Вперед коротким галопчиком выскочил кто-то из его кнехтов, на ходу выдувая что-то похожее рев раненого марала. Когда конь уже вытанцовывал копытами по доскам моста через ров, над воротами появилась мятая харя в кольчуге и широкополом шапеле*. Опираясь на короткое копье, эта рожа гнусно вопрошала трубача с высоты надвратной башни.
- Кого это дьявол принес, на ночь глядя!

Странные какие-то ощущения стали меня посещать. Вроде все это я видел и на видео и многое вживую. Камни и камни, вызывающие отклик только своей стариной, исторический патиной, так сказать. А тут все новье – меньше полувека не прошло, как построили. А вот… Восторг какой-то в душе появился, когда проезжали воротным туннелем и надо мной висели окованные медью концы защитной решетки. А когда с носилок снимали попалось на глаза хорошенькая девчонка с озорным взглядом из-под красного чепца и все… Поплыл. Казалось бы с чего? От первой молоденькой бабы, увиденной в этом свете. Даже цвет глаз не заметил. Нет определенно гормоны моего нового тела стали давить на мои старые мозги. Хотя. Если по правде, то и мозги органически у меня тоже новые, в них только сознание старое сидит. Казалось бы бихевиоризм чистой воды, но тут вам не там.
Микал с Филиппом поставив мою тушку вертикально, потащили осторожно… Хотел сказать - в донжон, но в этом замке донжона-то и не было. Совсем. Был настоящий дворец. Не Петергоф, конечно, но и не мрачный утилитаризм сурового средневековья. Вот так вот, поменялись времена в центре Франции. Хотя нет... Что-то подобное квадратной башне имелось в четыре этажа и еще в один мансардный этаж еще рядом со стрельницей под острой крышей. И от этой башни длинной частью буквы ««Г»» шло крыло в два высоких этажа, каждый в полтора этажа башни, если не выше. И под высокой крышей еще фронтоны треугольные с такими же высокими окнами, как и внизу. Гляди-ко, не боятся уже тут войны.
- Идите за мной, ваши милости, - прощебетала девушка. – О ваших людях и лошадях позаботиться Гастон, - и развернувшись, пошла впереди, крутя попкой, колыхая пышные юбки.
Филипп, аж вздохнул резко носом, со свистом так, чуть меня не уронив. А вот Микал с другой стороны даже виду не подал. Умеет юный ловелас уже справляться с гормонами, несмотря на молодость. Плюсик ему на будущее. Я и сам тут, несмотря на травму, возбудился не на шутку.
Обогнавший нас дон Саншо что-то сказал девчонке, и она тут же сменила направление, и через низкую дверь мы попали во влажную атмосферу большой замковой кухни где тусклые светильники радовали обильными золотыми зайчиками от надраенных медных поверхностей поварской утвари.
Меня усадили на трехногий табурет около большого выскобленного стола и Микал, не теряя времени, стал смачивать мои повязки на голове.
На столе появились котелки с водой и цирюльник сьера Вото, встав напротив меня демонстративно мыл руки с чем-то непонятным, не похожим совсем на мыло, но явно его заменяющее. Встал так, чтобы я это действие видел. Это меня порадовало откровенно. Понимают – не понимают, но сказанное исполняют. Уже хорошо. Есть база на будущее прогрессорство.
Впрочем, на самой кухне – относительно чистой, несильно так, но воняло помоями и стухшей кровью.
Повара с поварятами раздували большую дровяную печь, щипали и разделывали каких-то пестрых птиц, ставших первыми жертвами куртуазного гостеприимства. Причем, что повара, что поварята, были мужского полу. Ни одной женщины, кроме той пейзанки лет семнадцати, что нас сюда привела и встала около дверей, не отсвечивая, но любопытствуя. Длинные – ниже щиколоток, серые юбки, черный жилет со шнуровкой на груди. Белая рубашка с широкими рукавами в присборку и красный чепец. Истоки цветовой гаммы коллекций дизайнера Валентино.
Помню, еще в школе, когда обсуждали музыку ««Beetles»», Маня Бернгольц, мечтающая после школы поступить в консерваторию, выдала неожиданное мнение.
- Хорошо им там - в Англии, у них ««Могучей кучки»» не было.
И пояснила.
- Музыка Битлов вся пронизана валлийскими, английскими и шотландскими народными мелодиями. А у русских все это богатство давно стибрили и стилизовали композиторы девятнадцатого века.
Вот и я сейчас подумал, что Валентино нашел свой Клондайк в народных костюмах средневековья, пока все остальные дизайнеры шерстили в поисках идей сто раз перепаханные рококо с барокко.
Девушка с любопытством смотрела, как мне мочат голову, а потом отдирают повязки с моих золотистых волос, давно превратившихся в паклю.
Глаза у нее были светло-карие, ореховые. Нос пуговкой на треугольном лице и яркие красные губы без помады. Верхняя губа пухлее нижней. Руки свои она держала под передником, который подвязан был только на поясе. Той же материи, что и юбки.
Ну, вот… Стали отдирать повязки и мне стало совсем не до баб.
Перед этим вина плеснули. Толку с этого кислого сухаря, как анестезии, никакого: не водка даже, и тем более не спирт.
Досмотрев до конца всю экзекуцию, которой тут называют смену повязки, и которую я стоически терпел, девушка ушла.

Ужин подавали во вполне современном, для конца пятнадцатого века, естественно, банкетном зале, в котором не дуло и на полу вместо соломы на камнях был нормальный штучный паркет, натертый воском. Длинный стол, хозяин которого сидел на одном конце, хозяйка – а ей оказалась та самая девчонка, которая нас встречала - на другом. Я около хозяина, так как мое инкогнито – а хотел я представиться графом Бигоррским, спалили мои же присные с первых фраз разговора, раздувшись от собственной важности. Саншо посадили около хозяйки, как второго феодала нашей иерархии. Остальные – по чинам. Таким вот образом образовалось в середине этого длинного стола много пустого места. Со мной - рядом с бароном, сидели Филипп и шевалье д’Айю, около хозяйки - сьер Вото. Микал и паж Саншо прислуживали нам. Сержант харчился где-то в другом месте со стрелками и пахоликами.
Мне, как болезному, уступили темного дерева неудобный прямой стул с высокой спинкой и прямыми подлокотниками – скорее трон, украшенной гербом неаполитанских королей. Откидываться на спинку этого чуда мебельного искусства было очень неудобно. Но я это должен был почитать за честь. Хозяева старались угодить царственной особе, раненой в неравном бою. Даже сесть за стол мне пришлось первому, несмотря на старость хозяина и его увечье – этикет, его маман. Хорошо, что удалось отбрыкаться от места хозяина за столом. Хотя это и заняло больше десяти минут расшаркиваний и плетения словесных кружев.
Стены зала совсем не имели украшения в виде знамен и оружия, а были завешаны восхитительными гобеленами на тему охоты. И ни одного на религиозный сюжет.
Стол освещался массивными шандалами, в которых ярко горели свечи! Просто островок цивилизации посередине Косматой Галлии. Еще бы – мне в прибор подали вместе с ложкой огромную серебряную двузубую вилку, которой можно было забодать целого барана. И на каждого едока поставили по серебряной тарелке, размером с баклер*. Ну а нож, как повелось, у каждого должен быть свой – пришлось доставать свой понтовый кортик.
- Это загородный охотничий домик дюка Анжуйского, - просветил меня хозяин. – Я же тут только управляющий. Так что считайте себя гостями самого господина дюка. Вы под его защитой, хоть он и кузен турского затворника.
Это хорошая фраза, означала, что здесь нас будут защищать даже от целого войска французского короля. Только вот кем? Тем десятком инвалидов, которых мы видели в замковом дворе? Так что в ответ я только буркнул.
- Я тоже его кузен, что не мешало его людям напасть на меня прямо во дворе Плесси ле Тур.
Подали очень хорошее красное вино, почти черное, сорта Каберне. Местное вино, как заверил хозяин, из замковых подвалов. Общаясь как-то с археологами, я узнал, что самый древний сорт винограда в Европе именно каберне-фран. Определили это по косточкам, прикипевшим к донышкам античных амфор. Но именно анжуйское каберне мне очень понравилось. В меру терпкое, в меру кислое, хорошо выдержанное. О чем не преминул сообщить хозяину – ему приятно и я не кривлю душой.
- Мой принц, - польщено улыбнулся барон щербатым ртом. – Ммне приятно слышать вашу похвалу, так как в давильный пресс и бочки я всю душу свою вложил за прошедшие тридцать лет. Видели бы вы, что тут творилась на виноградниках после длинной войны… - махнул он рукой. - Мне пришлось новую лозу сюда привезти из Бордо.
- Давайте за это и выпьем, - предложил я тост. – За хозяина этого славного местечка!
Все подхватили здравницу, хотя вряд ли расслышали наш разговор.
- Я вам в дорогу дам бочонок этого вина, раз оно вам так понравилось, Ваш Высочество. Ваше здоровье!
Ох, не напиться бы мне до неприличия: старое вино очень коварное. Это я еще по первой поездке в Болгарию помню.
- Здесь давно уже нет никакого привозного вина, - просвещал меня в местные реалии старый барон, хорошо так отпив из большого кубка. - С тех пор как закончилась всякая куртуазия с отъездом дюка Рене Доброго, лероя Неаполитанского в Прованс, где его в прошлом году и прибрал к себе Господь, Нынешний же дюк – Шарль Мэнский, сиднем сидит в Анжере и после смерти жены даже не помышляет о веселых праздниках с трубадурами и музыкантами. Да и нет их - все укатали в Прованс вслед последнему королю-трубадуру Рене. Так что мы вряд ли сможем развлечь вас, подобающе вашему сану, - поклонился мне барон, слегка привстав со стула.
- Мне сейчас не до развлечений, как видите, господин барон, - поспешил я его успокоить, указав пальцем в повязки на голове.
Иначе бы я точно остался без ужина, выслушивая бесконечные сожаления от старика. А слюна уже выделилась как у собаки Павлова, глядя на многочисленные блюда, которые вереница слуг все ставила и ставила на стол. Хотелось жрать, а этикет требовал от меня отведать по маленькому кусочку от каждого блюда, и лишь потом выбирать, чем насыщаться. Тяжела ты шапка Мономаха!

В итоге облопался как паук мухами. Микал расстарался и все подтаскивал мне новые и новые блюда на пробу. А блюд этих на столе приготовили и расставили на советскую роту солдат с острова Русский. Но не пропадет ничего - все съест многочисленная дворня в замке.
Каплуна я совсем не распробовал, чем он так особо от курятины отличается, хотя и отъел от него приличный кусок – бройлер и бройлер, зажаренный на вертеле. Я на каплуна специально налег потому, как с ним особые воспоминания имеются. В Перестройку это было. Заглянул я как-то в пафосный супермаркет из ««новых»», который не для всех. Но и в них всегда можно было найти продукт, который был бы дешевле, чем в демократических магазинах. И вижу надпись ««каплун»» и - для особо одаренных, ниже расшифровка ««французский петух»». Купил. Цена была средняя, а вот тушка очень большая, как три куры нормальных. Жена этого каплуна варила-варила, варила-варила, а он – стервь такой, все жесткий и жесткий, не укусить даже. Не выбрасывать же, заморозили и долго еще всей семьей питались куриным салатом, натирая каплуна в него на терке.
Лебедя я даже пробовать не стал, жесткая очень птица (мы ее как-то в археологической экспедиции поймали и схарчили, студентами еще), хотя в Европе это считается ««царской птицей»» - остальным даже жрать вроде как запрещено ее. В Англии до сих пор ежегодно лебедей поголовно отлавливают и кольцуют – собственность королевы, едрить ее налево. Но тут видать сготовили лебедушку спецом для меня, как для члена королевской семьи. Я вот его не ел, а вот остальные собутыльники сточили диковинку целиком. Когда еще выпадет случай, а тут и похвастаться есть чем.
Вот паштет из дичи меня очень порадовал вкусом и куриная печенка, приготовленная особым образом, по-анжуйски. Ну и конечно фуа-гра, куда же без него. Пришлось показывать себя патриотом (выяснил по дороге, что изначально я из рода Фуа по отцу), хотя эту цирозную и очень жирную гусиную печень не очень-то всегда жаловал. И не из ее дороговизны совсем. Но тут меня удивили тем, что сделали это блюдо из утиной печенки. Пришлось попробовать – монопенисуально, как говорят врачи в двадцать первом веке.
Зато мальки угля в рассоле оказались просто божественными на вкус. Особенно под белое вино типа Сира. И сыр ««морбьё»» с золой на десерт. Я от него никак оторваться не мог, особенно под хорошее вино. В общем, оттянулся за все свое полуголодное существование в этом мире, и в опочивальню меня опять пришлось вести под руки. Ладно, я же раненый. Мне можно слабость показать.
Ночевал на огромной кровати под балдахином на витых позолоченных столбах, на которой человек десять в ряд можно было положить. На настоящем шелковом белье. Грязный на чистом.
Умыться на ночь даже не предложили – на столике только кубок и кувшин вина. А у меня уже не было никаких сил что-то требовать. Зато ночную вазу под кровать мне поставили серебряную, с чеканкой. Я ее минут десять разглядывал, пока огарок свечи не оплыл совсем. Музейная вещь. Вряд ли этот пафосный ночной горшок дожил до наших времен, скорее всего, перечеканили его в монеты в революцию. Или при Бонапарте. В лучшем случае пылится теперь в дальнем запаснике Лувра. Что в принципе одно и то же – никто его не видит. А классный ювелир над ним старался, скажу вам. Очень близко к школе Бенвенуто Челлини, но скорее всего это тот образец, от которого великий маэстро отталкивался в своем творчестве. Сам же намекнул в своих мемуарах о том, что в молодости занимался фабрикацией так называемых ««антиков»», якобы оставшихся от древнего Рима. Один из них я и держу в своих руках. А Челлини еще и не родился даже.

Свеча погасла. Все – спать.

Ранним утром, осознавая себя варваром и культурным преступником, едва продрав глаза, я все же свершил акт дефекации в серебряную ночную вазу. Да простят меня потомки. Никогда не понимал японского кайфа: годами копить деньги, чтобы один раз намылится в золотой ванне. Кстати о ванне… Где этот самоназначенец Микал? Вот когда надо, то его нет.
Подавляя естественную брезгливость, напялил на себя грязные заскорузлые и пропахшие костром белье и остальные одежды, из которых я не вылезал последние по календарю несколько дней, ибо других вещей не наблюдалось. Причем, пришлось повозиться, разобраться и понять, что к чему крепится, где завязывается и как все это одевается. Историку это оказалось проще, чем обывателю, а музейщику легче, чем историку. Но времени это заняло уйму.
Раздраженный, с яростным желанием найти Микала и оборвать ему уши, попытался выйти из помещения. Быстро же я вживаюсь в роль ««государя»», особенно с похмела. Голова болела, а вино у прикроватного столика за ночь выдохлось в открытом кувшине и на роль алказельцера не годилось. К тому же курить хотелось до одурения, что настроения также не поднимало.
Дверь с первого раза открыть не получилось. Заронился душу подленький страх о том, что меня коварно провели как маленького: напоили и заперли. И теперь к Пауку летит гонец с вестью о том, что я – вот такой весь из себя красивый, только и дожидаюсь в шато Боже его жандармов, которые с удовольствием свезут меня в подвалы Плесси ле Тур. Но серьезно испугаться не успел, так как дверь неожиданно немного поддалась и даже стала ругаться чем-то похожим на русский мат.
Микал, полностью одетый и вооруженный – даже с арбалетом, спал на полу, перекрыв собой доступ в мою опочивальню. Тут же находился еще один деятель - бодрствующий арбалетчик в полном вооружении, который стоял около лестницы. Арбалетчик вновь красовался желтой коттой с моим гербом, как графа Бигоррского. Видать сержант уже отменил мое распоряжение о маскировке как устаревшее.
- Бдите? – строго спросил я их, внутренне ликуя.
- А то… - отозвался сонный Микал, вставая с пола. – Дюка Аласонского, когда он был ваших лет, пленили в битве при Вернейле. Выкуп потребовали в двести тысяч золотых. Его роду пришлось продать практически все свои земли, включая фьёфы*, и влезть в неоплатные долги. Мы не можем так рисковать вами, Государь. Замок взят сержантом под плотную охрану.

И пошел на выход. Вслед за мной двинулся и арбалетчик.

В ожидании помывки коротал время в каменной садовой беседке в саду за кувшинчиком очень неплохого молодого сидра. Наверное, этот сорт гонят из зеленых еще яблок. Сад действительно состоял из корявых плодовых деревьев в процессе завязи плодов, а не был стриженым парком с дорожками и лабиринтом, как обычно ожидается увидеть в уголках куртуазии.
Было настолько тихо, что слышалось жужжание ос. Лишь с переднего двора за дворцом раздавались резкие, звонкие удары метала о металл. Тут же вспомнилось из молодости про революционную будущность: ««…а на улице мужики ковали что-то железное. Ковали-ковали, а потом махнули рукой: Хрен сними, с графьями, завтра докуем»», что реально улыбнуло и подняло настроение. А может это сидр. Или все вместе с прекрасным летним днем.
- Ваше Высочество, вы пропустили завтрак, - услышал я спиной упрек, высказанный высоким девичьим голосом.
Обернувшись, увидел все ту же девушку в наряде красной шапочки, которая нас вчера встречала и участвовала в ужине. Тактичный Микал куда-то сразу исчез из поля зрения.
- Присаживайтесь, демуазель*, - сделал приглашающий жест. – Разделите со мной эту скромную трапезу. Завтрак я пропустил потому, что дал себе возможность наконец-то выспаться, о чем нисколько не жалею.
- Я не пью с утра вина, - сказала девушка, усаживаясь напротив меня и расправляя пышные юбки по скамейке. – Но с удовольствием пообщаюсь с вами.
И на инстинкте включила наивняк.
- Первый раз вижу настоящего принца так близко. А вы принц чего, Ваше Высочество?
Ее щеки тут же слегка покрылись румянцем. И ей это шло. Гляделось этаким импрессионистским рефлексом от головного убора. И смотрит так прямо, как будто вчера еще не все выпытала про меня у Саншо и сьера Вото. Вот зуб дам.
- Я принц Вианы, как инфант Наварры. Это на границе с Кастилией. Луи Фансийский мой кузен. Но я еще и суверенный монарх кондезо Бигорры, где я ничей не вассал.
- Даже папы? – удивилась она. – Так не бывает, Ваше Высочество.
- Как видите, прекрасная демуазель, бывает. Просто это государство слишком маленькое, а я слишком юн, чтобы рассматривать нас полноценными участниками европейского концерта.
- Концерта? Никогда не слышала такого названия.
- У этого термина два значения. Согласное выступление разом нескольких музыкантов, где каждый слушает музыку соседа или большая политика монархов на континенте.
- Я ничего в политике не понимаю, в монастыре нас этому не учили. Но вот в музыке кое-что смыслю. И даже умею играть на свирели. Это правда, то, что мне сказали ваши рыцари, что вы хорошо играете на деревянной флейте?
- Наверное. Хорошо или нет, это не мне судить. По крайней мере, мне это занятие нравится.
А сам подумал: смогу ли я играть на флейте в этом теле, если не умел этого раньше. И добавил поспешно.
- Но на гитарре я играю лучше.
- Гитарре? – удивилась она.
- Этот что-то вроде лютни у наших бродячих гитанос*.
- Житане,* - образовалась девушка узнаванию, делая ударение на последний слог. – Они у нас тоже часто бродят своими толпами с возами. И женщины у них в пестрых юбках с оборками. Потом кони пропадают. Видела я как-то у них этот инструмент, когда ехала из монастыря к дедушке, но не знала, что он называется так. У нас его называют ««житэйр»». Но он звучит намного грубее, чем лютня.
- Демуазель, - сказал я несколько строго, – мы с вами уже долгое время общаемся, а я все еще не знаю вашего имени. И мне от этого неловко.
Она вскочила, сделала настоящий придворный реверанс и промолвила, потупив глаза.
- Иоланта, дочь барона де Меридор, Ваше Высочество. Простите мне этот промах. Я не нарочно нарушила этикет.
- Садись, дитя мое, - непроизвольно вырвалось у меня, так как я неожиданно для себя обнаружил, что смотрю на нее глазами старика, а вот тело мое только по пояс деревянное, а ниже очень даже я ей ровесник.
- Так о чем мы говорили?
- О музыке, - выпалила девушка. - Вы возите свою деревянную флейту с собой?
Я призадумался. Скорее всего, флейта принца осталась с остальными вещами трофеем Паука.
- Деревянную нет. Только кожаную, - пошутил я озорно и двусмысленностью.
Меня явно накрывают юношеские гормоны. Зачем мне нужна интрижка с внучкой приютившего нас барона, особенно в нашей ситуации? Разум-то это хорошо понимал, но тело рвалось в бой.
- Я умею играть на свирели, меня в монастыре научили, – продолжила девушка свой щебет. - А вы научите меня играть на кожаной флейте.
Прозвучала даже не просьба, а требование. О, боги, она или наивна до безобразия или искушенная развратница, которая сама меня соблазняет. Поди, вот так пойми.
Микал, появившийся на глаза с известием, что бочка готова и горячей воды запасено достаточно, оборвал этот странный флирт прямо на взлете.

Отмокал в бочке я долго, все равно одежды мои унесли стирать.
Баня местная оказалась похожей на японскую, только совсем без эстетизации. В помещении рядом с кухней, в большую бочку поставили скамеечку и все покрыли полотном, чтобы мое высочество попку себе не занозило. Туда набулькали горячей воды деревянными ведрами, разбавили холодной до приемлемой температуры и извольте принимать водные процедуры.
Первый кайф я ощутил, отмокая от лесной грязи, да и вообще всего накопленного этим телом - в это время, в этом месте католицизм отрицательно относился к телесной чистоте. Это вам не Русь с ее культом бани. И даже не Византия, бани которой сейчас называют турецкими. Сейчас – это в двадцать первом веке. Вот я уже и во временах путаться стал. Симптом, однако.
Потом заметил, что пропал Микал и моя одежда.
Появившийся раб сказал, что одежда моя в стирке, зато он нашел тут настоящую морскую губку и сейчас ей меня ототрет, если я, конечно, не боюсь, что через отмытые поры в меня проникнут все возможные болезни. И раздевшись до пояса, стал работать банщиком. Ошейник, как оказалось, на нем был. Замшевый. С наполовину стертым бигоррским тавром – два быка идущие влево, оглядывающиеся, один над другим.
Эх, сейчас бы гель для душа, да хотя бы хозяйственное мыло. Но и так было неплохо. Особенно, когда кухонные мужики стали приносить новые порции кипятка.
Вымыть мне волосы пришла толстая баба в неопределенном возрасте, принеся с собой настой ромашки. Сняла под присмотром Микала с меня повязки и сказала ««можно»». Потом мои волосы умастили каким-то маслом. По запаху – ореховым. Помассировали голову. Смыли ромашкой. Потом еще раз – с ромашкой только. И лишь затем, используя десяток деревянных гребней с разной толщиной зубьев, она осторожно расчесала волосы. И ушла с поклоном, явно довольная своей работой.
- Догони ее, дай серебряную монету, - приказал я Микалу. – А то обо мне черте что подумают. Нам это надо?
- Не чертыхайтесь, Государь, - крикнул Микал уже из дверей. – Грех это.
Вернулся он с большими простынями, одной из которых вытер меня почти насухо, а вторую дал укрыть наготу.
Тут же ввалились кухонные мужики с новой порцией горячей волы, трехногим столиком, креслом, сидром и сыром. Все расставили по быстрому и убрались с глаз долой.
Микал, раздевшись и добавив горячей воды, с криком наслаждения залез в бочку.
- Что хорошо? – спросил я его.
- Не то слово, Государь. Как в раю. Эх, баньку бы сюда нормальную. Как в детстве, с паром, с venichkom.
Заедал я сидр сыром и смотрел, как Микал отдирает себя пучком рваного лыка. Тратить на себя губку он не посмел.
Потом принесли мне одежду. Не мою. Но моего размера. Цветов Неаполитанского королевства.
Белье – тонкого льна короткая рубаха-камиза и нечто вроде трусов-боксеров с подвязкой над коленом, под названием ««брэ»».
Шоссы тонкого сукна - одна штанина сине-желтая, разделенная по вертикали, другая – красная. Пуфы вислые без наполнения, по цвету синие, в разрезах желтые, а гульфик красный (что меня отдельно повеселило).
Приталенный жакет до середины бедра на крючках от горла до пупка, но рукава еще привязные, а так бы назывался колет. Жакет синий, набитый паклей как ватник, с вертикальными швами.
На голову синий бархатный берет на околыше.
Кое-где сукно побито молью, но это если особо приглядываться. Наверное, остатки одеяний двора Рене Доброго.
Вбил ноги в сапоги и одет. Остался только пояс со шпагой и кинжалом.
Тут и Микал из бочки вылез, вытирается простыней, затем облачается в такие же одежды, что и у меня. Разве что вместо берета снова у него бургундский колпак с оплечьем.
Опоясался своим ремнем с тесаком. Собрал свою старую одежду и вынес. Вернулся быстро. Глянул на столик и сказал.
- Вы, Государь, особо на сыр не напирайте – скоро обедать будем.
- Ты куда свою одежду унес?
- В стирку. Вашу уже, наверное, постирали – сохнет.
- Ладно, доедай сыр и пошли.
- Я есть не хочу, Государь, но если вы приказываете? Вот сидра бы я выпил.
- Пей и рассказывай новости.
Вытерев капли сидру у уголков рта, Микал доложил.
- Вернулся сержант с баронским слугой. Они барку наняли до Нанта. Большую барку – всех лошадей возьмет разом. Отсюда до пристани четверть дня пути пешком. Так что, если вы прикажете, то завтра выдвигаемся.
- А почему я могу не приказать? – понял я бровь.
- Ну, мало ли… - подмигнул он мне. – Чувствуете себя не готовым к дороге… Пока чепчик красный еще не смятый.
И смеется одними глазами.
- А кроме нас никто мыться не будет? – удивился я пустоте помещения.
- Кому было крайне необходимо омыть ту или иную часть тела, те уже обошлись ведром у конской поилки, - совершенно серьезно Микал мне это выдает. – Но большинство, особенно франки из Фуа, слишком суеверны: боятся от мытья заболеть. А инфант омылся еще с утра, до завтрака.
- Попил? Пошли, - дал я команду.

После довольно скучного, но обильного обеда неожиданно столкнулся с Иолантой во дворе замка. Я сделал учтивый поклон и спросил.
- Дамуазель, не удовлетворите ли мое любопытство?
В ответ она кивнула головой и поощрительно похлопав ресницами.
- Почему вы носите одежду вилланки, а не платье приличествующее дочери барона.
- Ваше Высочество вы когда-нибудь носили железный корсет, который на ребрах так стягивают шнурами, что невозможно дышать?
И не дождавшись ответа, продолжила.
- А мне приходится хлопотать тут по хозяйству, потому что дедушка везде не успевает на своей деревяшке. Вот и представьте меня на хозяйственном дворе в корсете и юбках на обручах. Много ли я успею? Сразу скажу: гораздо меньше, чем дедушка на протезе. К тому же, других благородным дам тут нет – некому меня за мое поведение осудить. Я полностью удовлетворила ваше любопытство, ваше высочество?
- Нет. У меня к вам будет еще просьба: не покажете ли вы мне укрепления замка?
- Охотно, Ваше Высочество, следуйте за мной.
- Иоланта, я же просил называть меня Франциском.
- Как прикажете, Ваше Высочество, - присела она в реверансе. – Для меня это честь.

Мы стояли на площадке угловой башни и любовались прекрасным пасторальным видом на виноградники, поля и мельницу. И лес на горизонте.
- Удивительный вид по совершенству линий и гармонии. Даже чем-то душу размягчает
Говоря это я обнял девушку сзади, ласково положив ей руки на живот, поглаживая, что вопреки ожиданию не вызвало острого раздражения, а наоборот меня поощрили к дальнейшему действию, положив голову мне на плечо.
Микала я оставил внизу лестницы в башню, так что помешать нам неожиданно никто не мог.
- Вы мне так и не договорили, Ваше Высочество о музыкальной игре, утром, - голос у девушки подпустил низкую хрипотцу, которая возбуждала.
Одна моя рука переместилась на грудь, очень удобного размера, полностью заполнявшую мою кисть, а другая осторожно двинулась исследовать низ живота, подбираясь к лобку. Представлял я себя явно волком из сказки. Однако соски ее затвердели и были готовы порвать батист рубашки. По телу девушки прошла легкая дрожь. Одновременно я вдувал в ушко прекрасной дамуазели какую-то куртуазную чушь, высвободив аккуратную розовую раковинку из-под красной шапки собственным носом. Тут все равно, что говорить, лишь бы воздух сотрясать около уха. И не представлять себя неотесанной деревенщиной, которому только бы грубо лапать, никогда не слышавшему куртуазной пословицы: взялся за грудь – скажи что-нибудь.
- Ох, принц, - прогресс, однако, девушка перестала меня титуловать ««высочеством»» в обращении, это уже прямое приглашение к интиму. - Вы, наверное, всем девушкам такие слова говорите, зная, как наша сестра падка на лесть. Особенно такую тонкую.
А на меня она уже просто навалилась. Пришлось даже самому прислониться к каменному зубцу, ограждающему башню.
- Ну, так, где ваша кожаная флейта и как на ней играть? – она положила свою ладонь на мою, под которой была ее грудь и слегка надавила.
Ладно, девочка, сама напросилась. Я снял руку с ее груди, расслабил завязки на гульфике, потом взял ее руку и резко засунул себе в святая святых.
- Что это? – растерялась девушка от неожиданности, и слегка напряглась.
Рука Иоланты чуть дернулась назад, но я ее удержал, поясняя.
- Это и есть кожаная флейта. Сейчас я тебя буду учить, как на ней играть изумительные по красоте мелодии.
По всем методикам двадцать первого века, добавил я мысленно.
- О, Франсуа, - только и выдохнула девушка, однако ничего не выпуская из руки.

- О, Франсуа, что вы делаете? - выдохнула девушка осуждающим тоном, однако ничего не выпуская из руки.

Ничто не остается незамеченным и ничто не остается безнаказанным. Особенно в таких маленьких общностях, как замок. За ужином, изрядно приняв на грудь, старый барон, сверля меня глазом как буравчиком, все же выдвинул мне претензию.
- Ваше Высочество, при всем моем уважении к вашему сану, я бы все-таки попросил не кружить голову моей девочке, которая только-только вышла в мир из монастыря кармелиток, где проходила обучение. Никто в ее возрасте не сможет устоять перед принцем, особенно если он такой златовласый красавчик как вы. Но вы-то должны сознавать…
Наверное, человек пятнадцатого века был бы уже приперт этими несложными аргументами к стенке, и ему ничего не оставалось бы иного, как сознаться и покаяться. Как там, в шутку, говорили в России миллениума: за руку брал, в глаза смотрел – женись! Нет, жениться бы никто не заставил, не велика птица – дочь провинциального барона. Но нарушение закона гостеприимства это несмываемое пятно на репутации. Это серьезно. И чревато последствиями. Но, Слава Богу, за годы советской власти, а особенно последующие десятилетия ««дерьмократии»» и господства пиара, демагогии русских людей обучили так, что я бы мог давать уроки Макиавелли. И я был далеко не самый продвинутый в этой общественной дисциплине. Хотя, если взять многолетний опыт написания годовых отчетов, то…
- Барон, - поглядел я в его буравчики чистым и ничем не замутненным взором. – Могу дать вам честное слово кабальеро, и даже поклясться на святом писании, что после встречи со мной ваша внучка осталась такой же целой, как и до нее. Девственность ее никак не пострадала, если вы об этом печетесь. Просто она показала мне великолепные виды с ваших стен – они действительно очаровательны. И между нами не было ничего кроме пары касаний губ друг друга. Можете смело выдавать ее замуж, претензий от будущего супруга не будет. Но и Иоланта может записать себе на щит куртуазную победу над настоящим принцем, что несколько поднимет ее самомнение. Если хотите я завтра объявлю ее своей дамой и буду носить ленты ее цветов.
Уф-ф-ф-ф.. Вот это спич. Да еще на старофранцузском. Хотя он мне вроде как родной в этой тушке.
- Хорошо, если так… - протянул барон уже без уверенности в себе.
- Можете вызвать врача, чтобы он осмотрел Иоланту на это предмет. Я не восприму это как урон моей чести, а лишь как ваш эксцесс чадолюбия.
Хорошо, что вовремя прикусил себе язык. Первоначально я хотел предложить привезти повитуху.
- Нет, только не это. Я не хочу сплетен по округе, - замахал на меня рукам барон. – Даже не уговаривайте, Ваше высочество. Мне достаточно вашего слова.
И махнул залпом кубок вина граммов на триста.
Я тоже пригубил свой кубок – пить хотелось. Все же это тяжелый труд: сознаться в проступке, и - ни в чем, не соврать, просто отмести в сторону компрометирующую информацию, как не существенную. Прав все же был Билли Оккам, францисканский монах из южной Англии, когда полторы сотни лет назад, если отсчитывать от нашего застолья, заявил: «Не умножай сущностей без необходимости».
- Вы вложили свой меч в ножны, барон?
- Да, - ответил он, пододвигая мне очередное блюдо. – И в знак смирения, позвольте мне поухаживать за вами.
- Я очищен вами от недостойных подозрений?
- Да, Ваше Высочество, и нижайше прошу вас простить меня за них.
Все же доверчивый народ живет в эту эпоху. Намного чище душой, чем мы - их потомки.
Некоторое время мы жевали, поглядывая на другую сторону стола, откуда в нашу сторону стреляла глазками юная Иоланта, одновременно смеясь тому, что ей втирал сьер Вото.
Наконец барон разродился.
- Ваше Высочество, а вы серьезно сказали насчет ношения вами ее цветов?
- Более чем, барон. Я буду носить их на каждом турнире. При условии, что вы не будете запрещать нам невинные прогулки по стенам замка и беседы о музыке. Это развлекает нашу скуку здесь.
- Хорошо, - судя по собравшимся морщинам на лбу, барон что-то спешно калькулировал. – Но вы объявите ее своей дамой сердца при отъезде.
Утвердил, как свое условие.
- Я сам это предложил, и давать задний ход не собираюсь. Слово принца тверже стали.
- Но ничего большего, кроме поцелуев. И чтобы никто этого не видел. Изворачивайтесь сами как хотите.
- Меня коснуться только губы Иоланты. Клянусь, - ответил я на голубом глазу и не соврал.
Даже поднял правую руку в подтверждение. Чувствовал себя при этом последней собакой, реально обманывая этого чудного старика.
Но страсть, страсть юного тела подталкивала меня и к большему, хотя мне и удавалось сознанием удерживать пока гормональный шторм в узде. Припомнив свои ощущения на башне от ««французского поцелуя»» Иоланты, я чуть не застонал за столом. Память услужливо повторило то наслаждение, которое я испытал.
- Я надеюсь, вы разрешите нам вдвоем посмотреть со стен вашего замка закат солнца? Это так романтично.
- Хорошо, только не оставайтесь там, в темноте, – дал свое разрешение барон.
- Я обязательно прихвачу с собой слугу с факелами. На всякий случай.
Упоминание присутствия слуги на культурном мероприятии окончательно успокоило барона.
Е-е-е-е-е-с!
Надо же, я снова становлюсь мальчишкой.

Надо же, я снова становлюсь мальчишкой. А еще козлом, которого запустили в огород.

Рано я обрадовался. Старого барона кем-кем, а вот только дураком считать не надо. Так он и пустил козла в свой огород. Без присмотра. Три ха-ха. Присмотр был надежно обеспечен в виде дородной бабы из служанок лет под тридцать, одетой также как Иоланта, только чепец на ней был черный. Впрочем, надо отдать должное вкусу барона, сия особа была весьма привлекательной на личико, со всеми выдающимися выпуклостями и впуклостями в нужных местах фигуры. С очень обещающим взглядом блудливых синих глаз.
Обещающим все.
Именно мне.
««Знойная женщина – мечта поэта»». Все просчитал старый барон, в том числе и ««квадратные яйца»» малолетнего шалопая после продолжительного петинга с его внучкой.
Так мы и прогуливались ближе к закату по замковому саду парами. Я с Иолантой впереди, отступя от нас на десяток шагов – Микал с дуэньей моей пассии.
Пришлось, слегка придерживая локоть внучки барона, действительно разговаривать с ней о музыке.
Тоска.
Утешало только то, что такая же тоска читалась и в глазах Иоланты.
Погуляли немного в саду, а потом всей компанией пошли к угловой башне, чтобы действительно насладиться закатом с высоты замковых крутин, раз уж так все пошло наперекосяк.
Перед входом с башню Микал запалил факел, но меня с баронессой на винтовую лестницу пропустил вперед.
Вид с башни, как всегда был потрясающий. Тень от леса постепенно набегала на поля и виноградники, с которых неторопливо уходили припозднившиеся пейзане. Солнце уже прогуливалось по верхушкам деревьев на горизонте. Пруд окрашивался в фантастические цвета.
Иоланта прислонилась ко мне спиной и из моих мятежных рук, ласкающих ее грудь и живот, с восторгом наблюдала за быстро сменяющимися метеорологическими эффектами природы.
- Почему я раньше пропускала такое зрелище? – спросила она, как бы саму себя.
В этот раз на ней было надето меньше юбок, судя по ощущениям.
- Наверное, потому, что раньше не с кем было поделиться охватывающими при этом чувствами, - ответил я ей немного самонадеянно, слегка прикусив за мочку уха.
- Ты прав, Франсуа, когда меня переполняет любовь к тебе, то краски природы кажутся мне ярче и сочне, - закинула девушка пробный шар.
Я оглянулся посмотреть на наших дуэний, ища в них смены щекотливой темы, но никого не увидел на площадке.
- А куда делись наши соглядатаи? – спросила Иоланта, оглядываясь вместе со мной, одновременно проводя рукой по моему бедру.
Люк на боевую площадку оставался открытым и в него с лестницы были видны сполохи отраженного пламени факела. Наши сопровождающие нас тактично покинули.
Ну, Микал, ну, сукин сын, еще один плюсик заработал. Не ошибся я с ним. Скоро этот нахаленок меня еще ««мин херц»» обзывать будет.
Не обнаружив рядом эскорта, мы немедленно бросились друг другу в объятия, скрепляя обоюдное желание крепким поцелуем, давая волю изжаждавшимся рукам, и самозабвенно предавались стоя глубокому петингу до тех пор, пока не услышали раздававшиеся из люка ритмичные охи, переходящие в тихий взвизг. Иоланта непроизвольно отстранилась от меня, но я снова прижал ее к себе. Я сразу понял, что это Микал отдувается за меня на дуэнье. На здоровье. Должен же человек, хотя и раб, получать хоть какое-то удовольствие от службы.
Поспать удалось недолго. Перед рассветом я был безжалостно разбужен свой ««ступенькой»», наскоро им же умыт и чуть ли не за руку оттащен все к той же угловой башне ««любоваться рассветом»».
На крутине нас уже ожидала Иоланта в обществе улыбающейся до ушей дуэньи. Только сейчас все взгляды и улыбки этой валькирии были предназначены не принцу, а рабу.
Охотно исполнив ритуал ««французской любви»», которую, наверное, в этой местности теперь уже назовут ««наваррской»», Иоланта просветила меня, что инициатива любования рассветом исходила от дуэньи, и что она была разбужена так же безжалостно, как и я.
И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас не останется нравственности.