Очнулся я от громкого настойчивого стука в стекло, задребезжавшего в щелястой оконной раме. Стучали обстоятельно, но без хулиганства. Причём стучали со двора, так как с улицы все три окна были ещё до заката прикрыты деревянными ставнями и если бы стучали в них, то стук был бы совсем другой по тональности. Я откуда-то это знал, хотя глаз пока не открывал, кутаясь в мягкую перину с головой. И с кровати не слезал. Думалось лениво и сонно: постучат и уйдут. Или кто другой им откроет.
'Фигвам. Индейская национальная изба'.*
Стучать стали только сильнее. И уже не только в окно, но и чем-то твердым в дверь. Такие не уходят. Придётся вставать.

-----------
* Национальная индёйская изба, нарисованная Шариком для кота Матроскина в мультфильме 'Зима в Простоквашино'.
---------

Сна уже не было. А настойчивый стук всё продолжался. Пришлось, покряхтев, слезать с кровати, винтажной такой с медными шишечками. Привычно (что меня не на шутку удивило) одним движением влезть босыми ногами в подшитые кожей войлочные опорки, накинуть на плечи старый романовский полушубок, и, как был в бязевом исподнем, пойти в сени.
По дороге привычно хлопнул ладонью по выключателю но того на своем месте около двери не оказалось.
Оглянувшись, посмотрел на потолок и не увидел там не только люстры, но даже примитивной 'лампочки Ильича'.
- Это где ж такая глушь, что даже электричества нет, - пробормотал себе под нос, нашаривая на простой дощатой столешнице коробок спичек и огарок свечи в низком медном подсвечнике с ручкой кольцом.
Вспыхнувший огонек осветил типичную деревенскую рубленую избу средней полосы России, сверкнув по серебряным окладам икон с погасшими лампадами и шарикам спинки медной кровати, по белёному боку большой печки и тёмным крышкам двух больших сундуков. Не бедную избу, но и не богатую. Так, серединка на половинку по зажиточности, даже гнутые 'венские' стулья есть. И сам тут же удивился этим своим мыслям о зажиточности. По меркам начала 21 века вокруг была жуткая убогость.
К тому же обстановка в избе характеризовала, что никого кроме меня в этом помещении больше не живет.
'А девочки где? Автобус?' - не въехал я в ситуацию, - 'Где это я?'.
Потрогал нос - целый, но я хорошо помнил, что перед тем, как потерять сознание, была сильная боль от удара по носу. И домов там, в горах, рядом не было никаких.
Значит, мне это всё приснилось? Новая земля. Орденский город Порто-Франко. Путанабус. Чёртова дюжина красавиц из эскорта. Бой с бандитами. Проводы полкового козла на пенсию. Однако какой реальной силы был этот сон. Какие цвета! Какие тактильные ощущения! Какая эротика. Тинто Брасс отдыхает и нервно курит в сторонке. Жаль, что это был только сон, пусть даже в конце этого сна меня убили.
Видать хорошо я тут вчера нажрался с Вовиком на их корпоративной вечеринке, вот он меня и засунул сюда отсыпаться. С глаз большого начальства подальше. Но пили явно что-то очень качественное, ибо никакого похмельного синдрома вообще не наблюдается.
Снова застучали в дверь, уже нетерпеливей. Увидали, гады, свет в окошке. Возбудились.
Пришлось шкандыбать в сени.
Там, приникнув ухом к входной двери, прислушался к бормотанию людей за дверью, но ничего не разобрал.
- Кого черти носят тут по ночам, - крикнул через дверь.
- Открывай, давай, - требовательно заорали со двора, - Фершал нужОн. Срочно.
Взяв в правую руку топор с лавки, левой скинул щеколду с двери и потянул её на себя, не раскрывая полностью.
В сизом предрассветном мареве на крыльце стоял явно военный. По крайней мере, он был в характерной такой фураньке и с шашкой на боку. За ним, ниже крыльца, во дворе стояло ещё трое с длинными винтовками за плечами. Отблески поздней луны посверкивали на тонких штыках.
- Ну, я фершал. Чё надоть? - с удивлением услышал хриплые звуки своего собственного голоса.
- Собирайся, поехали, - сказал тот, что с шашкой.
- С какого бодуна?
- Ранетые у нас, - пояснил он.
- Так везите сюда, раз уж разбудили ни свет, ни заря.
- Не доедут они. Сильно ранетые.
- Мил человек, так ведь я ни разу ни дохтур, - выдал ему свои резоны, - Им дохтур нужон если они так сильно покоцанные, что до меня доехать не могут. Не та у меня квалификация, чтобы операции делать. Зубы драть, мозоль вырезать, грыжу вправить, перевязать, ну... Рану ещё почистить, чтоб до дохтура жилец доехать мог - это ко мне. А все что сложнее, извини, на копейки учился.
- Да что с ним гутарить, с контрой. Иваныч, поставь его к стенке на хер, а мы зараз, - крикнул один из тех, что с винтовками, однако не снимая оружие с плеча.
- Ша! - дернул рукой в запретительном жесте тот, что с шашкой, кого Иванычем назвали, - Фершал вам не контра, а несознательный пока исчо, но трудовой елемент. Сами ноги бьёте только потому, что доктора в расход пустили. Не понравилось вам, что тот из дворян был. А ранетых кто лечить будет? Вы штоль?
Троица во дворе виновато потупилась на свои облезлые ботинки с обмотками.
'Бред какой-то' - думал я, смотря на весь этот спектакль.
- Вот это видел? - повернулся ко мне военный, доставая из рыжей кобуры австрийский револьвер и ткнув его дулом мне под нос.
- Не пужай, пуганые ужо. Я всю Великую войну на фронте, да на санитарном поезде. Две георгиевские медали за храбрость имею, - слышал я, как со стороны, свои собственные речи и ошизевал. Слова слетали с губ помимо моей воли, - Ну шлёпнешь ты меня тут, это тебе сильно поможет?
Военный засопел и револьвер убрал. И тон сменил.
- Дорогой мой человек, если бы ты знал, какие люди сейчас страдают, то сам бы впереди меня побежал их лечить.
- Для меня все люди одинаковые - больные, - выдал ему следующий резон, - Других я почти не вижу. Где твои раненые?
- В соседнем селе.
- Неее... - ушел в отрицалово, - Я туда не пойду, тем более, ночью...
- Какая ночь, отец, окстись. Рассвет уже.
Интересно, почему это я ему 'отец'? Парню этому где-то чуть больше двадцати на вид, мне тридцать пять. На отца вроде как не тяну совсем.
- Всё равно пешком двенадцать вёрст не пойду. Давай транспорт.
- Да откуда я тебе его возьму? - удивляется совершенно натурально.
- Твои заботы. Село большое, - сказал равнодушно и, повернувшись, ушёл в сени, бросив по дороге топор в угол. Из сеней в комнату, где от оплывшей уже свечи запалил семилинейную керосиновую лампу с надраенным отражателем. Стало намного светлей.
Выехали уже со светом. По солнышку.
Пока военные добывали по селу подводу, я успел не только собраться, но даже побриться. Не только подбородок, но и голову. Собрать фельдшерский саквояж и накинуть сверху хорошо уже поношенной одежды рыжий брезентовый плащ. Длинный почти до земли и с капюшоном. На ноги пришлось надеть порыжелые сапоги из юфти, которые уже 'просили каши', но ничего более приличного в избе не нашлось. Не айс. Нанковая косоворотка и серый пиджачишко с брюками от разных пар. И кепка-восьмиклинка. Что-то подсказывало мне, что одёжка получше есть в сундуке, но в то же время это же самое подсказывало, что не стоит при этих вроде как военных выделяться справным платьем.
Подвода, которую пригнали к моему дому, была собственностью знакомого мне мужика-односельчанина Трифона Евдокимова. Как и мерин - длинногривый соловый русский тяжеловоз, которого он привел в село с собой в семнадцатом году, когда дезертировал из артиллерии, в которой служил ездовым при пятидюймовых гаубицах в учебном полку.
Стянув с головы войлочный шляпок, Трифон с поклоном поздоровался со мной, когда я под конвоем солдат с винтовками выходил из избы.
- Доброго утречка вам, Егорий Митрич.
- И тебе Трифон не хворать, - ответил ему и уселся рядом с ним на облучок.
Поглядел на солдат, смолящих махорку в самокрутках, и сказал ехидно.
- Что тормозим, служивые, или у вас люди не так шибко раненые, как обсказывали?
Принадлежность этих с позволения сказать воинов была неясной. Никаких знаков различия они на своей форме - сильно потрепанной летней форме русской армии, не несли. Ни кокард каких, ни лент на головных уборах не было. Как и погон.
- Трифон, - спросил тихонечко, - Напомни мне: какое сегодня число?
- Так это... - вылупил на меня он белёсые зенки, - Сентябрь на дворе пятый день.
- А год?
- Год осьмнадцатый. Второй как царя скинули. И второй год республики уже пять дён как*.

---------
* Республика в России была провозглашена 1 сентября 1917 года.
------------

- Дела... - только и промолвил.
Пошарил по карманам - ни табака, ни сигарет не было.
- Трифон, у тебя закурить не найдется?
- Так не смолишь ты, Митрич, и нам всегда пенял на то, что вредно это.
- Что-то захотелось, - отвернулся я от мужика.
Военные в это время, поплевав на окурки, пригасили их о каблуки и полезли на телегу, в заботливо накиданное Трифоном сено.
- Кудыть ехоть-то? - спросил их Трифон не оборачиваясь.
- В Лятошиновку, - ответил тот молодой, что с шашкой.
- Ну, хоть недалече, - с облегчением выдохнул Трифон и, набрав полную грудь воздуха, треснул вожжами по крупу своего мерина, - Но... Пошел, проклятый заклейменный.
Мерин невозмутимо и привычно застучал большими копытами по траве между колеями дороги, легко таща за собой телегу с шестью людьми. Всё же этот артиллерийский конь был привычен таскать вшестером две с половиной тонны походного веса гаубицы. С ездовыми. Что ему шесть не сильно откормленных человеческих тушек.
Я оглянулся. Лес за селом действительно стал покрываться желтым листом. Но ещё как-то робко. В низинах стоял жидкий туман. Убранные поля желтели стернёй. Действительно осень уже.
Голода я не чувствовал, хотя изо всей еды выпил с утра только кружку колодезной воды из ведра в сенях. И конвоиры меня понукали, чтоб быстрей собирался. И этих дармоедов мне кормить совсем не хотелось. А пришлось бы, засвети перед ними я снедь.
- Господа военные, осветите темным селянам политический момент, - вдруг спросил Трифон.
- Господа все у прошлом году кончились, - спокойно, даже с некоторой ленцой, ответил один из солдат, - А те, кто не кончились, тех мы докончим. Всенепременно.
Последнее слово он сказал с какой-то мечтательной интонацией.
- Ну, так как насчет политического момента? - пропустил Трифон мимо ушей революционную сентенцию, - Продразвёрстку исчо не отменили?
Хохот был ему ответом.
- Кто ж тебе её отменит, когда в Москве и Питере голод, - сказал молодой.
- Ну, да. Ну, да... - скуксился Трифон, - Оно понятно.
Но молодой, как оказалось не всё сказал.
- Три дня назад ВЦИК постановил превратить республику в военный лагерь. Создан Революционный военный совет, который возглавил товарищ Троцкий. Все красные партизанские отряды сводятся в единую Красную армию, - и уточнил, оттенив голосом, - Рабоче-крестьянскую Красную армию. Вашу армию. А её тоже кормить надоть. Так что нескоро продразвёрстка ваша кончится. Скоро придут к тебе из Пензы. Мешки готовь.
И красные партизаны снова заржали.
Чувствовалось, что они как-то ощущают свое превосходство над сельскими жителями. И это превосходство, скорее всего, кроется не в идеологии, которой им промывают мозги, а просто в том потёртом оружии, которые они держат в руках. 'Винтовка рождает власть', - так, кажется, Мао сказал в сороковых годах. А сейчас восемнадцатый. Эти мужики в форме не могут так четко выразить свою мысль, как образованный китаец по имени Цзедун, но чувствуют то же самое. И это чувство им нравится. Анархистская революционная вольница, которую скоро 'лев революции' Троцкий станет лечить расстрелами популярных партизанских командиров.
Вот херня-то. Угораздило попасть. Да что там попасть - вляпаться! Хуже, чем на эту Новую Землю, на которой меня убили. Долго я тут не протяну. Не с моим длинным языком жить при красных. 'Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется'.* У них сейчас одно наказание за всё - расстрел.

----------------------------
* цитата из песни Владимира Высотского.
------------------------------

Только мне уже всё по фиг. Я, наверное, теперь Агасфер. Тот самый вечный жид, только не в собственной мумии по свету шатаюсь, а так вот переселяюсь из тела в тело из времени во время. И это открытие что-то меня не радует.
Через час неспешной прогулки на трясучей телеге остановились перед двухэтажным домом волостной управы в селе Зубриловка.
Молодой партизан, придерживая шашку, тут же пташкой взлетел на крыльцо и пропал, хлопнув дверью.
Военные повылезали с телеги, тут же принявшись смолить махорку.
К телеге подошел мужик в справном армяке, несмотря на тепло, поздоровался с нами и поинтересовался.
- Как там у вас, Трифон, Лятошинский сад ноне с урожаем?
И выщербился довольной улыбкой из густой бороды.
- А тебе какое дело? - ответил Трифон, сворачивая цигарку.
- Да вот хотим княгинюшку пощипать на яблоки-груши. Сушки на зиму наделать. Им всё одно столько не сожрать, даже вторую жопу отрастив. А продать столько нынче негде. Да и вывезти нечем.
- А чё мальцов не пошлёте? - спросил Трифон, заклеивая цигарку языком.
- Дык, сам знашь, сторож-то у книгинюшки дюже злой. И берданка у него солью заряжена. Жалко мальцов-то.
- А свою жопу тебе, знать, не жалко? - усмехнулся Трифон, чиркая колесиком фронтовой зажигалки самодельной из латунного патрона и с наслаждением прикуривая.
Эту занимательную беседу дослушать не удалось, так как молодой партизан, выглянул из двери управы и крикнул.
- Фершал, пошли со мной. Товарищ Фактор требует.
Товарищ Фактор оказался субтильным молодым ещё человеком, которому на вид не было и тридцати. На его белобрысой голове стриженной довольно смешно, вся под 'ноль', а на лбу короткий чубчик, так любили стричь мальчишек-дошколят в дни моего детства, резко выделялись нафабренные чем-то черным огромные будёновские усы. Одет он был в шевиотовую защитную гимнастерку без погон, а щегольские синие диагоналивые галифе были заправлены в желтые сапоги со шнуровкой по всей голени. На обычном офицерском поясе висела порыжелая нагановская кобура. Холодного оружия товарищ Фактор не признавал.
- Вы врач? - спросил товарищ Фактор.
При этом, он посчитал совершенно не нужным со мной здороваться. Но не преминул высверлить мой мозг белесыми глазами в рыжих ресницах и по-жандармски 'прочитать у меня в сердце'.*

--------------
* цитата из повести М.Е. Салтыкова-Щедрина 'Русский человек за границей'.
-------------

- Нет. Фельдшер, - ответил я, решив не представляться, если со мной не здороваются.
Ибо не фиг.
- На вас выпала благородная задача вернуть к жизни великого революционера, который начинал бороться с проклятым царизмом ещё в конце прошлого века в Бунде*. Проникнетесь этой ответственностью, ибо права на ошибку у вас нет. Товарищ Нахамкис должен жить и вести угнетённые трудящиеся массы к светлому социалистическому будущему.

-------------
*Бунд (букв. 'союз' на идиш) - Всеобщий еврейский рабочий революционный союз социал-демократической направленности, действовавший в Литве, Польше, Украине и России, объединявший рабочих и ремесленников еврейской национальности. Существовал с 90-х гг. XIX века до 40-х гг. XX века. В Российской империи большинство бундистов в начале ХХ века влилось в РСДРП, отказавшись от узкого национального социализма в пользу интернационального социализма. Меньшинство слилось с сионистским движением. В настоящее время мелкие группы бундовцев существуют в США, Канаде, Австралии, Израиле и Великобритании и действуют как профсоюзы.
---------------------

Товарищ Фактор заложил левую руку за пояс, а правой, сжав её в кулак, стал неуёмно жестикулировать. Чувствовалось, что в таком трансе, в который он себя сейчас загонял, он мог говорить часами.
- Вы только проникнитесь свой миссией и ответственностью - вылечить такого великого человека. Одного из отцов русской революции...
Тут мне вся эта комедия надоела, и я невежливо перебил увлёкшегося оратора.
- Может, вы меня сразу расстреляете?
Товарищ Фактор замолчал и застыл, будто наткнувшись на неожиданное препятствие.
- Зачем? - удивился он недоумённо.
Даже его мелкие круглые глаза стали ещё круглей и похожи на оловянные пуговицы.
- А кто вылечит товарища Нахамкиса?
А я нарывался уже не по-детски.
- Тот доктор, которого вы уже поставили к стенке. Я же не Христос, и товарищ Нахамкис не Лазарь. Воскрешать мертвых не умею. Но подозреваю, что пока вы закончите читать мне проповедь, товарищ Нихамкис благополучно переселится в штаб к Духонину. Если вам так необходимо чудо, то не стоило беспокоить этим простого сельского фельдшера, а надо было выписать из Любавича цадика, чтобы тот это чудо совершил. Ему это не трудно. А мне так непосильно.
- Вы что себе позволяете? - взвизгнул товарищ Фактор, - Это контрреволюция! Вы подлый наймит буржуазии, призванный уничтожать верных сынов революции. Вы просто враг народа!
- Нет, это что вы себе позволяете, - я тоже на горло брать умею, - Будите среди ночи единственного в селе фельдшера. Везёте черте куда. И вместо того чтобы допустить его к больному, читаете проповеди на отвлеченные темы. Не говоря уже о том, чтобы приглашенного медика, хотя бы чаем напоить, если накормить жадность обуревает.
- Идите, - сказал Фактор, раздувая ноздри, - К раненым вас проводят, кипяток принесут.
И отвернулся к окну, скрестив руки за плоской заднице. Прямо мисс Майлз какая-то.
Молоденький Михалыч, тот, который красовался драгунской шашкой, вывел меня из здания управы и решил проводить до импровизированного госпиталя.
Я его остановил на крыльце, сказав, что надо взять с телеги свой фельдшерский саквояж.
Неторопливо разрывая сено в кузове, тихонечко сказал Трифону.
- Триш, я сейчас пойду раненых пользовать, а ты потихонечку сматывайся отседа, пока у тебя товарищи коня не реквизировали. Меня не жди, домой сам доберусь. За избой моей лучше присмотри, а то она так открытая и брошена. Ключ от дверей в сенях висит справа от косяка. Давай, двигай, пока не поздно.
Трифон сдвинул шляпок на лоб, чеша активно затылок всей пятернёй.
- Ой, ёж ты... Егорий Дмитрич, как жа... А эта...
Но я уже махнул рукой и с саквояжем в руке двинулся вслед за Михалычем, который повел меня на задворки здания управы, где в каретном сарае они и устроили свой госпиталь. Нашли место... Одно слово - товарищи.
Товарищ Нахамкис в одном исподнем бился под скомканной простынёй в горячке на принесенной из какой-то зажиточной избы железной кровати, показывая всем на обозрение свои грязные пятки. Сознанием товарищ был не обременён.
Его протирала водой с уксусом типичная сестра милосердия из благородных, каких много было на Великой войне. Для многих - второй Отечественной.
Поздоровался. Представился.
- Волынский Георгий Дмитриевич, фельдшер санитарного поезда. Кандидат на классный чин.
Женщина улыбнулась. Кивнула. Представилась сама.
- Татьяна Васильевна фон Мантейфель, баронесса. Сестра милосердия санитарного поезда. Вы на каком фронте были?
- На Юго-западном.
- А я на Кавказском.
- Что ж вас в наши палестины-то занесло недобрым ветром.
- Так получилось. Кисмет.
- А здесь вы?
- Считайте, что пленная. Нас с доктором Болховым товарищи с поезда сняли в Пензе и привезли сюда. Николай Христофорыч, осмотрев раненых, заявил, что этот, - она показала на Нахамкиса, - Обязательно умрёт. Они его вчера за это расстреляли. Предварительно спирт медицинский из его запасов весь выпили.
- А что с этим? - кивнул я на Нахамкиса.
- Сепсис, - ответила Татьяна Васильевна. - Запущенный. Антонов огонь уже. Не жилец. У меня за три года глаз намётанный, кто выживет, кто нет. Но они с ним носятся, как с куличом на Пасху. Вот сижу тут, и жду, пока саму к стенке поставят. Я же баронесса. Классово чуждый элемент. Всё, как в Великую Французскую революцию. Всех дворян на гильотину.
- Да нет, - возразил я, - У вас, милая Татьяна Васильевна, слишком оптимистичный взгляд на мир. Товарищи шире мыслят. Не только дворян, но ещё и буржуев они хотят уничтожить. Всех поголовно. Купцов, заводчиков, фабрикантов, лавочников. Интеллигенции тоже достанется, потому, как просто выглядит по-господски. И говорит по-русски правильно.
- Хотите чаю, Георгий Дмитриевич, - предложила баронесса, наверное, чтобы прекратить неприятный для себя разговор.
- Всенепременно, Татьяна Васильевна. Из ваших нежных ручек я даже яд приму, - улыбнулся.
- А вы, Георгий Дмитриевич, тонкий ловелас, как я посмотрю.
Улыбается хорошо так, приветливо, но совсем не обещающе. Не сексуально. И руки за спиной прячет. Совсем не барские у неё руки после трех лет работы в санитарном поезде.
- Что ещё остается делать под угрозой расстрела, не на Луну же выть?
Её глаза улыбнулись. Господи, как она на Наташку похожа.
- Вы литвинка?
- Да, я из Беларуси, с Гродно. Моя девичья фамилия Синевич. А как вы догадались?
- По внешности, конечно. Самые красивые женщины у нас либо из Белоруссии, либо с Волги. Но на Волге абрис лиц другой.

Начало Путанабус-3

пока все что есть

залупа

елда

в падлу

гандон

говно

жопа

йобиный

к ибеням

манда

на фиг мне срались

на хер, на хера

насрать

не бзди

перднул

попердывая

поссать

ссаная

усритесь

хитрожопые