемонию в праздник для всего города.
А вот призывники примут присягу в рабочем порядке в казармах. Им праздника не положено. Заметил я уже, что каждая мелочь тут работает на поощрение добровольчества в следующем поколении солдат. Казалось бы, какая разница, где присягать, но… возможность покрасоваться в парадном мундире перед родственниками дорого стоит. Тем более что присягнувший доброволец, хотя еще не гражданин империи, но уже не подданный императора, а его слуга. Статус! А к статусу, как я понял за месяц обучения, тут трепетно относятся. Человеку свойственно стремиться к тому что его возвысит над толпой. Древний Рим был грозой всего мира, когда служба в легионе давала ветерану права полного римского гражданства. А вот когда император Каракалла ради повышения сбора налогов все население Римской империи сделал гражданами, то начался закат не только империи но и всего римского мира. Массам не к чему стало стремиться.
Даже то, что нам выдали парадную форму, а призывники отправятся в маршевые роты в полевой, резко показывает разницу в нашем положении и чуется мне, что это может нам – добровольцам, это еще аукнуться по службе мелкими подлянками от призывников. Зависть очень нехорошее чувство, но такое естественное для человека.
После выездного военно-полевого суда нас два дня с утра до вечера сурово гоняли с ружейными приемами, предписанными при принятии присяги с оружием в руках. И ничего так вбили за столь короткий срок несколько движений до автоматизма. Скорее всего, наложилось кумулятивно на прошлый месяц интенсивного обучения. Шагистике тут придают первостепенное значение.
Когда мы – наша рота и еще две, проходившие курс молодого бойца в других лагерях, промаршировали взводными колоннами по главной улице на Плац-майор, то вся толпа горожан и на площади, и по тротуарам улицы устроила нам бурную овацию как оперным примадоннам в театре. Не скрою, такое внимание было приятно. И это мне… А каково ребятам с глухих горных хуторов? Тех просто перло от чувства собственного величия, аж штыки слегка закачались над строем.
За спиной кресла маркграфа на помосте стоял весь городской и провинциальный бомонд.
Перед помостом строй нарядных барабанщиков в высоких киверах с красным плюмажем.
Звучит горн, призывая всех к тишине.
Под мерный рокот барабанов знаменная группа из трех рослых офицеров выносит знамя империи и четким шагом направляется к нам.
Началась сама церемония.
Знамя останавливается перед каждым взводом.
И мы по очереди выходим к нему. Делаем четыре приема ружьем – выданным нам на один день старым длинным капсюльным карамультуком с трехгранным штыком с положения «на плечо» через положение «на караул» к положению «к ноге». Встаем на одно колено, отводя праву руку с оружием в строну. В левую руку берется край знамени, и произносятся слова присяги.
- Я, Савва Кобчик с горы Бадон, добровольно вступая в имперскую армию клянусь отдать все свои силы, а если потребуется то и саму жизнь служению нашему отечеству и его императору Отонию Второму. Я торжественно обязуюсь, как слуга императора исполнять все приказы и распоряжения начальников, каковых сочтет поставить надо мной мой император.
Краткая тут она, и что мне удивительно, нет в ней совсем суицидального обещания самопокараться в случае измены. Измена добровольца тут даже в принципе не предусматривается. Пасторальное время.
После чего поцеловав край знамени, встаю обратно в строй. Теперь я полноценный солдат. Со всеми вытекающими.
И тут же к знамени выходит следующий доброволец.
И все. Никаких подписей от нас не требуется. Человеку, который имеет честь, тут верят на слово.
Долгая эта церемония принять индивидуальную присягу от каждого из почти четырехсот новобранцев. Но когда-нибудь и она заканчивается.
Краткая напутственная речь маркграфа, напирающего в основном на то, что мы не должны осрамить Рецию. И увеличить количество граждан в провинции. Особо бывший всесильный феодал обратился к горцам.
- Я знаю, что вы, дети наших прекрасных гор, ни сколько по своей воле, сколько в силу сложившихся обстоятельств не умеете ни читать, ни писать. Так используйте же годы службы в армии, чтобы освоить грамоту. Больше такой возможности сделать это бесплатно у вас не будет. Потому как военная служба не вечная, а родина, наша родина, наша возлюбленная Реция очень нуждается в грамотных людях в наше стремительное время развития прогресса. Помните это. И пусть осияет вас своими крылами Победа. Рецы на протяжении всей истории были грозой любых врагов. Не посрамите же славу своих предков.
И нас под барабанный бой отвели обратно на сборный пункт, где накормили праздничным обедом. С вином!!!
А после объявили нам увольнительную до завтрашнего вечера, точнее до вечерней поверки. Кому негде в городе спать, может вернуться в свою палатку и с утра снова отгуливать законный отдых.