| Всего страниц: 2 |
| Александр (Альба): Один ленивый мальчик. Том 2 | ||
|
||
Один ленивый мальчик. Том 2
Аннотация: Продолжение древнеегипетской зомбятины
ВДОВЬИ ДЕТИ. Книга первая. ОДИН ЛЕНИВЫЙ МАЛЬЧИК. Том 2 ПУСТЫНЯ. Подойди, дай я расскажу тебе о судьбе солдата! Он еще почти мальчик, когда его берут в казармы и держат там взаперти. Учение воинскому делу входит через спину. Удар, который он получает в живот, удар, разрубающий тело, он получает в брови, и его голова разорвана раной! Его раскладывают на земле и колотят по нему, как по превращаемому в папирус тростнику. Он изломан поркой. Его будят в неурочный час и погоняют, как осла. Он работает от темна и до заката солнца. Он голоден, тело его измождено. Он мертв, хотя пока еще жив. Его посылают в Сирию. Путь его лежит высоко через горы и хребты. Он тащит свое имущество, снедь и воду, неся на плечах мешок, как верблюд несет свой горб. Эта тяжесть надрывает ему спину. И от этого шея у него становится негнущейся, как у осла, и хребет спины его разбит… Он пьет воду раз в три дня. Она грязная, протухшая и соленая. Он гонит сон ночью, потому что необходимо стоять в дозоре. И вот враги приходят и окружают его копьями и стрелами, и жизнь далеко от него. Тело его сломлено болезнью живота и он уже так измучен, что похож на слабую птицу, с легкостью попадающую в силки. Приходит пора сразиться с врагом, и ему говорят: «Вперед, бравый воин — завоюй себе доброе имя!» Но он едва осознает происходящее, колени его слабы, и лицо его болит. Когда же приходит победа, Его Величество приказывает отвести пленников в Египет. Пленница теряет сознание от усталости, и ее сажают на шею солдату, поскольку цена ее высока. Его мешок падает, и все его добро достается другим, а может, его одежды украдены его собственной добычей - рабом, который сбежал, пока он несет на себе сириянку. Когда ему удается вернуться в Египет, он как палка, которую изъел червь. Bibliotheca aegyptiaca, Bruxelles, depuis 1931, VII. Gardiner Alan H. Late-egiptian miscellanies, 26. И был свыше голос…, рекший: «И он сам, и все его присные в твоих руках. Поступай с ними, как пожелаешь» «Егтпетские сказки, повести и легенды. Тот приносит жалобу Ра», Эрнст А. Уоллес Бадж в пер. С.В.Архиповой, Глава 1. В ясную погоду зимой вечер, наверное, лучшее время в пустыне. Закат был прекрасен, как улыбка Золотой* (Хатхор). Край шакалоголового Дуамутефа* (один из четырех сыновей Гора, выражение души Ба. Сохранял канопу с желудком погребенного и символизировал Восток) уже окрасился в лиловое и фиолетовое и, споря красотой с оранжево-розово-багряным, словно у окрашенного пурпуром из Сурру* (Тир) западом, заблестел россыпью первых выпорхнувших на небосвод звезд. Всем известно - это души шествуют в небесах ночью. Пути их - к границам неба днем для тех, кто не восходит в видимости. Когда же видны они живущим, это и в самом деле звезда, совершающая путь свой и сияющая в небе в часы ночные, плывущая по небу великолепно. Но там, на западе, в Камышовых полях, их могут перехватить Потерянные души. Пока же они только начинали свой ночной путь и сверкали над растущими из песка на востоке, как тыква на грядке, скалами и горами. Обглоданные пустынными ветрами, они имели самые затейливые формы, одна, самая близкая, так и вовсе была похожа на стену города с башней и огромной аркой ворот. На нее и смотрели два человека, идущих по пустыне. Вовсе не из-за ее причудливой формы или красоты. Тот, что пониже, размотал закрывающий нижнюю часть рябого лица головной платок-клафт из грубого льна и, красиво сплюнув вязкую от пыли скудную слюну щербатым ртом, хрипло спросил: - Я интересуюсь спросить – и там точно есть вода? Второй, длинный, сухощавый, но крепкий маджай, снисходительно глянул на него и промолчал, продолжая внимательно рассматривать гору и ее окрестности. - Нет, я, конечно, понимаю, что ты умный каких не знаю… Но вот как ты это про воду узнал? – не унимался рябой. - Баи, сколько ты уже со мной в пустыне? Неужели не видно их, следов воды тех? - Следопыт из меня, гордо скажу, как из говна финик - цвет такой же, но вкус немножечко не он. Так что ты не выделывайся, а пальцем покажи! - Песок. Темней. Акации. Мелкие, но много. Скорей всего, с той стороны горы – ветер чаще с запада. - Так и до когда нам тут скучать? Пошли уже пить! У меня кишки как та сушеная рыба на постоянный обед! - Помолчи. Мы можем не одни к колодцу выйти. - Если там какие страшные львы или, хуже того, жалкие негры – то как такой великий следопыт не увидел их следов? - Надо обойти по большому кругу и проверить и стой стороны. - И снова здравствуйте! Нас командир ждет, как абиссинский ворон крови, а мы до ночь-полночь будем пляски с систром вокруг горки изображать? - Да хоть до утра. Пока не проверю – не пойдем. За мной, и тихо! Богомол достал из колчана на поясе стрелу, наложил ее на лук, который держал в левой руке, и начал с добрым запасом расстояния обходить скалу против солнца. - А чего сюдой, а не тудой? – из вредности спросил Крюк. - Я же сказал – помолчи, - прошипел Иштек, но затем, смилостивившись, буркнул, - с это стороны и стрелять удобней, и из темноты зайдем. Вздохнув, щербатый вытащил из-за пояса метательную палицу и, стараясь идти тихо и попадать в следы длинноногого Богомола, широкими шагами, словно меряя расстояние для стройки, зашагал вслед за маджаем. По широкой окружности, пригнувшись и плавно скользя между кустиками и кустами акации, они обогнули гору. С этой стороны, прикрытые от стремящегося в свою ночную ладью Ра стеной горы, уже сгущались сумерки, только малиново-оранжевое свечение арки по контрасту слепило глаза. Дойдя до довольно рослой акации и став за ней, Богомол неторопливо и методично осматривал округу. Что-то его беспокоило. Глянув на слегка запыхавшегося Крюка и скептически оценив бесшумность его перемещения, он наклонился к нему и прошептал еле слышно прямо в ухо: - Стой здесь, не пыхти и не топчись. Я проверю тот валун, - и он указал, какой именно валун он проверит, помня, очевидно, про «показать пальцем», - Когда свистну, можешь идти вон к тому темному пятну, - и он показал на пятно растительности у самого подножия скалы. Убедившись, что Баи его понял, он спустил с плеча на землю свой тощий солдатский мешок и бесшумно, не скрипнув песком или камушком под ногой, растворился в густеющих сумерках. Баи, не раздумывая, тоже снял с плеча свой мешок и пристроил его рядом с Ишьековым, стараясь сделать это бесшумно. Затем он попытался что-либо высмотреть, неважно – опасное, просто приметное – но быстро отказался от этих тщетных попыток. За время, проведенное в пустыне, они, к большому удивлению для всего отряда, да, наверное, и своему собственному, сдружились с долговязым маджаем. Более непохожих людей было трудно себе вообразить – а вот поди ж ты. Не смотря на свою нарочитую, на показ, ершистость, балагуристое ехидство и показательно-наплевательское отношение к любому мнению, кроме собственного, Баи на самом деле был вовсе не таков. Он был умен, цепок взглядом, умом и характером, и всерьез старался учиться у Иштека жизни и повадкам в пустыне. Богомолу же в щербатом задире нравились его выносливость, упорство и надежность как напарника, да их разговоры, когда Баи не выступал на публику. Кроме того, Баи, что было удивительно для портового грузчика, был грамотен, и помогал Богомолу, страстно желавшему выучиться, с письмом и чтением – когда никто не видел и не мешал им. Почти все патрули они проводили вместе – сначала так получилось случайно, потом – упросив Хори и Нехти. Ожидание затягивалось. Сумерки постепенно превращались в темноту. Этак они и отряд не найдут! Баи ощутил беспокойство. Конечно, Иштек великий следопыт и в пустыне как Баи на причалах грузового порта Абу, но змея даже Ра чуть не сгубила, укусив. В самый их первый выход в патруль Баи едва не наступил на зарывшуюся в песок и почти невидимую песчаную гадюку* (эфа), от укуса которых в их гадючью свадьбу, как сказал Богомол, перехватывает дыхание и человек не успевает даже вскрикнуть, умирая за три шага. А вдруг именно сейчас эта пора змеиных свадеб и началась? Он точно помнит – Богомол говорил, что, в отличие от других змей, пустынные гадюки не ложатся зимой в спячку, и нередко заползают в дома. Спаси великие боги, но вдруг Иштек в темноте наступил на нее и его ужалили? Он мог бы хотя бы выдавить ему яд из ранки! Не выдержав, Крюк, стараясь не шуметь, направился к валуну, скрывшему Иштека. Если он кого и опасался, то льва – раз тут есть вода, ночью должны и звери на водопой потянуться. Людей, по его мнению, тут не было – ни огонька, ни звука… Тем больше была его оторопь, когда, словно сгустившись из темноты, слева от него возник негр. Разум еще говорил: «Может, это Иштек?», а оценившее меньший рост и привыкшее в портовых драках не медлить тело метнуло дубинку – кривую рукоятку с посаженным в ней намертво в высохшей коже круглым гранитным окатышем с полкулака размером. Что-что, а метал дубинки Крюк всегда мастерски, и сейчас с сухим стуком она ударила попытавшегося, но не успевшего отклониться негра прямо в голову. Тот, даже не застонав и не обращая внимания на колючки акации, завалился прямо в куст, из-за которого наскочил на Баи. Но тому было не до смеха – из-за того же куста, с обеих сторон, уже не особо скрываясь, выскочили еще два негра, с копьями на изготовку. Из оружия у Баи оставалась еще одна дубинка, более легкая, без голыша, и кинжал. И то, и другое было за поясом. Но, даже будь оно в руке, копье, уже нацеленное в живот, всяко длиннее и опасней кинжала в руке. Заорав – не от перепугу, а просто чтобы сбить с толку противника – Баи рыбкой с перекатом по земле метнулся в левую сторону от ближайшего врага. Это было безотчетно (думать было некогда), но правильно – держащему копье обеими руками нормальным хватом правши вправо разворачиваться трудней, а, значит, медленней, да к тому же оба противника оказались на одной линии и ближний перекрыл дальнему возможное направление удара. Перекат, правда, прошел не без ущерба – на земле были острые камни и колючки и спина была разодрана в кровь. Баи уже вскочил на ноги, в левой у него была вторая палица, а в правой кинжал. Вовремя – копье уже летело ему в горло, и он стал отбивать его палицей, но это оказалась обманка. Негр был ушлым – подработав правой рукой, он направил удар сверху вниз в живот, и, кое-как отмахнувшись кинжалом, Баи пришлось одновременно отскакивать спиной вперед и изогнувшись, словно фараонова крыса от атакующей кобры. А второй уже, сменив направление движения, налетал с правой стороны. Влетев спиной в куст акации и зацепившись и юбкой, и живым мясом за колючки, Крюк зашипел – похоже, беда дело, пока он вырвется, его проткнут, как гуся на вертеле. Но тут раздался божественный звук – щелкнувшая тетива и почти одновременно – шлепок стрелы в живое тело, и тут же – второй. Из груди ближайшего негра вылез темный и блестящий от крови в полутьме наконечник стрелы и сразу за ним – второй, из горла. Его толкнуло от удара вперед, и, падая, он едва не задел Баи копьем. Впрочем, Баи, оправившись, успел и выдраться из куста акации, оставляя на ней клочья юбки и собственной кожи, и перехватить копье, а затем и вовсе отобрать его из слабеющих рук умирающего. Последний враг, быстро сообразив, что из охотника он стал дичью, рваным зигзагом кинулся в спасительную тьму, но – поздно. Еще одна стрела пробила ему ногу, и, не удержавшись, он споткнулся и едва не упал. Широко замахнувшись, Баи с хеканьем метнул копье, и то насквозь пробило туловище беглеца, швырнув его на землю. - Зачем, Аммут тебя сожри!!!! – рявкнула темнота голосом Иштека, - Ты колдун и умеешь допрашивать мертвых тех? Баи, не сумевший вовремя остановиться, и сам понимал, что зря добил подранка, но, влекомый своим неугомонным характером и еще бурлящей кровью, вместо того, чтобы оправдываться или повиниться, накинулся в ответ на маджая, обращаясь неведомо к кому: - Нет, послушайте его! Вот давай не будем! А если будем, то - давай! С такого здрасьте можно обалдеть! Мне надо было им помочь и надеться на копье? И вообще, может еще кто живой из них! - Особенно этот, - сгустившийся из темноты Богомол, сверкнув глазами и зубами, покачал из стороны в сторону копье, так не вовремя брошенное Баи. Пронзенный им негр не издал ни звука, его еще не одеревеневшее тело безвольным куском плоти пошевелилось вслед за движением копья, но и только – ни рука, ни нога не дернулись. Иштек присел, и, выдергивая стрелу из ляжки жертвы торопливости Баи, спросил, - скажи, друг мой, ты слышал мой свист? Почему ты вышел из-за дерева того, где я тебя поставил? - А зато вот тот шевелится, - торжествующе провозгласил Крюк, игнорируя неудобный вопрос, и махнул рукой в сторону самого первого противника, сваленного броском палицы. Действительно, в кустах было какое-то движение. Но, подойдя поближе, он разочаровано смолк. Ноги мятежника подергивались, а видимая рука, словно еще пытаясь уцепиться за жизнь, сжимала и разжимала пальцы. В слабом свете поднимающейся луны видно было лицо врага, и по этому лицу было ясно, что его хозяин не жилец. Гранитный кругляш оставил в левой части головы негра вмятину, словно та была из глины. Странно, но в месте удара не было крови и даже кожа осталась целой, но все лицо умирающего как-то свирепо исказилось. Левый глаз выскочил из глазницы и висел на ниточке нерва. Из глазницы и уха вытекло немного крови, но и только. Богомол только хмыкнул. Третьего он даже не стал проверять, когда приблизился к нему – настолько был уверен в своих выстрелах. Ухватив за босые ноги, он бесцеремонно вытащил мертвеца из куста акации, куда тот рухнул. Наклонившись, он стал вытаскивать свои стрелы. Осторожно, чтобы не сломать тростниковое древко, Иштек зажал его между указательным и средним пальцем раскрытой ладони, которой уперся в спину убитого и плавными движениями, по чуть-чуть, стал вытягивать наружу. Высвободив несколько пальцев древка из спины негра, он перехватывал пальцы и повторял движение. Наконец стрела совсем освободилась, и маджай разочаровано цыкнул зубом. Древко, пробившее врага насквозь, все же сломалось, и наконечник остался в колючих кустах, где ночью его и не найти. Хорошо еще, что он обсидиановый, а не бронзовый, но место Иштек запомнил – чего добром разбрасываться. Убрав обезглавленную стрелу в колчан, он занялся второй, в горле убитого врага. Поглядев на занятого и совершенно не обращающего на него внимания Богомола, все еще ожидающий спора и ругани Баи плюнул и тоже озаботился поисками своей дубинки. Что, впрочем, не заняло много времени. После этого он подошел к последнему убитому негру, собираясь вытащить злополучное копье – чем-то ему понравилось, как оно сидело в руке. Но в этот момент Иштек вдруг застыл и махнул ему левой ладонью. На уже усвоенном Баи языке жестов это означало «Замри!». Крюк, помня свой прокол, послушно замер, а Богомол снова словно растаял во тьме, тихо и быстро. Затем Баи услышал испуганный вскрик, явно не маджая-напарника, а потом свист, теперь уже явно его. Баи понял, что все закончилось успешно. Но все же, не желая оставаться без длинного оружия, он выдернул копье из тела и несколько раз воткнул его в песок, очищая от крови, а затем взял его наизготовку. Так, застывшим и неверяще глядящим на копье, его и застал Богомол, несущий на плече пленника-негра, почти что мальчишку, оглушенного и безвольного, как овца. Подойдя к рябому приятелю и сгрузив рядом пленника со связанными за спиной в локтях руками, Иштек насмешливо сказал: - Все уже. Можешь шевелиться. Баи, продолжавший тупо таращиться на длинный, почти в локоть, наконечник, безжизненным и совершенно не свойственным ему голосом промямлил: - Ты хоть знаешь, что это, деревенщина? Это – Кость Сета* (*железо). Вот что это такое… Глава 2. Богомол, будто не услышав, направился к тому темному пятну травы и кустов, которое до стычки показывал Крюку. Довольно быстро он вернулся. На плече у него было несколько походных мешков, а в руке - обьемистая тыквенная бутыль, из которой он и пил большими глотками. Подойдя к Баи, он протянул ее своему щербатому другу и спросил: - Пить хочешь? Там колодец, к нему они и шли. Хотя Иштек и пил только что из этой бутыли, Баи казалось, что она все еще хранит отпечаток губ своего прежнего, убитого ими владельца. Это было как-то… неприятно. Он тщательно обтер горлышко калебаса, словно окончательно стирая права прежнего хозяина и его последний след в этой жизни. Богомол хмыкнул, и Баи, разозлившись на себя и маджая, прильнул к горлышку. Вода, то ли только что набранная Богомолом, то ли совсем недавно – неграми, была прохладной и совсем не затхлой, не то, что им приходилось пить последние дни. Они покинули крепость Хесефмаджаиу уже почти большую неделю* (у египтян были малая неделя – 5 дней, и большая неделя – 10 дней) назад, и четыре дня прошло с того времени, как они побывали у последнего источника. Да и вода в нем была солоноватой и невкусной, хотя выбирать не приходилось. Так что пил Баи с наслаждением, истово. Богомол тем временем внимательно посмотрел на наконечник, затем поковырял его заскорузлым обгрызенным ногтем, неопределенно промычал что-то вроде «угу», потом, достав из-за пояса свой кинжал, поцарапал его кончиком по лопасти наконечника. Баи, не прекращая пить, возмущенно и гулко замычал во флягу, дергая свободной от фляги рукой копье и вращая глазами. Это выглядело так потешно, что маджай, убрав кинжал в ножны за поясом, засмеялся. Баи, наконец-то напившись и убрав баклажку от губ, запыхтел возмущенно, пряча копье за спину: - Ничуть не трогай, вот ни разу! Смотри глазами, а то пошкрябаешь! Ты вообще можешь вообразить, какой цена у этот вещь? Иштек, присев на корточки, развязывал горловины мешков, принесенных от источника. Один был завязан особенно хитро, и ему пришлось помогать своим рукам зубами. Справившись с этим делом, маджай сплюнул и поднял взгляд на Баи: - Представляю. Да тебе то что? - Как что? Оружие, честно захваченное в бою у убитого трупа, это добыча победителя! - Так то – оружие. А это – сокровище. Сам же вопишь про его цену.. Все сокровища – добыча Великого дома. Хотя награду ты, конечно, получишь, - и маджай занялся содержимым мешка. Баи подошел к нему, сел напротив, но не заинтересовался мешками, а о чем-то напряженно думал. - О! А это что тут у нас? – изрек Богомол и вытащил длинную темно-коричневую полосу вяленого мяса. Отделив примерно половину, он протянул кусок Баи, - Держи! Тот взял, оторвал часть зубами и начал неспешно жевать, продолжая о чем-то думать. - Я тебя не узнаю... Кто кричал, что ему надоела сушеная рыба? Кому оно снилось ночью, мясо то? - А что рыба? Ну рыба… Это еще хорошо, бывало, и саранчу одну есть приходилось. Лучше саранча в миске, чем скорпион в жопе. - Неужто так жаль копья? - А что копье? Командир не отберет, сколько я его знаю, ну уж до Кубана-то точно. А до там еще дожить надо. - Так в чем дело? Что ты сам не свой? - Есть у меня одно что, и оно занозит. Вот слушай сюда во все уши. Мы вышли искать тех презренных негров и того жалкого колдуна, что нас всех чуть не уморил до смерти. И было нас аж десять против их столь же жалкой, как они сами, кучки в пять или шесть десятков, которые гонят стадо и три десятка пленных. После бури все следы замело, но вы с Туром и Чехемау не боялись и сказали, что найдете их, и были-таки правы. Затем они разделились, негры те изменные, и командир сказал: надо выбить зубы у собаки, и эти зубы – кузнец-колдун. Не знаю, зачем выбивать собаке зубы и какая собака на это будет согласная, но – ладно. Колдуну тому я сам хочу пару слов очень спросить, так что не спорю. И вы снова находите их след, и снова-таки были правы. Не знаю, какое там ваше следопытское колдовство, но вы говорите, что там десять человек, что меня уже сильно радует, и мы среди них имеем неизвестного колдуна и еще более неизвестного семера* (придворный, «друг царя»), и ни одного пленного или какого другого скота. И ты говоришь, что там стража семера и сам семер числом пять, и еще стража колдуна и колдун, числом тоже снова пять. Баи перевел дух, запил из фляги то ли мясо, то ли свою речь, оторвал от вяленой коричневой полосы в руке, дергая головой, еще кусок мяса и с набитым ртом продолжил: - И затем вдруг раз – и вы прячете глазки и шоркаете ножкой. И говорите, что их уже теперь только пять, и эти пять семер со стражей, а где пропал, куда пропал и зачем пропал колдун – про то неведомо даже великим вам. И мы полдня топчемся как крестьянин в яме, где месят глину для адоба, а командир решает сложную задачу – куда бежать и кого хватать. И я таки понимаю его великий ум, что мы не скочем всей толпой за семером. Ибо там еще непонятно, кто кого поймает. Без колдуна, проклятых Душ и доказательств измены какой-то мелкий десятник из Джаму - и чтоб посмел задержать сиятельного господина? У меня после удара Измененного в уме все перемешалось, но не до такой же степени! А командир и вовсе головой не бился. Ну, при мне, по крайней мере. Конечно, ты скажешь, что надо бы последить… Ага. Ну-ну. Здесь надо последить за пол-пустыней! И мы таки в лице командира решаем снова выбивать собачьи зубы, и гордо наступаем в обратную сторону, а вы как те бобики нарезаете круги и ищите след. И вот открой мне ужасных тайн – чего мы без песьих пастухов с их песами пошли? Они не лучше и быстрее вас нашли бы след? - Не лучше. Они сторожа, те собаки, искать след и не лаять не обучены. Нас по их лаю услышат прежде, чем мы узнаем, что враг рядом. И на собак пришлось бы тащить еду и воду нам самим. Так что командир правильно сделал, что их не взял. - Ага. А еще правильно, потому что ты с твоим десятником (Баи не взлюбил Нехти, и это прорывалось, когда он говорил с Богомолом) присоветовали это. Но – и снова скажем ладно. И вот мы находим след, и наша жизнь украсилась, пока вы не сказали, что это не кузнец, а дикие негры числом сорок злобных и коварных душ и вот в этом самом примечательном в пустыне месте они порешили разойтись во все стороны мира, а именно в три. И мы снова месим адоб, переминаясь с ноги на ногу, а командир, дергая свой подбородок так, что он или оторвется, или из него вылезет борода, как у дикого ливийца, снова решает сложнейшую задачу куда бечь и кого разить, если нам так повезло не найти колдуна. И снова вы говорите, и вы-таки снова правы, что первый отряд идет с десятком пленных и немного чуточку скотов, если не считать самих диких негров, которых дюжина и еще два. А весь прочий скот, включая еще семнадцать жалких бунтовщиков, идет совсем в другое место. И командир говорит, и я таки опять согласный с его мудростью, что мы не пойдем тудой, где эти оба два шобла пойдут. Потому что раз – скот выпьет всю воду в колодцах и мы засохнем, как тая рыба, что мы едим на ежедневный обед, хотя я уже об это и сказал. И два – если мы пойдем за третий отряд, то их всего только девять, что не может не радовать, но зато мы спасем из плена и возможного обращения в Проклятые души больше всего людей – целых двадцать. И вот целую малую неделю мы крадемся, как кот, который ворует на базаре рыбу, чтобы они нас не увидели, и великие следопыты, включая даже и меня, крадутся еще тише того кота дозорами впереди и по бокам, чтобы чего на всякий случай не вышло. И тут великий следопыт ты видит пару малозаметных пустяков в сторонке и говорит, что там есть вода и нет следов того отряда, и это место сильно украсит наш великолепный быт на предмет ночлега и питья. И мы идем разведать и порадовать этим счастьем весь отряд. Богомол, у мене один, но исключительный вопрос! Откуда взялись те четыре негра, и сколько их всего мы встретим? Кто они такие, и почему один из них с таким драгоценным копьем? Копье тыкает мне прямо в почку, говоря, что здесь не обошлось без того распроклятого кузнеца, а то, что их ровным счетом четыре, как и охранников злого колдуна, тыкает меня в другую почку. Поскольку почек больше нет, я интересуюсь знать, что ты на это скажешь? Потому что разговор о кузнеце ведет мое сердце к мыслям о том, что из двадцати пленников может получиться двадцать потерянных душ, а это не совсем то, что я воображал, думая о приятном ночлеге у воды. - Ты болтун, а не следопыт. Я пока не скажу, они это или нет, спутники колдуна того – слишком темно, чтобы прочесть их следы. Это прояснится утром. Следов большого отряда, за которым мы идем, тут нет. Этого родника на них хватило бы с избытком, так что – либо не знают они о нем, либо им известен другой, больший, тем более, что мы немного отклонились в сторону от их пути. Сдается мне, я даже знаю их цель. Нам надо поговорить с командирами (Иштек полагал для себя Нехти равным Хори, и тоже позволял себе вольности в разговорах с Баи). А для того надо привести их сюда. Тем более, тут есть тот, кто сможет нам ответить на все вопросы, и даже еще до утра. И про следы, и про копье, и про колдуна, - и они оба посмотрели на мальчишку-пленника, который уже начал ворочаться, приходя в себя. Богомол встал и подошел к нему. Связав, в дополнение к рукам, ноги подростка, он обыскал его, и вовсе не напрасно – из-под пояса набедренной повязки он извлек маленький обсидиановый нож с костяной рукояткой в кожаных ножнах. Хмыкнув, он забрал его и вернулся к Баи. - До утра их все одно не найти, командиров наших – огонь-то Хори наверняка не даст разводить. - Ну и что? - Да как же ты их во тьме найдешь? А они уже, наверное, стали где-то на ночлег и сидят на спине, ну, кто не ест… Богомол посмотрел на Баи тем самым жалостливым взглядом, которым взрослые смотрят на сморозившего глупость несмышленыша, и от которого щербатый грузчик просто бесился – в пустыне он слишком часто ощущал себя убогим рядом с Иштеком. Это, правда, компенсировалось уроками письма – тут роли менялись. Но, говоря по Маат, Богомол просто учился и никакой ущербности рядом с ученым Крюком не ощущал. Или не показывал. - Найду. Да они и недалеко. Тур их точно сюда приведет. - А мене что делать? - Стереги пленного. Допросить ты его врядли сможешь… И погляди, что у них в мешках. Может, их содержимое тоже нам что-то скажет. Там ближе к источнику есть яма-очаг. Они пришли вчера и вчера жгли костер. Я их по запаху и обнаружил. Я думаю, не будет беды, если ты разожжешь костер тот снова. - А Хори? - Кострище в яме. Нас закрывает от возможного места ночевки негров тех гора. Ветер с той стороны. Опасности нет. Можешь сказать, что костер уже горел. - Нет. Разожгу, и скажу, что сам разжег. Но тут выяснилось, что идти никуда не надо. Богомол был прав. Тихий условный свист предупредил их за полминуты о появившемся из темноты отряде. - Сколько я понимаю в следопытстве, - глубокомысленно сказал Баи, - сейчас нам сделают интересно. И он не ошибся. Глава 3. Хори был раздражен с самого пробуждения, но только сейчас осознал это. Странно, это случилось сейчас, когда они твердо стали на след и все, вроде бы, складывалось успешно, а не в начале их пути. Но именно тогда молодой командир был бодр, собран, знал что делает и зачем и вообше – был почти что весел… Казалось бы, их поход не задался с самого начала. Вместо предсказанного Нехти поначалу одного дня буря, не очень-то и сильная, продлилась почти три. Не было устрашающих порывов ветра, и песок не засыпал крепость. Но в воздухе постоянно висели мелкие песчинки, почти пыль. Видно было из-за этого не дальше половины полета стрелы (впрочем, в такой ветер никакая стрела, вздумай ее запустить какой-то умалишенный, не пролетела бы и этого пути). Пыль проникала всюду – в еду, питье, под одежду. Красные и воспаленные глаза чесались, невзирая на то, что все, включая и маджаев, подвели их колем*. (Коль, или кхоль - краска для подводки глаз, которой пользовались и мужчины, и женщины, и богатые, и бедные. Рецептура менялась. В описываемое время делалась из минералов, содержащих свинец, и растертого в пыль малахита. В отличие от современной косметики была слабо, но водорастворима. Как оказалось, не наносит вреда здоровью, а действительно предохраняет глаза от ультрафиолетовых ожогов и коньюнктивита, становившегося бедствием в ином случае при разливе Нила и пыльных бурях). Известно ведь, что коль защищает от духов, которые могут проникнуть через глаза и поразить их болезнью, а буря – это и есть танец духов пустыни. От этого танца пыль покрывала их всех с ног до головы, набивалась, не взирая на платки, заматывавшие лицо, в рот, вызывала кашель и слезы. Она поскрипывала на зубах, оставляя во рту вкус каких-то странных пряностей, зноя и коварства. Словно огромная мать звезд Нут* (богиня неба), рассердившись на живых, сбросила на них весь свой жаркий гнев в виде пыли, и он душил их, набиваясь в нос, рот, глаза. Да что глаза – пыль вьедалась в кожу, словно пытаясь сквозь поры добраться до душ и выпить, источить их. Сначала все тело просто зудело, будто изъеденное москитами, потом казалось, что его все исцарапали, а затем и вовсе стало невыносимо, будто кожу резали маленькими острыми ножами. Слюны, хотя все и замотали лица платками-клафтами, уже не было, постоянно хотелось пить иди хотябы ополоснуть рот, смыть острый вкус пыли. Но Нехти, Иштеку, Туру и Чехемау это будто бы и не доставляло хлопот. Юноша и раньше знал, что маджаи по вкусу пыли могут определить погоду, где они находятся, далеко ли до воды и в каком направлении к ней идти. Теперь он и вовсе не сомневался в этом – уже через полстражи после начала бури Нехти с Богомолом, побормотав между собой, объявили, что непогода продлится не день, а два, а то и три. Первый день особо запомнился молниями и громом, и бойцы шептались, что боги гневаются на святотатца, пробудившего древнее зло. В отсвете этих молний зловеще делали свое мрачное, но необходимое дело жрец со своими двумя помощниками. В отряде сыскался один подмастерье-кожевенник и еще один – мясник. Теперь эта троица, облаченная в накидки и собственоручно сделанные жрецом маски шакалов, расположилась на циновках за крепостной стеной, в месте, названном по такому случаю Саи-Херу Уабет, «чистым местом»* (название помещения, здания или просто огороженного места, где проводились ритуалы и сам процесс мумификации тела или просто его подготовки к погребению. Другое название – Пернефер, «Прекрасный дом»), названным со всеми положенными для этого заклинаниями. Там же лежали останки погибших и стояли изъятые у Тури шестнадцать горшков, которые должны были изобразить собой канопы. Горшков не хватало и без этого – по распоряжению Нехти во все свободные посудины набрали воды и плотно их закупорили, и Тури негодовал. Но - молча, понимая важность события, тем более что шакалоголовые «люди чистого места»* (люди чистого места – жрецы и бальзамировщики, выполняющие ритуалы и саму мумификацию. Во главе находится отвечающий за религиозную часть жрец, херихеб или хранитель тайн), режущие тела погибших, сливающие из них жидкости и вынимающие, воздевая с молитвами к небу и опуская к земле, внутренности и кищки, выглядели жутковато. Наконец с этим было покончено, и тела (или останки их, в случае почти сожранного солдатика) были преданы временному погребению в песке, а внутренности помещены в горшки и засыпаны солью. Солдаты, провожая своих друзей на камышовые поля, сделали из колодезного ила и глины крышки для каноп с надлежащими (правда, трудно отличимыми друг от друга из-за убогости как материала, так и исполнения) божествами и фигурки загробных помошников-ушебти. Удивительно живучий и быстро оправившийся Баи-Крюк, начавший ходить как раз к завершению временного погребения, поглядев на это своими запывшими до двух щелочек посредине двух роскошных синяках глазами, скабрезно скаламбурил, что теперь для проверки всего случившегося может приехать сам господин конюшен Пернеферу (дословно - прекрасный дом) – место для него, «Пернефер», (другое название «чистого места», помещения для бальзамирования) освободилось. За что заработал от Нехти смешок и затрещину. Но Хори видел также, что для двоих, пришедших в башню с ним и не вернувшихся оттуда живыми ушебти сделал именно Крюк, и сделал их старательно и много. Также он слепил для погибших муляжи загробного пиршества – хлебы, гусей, рыбу… К исходу второго дня животные, не смотря на замотанные морды, (а может, именно из-за них) стали беспокойны и шумны. К счастью, ветер уже ослабел, и Нехти распорядился снять с них тряпки и напоить. Под радостный ослиный рев впервые выглянуло солнце, и все сочли это добрым знаком. Настало время отправлять гонца, точнее – гонцов. Хори и Нехти разрывались. Нужно было готовить выход, приводить в порядок после бури крепость, подготовить указания по несению службы на время их отсутствия, наконец, просто определиться с составом тех, кто отправится в поход… Опытных солдат не хватало совершенно. Из семи, не считая самого Нехти, ветеранов, в живых осталось пятеро, причем Себекнехт был не годен к службе еще долгое время, хотя Хори и взвалил на его хребет и плечи обязанности заместителя командира крепости после того, как они выдвинутся в погоню за бунтовщиками. Хотя бы одного ветерана, и из неплохих, надо было оставить в крепости. Два гонца из ветеранов? Тогда в путь смогут выйти только Нехти и Иштек. Подумав и так, и этак, командиры решили направить гонцами одного из двух переданных под руку Нехти в Кубане патрульных-старослужащих (доброго воина, но в пустыню маджай предпочел бы взять с собой того, кого он знает), и одного из собачьих пастухов вместе с его псом, невысокого, но выносливого, юркого и бодрого на шаг. Второго патрульного решили оставить в помощь Себекнехту. Но все равно – задача собрать десяток для преследования выглядела неразрешимой. Хори, Нехти, Иштек, Тур и Чехемау – только пятеро. Теперь добавился еще один ветеран, Пепи, гончар родом из Уаста (Фив), высокий для египтянина, но намного ниже Иштека, мощный, но не толстый. Его плечи и руки казались излишне велики для тонкой талии и узких бедер хозяина, а бедра и икры казались худосочными для такого торса. Но эти ноги были воистину неутомимы. В пустыне важна будет выносливость, и уж в отношении Пепи Нехти был спокоен. Где найти еще четверых – казалось просто невыполнимой задачей. Правда, двое нашлись неожиданно быстро, и оба почти по своей воле. Нехти, правда, полагал, что добрый воин приказ выполнит хорошо, но в добровольцы не полезет. Но тут был особый случай. Первый, по сути, добровольцем и не был. Явившийся на их совещание Богомол, послушав, как они перебирают и отвергают то одного, то другого солдата, флегматично спросил, довольно ли им, командирам, будет его, Иштека, ручательства? На их удивленные взгляды и заверения в полном доверии к его слову он ответил, что когда-то, еще до того, как судьба свела его с Нехти, он служил с одним из собачьих пастухов и знает его как воина доброго, сметливого и надежного, выносливого на ход и поклажу, ловкого с пращей и топором. Кроме того, у того есть и личные счеты к бунтовщикам – во время мятежа погибли его родители. Вызванный собачий поводырь был испытан и опрошен, и Нехти согласился, что он подойдет. Правда, узнав, что придется идти без собаки, тот сперва заупрямился наотрез, но, в итоге, Нехти, проверив, как пес выполняет команды, смирился с тем, что их решение не брать собак нарушится. Пес был не собственностью Великого дома, а со щенков воспитывался Пепи как охотник на львов и, казалось, был поумнее многих новобранцев. Так в отряде появился второй Пепи. Он, хоть и был египтянином по крови, родился и вырос в Нубии и был охотником пустыни с детства, понимая ее лучше многих нехсиу. По крайней мере, Нехти честно признал, что читать следы и скрытно идти за жертвой он умеет лучше самого десятника. Вот восьмым был доброволец, и этот доброволец был Баи. На недоуменный вопрос, за какими пустынными духами он тревожит командиров, не будучи следопытом и вообще не оправившись от удара, бывший грузчик, прищуря подбитые глаза и улыбаясь щербатым ртом, уверил, что он так быстро выздоравливает, что любой жрец и целитель может только сильно удивиться. А что до пустыни, то, не будучи следопытом, он еще хочет познакомиться с человеком, что превзойдет его в выносливости. Он и в самом деле был уже бодр и насмешлив, как всегда, и в отношении выносливости тоже не шутил – Крюк, работая грузчиком, был не просто жилист, а двужилен. Но что-то тут было не так… - А теперь, держа перо Маат в руке, Баи – зачем тебе это нужно? Пока я не увижу твоей выгоды, я тебе не поверю даже на одну рыбью чешуйку, а пока не поверю – не возьму! – заявил ему Нехти. - Ты своим вопросом, командир, вгоняешь меня в самый гроб и даже глубже! Я бы мог и дальше вам сказать красиво, но я не буду делать себе невинность на лице. После гонцов к нам сюда приедут разные великолепные и важные господа. У них будет много детского любопытства и вопросов за нашу жизнь. Мне неинтересно быть с ними вместе среди здесь! Есть умных людей, которые мне говорили, что слава – это очень прекрасно, только они не хочут, шоб их портреты рисовали в храме у ног царя. Мотив щербатого был теперь понятен. Да и им самим стоило бы подумать, как убрать его от возможных расспросов, раз уж они выгородили его от наказания. И вообще, в ночном бою в башне он неплохо себя проявил. Правда, Нехти проворчал, что Баи будет здоровенной занозой в заднице для любого командира и они еще с ним натерпятся. Но пока он доказал свою сметливость. И тем, что постарался убраться из крепости от расследования, и тем, что уже поговорил с единственным выжившим (кроме него) из четверки кладоискателей. По словам Крюка, тот теперь даже во сне не скажет, как все было. И вообще, будет говорить, что после удара по голове ничего не помнит. Тут он их и убедил – по-хорошему, им самим уже стоило поговорить с раненым. Итак, под ворчание Нехти, Баи стал восьмым. Поиск девятого занял уйму времени. Они снова перебрали почти всех… В итоге, скрепя сердце, изменили первоначальный план. Гонца-пехерет* (патрульного), Неджеха, внесли в список похода, отправив вместо него в Кубан джаму-новобранца потолковей и назначив старшим в двойке гонцов собачьего пастуха. Неджех был даже не нехсиу, а природный маджай, высокий, гибкий и умелый, с очень темной, почти черной кожей. Для Нехти было важно, что он был опытен в пустыне и, самое главное, в своем племени входил в то же воинское сообщество, людей-леопардов, что и он сам. Но все же настораживало то, что, не смотря на его давнюю службу и то, что Неджех – леопард, десятник о нем никогда прежде не слышал. Это мог быть дурной знак. - В конце концов, если мы берем Баи, не вижу причин не взять его, негра того! – в сердцах сказал он. Оставался десятый. Задача казалась вовсе неразрешимой, ведь перебрали, по сути, всех, но тут вновь подал голос Богомол. - Отцы мои, возьмите Тутмоса. - Кого? – в один голос простонали оба десятника. - Тутмоса, - ни капли не смутившись, повторил долговязый маджай, - Во-первых, у нас есть та же причина, что и с Баи – он от добросовестности своей может сказать что-то совсем ненужное. Во-вторых, он неуклюж, но силен и крепок. Ну и в-третьих, у него есть удача. Многие ли могут похвастать, что прикончили тварь ту, Проклятую душу? А многие из тех, что имеют право так сказать, могут сказать, что сделали это в первом в жизни бою? Удача может согреть любого, и его она держит на ладони своей. А нам понадобится вся удача, до которой мы можем дотянуться. Предложение, казавшееся таким глупым поначалу, в итоге победило. Возможно, дальнейший путь неофициального денщика Хори решил довод об удаче, а может, они просто положились на судьбу – всякое бывает. Сборы были недолгими. С собой брали только самое необходимое. Нехти и Иштек лично проверили и перепроверили, что каждый несет в своем мешке. Не дело брать лишнее в дальний поход, но не взять нужное еще хуже. И все равно груза набралось изрядно, особенно у Пепи-собачьего пастуха, ибо ему пришлось нести воду и еду не только на себя, но и на своего пса. И вот, ранним утром третьего дня после битвы в башне, едва буря стихла, не миновав еще совсем, двенадцать человек и две собаки покинули крепость Хесефмаджаиу. Два гонца и один пес быстрым шагом, переходя на трусцу, направились в Кубан. Но оставшиеся в крепости провожали взглядами не их, а десяток, неспешным монотонным шагом идущий в другую сторону. Еще в виду крепости Хори отправил боковое охранение – в каждую сторону и чуть вперед. В первый день, пока опасность не ожидалась, по одному человеку, затем – по два. Шли молча, неторопливо, но размеренно, чтобы успеть как можно больше пройти по утренней прохладе. Хорошо, что была зима, и днем было не очень знойно. Но все равно, становились на дневку, обедали и спали в тени циновок, не забывая о часовых и наблюдении. Конечно, никаких дикарей, по большому счету, ни Нехти, ни Хори не ждали тут, так близко. Но они (в первую очередь это была мысль Нехти, конечно) хотели и приучить всех к тому, что опасность рядом, и присмотреться к тем, кого мало знали или в ком не были уверены. Признаться, Нехти был уверен только в Богомоле и себе. Ну и в Туре, сыне Качи, с которым ему довелось уже сражаться вместе. Почти не вызывал его сомнений Чехемау, второй страж светлоглазой маджайки. Когда Хори спросил его, что его гложет, он откровенно сказал: - Ты знаешь, отец мой, я был против этого похода. И всеми силами противился ему, пытаясь показать тебе все опасности. Но решение принято, и я должен исполнить приказ наилучшим образом. Нас мало. Это полбеды. Беда в том, что воины отряда плохо знают друг друга. Они никогда не сражались вместе, и некоторые не сражались вообще никогда. Они даже не говорят все на одном языке, что уж говорить о том, чтобы без слов понимать друг друга в бою. Отряд, особенно такой маленький, должен действовать как одно целое. Должны быть сработанные группы, и все должны понимать, знать и уметь – как только случилось то-то, не задумываясь делать вот это. Кроме того, война в пустыне – особая война. Мы должны забыть про огонь, ибо дым чувствуется далеко, и вьедается в одежду. Мы должны понимать, что наш враг должен обнаружить нас позже, чем мы, иначе нам не выжить. Поэтому нам нужно так выставить передовые и боковые патрули, чтобы мы были спокойны, там всегда должны быть истинные воины пустыни. И каждый патруль должен быть из двух бойцов. Выставить сможем только два патруля из двух человек – слева и справа, и они должны то заходить вперед, то отставать, чтобы проверить все возможные направления. А ядро должно быть постоянно готово к бою, к нападению с любой стороны и любой силы, и бунтовщиков тех, и даже проклятых душ. С этой минуты нет нам покоя. С этой минуты я и Иштек будем все время в дозорах, и должны всех в них проверить и испытать, как следопытов, как воинов пустыни. Скрытных, тихих и быстрых. И это надо сделать немедля, пока мы не достигли мест, где можем встретить врагов, всех их испытать, до единого. И тебя, господин мой, тоже. С этой минуты мы говорим только на маджайском, на диалекте Кермы. Его знают, кажется, все. Впрочем, надо проверить и это. Первый, с кем я пойду в дозор – это ты. Но дальше тебе и Туру… Ну, и если мы решим, то и Чехемау… Так вот, с этой минуты вам придется не просто идти походом, а все время учить наш отряд – и нападать и защищаться. Все должны не умом, а привычкой делать то, что нужно, не задумываясь – когда надо хватать лук, когда пращу, когда застыть и затаиться, когда кинуться в атаку, когда сбить строй, когда рассыпаться. И все должны понимать, кто и что может и должен сделать. И еще лучше – кто и чего делать не может и не должен делать ни при каких обстоятельствах. Научиться работать вдвоем, втроем, всем отрядом… Знать и понимать сигналы – голосом, жестом, пеньем птицы… Когда проверим всех, натаскивать уже буду я сам, если ты дозволишь. Отдыхать некогда, пошли. - Куда? - В дозор. Мы идем по левую руку. Тур с Тутмосом идут справа. Иштек остается с отрядом. Смена через три часа*. (Это не ошибка. Именно египтяне разделили сутки на 24 часа – 12 ночных и 12 дневных. Часы не были равны по продолжительности и их длина менялась от времени года. Потом римляне переняли эту практику). И они пошли. Хори был воистину благодарен школе Иаму. Нехти нещадно пытался подловить его, но остался доволен. - Для горожанина очень хорошо, отец мой. - А не для горожанина? Для воина пустыни? - Ну… Неплохо. Шумновато, следы читаешь плоховато, Приметы воды и скрытого противника видишь слабо. Но в целом – неплохо. Иаму – великий воин, он научил тебя пустыне и без пустыни. Хори не стал спорить, и – вот дело какое – ему была приятна оценка опытного десятника. К отряду они вернулись почти одновременно с Туром и Тутмосом, те их опередили совсем не на много. Тур что-то заканчивал рассказывать Иштеку, командовавшему ядром отряда, а Тутмос уже взвалил на плечи ношу, от которой патрульные были избавлены. Хори позабавила немая беседа Нехти и Богомола. Десятник вопросительно поднял брови, и Иштек скривился, будто разгрыз плодового клопа, на что Нехти глазами и бровями словно ответил ему: «Так ведь ты сам и предложил его!» За следующие два дня через дозоры прошли все. Результат был несколько лучше ожидаемого. Без всяких замечаний к дозору были готовы Тур, Чехемау, Нехти, Богомол и Пепи-с-собакой. Почти готовы – Хори, Неджех и Крюк, к общему удивлению. Плоховато – Пепи из Фив. Безнадежен – Тутмос. Ядро тоже не теряло времени зря, и Нехти с Хори пришли к выводу, что, помимо самого Нехти, Хори, а еще – Богомол и охранники светлоглазой сами могут учить сражаться остальных. Неджех и Баи были неплохи во всем, Пепи из Фив и Тутмос – в строю, Пепи-с-собакой – вне его. Говорили теперь все на маджайском, учили знаки и жесты, стреляли из пращей и луков в самых немыслимых положениях и ситуациях. В языке птиц почти все, кроме Богомола, Нехти, Тура, Чехемау и Пепи-с-псом были безнадежны. В целом через малую неделю* (у египтян были малая неделя из пяти дней и большая – из десяти) все втянулись, притерлись и привыкли друг к другу, к походной жизни и ожиданию боя. Сложились и сбились надежные пары патрулей, а в отряде уже наработались связки действий на все случаи жизни. Такая жизнь уже становилась привычной, и Хори стал опасаться, что именно привычка убьет готовность к бою. Зря опасался, как выяснилось. На следующий день Иштек и одновременно в другом дозоре – Тур нашли следы и дохлого осла. Спокойная жизнь кончилась. Глава 4. С самого начала их похода Хори поражался той уверенности, с какой дикие маджаи, Нехти и Богомол вели отряд. Дело было даже не в том, что буря словно переместила холмы, запорошила камни и засыпала чахлые поросли травы и кустарников, изменила ориентиры и полностью затерла все следы бунтовщиков. Но следопыты, не сомневаясь ни на волос, вели их к какой-то ясной им точке. Нехти, немного снисходительно, объяснил ему, что пустыня только кажется бесконечной. Идти по ней, особенно таким большим отрядом, как у мятежников, можно лишь в определенных направлениях и между определенными водоемами. Когда же Хори спросил, а что им мешает идти в другом направлении к другим источникам, десятник вздохнул и сказал, что в любую другую сторону либо слишком большие переходы, либо слишком маленькие источники, либо они слишком близко подводят к крепостям с сильными отрядами. Ну и, кроме всего прочего, у них есть подозрения, откуда они взялись, бунтовщики те. И юноша решил положиться на своих следопытов. Как выяснилось, не зря. К вечеру восьмого дня пути они должны были выйти к большому оазису, где, как думали следопыты, бунтовщики должны были пережидать бурю. И значит, именно где-то там и найдутся их свежие следы, оставленные уже после непогоды и ветра. Но первые метки нашел Иштек, еще не доходя до водоема. В этот день он шел в дозоре левой руки не с Баи, которого Нехти решил понатаскивать действиям в отряде, а с Пепи-гончаром из Фив. Они наткнулись на цепочку изумительно четких следов, и Богомол направил Пепи бегом к отряду с вестью, а сам остался обнюхивать отпечатки. Прежде отряда прибежал Чехемау, посланный Хори вперед в помощь Иштеку. И они, как раньше с Туром в башне, принялись вдвоем распутывать и обсуждать все переплетения шагов и ясные им приметы. А отряд все не шел и не шел… Богомол уже начал беспокоиться, когда их нашел Пепи-гончар. Оказалось, что и второй дозор также обнаружил следы, причем намного больше, и их немедленно призывали туда – поскольку там и распутывать нужно было тоже - намного больше. Когда они втроем вышли к следам, найденным дозором правой руки, Хори во главе с основным отрядом отправился к оазису, обустраиваться на ночевку – уже вечерело, и стоило поспешить. Богомол, Тур и Чехемау остались читать следы, Пепи-с-псом повел отряд к источнику. Впрочем, следопыты быстро присоединились к отряду. Не смотря на количество следов, ничего особо сложного в них не было, и, с учетом второй цепочки, картина выглядела ясной, о чем Иштек и рассказал командирам. Но одна вещь, найденная не там, где они читали следы, а уже почти у источника, им очень не понравилась, очень, и, ведомые Богомолом, оба десятника, молодой и старый, поспешили, пока не стемнело, посмотреть на то, что им так хотел показать Иштек. Осел выглядел жалко и вовсе не опасным. Он сдох уже не меньше шести-семи дней назад. Почти заметенный и весь ссохшийся, осел выставлял из песка только часть крестца и скалящуюся белыми зубами правую сторону морды с пустой глазницей. - Ну, и что в нем такого ужасного? – спросил Хори, - поди, сдох во время бури. - Может, и так, отец мой, - покладисто согласился Иштек, - но вот ты видел возле источника еще кости? Они свежие, им тоже пять-шесть дней. Одна корова и две козы, если я все углядел. Скажи, на них осталось хоть одно волокно мяса? Нет. Его все съели или унесли с собой. А осла не тронули… Богомол подбросил в руке коровье ребро, подобранное у источника, наклонился, расчистил им песок вокруг ослиной головы, и, глянув снизу вверх на Хори, тихо сказал: - Гляди вот сюда, отец мой, - и он потыкал концом ребра куда-то между ослиных ушей. Ребро, не встретив ожидаемого сопротивления, продавило шкуру несчастного осла, вминая ее внутрь головы, - Видишь? Его убили булавой. Один удар по голове. И – не тронули. Ни негры те, ни звери. Я не сомневаюсь, что, если мы его раскопаем, мы найдем на нем след укуса или укусов. Хори присвистнул, Нехти досадливо сплюнул. - Но вот еще что, отцы мои, мы разочли в следах с неграми госпожи той, - так же тихо сказал Иштек, - они разошлись тут, бунтовщики те. Тот отряд, чьи следы нашли мы с Пепи-гончаром, их десять, и они идут к реке. Почти все – добрые воины. Пять – маджаи, и один из них тот самый проклятый колдун. И пять – это семер и его стража. Семь ослов, столько и уходило с ними из крепости. Груз обычный по весу, не понятно, несут ли ослы хесемен или золото. Но пришло с семером в крепость только три осла. Второй – большой отряд. Много скота, много людей. Трудно отличить следы пленных от бунтовщиков, но всего там голов тридцать-сорок разного скота и человек пятьдесят – семьдесят. Точнее трудно сказать, слишком много народу и животных, слишком много следов затаптывают друг друга. Опять-таки, трудно сказать, несут ли в этом отряде вьючные животные хесемен или золото… - Погоди-погоди! Но ведь из крепости они уходили тремя отрядами, - торопливо, но так же негромко спросил Хори. - Именно! Это непонятно. А все, что непонятно, может быть опасно. Зачем они расходились? Почему вновь сошлись тут? Мы с Нехти думали, что найдем тут только отряд со скотом… Ой, - тут Богомол понял, что ненароком проговорился. - Так. Значит, вы были уверены, что колдун и семер пойдут другой дорогой, хотя именно их мы и ищем в первую очередь? – сердито спросил у десятника юноша. - Мы не пережеивем встречу с ними, мой господин, - печально сказал десятник-маджай, спокойно признавая свой грех. - Это мы обсудим позже, вдвоем. Но что это все может означать? - Осел значит только одно – где-то рядом есть Измененный, который его укусил. Готов почти поклясться, что в отряде с колдуном и семером его нет – там все следы понятны. А вот с большим отрядом – не все так ясно. Может быть что угодно, в том числе и Проклятая душа, которую тащат связанной на осле или в колодках среди пленников. - А может быть – где-то рядом спрятан клад, и вместе с ним, как и в башне, найдя его, встретишь и его сторожей – потерянных душ, - задумчиво сказал Нехти, - Что же до того, почему отряды те расходились… Я вот подумал – а они одним караваном сюда от крепости и не дошди бы никак. Не хватило бы воды в источниках по дороге. Да и патруль, если бы он нашел их разделившиеся следы, не известно, за кем бы погнался. И, нагнав, например, семера, они просто получили бы приказ сопровождать их по важному делу Великого дома, ничего в них подозрительного не увидев, на бунтовщиков тех они не похожи. Это мы, волей судеб, знаем слишком многое. Так что дело, наверное, в этом, они заранее наметили место это как место встречи и разошлись по разным тропам. И еще – семер и кузнец могли бы обсудить свои преступные дела по дороге без лишних ушей. - Возможно, ты прав. Но вот что делать с тем, что рядом может быть схрон и Измененные в нем? - А ничего. Если он есть, то это тайное место, пещера или что-то еще, и у источника их точно не будет. Утром, как только встанет Атон, я пробегусь с Богомолом по округе, поищу следы. А ночью нужно будет в караулах быть повнимательней. Никто не оставит Проклятые души и золото на виду, да еще у источника, который знают многие и посещают часто. И – я думаю, не стоит много говорить об этом, Иштек прав, что отвел нас в сторону и говорили мы тихо. Они вернулись к отряду. Самое странное, что, отдежурив свое (в эту ночь его стражей была ее первая половина) и проверив посты, Хори заснул сном праведника, без страхов и тревог. Когда он проснулся, Нехти с Богомолом уже вернулись. Нехти лишь отрицательно покачал головой – мол, ничего не нашли. Не колеблясь, сопровождаемый печальным взглядом Нехти он отдал приказ преследовать малый отряд. Нехти же он сказал: - Пока у собаки есть зубы, она может укусить. А зубы – это тот проклятый кузнец. Нельзя спать спокойно, покуда он ходит по земле. Если мы настигнем их, пусть без разговоров все лучники стреляют в него, покуда не убъют, и пусть будет то, что будет! Судя по следам (ну, для Хори – судя по словам следопытов) бунтовщики покинули оазис всего три дня назад, семер же с колдуном – малую неделю назад, почти сразу после бури. Возможно, дикие негры остались прикрывать уход своих хозяев, или была еще какая-то причина. В любом случае, догнать колдуна до реки было бы почти чудом (наверное, Нехти поэтому и не пытался протестовать, надеясь, что они не успеют). Хори гнал отряд, даже отказавшись от боковых дозоров – только вперед он отправил двойку лучших следопытов. Иштек, Тур, Чехемау и Пепи-с-собакой, сменяя друг друга, неслись по следу, покуда он не пропал на каменных полях. Вообще для этой части пустыни каменные россыпи не были редкостью. Но тут было целое поле камня, местами присыпанного песком, но – камня. Как сказал Иштек, такие равнины часто встречались ближе к востоку, но не тут. Хори, хотя и ходил, как все настоящие люди* (египтяне), большую часть времени босиком, поежился, представив – каково бы это было идти по ней летом, а не сейчас, в холода. Остальные, видно, подумали о том же, лишь Тура и Чехемау это вовсе не волновало, с их подошвами, ороговевшими как копыто и не боящимися ни мелких острых камней, ни колючек, можно было, наверное, идти и по раскаленным углям. Но Хори больше беспокоило вовсе не это. След на камне потерял не только он сам, но даже их следопыты. Они вчетвером облазили и чуть ли не облизали все вокруг и, с некоторой долей неуверенности, выбрали таки направление. И вновь - отряд то бежал, то шел быстрым шагом. Через несколько часов показался, наконец, край этой каменной плеши. И – никаких следов. Двойка следопытов, не теряя времени, понеслась налево, другая – направо. Им было приказано возвращаться назад в любом случае не позднее, чем через два часа, но уже едва ли через четверть этого времени, гордый и довольный, справа примчался Пепи-с-собакой, причем его пес радовался не меньше, чем он – хозяин оставил его с отрядом. Пепи рано радовался – его, как самого быстроногого, отправили, на этот раз с псом, вдогонку за левым дозором. Отряд отдыхал, а Хори, как леопард в зверинце, ходил кругами, изнывая от нетерпения. Наконец, прибежали, отдуваясь, дозорные, посланные налево, и они вновь кинулись нагонять искренне уже ненавидимых всеми колдуна и семера. И вот – оставшийся у найденных следов Тур. И вновь – по едва разлечимому на щебнистых россыпях, окаймляющих сплошное поле камня, в погоню! Но, едва след вышел на поросшую чахлой порослью землю, следопыты сбавили темп, а затем и вовсе остановились. Опустившись на четвереньки, переползая с места на место, они ползали между следами, что-то тихо обсуждая. Наконец Иштек встал и мрачно сказал: - Они разделились, изменники те. Здесь только следы семера, его стражи и трех ослов. Других следов нет. Это был удар. Хори скомандовал привал, а сам глубоко задумался. Продолжать преследование семера? Глупо и бессмысленно. Даже если они и нагонят его до реки, что само по себе сомнительно – что он сможет сказать вельможе? Тот просто прикажет его арестовать, если не казнить, его же собственным людям! Надо было что-то решать. Он подозвал к себе всех следопытов и, конечно, Нехти. - Мы не будем тратить время на погоню за семером. Это бессмысленно и опасно. Но скажите мне, как быстро мы сможем найти следы колдуна, и сможем ли? - Чтобы найти его след, мы должны обойти по кругу все каменное поле. Да и к тому же он большой чародей, кузнец тот. Кто знает, какое колдовство он может использовать, чтобы скрыть след или отвести нам глаза? Пусть даже он и не прибегнет к чарам – в лучшем случае полдня. Но может занять и несколько дней. А тогда у нас будет на исходе вода, и нам надо будет идти не за ним, а к ближайшему источнику, иначе погибнем. Без воды не выжить и зимой… А если учесть, что они вышли раньше на пять дней… Мы отыграли к началу каменной плеши только полдня, в лучшем случае. Но все потеряли тут. Боюсь, мы упустили его, - сказал Пепи-с-псом, и все следопыты согласно закивали. Хори был, с одной стороны, огорчен их ответом. С другой – он не мог не признать, что какая-то из его душ очень радуется тому, что не нужно гнаться за семером и таким страшным в своем запретном могуществе колдуном. Но – они взялись за это дело, за погоню эту, и должны сделать все, что можно! - Мы возвращаемся к оазису, где бунтовщики разделились. И оттуда пойдем за следом большого отряда. Мы дождемся, когда они разделятся, и постараемся захватить пленного, который сможет нам рассказать, где и как нам найти того проклятого колдуна! Нехти выглядел так, будто огромная тяжесть упала с его плеч, и чуть ли не улыбался, как кот, укравший со стола целого гуся. Да и все остальные явно ощущали себя, как помилованные прямо перед казнью. Только теперь молодой неджес понял, насколько неохотно его десяток шел за ним, преследуя колдуна. Но – теперь это позади, и все испытывают явную радость, хотя предстоит погоня за огромным по сравнению с ними отрядом опытных бойцов, бунтовщиков, воров и убийц. После ночного боя в башне он не мог их осуждать. Им пришлось заночевать на самом краю каменного поля. Тут был сушняк из колючего кустарника, и в эту ночь Хори даже разрешил развести огонь – во-первых, было холодно, во-вторых, хохот гиен предупреждал о крайне неприятных соседях, ну и, в-третьих, живое пламя всех подбодрило после неудачной погони. К источнику возвращались не торопясь – и устали уже за большую неделю пустынного похода, и вчера выложились. Да и смысла не было спешить – ночевать все равно придется в оазисе. Хори все больше беспокоил Тутмос. Он явно сдал. Поутру он с трудом вставал, сначала поднимаясь с циновки в какую-то скрюченную загогулину, затем, упираясь руками в опухшие, отекшие колени, долго и мучительно, с кряхтением, распрямлялся. Когда отряд начинал движение, видно было, что ему тяжко даются первые шаги. Потом он как-то расхаживался и шел наравне со всеми. Кроме этого, какая-то хворь сидела и у него внутри. У него появились мешки под глазами, он мучался от одышки и холодного пота. Мочиться ему было тяжело, мало того, что колени не давали ему это сделать сидя, по-мужски, и ему приходилось испускать струю стоя, как женщина* (именно так это делалось в древнем Египте), чего он страшно стеснялся. Да еще что-то внутри, видно, давило ему на пузырь, и ему приходилось справлять нужду часто и понемногу, и иногда даже с кровью. Юноша уже жалел, что послушал Иштека, и ему было жаль несчастного лопоухого несклепу. Впрочем, все в отряде относились к Тутмосу с сочувствием – возможно, потому, что он упрямо отказывался от помощи, да еще и норовил взвалить на себя часть груза командира, чьим денщиком он себя считал, хотя Хори и не объявлял этого официально. Лишь раз Пепи-гончар сказал что-то язвительное в адрес Тутмоса, мол и зачем боги допустили, чтобы он шел с ними в пустыню, но немедленно получил ответ от Баи, неожиданно взявшего Тутмоса под свое крыло: - Пепи, я понимаю, что ты из самой-таки столицы, и видел такое, что нам и не снилось, а знаешь даже еще больше. Облей меня своей мудростью, скажи, я давно мучаюсь от вопроса. Вот почему корова гадит лепешкой, а коза – орешками? - Да откуда мне знать? - Вот как! Так ты даже в дерьме не разбираешься? А чего ж тогда, я извиняюсь, лезешь толковать умыслы богов? Пока ты молчишь свой рот, то даже кажешься не совсем дурак. Так что молчи громче. А то я поинтересуюсь спросить, а сколько ты убил Проклятых душ? За Тутмоса я точно знаю, что одну он точно упокоил и успокоил. И пока ты там дрых во сне, он держал строй за наше беспросветное счастье. Связываться с драчливым и быстрым на язык Баи было себе дороже, и Пепи сделал вид, что ничего не было. Хори не стал ничего говорить, но позже, оказавшись как бы случайно рядом с Баи, тихо сказал: - Я рад тому, что ты поддержал Тутмоса, но не рад тому, как ты это сделал. Ты все еще под приглядом, так что не сей смуту в отряде. Нас тут слишком мало, а врагов впереди слишком много, чтобы множить ссоры среди нас. Ты понял? - Ой да. И я все понЯл и без второго слова! - Ну-ну… А все-же – что с Тутмосом за хворь? - Ай, командир, прости, я помню, что ты когда нормальный, а когда и беспощаден, но что, ты никогда не слыхал о Крестьянской хвори? - Нет. А что это? - Ну, у нас из-за того, что порог Хапи рядом, этой болячки почти и нет, а вот ниже ей многие мучаются. Крестьяне, в основном, ну и все, кто в воде много времени вошкается – рыбаки, прачки, детвора. Что-то оттуда проникает сквозь кожу, какого-то духа Хапи насылает зловредного. Сначала у человека приключается лихоманка, затем он не хочет есть. Потом – либо живот расстраивается, либо вот так, как у Тутмоса – как помочиться, так мучаться. Оно и вовсе в могилу свести может, да крестьяне и вообще гибнут быстро – от работ тяжелых израбатываются до тонкости главной жилы, да от хворей своих. Но в основном ей болеют раз в год, после разлива, к зиме полегче становится. А тут – холодно в пустыне, видно простудил что-то в своем умученном ливере, на земле же спим. - Это не заразное? Остальные не заболеют? - Да не… - А колени? С ними-то что? - Да то же самое – жизнь крестьянская. Я так думаю, что крестьянин - это само по себе обыкновенная смертельная болезнь. От тяжелых работ у них, верно, хрящи в коленях истираются, а тут, опять-таки, от холода и напухло, как величие свежезабогатевшего торгаша. Для Тутмоса в армию попасть – счастье и фарт. Хори дал себе слово, что, если окажется внизу, то не будет испытывать судьбу и лезть в Хапи очертя голову. А тем временем они добрались до оазиса. Глава 5. Воспользовавшись тем, что до заката еще далеко, всех четверых следопытов отправили искать возможный тайник, со строжайшим наказом не лезть ни в какие щели, пещеры или ямы, буде они сыщутся. Но ничего подобного не нашли. Вторым приказом было искать везде следы колдуна и его отряда. Эта хитрая бестия могла вернуться к основной орде бунтовщиков и затаиться в ней. Но и этих следов не нашли, и Хори вздохнул печально – все же это была их главная цель. Нехти тоже вздохнул – радостно. Оставалось тайной – по-прежнему ли сокровище у бунтовщиков, у семера или у колдуна, или спрятано где-то по дороге. Тайной оставалась и смерть осла – куда делся укусивший или ранивший его Измененный? То, что он был, почему-то не вызывало у Хори ни малейших сомнений. Ночь же не обошлась без приключений. Возле источника росли деревья Осириса* (Тамариск). Баи насобирал с них самых тонких веточек, почти побегов, и сладких крупинок со ствола, и заварил их раскаленными камнями в большой тыкве. Духовитый сладкий напиток с удовольствием пили все, но на Тутмоса он оказал какое-то очень целебное действие – он порозовел, исчезли прямо на глазах одышка и мешки под глазами, и вообще ему стало явно легче. Тем более, что Баи напоил его от души, вливая в него целебного напитка столько, сколько влезло, так что бедный Ушастик уже весь покрылся потом. Беда была в том, что Ушастику, и так бегавшему по нужде довольно часто, тут пришлось делать это еще чаще. На циновку Тутмоса, вставшего в очередной раз, вдруг вылезла здоровенная сольпуга* (Другое название фаланги. Все же строй греков и македонцев еще не известен). Вероятно, Ушастик бросил свою постель на норку, где та зимовала. Прогрев своим теплом землю под циновкой, очевидно, Тутмос разбудил ее от спячки. Восковато-желтая, с ворсинками по тельцу, при его приближении она угрожающе подняла свои хватательные лапки вместе со всей передней частью тела, и тревожно заскрежетала своими хваталками, а затем и вовсе прыгнула почти на половину человеческого роста в сторону Тутмоса. Проскрежетав еще что-то, она юркнула меж его ног, не нанеся, впрочем, никакого вреда, и исчезла где-то в ночи. Пепи-гончара, лежавшего рядом с местом Тутмоса на своей циновке, прямо подбросило – первое свое стрекотание сольпуга издала в каком-то локте от его лица. Казалось, он просто взлетел, оттолкнувшись от земли спиной. Горя желанием отомстить за свой испуг, он попытался замахнуться палицей, но его рука была остановлена каменной твердости ладонью Тура. Негр глянул ему в лицо и отрицательно покачал головой. - Ты чего, - зашипел Пепи, - она же меня чуть не укусила! От волнения он не заметил, как перешед на язык Двух Земель. - Но не укусила же? – спокойным голосом спросил Нехти, подошедший из тьмы, на маджайском. - Это добрый знак, - прогудел Тур, и отпустил руку гончара. - Вот! – назидательно сказал Нехти, - А добрые знаки не полагается бить дубинкой. Ты не понимаешь. Сейчас зима, и они спят, все твари все эти. Но все они дети богини Селкет, хозяйки этих земель. И вот - он явился в неурочный час, среди зимы, посланный ей, богиней скорпионов и пауков, хозяйкой здешней. Он явился к нему, к Тутмосу, и он явился показать, что богиня благосклонна к Ушастику и наделяет его своей милостью. Совсем ясно это было бы, если бы это был скорпион. Так что ее щедрость не безгранична, но явна для всех. Ну и, - он иронично поглядел на Пепи, - ты что, не знаешь, что паука-стригаля нельзя убить на песке ни ногой, ни палкой? Он вроется в песок и может тебя укусить, а укус у него опасен. И, если богиня разгневается на тебя за удар тот – может быть даже смертелен. - А почему их назавают стригалями? - Вот я интересуюсь спросить, - сказал, возникнув с новой кружкой варева и сунув ее в руки Тутмосу, Баи, - Так вот, я интересуюсь спросить… Ты что не пьешь, - перебил он сам себя и повернулся к Ушастику, - ну ка давай, чтобы все и до дна. Я тебе туда еще кхоля намешал, должно помочь. И молитву подслушанную нашептал, и волшебное слово сказал, «пожалуйста» называется. Так что поможет, не сомневайся! Лучше лечь со старой бабой, чем с новой хворью. Так говорил старик Сом с причалов. А в Абу за погрузку корабля понимают я, старый Сом и еще полтора человека. Во-во-во, молодец! Так я в третий раз интересуюсь спросить, - продолжил рябой грузчик, орбращаясь уже к Пепи-гончару, - у вас там в столицах все у мамок сразу вторые сыновья? Все такие умные и надменные, прям из дворца братые. Или стригаля в жизни не видел? Или их в столицах нет? Вот скажи, их есть, или их нет? - Да есть, есть. Только их стригалями там не зовут, вот я и спрашиваю… - А, вот оно как… Ну, маджаи думают, что они своими хваталами шерсть со скотины стригут. - Зачем? - Они в норках живут. Норки вот и выстилают. Только я думаю, чепуха это все, с начала до конца и снова до начала. Раскопал я как-то норку его, паука этого. Нет, пух там был, о чем речь, но, сдается мне, они как другие пауки, его сами из себя выпрядают, только не на сеть, а на норку используют. А ты, ушастый, как поссыш сызнова, попроси возлюбившую тебя Селкет помочь нам всем, а не только тебе! Лагерь постепенно успокоился. Нехти подсел к Хори и сказал: - Сдается мне, не случайно Богомол за Ушастого просил, боги его надоумили. Видно, и впрямь его удача сродни мудрости Тота – все одолеет. - Может, и так. Но вот куда нам идти дальше? Все же их добрая полусотня, негров тех воровских… - Так ты сам и сказал – пойдем не торопясь по следу, в отдалении. Дождемся, пока они разделятся, и изловим того, кто нам ответит на вопросы. Это совсем правильный план, - Нехти даже удивился вопросу командира. - Да? Я боялся, что опять поспешил… - Нет, это воистину добрая мысль. Но вот посмотрим, как боги рассудят, - и Нехти отправился проверять посты, а юноша остался, выглядывая что-то в язычках пламени невеликого костерка. У оазиса огонь никого не мог удивить, так что и сегодня они наслаждались его светом и теплом. Утром, без особой спешки собравшись, они снова стали на след и отправились в погоню за большим отрядом грабительских негров. Правда, по сравнению со вчерашними прыжками по камням, сегодняшнее преследование напоминало гонки черепах. Тутмос выглядел уже почти здоровым, и о нем, верно, можно было не беспокоиться так, но все равно Хори решил дать отряду хорошенько отдохнуть – преследуемые шли медленно, а им самим силы понадобятся, когда те разделятся. Если, конечно, они разделятся. Разделились. Всего в полудне пути след разбился на три, и это не могла скрыть и каменисто-щебенчатая россыпь на этом месте. И вновь встал вопрос – а за каким из трех отрядов идти? Хори стоял и мучительно думал. - У тебя появилась привычка. Когда ты что-то решаешь важное, ты теребишь подбородок, - сообщил ему Нехти, - это уже весь отряд знает, даже шутят об этом. - Да? Не замечал, спасибо, - сказал юноша, - Я хочу идти за отрядом, где больше всего пленников. Что скажешь? - Очень мудро. Он и самый маленький по числу бунтовщиков. Да еще они будут утомлены – им надо караулить пленных, а сменяться толком некогда. И на дозоры сил тоже нет, так и пойдут одной толпой, значит, и подобраться к ним будет проще. И воды на том пути, где они будут брести, точно хватит и нам. Потому что в других отрядах скота столько, что в источниках после них вода будет собираться неделю, и нам будет печально. Еще и идти у них с таким числом пленных выйдет не быстро. Так что - со всех сторон верно. Кроме золота. Там его точно нет, в отряде этом. Признаться, я думаю, что его нет и в двух других отрядах, и оно уже где-то скрыто в тайном месте, но – там все же шансов больше. - Я об этом думал. Но мне нужно будет что-то докладывать господину Пернеферу. Про золото мы ведь не знаем, так? Колдуна упустили, и это беда, но там сами боги были против нас. А тут – спасаем из лап мятежников наибольшее число людей. И победить шансов больше. Только когда найдем их, надо будет все очень хорошо организовать, чтобы не потерять своих солдат и у них взять в плен тех, кто знает важное, да и пленных не погубить бы. А то, если замешкаемся, они смогут ими прикрыться, как щитом. - Не думай об этом раньше времени, а то перегоришь, как прут в костре. Сначала нам надо их нагнать. И объявить, наконец, отряду, за кем мы идем, а то они скоро лопнут. Как и следовало ожидать, отряд пришел в приятное возбуждение, узнав, что они будут преследовать ту цель, где бунтовщиков меньше всего и они обременены большой толпой пленных. Жизнь уже не казалась такой опасной и безнадежной. Они снова пошли, как и в начале пути – с двумя боковыми дозорами. Сперва Хори было выслал еще одного дозорного вперед, но – половина отряда в патруле это не дело. След был ясно виден, они отставали на три дня, потом – на два. Ни разу, как сказали следопыты, бунтовщики даже не попытались выслать свой дозор. Может, они были беспечны, а может, и в самом деле им не хватало на это людей. Все это время Хори испытывал приятное возбуждение, как на охоте, когда вот-вот гастигнешь желанную добычу. И он чувствовал, что этот настрой передался всем в отряде – они шли, не опасаясь злых чар, щли за опасной дичью, но грамотно ее обкладывали и нагоняли, и были уверены в победе. Почти малую неделю они уверенно настигали свою цель. И вот сегодня к вечеру, по словам следопытов, они станут на последний ночлег перед боем. Казалось, ничего не поменялось, но вот к середине дня Хори вдруг понял: он был странно раздражен с самого пробуждения, но только вот сейчас осознал это. И, вероятно, остальные это ощутили раньше – Баи отправился в дозор без своих привычных шуточек и чуть ли не строевым шагом, да и Неджех и Пепи-с-псом, из дозора левой руки, тоже исчезли мгновенно после завтрака, даже ещё до выхода самого отряда, словно чуяли, что в него вот-вот ударит молния с небес. Наконец, не выдержав, к командиру подошел Нехти и спросил, не случилось ли чего-нибудь ужасного, чего он, Нехти, не знает? Не умышляет ли кто преступное против великого дома? Или, может быть, храни боги, у командира зубы болят? Едва сдержавшись, чтобы не рявкнуть и на Нехти, юноша все же выдавил, что он и сам не может понять, в чем дело. - Ты просто на себя не похож. Я не видел тебя таким никогда. Ты всегда весел, спокоен и даже мудр (ну, для своих лет), а тут прямо кидаешься на всех. У женщин так бывает раз в луну, когда они готовятся уронить кровь, но ты-то, хвала богам, мужчина! - Ага… Мудер, мудер… Сам не пойму. Я таким себя и не помню. Ну, разве что после того, как «ежики» попытались влезть к маджайкам тем, но сейчас-то и повода нет… - «Ежики»? Ах ты, ах ты… Ой, как же жаль, что тут нет Иштека… Господин мой, дозволь же мне призвать негров тех, из диких, о отец мой! - Дозволяю. Но зачем? - Сейчас я все поясню, только лишь поговорю с ними. Сначала нужно кое-что проверить. Прости, не хочется ошибиться – дело это важное, - видно, Нехти и сам опасался сегодняшней раздражительности Хори, и говорил с ним, как мать с больным ребенком. Призвав Тура и Чехемау, он начал с ними что-то оживленно обсуждать, причем на наречии Восточных гор, так что юноша и не понимал практически ничего. Но сейчас он ощущал не злость и ярость, а лишь любопытство. Пару раз негры на него оглянулись, словно оценивая, и Тур, будто в восхищенном уважении, поцокал языком. Затем, видно прийдя с Нехти к одному мнению, они все кивнули головами, после чего Нехти отпустил маджаев, а сам повернулся к молодому неджесу. Тот же глядел вслед стражам светлоглазой. Они явно начали без суеты, но и не медля, словно бы готовиться к бою – проверяли тетивы, натягивали луки… - И что все это означает? – уже без всякого раздражения, а просто заинтересованно, спросил Хори. - Видишь ли, отец мой, иногда Апедемак, Монту* (бог войны и воинов) вы зовете его, наделяет слуг своих, избравших дорогу воина, бесценным даром – чуять приближение битвы. У всех это по-разному. У кого-то может, ты не смейся, это правда, кишки затребуют опорожнения. Кто-то становится весел без причины, у кого-то болят зубы. А кто-то, как ты, испытывает раздражение. Обычно этот дар просыпается у опытных воинов, я вот никогда не слышал, чтобы даже до первого боя он проявил себя, но - кто знает дела богов? Я вот лишен подобного сокровища. Очень слабо этой милостью львиноголового наделен Богомол. Он делает то, что оказывается верным перед боем – занимает верное место, глядит в потребную сторону, берет нужное оружие. Но спросишь его – он и сам не знает, почему так вышло. Потому я и жалел, что его сейчас не спросить. Я призвал негров тех, как опытных воинов. Они знают о даре Апедемака, но считают, что лишены его, лишь изредка Тур, сын Качи, чувствует беспокойство – той ночью он вот не смог заснуть, и именно поэтому он оказался с нами в башне с Проклятыми душами. Он послушал себя в сердце, и считает, что без моего вопроса он не услышал бы ничего, но сейчас понял, что тоже что-то начинает чувствовать. Может, я и ошибся. Но все же лучше нам приготовиться к бою. И, если выйдет так, как я думаю, твой дар нам уже сильно помог. Не забудь тогда, когда мы вернемся, подарить добрые подношения Апедемаку – в храме Монту или Хора, ибо Хор – тоже проявление Апедемака. Поскольку для воина это воистину бесценный дар. Пока же не прикажешь ли ты всем нам приготовиться к бою – натянуть луки, смазать перья у стрел, проверить оружие и быть готовыми сбросить мешки? Прислушайся к своему сердцу – не говорит ли оно, откуда ждать врага? Сколько их будет? Не стоит ли нам присмотреть доброе место для обороны? Или нам не нужно опасаться нападения, а ноборот, быть готовыми броситься на помощь нашим дозорным? - Ничего я такого не чувствую, - смущенный той уважительностью, которая сквозила и во взглядах негров, и в вопросах опытного десятника, буркнул юноша. Он уже и сам не был рад, что этот разговор случился, - Да, конечно, прикажи всем приготовиться. Лучше быть готовым даже к тому, что не случится, чем не готовым к тому, что произойдет наверняка. Сказав это, он понял, что, после его неуклюжей фразы Нехти окончательно уверился в том, что бой неизбежен. Ему стало стыдно, потому, что на самом деле он никакой такой уверенности сам как раз и не испытывал. Снова, словно изжога, поднялось раздражение. Он не знал, ругаться ему или стыдиться такого внимания к своим чувствам, и, чтобы занять себя, начал вместе с Нехти проверять готовность отряда перейти к бою немедленно. Отряда! Шесть человек, считая и их с Нехти! Впрочем, в башню они ведь тоже пошли вшестером… Это воспоминание его еще больше взвинтило. Все остальные, однако, восприняли происходящее весьма серьезно. Тутмос первым делом сбросил мешок и помочился, затем старательно и бестолково стал обвешиваться оружием, так что Хори даже прикрикнул на него и приказал убрать лишнее, на его взгляд. Тутмос глядел на него взглядом побитой собаки, и юноше даже стало немного стыдно, словно он обидел ребенка, а не приказал своему солдату. Он спокойно и почти мягко задал вопрос – зачем Тутмос берет сразу все? Сколько Хори помнил, тот не блистал ни с копьем и щитом, ни с луком, ни с топором. Юноша, скорее, просто закругляя фразу, спросил, да есть ли оружие, с которым Тутмос чувствовал бы себя ловко и уверенно? И был весьма удивлен, когда Ушастик, разрумянившись, как пекарь у печки, с гордой улыбкой скромника, которого наконец-таки похвалили, сообщил, что во всех пяти ближних деревнях не было никого, кто смог бы его победить с короткими парными дубинками. Это было не то что учебное, а, даже, скорее детско-подростковое оружие, но натолкнуло неджеса на мысль. Покопавшись в метательных палицах у всего отряда ( а у каждого их было по три-четыре штуки), он отобрал две с небольшими камнями и почти прямые, а не изогнутые, и еще две – вовсе без камней. Дав их Тутмосу, он предложил ими порпробовать поработать, как с парными дубинками, а не метать. И надо сказать, что умение, показанное Ушастиком, особенно с палицами без камней, его весьма впечатлило, хоть лопоухий солдат и сетовал, что дубинки немного, но разнятся по форме и весу. Покончив заниматься с денщиком, неджес оглядел свое войско. Все уже были в полной готовности. Чехемау внимательно оглядывал правую половину мира, Тур, не менее внимательно – левую. Луки у них уже были с натянутыми и проверенными тетивами, колчаны удобно пристроены, на левых руках кожаные наручи для стрельбы, на пальцах – кольца марьяну. Хори вдруг начал побаиваться – а не случилось ли чего с одним из патрулей. Хори попытался задать себе те же вопросы, что и Нехти – и не слышал никакого божественного голоса, никаких откровений. Нет, наверное, все дело не в патрулях. Странно, но он за них вовсе не опасался в эту минуту. - Отец мой, - спросил его вновь Нехти, - Не чувствуешь ли ты, откуда нам ждать опасность? Не испытывая, на самом деле, никакой в этом уверенности, он, неожиданно для себя ткнул налево, в ту часть поросшей чахлыми акациями и тамарисками песчаной бесконечности, где где-то дозором шли Неджех и Пепи-с-псом. - Тогда я предлагаю занять этот холм, - серьезно сказал десятник. Ему не было нужды показывать, какой. Одинокий холм, даже, скорее, холмик, высотой не более десяти локтей, отстоял от тропы шагов на пятьдесят – семьдесят. Он был обращен к ним своим пологим склоном. На нем, укрепляя его от ветров, росли несколько кустарников тамариска и акации, и даже одно-два деревца. Холм был невелик, но вполне достаточен для их отряда. Быстро, но без суеты поднявшись на холм, они, расставляемые Хори и Нехти, заняли позиции за кустами так, чтобы те не мешали стрелять из луков и метать палицы им, но затруднили те же действия у противника. Кроме того, любой мог с легкостью поддержать соседа. Теперь оставалось только ждать. Их позиция помогла бы им, но только в том случае, если враг появится с той стороны, откуда его ждут. Уколом в сердце к Хори явился внезапный испуг – а если он ошибается? Как это ни странно было для него самого, он в итоге оказался прав. Но все равно все случилось совершенно неожиданно. Глава 6. Это только горожанин может думать, что пустыня бесконечна, и по ней можно идти в любую сторону. И удивляться, что кто-то встретился в пустыне нос к носу. Все пути зверей и людей проложены давно – от колодца к колодцу, от водопоя к водопою, от пастбища к пастбищу. Люди путешествуют, кочуют или воюют. Звери и птицы тоже кочуют – кто недалеко, кто на сотни шемов, чтобы вновь появиться через год. И только горожанин считает пустыню пустой и безжизненной. На самом деле в ней множество живых существ, и они могут многое сказать внимательному глазу – о погоде, о воде. И об опасности. Поэтому, когда паряший в небе коршун стал спускаться, и Неджех, и Пепи-с-псом переглянулись. Видно было, что это не белый, а черный коршун, тот, которого встретишь лишь зимой. Они не сверкают перьями в свете Атона, как белые коршуны, живущие тут круглый год, и у них хвост вилкой. А еще они не очень пугаются людей и летят вслед за стадами и охотниками, зная, что им будет пожива. И вслед за военными отрядами – тоже. Если бы спустился гриф, они даже не стали бы поворачиваться в ту сторону. Все знают, грифы пугливы, садятся только на мертвую добычу и боятся людей. Но спустившийся коршун мог не значить ничего, а мог – врагов. Они уже отошли далеко от отряда и собирались вернуться, но теперь стоило проверить – куда села птица? Если бы они были ближе, коршуна увидели бы и Тур с Чехемау, и Нехти. Но тут надежда на это была слаба, и следовало бы известить отряд. Однако сначала – все же выяснить, в чем дело. Птица села не дальше, чем в пятистах шагах, и они стали подбираться туда – прячась за кустами и в ложбинках, медленно перетекая с места на место. Ничто так не привлекает чужой взгляд, как движение, особенно резкое. Костер в эту ночь не жгли, и дымом от них пахнуть не могло, по крайней мере, сильно. Но они все равно озаботились направлением ветра. Ветер был благоприятный, в лицо. Так что они приближались к примеченному месту посадки коршуна медленно и осторожно, словно скрадывая пугливую газель, все, включая и пса, которого звали Шеду (бурдюк). Точнее, к месту посадки коршунов – едва заметив, что один из собратьев приметил добычу и спустился, соседние коршуны спешат к нему. Может, в отряде все же и заметят суету птиц? Но, добравшись и рассмотрев, поняли, что газель-то, на самом деле – они сами. Запах дыма и мяса над углями они учуяли издалека, шагов за двести. И им повезло, что маджаи, дикие, конечно, имеют очень чуткий слух, зоркий глаз и тонкий нюх. Они так на них полагаются, что вообще не высылают дозорных, и никогда, даже ночью, не выставляют часовых, считая, что их сторожкий сон спасает от львов, леопардов и гиен, а уж от неуклюжих людей – и подавно. Не было понятно – те ли это самые воровские негры, которых они преследовали? Пленных не видно, не видно и скота. Самих же диких маджаев было десять – двенадцать человек, точнее никак не получалось сосчитать, так как их укрывала ложбина, в которой они и расположились, да еще скрытно, как видно, на обед и дневку. Не получалось рассмотреть ни чем они вооружены, ни какое это военное сообщество и уж тем более – инициационные шрамы какого клана на их лицах. Видно лишь, что с добычей им сегодня повезло, и антилопий бутор, голова, шкура и кости, вываленные в кучу неподалеку от стоянки, и привлекли первого коршуна, а за ним – и следующих. Верно, на то и был расчет. Судя по всему, сытые и благодушные маджаи и вывалили остатки антилопы так, чтобы привлечь и не испугать стервятников, и теперь, судя по-всему, делали ставки на то, кто из птиц, нерешительно сбившихся у объедков и остатков их охотничьей добычи, рискнет первой накинуться на них. В любом случае – дикие маджаи, явно воинский или охотничий отряд, в таком числе и силах – угроза и им самим, и основной группе. И надо спешно и скрытно возвращаться и предупредить свое невеликое воинство. По немногу, по паучиному чиху, затем – по мышиному плевку, потом – по прыжку тушканчика стали отползать обратно, стремясь незаметно убраться восвояси. Тихохонько добрались уже почти до края кустарника. Это их и спасло. Это, и еще то, что их было трое, считая собаку. Может, спешащий на добычу коршун, слишком поздно увидел их и вильнул в полете, поняв, что чересчур приблизился, а может – они как-то еще себя выдали. Однако – их присутствие заметили, а, заметив, не подали виду. Но разведчики негров ползком, по ложбине, незаметно для патрульных, отправились их перехватить – в обход, с двух сторон. Тем не менее было весьма глупо и высокомерно со стороны диких считать, что, во-первых, цель одна, во-вторых, она их будет терпеливо и ни о чем не догадываясь ждать на том месте, где себя выдала. Еще глупее было то, что с каждой стороны заходил только один разведчик негров. До входа в кусты акации и тамариска они видели друг друга и обменивались знаками, но, войдя, могли только лишь рассчитывать на оговоренный этими знаками и жестами план и на собственный слух. Как и патрульные. Собственно, первого разведчика патрульные, точнее, Шеду, заметили именно что на звук. Тот же горожанин не понял бы даже и не услышал, как его убили или взяли в плен. Но Шеду задвигал ушами, и поза его изменилась – раньше он просто полз, теперь был готов к прыжку. Пепи подал ему знак, означающий готовность к самостоятельной атаке. И сам Пепи, и Неджех тоже были наготове. Дальше все случилось почти мгновенно. Едва-едва качнулась ветка тамариска, как пес, словно камень из пращи, метнулся вперед, и почти одновременно с ним – и оба патрульных. Шеду был натаскан не только на львов, но и на людей, но тут еще сработала и случайность. Туша в добрые пять сотен дебен* (около 45 килограмм) не только свалила маджая, не ожидающего нападения в этом месте, да еще нападения не человека, а зверя. Морда Шеду оказалась слишком близко от лица чужака. Могучие, почти как у гиены, челюсти клацнули, обдавая противника тяжким дыханием и вязкой слюной, а затем, почти мгновенно, сомкнулись на его шее. Так что помощь Неджеха и Пепи, навалившихся на руки дикого негра, один на правую, другой на левую, была лишней. Пес не только разорвал горло разведчику диких, но и привычно-ловким движением сломал ему, словно антилопе, позвонки. Нечего было и думать представить все, как нападение дикого животного, наверняка следопыты быстро все разберут, но какую-то фору они могли надеяться получить. Но в этот момент стало понятно, что шум их схватки привлек и второго разведчика, а, скорее, и весь отряд диких негров. Надо было уносить ноги, пока была фора во времени, и они, уже не скрываясь, встали и приготовились рысцой побежать прочь, как на них, также не скрываясь уже, вылетел второй негр. Очевидно, он тоже рассчитывал встретить одного противника, и был неприятно поражен, особенно встречей с Шеду – прямо зубами и прямо в ляжку. Замахнувшись булавой, он хотел ударить собаку, но уж этого ему не позволили ни Неджех, ни, тем более, Пепи. Два дротика выпорхнули из их рук, как ястребы, правда, попал только один, да и тот не насмерть – в правое плечо. Да они и не стремились убивать – раненый задержит противника посильнее убитого. Подхватив дротики и от души пнув вопящего подранка, которого продолжала жевать собака, по голове, дозорные побежали. Шеду, нехотя оторвавшись от жертвы, потрусил их догонять. Им предстояло пробежать четыре-пять тысяч шагов, остаться живыми и, желательно, целыми, предупредить отряд и отдышаться до боя, которого, судя по всему, уже не избежать. Им не простили бы даже раненого, не говоря об убитом, хотя напали и не они. С одной стороны, они уже больше половины дня в патруле, и подустали. С другой – неизвестно, сколько шли до привала дикие маджаи, да и после съеденной антилопы они наверняка осоловели, особенно если еще успели и напиться от пуза. Минус – они так и не узнали, чем вооружены противники. Главное – есть ли у них луки, и какие? Вывалившиеся на них разведчики были без луков, но это и понятно – в густом кустарнике они только мешали бы. Вообще же – война в саванне и пустыне это чаще всего война на расстоянии, и луки у диких почти наверняка есть. Но вот – какие? На бегу в бегущих же стрелять – нужно либо очень большое умение, либо очень большая удача, либо – такая же очень большая глупость. Но если там хоть один такой же стрелок, как у них в отряде Тур, да с таким же луком… Им может стать очень и очень плохо. Поэтому, не сбивая дыхания и иногда переходя с рысящего бега на быстрый шаг, они не забывали оглядываться назад, но и смотрели по бокам и вперед – примечая редкие места, где можно было бы укрыться. Преследователи отставали шагов на двести-двести пятьдесят, причем расстояние почти не менялось. Возможно, они и впрямь отяжелели после еды, возможно – надеялись взять их измором. Маджаи закалены жизнью в пустыни до крепости черной бронзы, и могут полубегом-полушагом гнать добычу сутками. А может – их устраивало направление, куда бежали преследуемые? Может, там еще один или несколько отрядов? Все это слегка их нервировало, но пока прямой угрозы не было, никто не стрелял в них и, что важнее, не появлялся ни впереди, ни сбоку. Однако, по мере приближения к тропе основного отряда, вставал и другой вопрос – куда забирать теперь, направо или налево? То, что они выйдут прямо на отряд – почти невероятно. А изменить в случае ошибки направление – это значило бежать прямо на маджаев. Одна надежда – они увидят след. И тогда надо заворачивать вдогонку отряду, причем поднажав, потому что преследователи не преминут воспользоваться случаем и срежут угол. А не увидят следа – тогда надо, наоборот, сворачивать навстречу. И тоже поднажав. Был вариант заранее по большой дуге скруглить свой путь, но тогда они лишались права на ошибку. Так что подумав, прикинув расстояние до преследователей и свои силы, решили бежать, как бежали и, выйдя на след (или, наоборот – не найдя его) свернуть в нужную сторону и поднажать. Но тут, как и в кустарнике, за них все решил Шеду. Уверенно прибавив ходу, он начал все больше и больше забирать влево, словно целясь на одинокий холмик, поросший чахлыми, но упрямыми кустами акации, одна из которых была даже достойна зваться деревцем. До холма было еще шагов пятьсот – шестьсот. Пологой стороной он был обращен к лежащей где-то за ним дороге, глядя на них довольно крутым взлобком. Переглянувшись, дозорные тоже прибавили скорости и припустились за псом – видно, тот уже что-то почуял, а сейчас снисходительно позволял своим двуногим приятелям поддержать его выбор. Чуть позже, заметив, что направление и скорость их жертв изменились, быстрей припустили и загонщики. Помимо всего прочего, изменение направления позволяло им хоть немного, но срезать угол и сократить отрыв от целей охоты. Так что, когда те, пыхтя и отдуваясь, добрались до подножья не бог весть какого, от основания до вершины не больше десяти локтей высоты, холма, расстояние до погони составляло не больше ста пятидесяти-двухсот шагов. Тихий свист привлек внимание патрульных. Нехти, привстав за кустом, широким махом показал им путь – оббежать по-солонь холм и подняться по пологому склону вверх. Пепи от радости рассмеялся, сбивая себе дыхание, да и Неджех тоже ухмыльнулся. Пыхтя и отдуваясь, дозорные поднялись на вершину холма. Пепи, как старший дозора, быстро, в двух-трех фразах доложил командирам о том, как они обнаружили стоянку и столкнулись с неграми, не упустив, что одного они убили, а одного – ранили. Это могло быть важно. Преследователи, тем временем, замедлили шаги и остановились шагах в семидесяти-восьмидесяти от подножья холма. Их было одиннадцать, но не у всех были луки, только лишь у пятерых. На вид – самые обычные, не такие, как у Тура. Еще у четверых было по два-три дротика. У двоих – очевидно, командира этого отряда, украшенного страусиными перьями и раздающего сейчас какие-то указания и приказы, и еще у одного – большие копья и кожаные щиты. Были ли у маджаев палицы, топоры или мечи - пока нельзя было понять. Им же, диким тем неграм, в свою очередь было трудно разобрать – сколько всего человек на холме, кустарник мог скрывать многое и многих. Вот один из них, сорвавшись с места, побежал вокруг холма, не приближаясь к нему. Когда он оказался невидимым для своих, Нехти вопросительно глянул на Хори. Тур и Чехемау могли подстрелить лазутчика из своих мощных луков, но Хори команды не дал. Наконец, совершив круг, тот добежал до своих и что-то начал говорить их вождю. Тот выслушал, поправил перья и подозвал к себе одного из лучников. Вдвоем они направились вперед, шагов на тридцать от своего строя, и встали. Вождь в перьях воткнул свое копье в песок, очевидно, приглашая командира противников на переговоры. Хори знал – и со слов Иаму, и позже, из рассказов Нехти - это было обычным делом в Куше. До боя всегда встречались военные вожди, обосновывали обвинения и говорили о своих условиях и требованиях. Этог называлось «встать на шкуру». Раньше и в самом деле расстилали львиную шкуру, и, пока вожди стояли на ней, никто не смел поднять оружие или напасть, никто и ни с какой стороны. Иногда войны между кланами этим и заканчивались. Необычно было только то, что маджаи взяли с собой оружие. Это могло значить и поединок между вождями, и недоверие к египтянам, и ловушку для них – возможно, закон шкуры соблюдался только между маджаями? - Я пойду, - спокойно, почти утверждающе, но с легкой тенью вопроса сказал Нехти, - может, уладим миром. - Нет. Пойду я, - так же спокойно ответил Хори, - мира не будет после их убитого, это же ясно. Поэтому пойду я и…Тутмос! Ты готов пойти со мной? - Слуга покорный, отец мой! – с решительным лицом ответил Ушастик, но голос его дал петуха. Никто не засмеялся. - Почему он? Какой смысл? – по-прежнему спокойно спросил маджай. - Если боя не избежать, и они не замыслили подлого во время переговоров, то пусть думают, что мы все – новобранцы. Если затеют какую-то пакость, то лучше рискнуть мной и Тутмосом, чем тобой и кем-то из опытных бойцов. Ну и – в надежде на милость богини к нему. Если они попытаются напасть, негры те, пока мы стоим на шкуре, то Тур и Чехемау стреляют в лучников. Потом – в тех, кто с дротиками. Командира и второго копейщика постараться ранить, но так, чтобы с ними можно было потом говорить. Если бой начнется позже – приказ тот же! - Тебе придется лезть после переговоров, если все будет по-честному, круто в гору. И ты уже не будешь на шкуре. Они смогут стрелять, и будут чисты перед богом войны. - Я это учитываю. Тутмос! Если они нападут, пока мы на шкуре – не беги вверх, беги вокруг холма по солнцу, так, чтобы их лучникам пришлось поворачиваться влево. И старайся, чтобы между тобой и вторым негром были мы с их вождем. Тур, Чехемау! Дополнение к прежнему приказу – прикрывайте Тутмоса. Убейте первым того лучника, что пришел к шкуре. Затем – тех, кто будет целиться в него. - А ты? - А я прикроюсь их вождем. Если он вздумает напасть – у меня есть чем его угостить. Я так думаю. - Похоже, ты думаешь, что они нападут, не дожидаясь, пока вы сойдете со шкуры… - Больше того, я в этом уверен! И думаю, что они попытаются взять меня в заложники и убить Тутмоса. - Тогда зачем идти на шкуру? Если ты уверен, что они нападут? - Мы будем чисты перед Монту. И используем их уверенность против них. Верь мне, я продумал это, как жрец храмовое шествие. Главное – прикрывайте Тутмоса и выбейте у них лучников. Пусть стреляют все, у кого есть луки, только цели разделите – те, кто слева – в левых, те, кто справа – в правых. Хори приладил ремнями ножны с кинжалом на левое предплечье. Еще один, небольшой, почти как нож, кинжал в ножнах спрятался за поясом юбки сзади. За поясом же, точнее, в петле на нем, устроилась булава. Подумав, Хори взял ещё и метательную палицу, и, последним – короткое копье. Затем, почти весело оглядел своих солдат и так же весело сказал Тутмосу: - Ну, пошли на шкуру! И пусть шкуры дрожат у них, а не у нас, да поможет нам Монту, Сохмет, Апедемак, Хор и все боги воины, а тебе – твоя заступница Селкет! Глава 7. Они вышли из-за кустов акации. Взлобок холма был довольно крут. Вождь и лучник стояли перед ними шагах в пятидесяти впереди и на два человеческих роста ниже, целиком на виду и не проявляя ни малейшей враждебности – копье вождя воткнуто в песок (правда, щит так и остался висеть на руке, скрывая левый бок вождя). У лучника колчан со стрелами висел на правом бедре, лук в левой опущенной руке, а было ли у него что-то за поясом за спиной – оставалось загадкой. Никакой враждебности они не проявляли, но Хори не обольщался – он понимал, что лук в умелых руках страшен и на расстоянии вытянутой руки, а кинжал из-за щита вождя может появиться в мгновение ока. Хори приостановился. Со стороны маджаев должно было показаться, что он ищет более пологий спуск. Тихим голосом, почти шепотом, он сказал Тутмосу: - Мы лезем прямо в пасть Аммут. Уверен, что они добрые воины и попытаются нас захватить или убить. Стань позади меня и держись так, чтобы лучник не мог в тебя попасть. Гляди за ним и лучниками в строю. Гляди в восемь глаз, как паук! Как только увидишь странное движение, взгляд, замах – падай! Кричи, мечись, как головастик в луже, беги - делай то, что от тебя не ждут. Главное – они должны решить, что мы жалкие новобранцы-джаму. Но в тебя не должны попасть! Ни в коем случае! Ты лишь отвлекаешь внимание лучников от меня и от Тура с Чехемау. А теперь – вперед, и благословят нас боги! Он шагнул вниз и, быстро перебирая ногами и поднимая фонтаны песка, почти сбежал вниз – не ровно на диких, а слегка наикосок и остановился шагах в восьми от них. Он тоже воткнул, как и вождь маджаев, копье в песок. Они оказались заметно выше негров, и их вождь, ворча вытащил копье и приблизился на пять шагов, одновременно взбираясь вверх по склону, который именно в этом месте становился круче. Казалось, неджес просто выбрал более удобную тропку, да глупо покуражился над вождем противника, заставив того карабкаться вверх. На самом деле он подводил их под более удобный выстрел Туру (Чехемау, стоящему на другом краю строя, была одинаково удобна и прежняя позиция негров). Тут на склоне было нечто вроде полянки, где они могли все вчетвером встать, так что и с этой точки зрения тоже все было правдоподобным. Вождь диких снова, слегка раздраженно, воткнул копье в песок, и перья на его головном кольце сердито заколыхались. Лучник, довольно пожилой, с морщинистым лицом, на котором все было широким – и само лицо, и широкий нос с вывернутыми ноздрями, широкий рот – оглядел Хори, Тутмоса и ухмыльнулся. Он стал за левым плечом своего командира и оказался чуть выше по склону. Это было не очень хорошо, теперь он мог выстрелить над плечом вождя. Хори нагнал на себя излишне величественный и смешной со стороны вид и постоянно поправлял оружие, которое, вопреки обыкновению, казалось сейчас на нем чужим, чужеродным и громоздким – ножны елозили на запястье, рукоять дубинки путалась в юбке… Тутмос пыхтел по левую руку и ниже от Хори, стоя почти что в ряд с ним, лупал глазами и переминался с ноги на ногу. Он держал по метательной дубинке с обтянутым сыромятной кожей небольшим камнем на оголовке в каждой руке, и выглядел весьма нелепо – лопоухий, нескладный. Казалось, он не знает, куда их деть, эти злополучные дубинки, и крутил их в руках так и эдак, пока не выронил ту, что была в левой руке. Пытаясь ее поймать правой рукой, он словно забыл, что в ней еще одна дубинка, и подбил ей первую вверх так, что она, кувыркаясь, едва не задела вождя и упала у ног лучника. Втянув голову в плечи, Тутмос на четвереньках как-то по-щенячьи кинулся за ней и так же на четвереньках вернулся назад, униженно моля у Хори прощения. У того даже сердце защемило – ну куда он потащил в зубы к пустынным львам этого увальня… Но когда тот, между извинениями, почти беззвучно прошептал: «У вождя кинжал в руке за щитом и еще один за спиной, а у лучника за поясом сзади две стрелы и короткая палица», Хори едва сумел удержать на лице гневное высокомерие и процедить сквозь зубы: - Стань на место, отродье гиены! Будешь наказан!, - думая про себя: «Ай да увалень, ай да Тутмос!» Значит, он не ошибся! Юноша почувствовал, как в ушах молотками забил пульс. В печени взыграла желчь, и кровь закипела, ускоряясь в жилах. Руки от локтя словно кусали термиты, так их покалывало от готовности к схватке. Но лицо было надменно и спокойно, и губы его улыбались, когда спрашивали у вождя негров: - Меня зовут Хори, сын Деди-Себека. Я – командир отряда неисчислимого войска Мощного быка, воссиявшего в истине, утверждающего законы и умиротворяющего обе земли, великого отвагой и повергающего азиатов владыки истины Ра, да живет он здрав, могуч и в сиянии миллион лет. Кто ты и как посмели вы поднять руку на воинов могучего владыки? Нехти, стоя с луком с наложенной на тетиву стрелой за кустом тамариска, тоже выглядел спокойным, хотя внутри весь кипел. Мальчишка! Зачем он кладет голову под топор? Нехти считал, что разумней всего им было бы засесть под прикрытием кустов и, дождавшись, когда негры нападут – а в этом он, как и Хори, не сомневался ни на миг – использовать свой козырь, Тура и Чехемау. Кусты прикрыли бы их от стрел и дротиков, атаковать неграм пришлось бы вверх, и они успели бы нанести врагам такой урон, что заставили бы их обратиться в бегство или вовсе перебить. А теперь, скорее всего, они умрут просто так, дети эти! Когда Хори подвел диких маджаев под верную смерть от стрел, десятник слегка успокоился, и успел тихими приказами распределить цели между всеми, у кого были луки. Как и приказал Хори, Тур и Чехемау прикрывали лопоухого, но с поправкой – он велел им прикрывать и командира тоже. Себе он выбрал лучника в середине цепочки негров - не называть же его строем, недоразумение это… Хотя в кучу они не сбились, опасаясь, как видно, стрел. У Нехти лук был попроще, чем у Тура, и даже Чехемау. Да и стрелял он явно хуже. Но все же очень рассчитывал попасть - семьдесят шагов это немало, но – зато сверху вниз. По крайней мере, ранит или хотя бы пощекочет нервы и собьёт прицел. Негр, которого он выбрал, был приметный – с белой раскраской на роже, не простой воин, бывалый. Но, когда Тутмос уронил свою дубинку, он едва не застонал. Все тревоги вновь вернулись. Надо как-то их вытащить и спасти! Одна надежда на лучников… Ветра не было, и поправку вносить не надо, и то хорошо. Нехти поднял голову – не грозит ли внезапный порыв ветра сверху, который может снести стрелы? Нет, и небо тоже ничего такого не предвещало. А вот коршуны слетелись… Примета старая, но верная. Птицы, рисующие в бездонной сини неба круги в таком количестве, обещали неминуемый бой. Он оглядел бойцов – иногда боги заранее кладут печать смерти на лицо. Ее уж не снимешь, но он, как командир, по крайней мере будет знать, где строй может опустеть. Ничего такого не заметив, Нехти снова перевел взгляд на диких. Что-то изменилось. Примеченного как цель расписного лучника не было на том месте, где он стоял, когда десятник отвел взгляд. Они вообще не оставались в покое, негры те – переходили, менялись местами… Но не это напрягло его. Взгляд отметил, что ориентиры, намеченные для стрельбы, остались позади негров. Вот что его встревожило! Они, негры эти, сбивали взгляд, бродя с места на место, но при этом приближались, незаметно и неуклонно, к месту на шкуре, и уже съели шагов пятнадцать, половину пути! Набрав в легкие воздуха, он рявкнул: - Хори! Они приближаются! – и услышал, как кто-то, кажется даже, Тутмос, одновременно с ним крикнул: - Они идут! Все! Началось! И, уже всем солдатам на холме, он проревел: - К бою! Стрелять по своим целям! Вождь маджаев помедлил с ответом на напыщенные слова Хори, произнесенные на египетском, и сказал на маджайском, на котором говорят в Керме, гневно и обвиняюще: - Я - Шаат! Я – вождь моих людей! И это наша земля! И на ней не мы, но твои солдаты убили одного моего человека и второго ранили! Выдай мне убийц, и тогда все остальные твои дети смогут уйти! - Да ты шутишь, дикий мой друг! Ты – Шаат? Белый камень? Да может ли быть такое имя у человека, как камень тот? Ты не назвал ни рода, ни племени, ни деревни, ни кочевья, откуда ты, ни воинского сообщества твоего отряда, и смеешь требовать себе на суд и расправу солдат Великого быка? Солдат, на которых напали твои люди и которые защищались? Которых ты и твои люди преследовали, как гиены? Скажи, ты смеешься надо мной или ищешь горя? Да ты – преступник пред лицом благого бога… Страусиные перья качнулись, и это словно послужило знаком к общему движению - вождь маджаев сделал полшага вперед, маджай лучник, лениво чесавший правой рукой правый бок, завел ее за спину, словно хотел почесаться теперь там, Хори напружинился, а Тутмос, мусоливший свои дубинки, споткнулся о свои собственные ноги. И тут над холмом разнесся крик Нехти: - Хори! Они приближаются! И сразу – завопил Тутмос: - Они идут! Хори, краем глаза оценив расстояние до диких маджаев, так же спокойно, как и раньше, процедил вождю: - Так ты не только изменник, но и клятвопреступник перед богами… И все понеслось вскачь и кувырком – пернатый вождь выхватил из-за щита кинжал и мелкими быстрыми тычками в разные направления угрожая Хори, прошипел: - Мальчишка! Ты пойдешь с нами, но ты можешь быть и не совсем целым! Сдавайся! У лучника-маджая в руке оказались две вытащенных из-за пояса стрелы, и одна уже укладывалась ушком на тетиву, а древком на лук, который мощным рывком обеих рук в разные стороны натягивался, готовясь поразить несчастного Тутмоса. И одновременно – левая рука Хори, прихватив правое запястье вождя, дернула его на себя, в сторону тычка, тело же юноши, сместившись чуть вправо с линии удара, словно ввинтилось внутрь раскрывшегося «объятья», поворачиваясь против солнца и опускаясь на правое колено. Правая рука, пройдя при этом широким махом над правой рукой противника, с неотвратимой силой превратила его движение в падение через подставленную Хори спину. Не будь у негра щита, может, он и выкрутился бы, по движениям в нем чувствовался хороший борец. Но, мешая сам себе, он с грохотом перелетел через неджеса и рухнул на поросший редкой травой склон, а Хори, не выпуская его руки, еще и довернул запястье и услышал отчетливый хруст то ли кости, то ли сустава. Он успел увидеть, что не только его заслуга в том, что вождь, не шевелясь, лежит на песке. Споткнувшийся, казалось бы, Тутмос, пытаясь устоять, быстро перебирая ногами, шагнул вперед, уходя с линии прицеливания лучника. Пытаясь сохранить равновесие (как опять-таки казалось), он размахивал зажатыми в руках дубинками, словно пытающийся взлететь от атакующего крокодила гусь крыльями. И, будто случайно, правая несильно, но ощутимо приложилась по затылку перелетающего через спину Хори вождя. Левая, словно так же – ненароком – ударила посредине стрелы, чье оперение уже почти дошло до уха стрелка. Стрела сломалась, тетива лопнула, чуть не выхлестнув широколицему негру глаз. На его лице застыло удивленное выражение, а широкий рот обиженно скривился, когда практически одновременно Тутмос, вращаясь, как волчок, завершил поворот. Его правая палица, уже поднятая вверх, обрушилась на левую ключицу негра, а левая впечаталась ему в висок камнем – не рубящим ударом, когда дубинка продолжает руку, а протыкающим, как бьют длинным кинжалом под щит. Над ними с гуденьем огромных ос и шелестом пропели стрелы – их товарищи на холме разобрались, что на склоне уже целей не осталось, и пытались выбить лучников у подножья. Дикие тоже не теряли времени – стрела едва не зацепила Тутмоса, и еще две почти достали Хори. Если бы не поднятая ими во время схватки пыль, возможно, им так бы и не повезло. А снизу, стремясь скорей прикрыться ими от стрел, на них уже карабкалась в гору свора диких. Хори, опасаясь за солдата, крикнул: - Тутмос, беги! И Тутмос побежал. Услышав крик командира, Тутмос не рассуждал ни мгновения. Он и не вспомнил, что должен нестись вокруг холма. Денщик слышал, что перед спуском ему сказал командир, и сделал то, чего от него точно никто не ждал – ни свои, ни чужие. Подхватив дубинки и вздымая тучи пыли, своими нелепыми раскачивающимися скачками, он, выбрасывая вбок колени, в одиночку понесся вниз, на диких. Конечно, лучники на холме не зевали, и трое маджаев уже лежали на песке, причем двое вовсе не подавали признаков жизни, а один вопил и извивался от боли. Правда, Тутмосу было не до того. Как раз в эту самую секунду, вздымая столбы песка и пыли, он ввалился в толпу (строем это уже никак нельзя было назвать) диких. Мир для него заканчивался там, где заканчивались его дубинки, он даже и не заметил подстреленных. Все было какими-то кусками и вспышками. Он не смог бы ни сказать, сколько врагов вокруг него сейчас, ни даже понять, кто из них опаснее для него. На миг бок резануло болью, но он почти не заметил этого. Его несло событиями боя, как Хапи несет в разлив вывернутое на берегу дерево. Лишь раз в жизни, на празднике Амона, когда они мальчишками, вместе со всеми соседними деревнями, сражались при храме в честь этого Бога, с ним было что-то подобное. Во время финального боя, когда пять лучших сражались, каждый против всех, чтобы выбрать победителя, его тоже словно влекли боги. Он не врал Хори, он и стал тогда победителем. Возможно, если бы рядом был кто-то из своих, Тутмос бы уже погиб, боясь попасть по своим. Теперь же… Вокруг везде были лишь враги, и он должен был снова стать лучшим, во имя Богов. Отбил дротик, которым били как копьем, и тут же ударил второй дубинкой – сбоку по колену. Хруст, нырок под палицу, летящую слева – лиц он не видел и не разбирал. Только мелькало словно – как-то замечалось, что грозит прямо сейчас. Не совсем хорошо поднырнул, от навершия ускользнул, а вот рукоять прошла вскользь по потной спине, сдирая кожу. Удар кому-то по голове, подскочив, перепрыгнул тело. Это он его свалил? Отбив, удар другой рукой… Попал! Крепко попал, хорошо! Под камнем хрупнуло и чавкнуло, словно горшок с тестом разбился. Почти руку отсушил ударом, чуть не выронил дубинку. Отскок, прыжок… Вовремя! Он увидел воина с копьем и щитом. Страха не было, но было понимание, что вот это – конец его удачи. Глаза негра отслеживали каждое движение Тутмоса и словно выпивали весь его ураганный задор, в них были спокойствие, многие схватки, и смерть. Его, Тутмоса, смерть. Негр словно читал его намерения, как писец – папирус, и Ушастик вновь ощутил себя смешным и неуклюжим. Он не мог пошевелиться, предвкушая холод и боль, пронзающие его кишки вместе с наконечником копья маджая. Но – тот отвел взгляд, даже отскочил немного и присел, низко, очень низко. Над самой его небритой головой черным взмельком сверкнул дротик, или копье. И – улетел, не задев. Зато Тутмос уже справился с наваждением и вдруг ощутил, как колотится его сердце, гоня кровь, как мало ему воздуха, как саднит стесанная спина, режет что-то в левом боку и колет в печени. Он задыхался, да, обливался потом, да, но это уже не было оцепенением тушканчика перед взглядом Матери змей* (кобра). Уверенность вновь вернулась к нему, он опять ощутил ту упоительную, безумную бесшабашность, как на празднике или в начале схватки. И теперь почему-то не сомневался – этот бой негр не переживет, а он, Тутмос, станет ногой ему на грудь. Копьеносец словно тоже все это понял, и теперь был намного осторожней. Они словно поменялись местами. Копейщик, прикрываясь щитом, поднял копье, но не приближался. Однако Тутмос решил пока разорвать дистанцию – атаковать самому было далековато, сблизиться – маджай настороже. Сам же он мог длинным выпадом дотянуться до Ушастика. Подлавливать его нужно на его, негра, ошибке при атаке, а для того чуть пока отойти. Он быстро попятился, но, не рискуя уводить взгляд от негра, не глянул назад. В результате, зацепившись за что-то или кого-то, споткнулся и упал на чье-то тело или тела. Но и сейчас он был уверен, что победит. Он словно знал, как поступит маджай-копьеносец, и знал, что сможет воспользоваться даже тем, что упал. Сейчас он кажется беспомощным, и негр попытается, сократив выигранное Тутмосом расстояние, приколоть его к земле. Ну что же, пусть попробует! Оправдывая ожидания, копьеносец приблизился, осторожно, приставным шагом, буквально на локоть, и воздел копье вверх. Ушастик приготовился, но тут маждай вдруг вскрикнул, словно от боли, и подпрыгнул вверх, что было уж совсем непонятно. Он, приземлившись, выронил щит и копье, потом вдруг выгнулся дугой назад. Может, его кто-то подстрелил сзади, а Тутмос не видит стрелу? В этот миг, словно песок соткался в кулак, светло-соломенная туша ударила копьеносца и свалила его на землю. Шеду, отрядный пес, стоял над ним и рычал, капая слюной на лицо. Но тому уже, похоже, все было безразлично. Его колотило дрожью, руки сжимались в кулаки, ноги дергались, бороздя песок. Тутмос почувствовал себя тоже шеду* (бурдюк), но не собакой, а настоящим, когда его, предварительно выдавив воздух, скручивают в трубку, чтобы убрать подальше. И, кажется, даже потерял сознание. Все случилось очень быстро. Лучники еще не успели выстрелить, а Хори и Тутмос уже свалили своих противников. Ноги вождя мелькнули над спиной Хори, и маджай, выбивая из легких дух, впечатался в свой собственный щит и Хори, сидя на нем и вывернув противнику руку, надежно его держал. Ушастик, по какой-то немыслимой загогулине обогнув командиров, не только не дал второму маджаю выстрелить, но, нелепо вращаясь и размахивая, как мотылек крыльями, своими детскими палицами, ухитрился его свалить. И кажется, наглухо, судя по тому, что тот лежал изломанной злым ребенком куклой. Но ничего не кончилось, все только начиналось. Сейчас и рисковый неджес, и его денщик как на ладони у лучников врага. Набрав полные легкие воздуха, Нехти крикнул: - Лучники! Стрелять по лучникам! Быстро, как можно быстрее! Остальные – вперед! Пепи, спускай Шеду! Выпустив как можно быстрее три стрелы и даже не глядя – попал или нет, главное – сбить хотя бы прицел врагу, Нехти и сам кинулся вниз. И едва не сломал себе шею, от удивления, увидев атаку одинокой овцы на стаю гиен. Или – барана. Он почти не сомневался, что лопоухий уже почти что мертв. Но – чудное дело, дротики пролетели почти вплотную, не задев отчаянного новобранца. Да и их выстрелы не пропали даром – и Тур, и Чехемау свои цели свалили насовсем. И он сам, похоже, не промахнулся. Возможно, кто-то еще из диких был ранен, но они все еще были опасны – луки и дротики могли собрать свою жатву среди нападающих. Однако одиночка, с воем несущийся в клубах песка и пыли в вихре двух порхающих вокруг него дубинок настолько поразил дикарей, что ни оставшиеся два лучника, ни воины с дротиками – никто не попал в него. А когда он с визгом влетел в их ряды, и вовсе сперва растерялись, и даже не попытались сразу, в самое свое золотое время, стрелять ни во вскочившего Хори, ни в нападающих на них с холма египтян. Наконец один из них опомнился, вырвав из колчана стрелу, выстрелил. Нехти, бежавший впереди, уклонился от ласточкой мелькнувшей у лица стрелы и погрозил ему кулаком. Смешно, но это словно и правда напугало маджая, и второй выстрел он нацелил в кого-то левей десятника, правда, судя по отсутствию криков – с тем же успехом. Но, видно, вид накатывающейся волны египтян испугал его, и он, развернувшись, кинулся наутек. Нехти даже покачал головой – ну как дети малые, даже прицел сбить не пытается, бежит себе по прямой, словно приглашая себя пристрелить! И верно, Тур, не оставивший свой лук, стал рядом с поверженным вождем диких негров и спокойно, почти не целясь, выпустил две стрелы. Одной пробил ногу, второй – правое плечо. Молодец! Пленный для допроса уже есть. Тур наклонился и поглядел на лежащих у его ног лучника и вождя диких. Заметив взгляд Нехти, отрицательно покачал головой. Плохо. Вождя стоило бы захватить. В этот самый миг Тутмос растянулся прямо перед вторым копьеносцем диких, а последний лучник едва не убил бегущего впереди всех (кроме Тутмоса) Хори. И, кажется ранил. Не понятно, насколько тяжело. Нехти почувствовал, как у него екнуло сердце. Он все же прикипел к мальчишке сердцем. Ругаясь, он рванулся вперед, Тур – тоже. Но Шеду на ходу обогнал всех, и кинулся на атакующего лопоухого Тутмоса копьеносца. Нехти показалось, что именно Шеду свалил негра того, и подивился, что тот даже не сопротивляется. Хори же прикончил лучника, ранившего его. Нехти же, увернувшись от дротика, снес палицей последнего. Пленные для допроса у них точно были, и он не церемонился. После чего он оглянулся. До драки успели добежать он сам, Пепи-гончар и Тур, остальные чуть подотстали. Нехти сперва знаками показал им добить чужих тяжелораненых, но, спохватившись, приказал связать всех годных к допросу. В этот миг его привлек заскуливший Шеду. Пес пятился, но не отходил все же от своей сучившей ногами добычи. Подойдя чуть ближе, Нехти с изумлением увидел кое-что у ноги маджая-копьеносца. Хори, чертыхаясь на чем свет стоит, метнул свою дубинку в общую свалку, и кажется, даже попал в кого-то, оставалось надеяться, что не в Тутмоса. Подхватив копье маджая, он швырнул его в воина со щитом, который уже опомнился и вот-вот должен был проткнуть беснующегося Ушастика. Тот уже свалил своими ударами двоих с дротиками, но, похоже, его удача должна была закончиться. Щитоносец присел, успев заметить бросок. Копье его не задело, но и он на секунду отстал от Тутмоса. Хори, схватив уже свое копье, не раздумывая, ринулся вниз, в гущу схватки. А с холма, прыгая саранчой, неслись остальные воины отряда. И впереди, то ли ярясь, то ли радуясь нежданному веселью – Шеду. Один из лучников врага, успев выстрелить два раза в мчащихся с холма египтян, вдруг повернулся и побежал во весь дух прочь, но убежать ему не удалось. Тур остановился на той самой площадке, где все началось, размеренно, как на учениях, всадил в него две стрелы. Последний из лучников едва не убил самого Хори, стрела, как показалось, летела прямо в грудь, и осознание того, что он не успевает, холодом облило спину юноши. Он пригнулся на бегу, чувствуя, что смертельно не успевает. Но по какой-то невероятной, невозможной случайности стрела прошла рядом с левым ухом, лишь разодрав глубокой царапиной трапециевидную мышцу и спину. Мстя за свой испуг, Хори с такой силой ударил лучника сверху копьем в живот, что пробил почти насквозь, и, выдергивая копье, вытащил с ним и клубок сизых кишок несчастного. Ему некогда было переживать – Тутмос, споткнувшись об сваленного им же самим маджая, упал. И вновь проклятый щитоносец, вместо того, чтобы бежать или сдаваться, занес над ним свое копье. И ни Хори, ни, тем более, кто-то иной, не успевали… Щитоносец сделал приставной шажок и еще выше воздел копье, готовясь пришпилить Ушастика к земле, как вдруг издал дикий вопль и изогнулся дугой. Через секунду до него долетел Шеду и прыжком свалил на землю. Видно, Пепи дал ему команду захватить врага – пес не пытался ни вцепиться в горло, ни в руку дикому, он только стоял над ним, рычал и капал слюной. Почти сразу набежали все остальные. Кто и как убил последнего негра, Хори не заметил. Он подошел к Тутмосу, лежащему в полном изумлении от самого себя и произошедшего с ним в куче убитых и раненных врагов, безуспешно пытаясь из них выбраться. Хори протянул ему руку и помог подняться, но Тутмос, похоже, мало что понимал. Он был весь перемазан кровью и присыпан песком. Понять, чья это кровь, было невозможно, добиться от него ответа, не ранен ли он – тоже. Ободранные стрелой спина и плечо саднили. Хори повернулся и крикнул: - Все ли живы? Кто ранен и как? – он надеялся, что его верная опора, Нехти, уже все увидел, счел и понял. Но тот стоял и смотрел на щитоносца-негра с таким же удивлением, как и Шеду, который даже перестал рычать. Не смотря на то, что никто его не ранил, маджая того, он, похоже, собрался помирать. Его трясло мелкой дрожью и начало выгибать в дугу. Похоже, что десятник видел что-то, что не мог разглядеть Хори и понять пес. Хори подошел поближе, и Нехти показал ему, ткнув пальцем в то, что его удивило. - Если вы с Ушастиком целы, то у нас даже раненых нет. И все благодаря ему, этому увальню лопоухому. Похоже, у Богомола открылся дар предвидения. И похоже, Тутмоса воистину взяла под свою руку богиня. Иначе я не могу понять, откуда он взялся тут зимой, в сезон спячки, да еще днем... Теперь и Хори видел. Рядом с ногой пытавшегося убить Тутмоса негра, вцепившись в нее клешнями и задрав вверх стрекало, сидел крупный, почти черный соляной скорпион. - Был у нас Богомол, а теперь будет и Селк* (скорпион). Глава 8. Ленивый мальчик Хори сейчас, наверное, с удовольствием бы устроился в тени и помечтал. Десятник Хори себе этого позволить не мог. К своему огромному сожалению. Он торопился поскорее все закончить, зная, что до вечера им еще нужно много сделать и пройти. Беспокоила судьба второго дозора, но как-то так, лениво мелькая в уголке сознания. Проклятые маджаи! Пусть сам бой и занял немного времени, но день полетел кувырком. Он всегда, с голозадого детства, не любил, когда планы нарушаются. Отец любил, смеясь, рассказывать историю, как в шестилетнем возрасте Хори искал затерявшуюся во дворе игрушку. Он разделил садик на участки и старательно, высунув от усердия язык и не пропуская ни одного листика, чтобы не заглянуть под него, ни одного камушка, чтобы не перевернуть, осматривал их один за другим. В самой середине осмотра очередного участка он вдруг увидел вожделенную игрушку прямо на пороге дома. И рассудительный ребенок заявил отцу: «Вон она! Сейчас я тут все досмотрю и возьму ее!» Отца история страшно веселила, а он не мог понять – почему? Начатое нужно закончить, даже если нужда отпала. Иначе будет не по Маат, пропадет какая-то правильность мира. Нехти важно и неторопливо, словно птица-секретарь, расхаживал между убитыми врагами и, еще больше увеличивая сходство с этой птицей, наклонялся к ним, рассматривал, иногда даже поворачивал их мертвые головы туда-сюда. Что-то рассматривал на их поясах и оружии, пару раз перевернул на спину или, наоборот, на живот, рассматривая инициационные шрамы, татуировки и просто шрамы. Зная десятника, Хори не сомневался – это важно и нужно. Поэтому, не отвлекая его, он сам занялся ранеными и пленными. Раненых оказалось четверо, включая его самого. У Тутмоса, на удивление, раны были несерьезные, царапины и ушибы, за исключением одной, довольно длинной и глубокой резаной на левом боку. Ничего особенного, но надо будет зашить и следить, чтобы не загноилась. Стрелу в ляжку получил Пепи-с-псом, тоже ничего опасного, на взгляд юноши: стрела прошла насквозь пробив даже не мышцу, а, практически, только кожк и подкожный жир, разве только чуть-чуть углубившись под ними, и сейчас, оттопыривая их валиком, темнела под кожей. Все же Хори велел Пепи лечь и ждать более опытного Нехти. Но вот тут-то и подстерегала опасность – только лишь раненый, кряхтя и стараясь не пошевелить древко стрелы, улегся на бок, как Шеду едва не зализал его до смерти. Четвертым, к огромному удивлению Хори, доказывая, что в бою опасность подстерегает даже самых лучших бойцов, был Чехемау. Шальная стрела, скорее всего, отклонившись от ветки куста акации, попала ему в левое предплечье, но тоже – по касательной, взрезав кожу и лишь едва застряв в мышце. Никакие жилы не были задеты и Чехемау, сохраняя безразличное лицо, уже выдернул стрелу, залил рану какой-то дурно пахнущей жидкой мазью и бинтовал ее. Что же до его собственной спины, то, как он не выкручивал голову, рассмотреть ее, конечно же, не удавалось. Раненых маджаев было три. Или два – как считать. Лучник-бегун, которому Тур продырявил правое плечо и левое бедро. Тур, бесцеремонно, как из трупа, вытащил из него свои стрелы и притащил уже для допроса, даже не связывая. Вторым был один из сваленных Тутмосом. У него была сломана правая рука в запястье, ключица и несколько ребер и он от боли посерел, но для допроса годился. А вот с третьим… Третьим был сам Шаат, пернатый вождь. Хори старался взять его аккуратно, но дубинка Тутмоса, кажется, выбила из того и дух, и надежды на допрос. Он лежал, не приходя в себя, и временами дергал – то рукой, то ногой. Это крайне не понравилось Хори. Тем временем Нехти, закончив с последним врагом – это был тот самый, кого он тяжело, смертельно ранил, и десятник сперва его осмотрел, а потом дорезал, стараясь не испачкаться в крови – встал, вытер руки о юбку и пошел к Хори. Бесцеремонно развернув начальника, он, цокая языком, осмотрел рану, посмотрел, нет ли других, не замеченных в горячке, и сказал: - Придется шить. Дня четыре этой рукой лучше не ворочать – швы могут разойтись. Затем, так же бесцеремонно, обнял Хори. После чего, отойдя на шаг, официально уже поклонился: - Поздравляю, командир, теперь уже – воистину командир. Поздравляю с первым задуманным, проведенным и выигранным боем. С боем, где врагов было больше, а нас – меньше! С боем, выигранным без потерь! - Нехти широко и тепло улыбнулся. Хори почувствовал, что, не смотря на озабоченность и стреляющую боль в спине, широкая ухмылка расползается на его лице. Похвала была приятна, а от Нехти – вдвойне. Но – тот не был бы сам собой , если бы тут же не перешел к делам. - Однако есть у нас дело, отец мой, которое нам нужно сделать быстро, - озабоченно сказал он и, словно подтверждая его слова, заныл, засвиристел черный коршун. Самая нетерпеливая из круживших в небе птиц, устав ждать, села на акацию на том самом холме, где они держали оборону, и снова засвиристела свою заунывную трель. - Я тебя не пойму… Какое дело? - Взгляни – есть ли хоть один мешок с пожитками и припасами, у негров тех? С чего они за нами увязались? С того, что Пепи и Неджех их выследили, а дикие маджаи выследили их. И у них приключился разговор, при котором убили одного негра и ранили другого. И где они? Я так думаю, что там же, где и пожитки их, негров тех. И там еще один или два сторожа. Чирей нужно выдавить весь. Нам надо немедля отправить туда всех целых… Да я думаю, и Чехемау тоже – взять тех, кто там остался, целыми и невредимыми. - Сам тоже пойдешь? - Нет. Раненых зашью. Тебя вот тоже. И поговорить надо. Сперва с пленными. Потом – нам с тобой. Интересно тут больно многое. Я не бог весть какой следопыт, но, сдается мне, отец мой, что это совсем не те негры, за которыми мы идем, нет, не те. Тогда что они тут делают? Почему набросились на нас? И вот, у вождя их было в поясе, - он протянул руку и показал Хори печатку-скарабея, - откуда она и зачем у страуса того? Он просто мятежник и добыл ее при бунте, он ее честно добыл? Или это знак? Эх, не вовремя его Тутмос по голове приласкал… Вот кого спрашивать надо было! - Думаешь, не придет он в себя? - Не знаю… Не больно-то он хорошо выглядит. Подождем до возвращения из лагеря негров тех. Не очухается – ну, что ж тут делать! Эй, ты, - это уже помятому Тутмосом маджаю, к которому они подошли, - сколько вас всего было в отряде? - А какой мне смысл говорить тебе? - А жить? Не хочешь? - А мне все одно не жить, даже если ты и не тронешь, – пузыря кровью на губах, прохрипел тот. - Я могу дать тебе умереть легко… - Ничего… Помучаюсь…Больше чести будет у Львиноголового… Нехти такой разговор, похоже, не обескуражил. Он присел рядом с лежащим, поглядел на небо. Затем, вновь обращаясь к раненому, рассудительно сказал: - Похоже, ты и вправду воин великой чести и ждешь после смерти почестей в глазах Апедемака. Тогда скажи мне, как ты оказался вместе с теми, кто творил запрещенное им, кто навлек проклятье на свой род и голову? - Не пойму я тебя, чужим служащего… Какое дело тебе до львиноголового? Лучше пить дай, если говорить хочешь… - Эй, Пепи! – крикнул десятник Пепи-гончару, - принеси бурдюк с водой! Хори пристроился неподалеку. Спину все больше дергало и жгло, но разговор был ему интересен. - Я служу Нижним людям, это так. Но я чист в глазах богов. Мое имя Нехти. Из сообщества леопардов. Я думаю, ты слышал его. - Вот ты кто… Ну, стыда в том, что ты победил, для нас нет… Я знаю о тебе, Нехти из леопардов… - Тут ты ошибся. Он победил вас, - и десятник указал на Хори, - и я убедился, что боги ведут его. Особенно с учетом того, что мы преследуем преступников в их глазах. Тут Пепи принес бурдюк, и Нехти помог раненому напиться. Попив, тот долго кашлял, а затем прохрипел: - Ты дважды уже сказал о них, святотатцах тех. Я не пойму, о чем ты, и почему считаешь, что мы с ними связаны? - Как назовешь ты тех, кто приводит в мир Проклятые души? Как назовешь тех, кто борется с ними? Меньше двух недель назад мы бились с ними, с Измененными, и победили шестерых. Это были еще не Большие демоны, но уже ушедшие далеко по дороге той. И мы победили, потеряв четверых. Но мы – победили! И это были не только Нижние люди и мы, на службе их. Там были посланцы от первых людей и круга старших, и мы были вместе, против зла этого. И сейчас ты можешь видеть: вон тот, с луком. Глянь на стрелы его. Это Тур, воин из западных людей колодца Ибхут. Он похож на служащего Нижним людям? И все же мы вместе, и нас ведет, как предсказано Кругом и решено, юноша этот. И вот – вы нападаете на нас. И, похоже, именно нас и ищите в пустыне. Все – из сообщества собаки. Все из пяти кланов. Но трое – из Воронов. А мы слышали, что кое-кто из них, забыв запрет богов, помогает ему, колдуну тому проклятому. Что скажешь, воин? - Я – Кача. Я верю тебе. Нас пятнадцать. Нас собрали под руку Шаада, старшего. Он – воинский вождь, и приказ убить вас – его приказ. - Сбор объявили старшие сообщества или колдуны? - Колдуны. Я видел одного, когда пришла весть. И – в лагере раненый этим утром, погибший и с ними двое. Так вот один – это шаман-лекарь. Не из могучих, но все же знай это. Я сказал не из страха, а потому, что не хочу иметь с этой мерзостью ничего общего. Больше не скажу. Этого хватит, а другое лишит меня чести. И еще – ты дашь мне быструю смерть и мое тело склюют коршуны, но не тронут шакалы и гиены. - Обещаю. Ты готов? Вот, возьми, - и десятник протянул Каче дротик и амулет с головой льва. Тот сначала, кривясь от боли, вытащил из-за пояса еще какой-то амулет, взял его и дротик в правую руку, а второй амулет – в левую. Затем вздохнул, что-то еле слышно прошептал и откинул голову. Нехти прошептал ему в ответ и бережно, даже с какой-то лаской полоснул его невесть откуда взявшимся обсидиановым лезвием по подставленной жилке на шее. Не обращая на брызнувшую кровь внимания, он сидел на корточках над Качей, покуда тот не затих, и что-то шептал ему, толи молитву, толи напутствие. Хори уже понимал, что не о всем стоит спрашивать, и молчал. Второй пленный, видевший, но не слышавший разговор Нехти с Качей, в страхе смотрел то на него, то на Тура, не зная, кого больше бояться. Нехти созвал отряд. - В лагере негров тех остались трое, из них один – раненый. Еще один – шаман, поэтому и Тур, и Чехемау пойдут туда. Думаю я, они знают, как безбоязненно пленить шамана, - и он вопросительно посмотрел на маджаев. Тур коротко кивнул. - Еще идут Пепи-который-еще-ходит и Неджех. Командир у всех – Тур, его слова – мои слова. Мы ждем вас тут. Всех, кроме шамана, можете убить. Главное – вы должны остаться целыми и невредимыми. Но лучше взять всех – потому что, если вы их всех перебьете, вам придется тащить их мешки самим. Там может быть важное, особенно у шамана и их вождя. Отправляйтесь! Неджех вздохнул – он уже дважды проделал сегодня этот путь, и из них один раз бегом. | ||
|
| Всего страниц: 2 |