ВДОВЬИ ДЕТИ.
Книга первая.
ОДИН ЛЕНИВЫЙ МАЛЬЧИК.

«В действительности всё было совсем не так, как на самом деле».
Станислав Ежи Лец.

Короткое предисловие, которое можно и не читать.

Вот я написал первую фразу. «Случилось так, что во времена его величества Аменхотепа III, чье тронное имя - Неб-Маат-Ра… Чёрт, надо давать сноски и примечание – какие были имена у фараона, что такое тронное имя, да и третьим его никто не звал тогда… Хорошо! «Тронное имя Аменхотепа III дословно означало «Владыка истины Ра», и снова – чёрт! Чёрт! Но тут же все намного сложнее… Маат – не просто истина, но и богиня, олицетворяющая правильное устройство мира. И богиня, и понятие - она объединяет в себе истину, справедливость и правильность. «Неб» - тоже слово матрешка, можно перевести как повелитель, а можно – господин, а можно – владыка. Или владелец… Или – отвечающий за что-либо, но , скорее, не перед людьми, а перед вечностью и богами… Да и звучало имя фараона скорее всего как Амен-Хопт… Или Амун-хпт? А само понятие «великий дом», пер-о, которое мы с лёгкой греческой руки произносим как «фараон» стало применяться к обозначению или титулованию владыки двух земель только во времена его сына, Эхнатона (или Эх-нэ-Йота?).
Да кто ж это нагромождение в силах будет прочесть? Особенно если не забывать, что египтология в еще большей степени, чем вся прочая «логия» или вообще история, наука договорная и изобилующая по сю пору натяжками, пробелами и неясностями, связанными как с недостатком знаний, так и с борьбой авторитетов и амбиций. И, так уж сложилось, деньгами, что борьбу только подогревает. Ведь намного проще выбить грант на египтологические изыскания, чем на, скажем, раскопки погребений бушменов XVIII века. Да и именно из Египта в наши дни дошли, меняясь на ходу, однобожие - Ветхий завет - Новый завет – Ислам, миссионерство и нетерпимость. Понятие империи и плавильного котла наций и племён в народ и – самоизоляция, обособленность, богоизбранность и национализм, с вырезанием всех противников до последнего не то, что человека – скота четырёхногого… Спор о том, что важнее – общее или личное – тоже ещё от тех пор… И цивилизация греческая и римская, а также финикийская – тоже многим обязаны ему, а, значит, и нынешняя европейская и исламская культуры тоже. Поэтому к нему отношение особое и отличное от многого иного, поэтому досюда дорастают неубиваемым саксаульим корнем многие нынешние проблемы и обоснования притязаний и надежд. И разобраться в этом…
Достаточно того, что точной сквозной хронологии древнего Египта нет и быть не может по целой куче причин, и срок правления того или иного владыки, сроки между одним или другим событиям и привязка их к нашему календарю – вещь условная. От слова совсем, хотя авторитеты, смешно надув щёки, как изображение северо-западного ветра на старой карте, убеждают в ином. Равно как условна и датировка того или иного здания или артефакта. За последние три года я прочел уйму книг, включая диссертации и научные статьи, о древнем Египте, в том числе и опровергающие друг друга, и отказался от попыток точной датировки и точной трактовки.
Короче, я плюнул на свои первоначальные поползновения. Поэтому предупреждаю – я постараюсь обойтись без излишка египтизмов, но совсем отказаться от них не смогу. Названия городов и имена буду чаще давать в привычной греческой редакции, изредка поясняя в тексте или примечаниях, которых тоже попытаюсь свести к минимуму. Самое главное – если захотят читатели, то есть вы, могут появиться две книги, с учётом названия страны, назовем их, например, красная и чёрная. Чёрная – сам текст, практически, без комментариев и примечаний, но с вложениями в виде карт и картинок. Красная – слегка беллетризованная книга примечаний, карт и картинок больше, но шутейных не предвидится. Помеченное звездочкой непонятное в чёрной книге можно будет, например, глянуть развёрнуто и занудно в красной. Ну, если читатель, конечно, захочет…
Кроме того, несколько предупреждений:
1. Я – не египтолог.
2. Я – ни разу не египтолог!
3. Эта книга – не о Египте.
4. Я понятия не имею, как все было в Египте.
5. Книги Тота не было и нет!
6. То, что в тексте - не крузовская шестерка, а её предтеча.

Глава 1.
Случилось так, что во времена его величества Аменхотепа III, чье тронное имя - Неб-Маат-Ра и чья власть простирается от холмов Нахарины в Стране Рек - Миттани*, (что примерно на севере нынешней Сирии), до высот Хуа*(точно не определенная территория. Вероятно, на юге Куша), откуда уже и до Пунта, земли богов и предков, подать рукой, жил в городе Элефантина *(или Абу, как его звали сами египтяне), молодой человек по имени Хормени.
Но надобно рассказать сначала о его родителях. Отец его, Деди-Себек, или для близких людей - Деди, был родом из Сумену*(совр. Махамид эль-Кибли, в 15 км южнее Арманта) - почти из Фив*, но всё ж не Фивы…Хозяином Сумену, его верховным богом, чтимым во всей стране, был Себек*, воплощённый в могучем и древнем носителе нильского ужаса – крокодиле, острого зубами, любящего разорения, Себек, зеленый перьями, грозный обликом, широкогрудый, блистательный, выходящий от ног и хвоста Великой, которая есть сияние, владыка семени, кто ест, совокупляясь и приносит беременность. Почитал его и Деди, хоть давно уж он служил в Абу* (Элефантине), вдали от родного города, писцом сокровищницы, считающим золото, в приказе обоих домов серебра и золота. Это почтенное ведомство совмещало в себе сокровищницу, казначейство, собирало подати и недоимки. Так себе, казалось бы, титул, ничего значимого для Двух Земель*(Египет), как говорится, на камне Бен-Бен (всем известно, первым поднявшимся из изначальных пучин) не рожден и птицу Бену*(прародитель легенды о фениксе, первоптица) за хвост не держал. Но все же для крайнего Юга страны, совсем рядом с диким Кушем*(южная Нубия. И вообще, смотрите карту!) пост заметный. Элефантина ведь самый южный из городов собственно Египта, первый от порогов, и пограничным он стал в незапамятные времена. Правда, где она теперь, та граница?
Издавна Две земли неустанно и незаметно, когда силой, а когда - пользуясь восторгом и завистью местных владык, да и простых людей, очаровывая, торгуясь и торгуя, продавая, покупая и обкладывая данью, опутывая, обаивая и побеждая во всех смыслах, потихоньку проглатывала Куш и Вават. Правда, совсем недавно, в неупоминаемые в приличном обществе времена чужеземного владычества, времена многоцарствия и владык-гиксосов*(цари пастухов, мигранты из семито-хурритских племен, надолго захватившие влдасть над дельтой и всем верхом), всё казалось потерянным и погибшим. И нубийское царство возвысилось и возвеличилось в то время так, что писцы из народа Та-Кем выполняли приказания презренных негров, а не наоборот. Но всё это в прошлом, и истинно великий государь, Тутмос III, сильно и уверенно впечатал в память всех – кто кому служит и служить должен. Это знание он втоптал поступью солдат и вдавил каменными блоками великих храмов. Пожалуй, это два самых сильных (после золота) государственных амулета, которые побеждают даже таких великих колдунов, за которых почитали нубийцев… И вновь всё расцвело и ожило на юге, и торговля, и ремёсла – и в уснувшей было Элефантине многократно вырос порт, ибо нужно было быстро и вовремя обеспечить поставки всего неисчислимого и пересчитанного, что устремилось вниз и вверх по реке по воле владыки и нуждам стран. И вновь - неизмеримо возросла роль людей знающих и организующих всё правильным и верным образом, писцов всех рангов и статей.
Всем ведь известно: писец и сопровождающий – это два чина, которые требую большого понимания их сути и значения и внимания к мелочам. А то вот ведь у верховного чати*(визирь, премьер-министр. Одновременно – начальник полиции, правитель столицы, зачастую – министр финансов) Великого, идущего вслед за царём – писец, который служит своему господину секретарём. Но ведь и в деревне Малое баранье подхвостье – тоже писец, который этих самых баранов считает во время великой переписи скотов* (реальная процедура, между прочим). И как же их можно сравнить? Как можно сравнивать сопровождающего Его Величества, и сопровождающего домоправителя захолустного поместья? Так что поясним: от Деди зависело побольше, чем от некоторых придворных, семеров*(ранг придворных, дословно – друг царя. Могли быть и неблагородного происхождения, благородные по крови – это «серы». Но семер в придворной иерархии выше. Прямо как во времена абсолютизма – «Самый важный во Франции человек тот, с кем в данную минуту я говорю!») где-нибудь в Фивах, Южном Городе*(один из синонимов названия Фивы по-египетски, ну, как «Первопрестольная» или «Северная Пальмира». Вообще Фивы – это снова по-гречески, а по-египетски Уаст («властвующий»), или Но-Аммон (город Аммона). Или просто «Но» - город. Или Нэ? Или Ниут?) или в древней столице, Мемфисе, Белых Стенах*(то же самое, но про Мемфис. Греки не могли сказать Мен-Нефер, от Мен-Нефер Пепи. А еще его звали Инбу-хедж – что, собственно, и есть «Белые стены». А еще Хут-ка-Птах, «место души бога Птаха». По-гречески это звучало «Айгюптос», (откуда Египет и стал Египтом. Правда, сами египтяне себя с того времени и до сих пор «Миср» завут…) А ещё - Мехат-та-уи – «весы двух земель», Анх-та-уи – «связывающий две земли». Фивы и Мемфис – две столицы, и ревности между ними поболе, чем между Москвой и Питером в разы, а то и на порядки…) И часто от его поступков и решений изменялось, пусть и немногое, в судьбах Куша и Вавата*(южная, как уже известно, и Северная Нубия. Ну карту уже посмотрите, сколько ж можно?), а то и всей страны.
Не зря ведь Нубия и нуб (золото) – родственные слова. Многое из богатства державы, из того, что вводит в зависть и трепет жалких царьков чужедальних стран, шло отсюда. Очень многое, и не только золото. Дерево, каменные блоки для памятников, храмов и прочих важных строек, шкуры диковинных зверей, что нужны для обрядов богам, яйца огромных нелетающих птиц, умеющих бегать быстрее царской колесницы, множество изделий из дерева и камня… Невольники и невольницы - ах, какие бывают девушки в Вавате и Ирчеме! Губы сочны и сладки, как виноград, груди остры и упруги, глаза лукавы и руки ловки! Маджаи-наёмники, лучники в войске или стражи законности и покоя городов и границ, щиты и оружие для них. Много, очень много всякого добра и богатств. И чтоб было ясно – писец посланника Элефантины должен был в год сдать в сокровищницу восемь дебен золота. Это писец посланника, не сам посланник а тем более - не правитель или комендант в те времена, когда в Абу власть по мудрости Его Величества отдавалась военным, в силу угроз и опасностей. Правитель должен был вносить намного, намного больше – сорок дебен. А сколько это «намного»? Действительно много это или не очень? Дебен, как знают все, равен десяти кедетам. По-нашему дебен – это девяносто один грамм, ну, а восемь – это почти два фунта золота.
Золото сдавали и другие чиновники. Но - только на Юге. На севере в казну золотом платили лишь большие города. Город Эдфу, побольше, чем Элефантина, например, платил в год восемь дебен золота… Столько же, сколько писец посланника в Элефантине – Абу…
Это ведь только говорится – «любимый царский сын Куша»*(титул наместника южных провинций и полунезависимых протекторатов, управлявшего иногда и Абу-Элефантиной, один из самых высоких чинов в Египетской иерархии. А уж прибыльный…) - так звался этот князь во время придворного именования - собрал дань с девяти луков*(«девять луков» это собирательный образ всех враждебных Египту неупорядоченных сил, но не главного врага. Акцент в разное время смещался на разные племена, в том числе и нубийские.) и повелел чего-то такого прекрасного». На деле этот всевластный хозяин юга большую часть времени проводил в столице, пред лицом благого бога*(так, отличая от небесных владык, именовали земного. Очередное слово-матрёшка, не просто «благой», но и «прекрасный», «юный», «молодой», «растущий». Прекрасный, бог, но не достигший полной силы, как Ра, или Тот…), а то ведь, знаете, задержавшись в глуши, можно с удивлением узнать о том, что возвращаться-то и некуда… Поэтому настоящим «царским сыном Куша» были его главные помощники и их приближенные, люди энергичные и решительные. Эти качества, несомненно, важны, но многие из этих энергичных и решительных не всегда должным образом почитали Маат – богиню порядка и справедливости. Мы, наверное, сказали бы про них, что они не имели ни чести, ни совести, но имели много желаний. Другие редко приживались за порогами. А эти прижились, еще как прижились! Бывало, они могли вспомнить двух-трех блистательных царских сыновей Куша, при которых они делали всё то же дело – качали богатства Юга в казну. И, собирая дань Юга живому богу, они всегда помнили, что до этого дань должна пройти через руки их хозяина, но еще лучше понимали – что проходит она и через их собственные, жадные. И не ленились собирать ее даже в храмовых землях, а при возможности запускали руку и за пороги, в земли Абу, которые уже, строго говоря, не входили в подвластные князю Юга земли.
Правителю Абу всегда надо было решать сложную задачу. С одной стороны, им, этим энергичным и решительным, воистину эффективным руководителям, нельзя было дозволять подобных шалостей. Ибо и у храмовых владений, и у земель старой южной знати были свои управители (хозяин был только бог – живой из царского дворца либо – из храма), а у управителей было много доброхотов неподалеку от царских ушей. Но с другой стороны – надо было сделать это так, чтоб не разгневать великого вельможу, чьи люди, а, главное, чьи доходы от этого пострадали бы…
Вот этими щепетильными делами и занимался Деди в первую очередь, и был в них ловок и хорош. Правитель нома знал его, отмечал и награждал, а это о многом говорит. Главным Правителем нома, а не князем, как встарь, иногда бывал и Опора Юга – царский сын Куша, хоть Куш и начинался за порогами. Но со времен не столь уж давних, по воле царя это был уже не он сам, и даже – назначенный не им, а из столицы «заместитель». Мах, присланный снизу, из столицы, вот кто носил титул Правитель Абу и земли Та-Сети. Та-Сети - так звали этот ном, самое южное собственно египетское княжество, чьей столицей и была Элефантина. А уж почему так звался этот ном – только боги упомнят. То ли земля лука, то ли земля Сета, то ли - Сатис, то ли изогнутая – кто ж его знает... Заместитель был родом с севера, энергичен, сметлив. Быстро освоившись, он изо всех сил показывал Владыке Юга, что верен ему, наместнику Ментумесу (пока тот был в силе и славе, по крайней мере). Кроме того, невзирая на надменный вид, тонкий профиль, высокий рост, благовония и драгоценные юбки он был худороден, что только сильнее злило старую знать, еще помнившую, как при прадедах все решал свой собственный князь. Еще больше их выводили из себя высокомерие и чрезмерная роскошь, быстро прилипшие к новому правителю, и нежелание считаться с ними. Вот между волей благого бога, властью князя и недовольством вельмож из старых местных родов ему и приходилось крутиться, как капле воды между тремя раскаленными камнями. Ну а находить выходы из всех запутанных, как клубок, положений, доводилось чаще всего Деди-Себеку.
Деди всех знал, и всех умел к себе расположить. Это был рослый мужчина в самом своем расцвете. Он был крупен и широк в кости, немного полноватый, но живой и подвижный. Видно было, что полнота его скрывает сильные мышцы. Лицо его было чуть грубоватым, но в ту меру, которая только нравится женщинам и располагает к себе мужчин. Каре-зелёные глаза так часто улыбались, что уже в молодые годы птичьи лапки незагорелых морщинок протянулись от их уголков, и даже аккуратная и достойная такого чиновника раскраска не всегда могла их спрятать. Лоб был чист и высок, с чуть крупноватыми львиными надбровными дугами, сами брови - густы и красивы, рот твердо очерчен, хоть губы были и пухловаты и вызывали в памяти почему-то обиженного мальчика. Наверное, потому, что нижняя губа под своей тяжестью совсем немного оттопыривалась, приоткрывая ровные и не испорченные сластями зубы (хоть чуть и желтоватые), и из-за этого иногда казалось, что он вот-вот заплачет, искренне и горько, как ребёнок, которому посулили и не дали что-то желанное... Или, наоборот, рассмеётся. В любом случае обижать его не хотелось – он вызывал у большинства людей приязнь и желание помочь, таков уж был его дар. Одевался он просто, удобно и добротно. Ходил, по большей части, без парика, голову тщательно брил, в жару надевал лёгкую папирусную шляпу, как в Дельте, что для этих мест было необычно и забавно. Ходил он чаще всего босиком, но крепкие и красивые кожаные сандалии, такие, в каких ходят в пустыне знатные воины и обеспеченные путники, носил всегда с собой.
Понятно, что он знал всех великих юга и вообще всех важных людей, не говоря уж о начальниках обоих домов серебра и золота и в Южных землях, и в Та-Сети. Он знал и их ближайших слуг, помощников и спутников, и их жен, и любимых наложниц… Нет-нет, не подумайте плохого и недостойного! Ибо тот, кто спознаётся с чужой женщиной, неминуемо хлебнет лиха больше, чем услад! Просто он был таков – стоило ему раз появиться где-то – и его все знали и любили, словно он вырос в этом доме и с младенчества всем был близок и приятен. Кухарки и служанки норовили его угостить, словно он был им своим и понятным, когда хозяев не было поблизости, но кланялись с почестями, когда хозяева были рядом. Хозяева же, даже весьма сиятельные, считали его почти ровней. Таков уж был его другой дар.
Знал Деди-Себек и тех, кто мог бы доставить хлопоты ему самому, его друзьям и начальству. Знал, но, не прилагая особых усилий, мог одним видом своим удержать от необдуманного и напрасного. Таков уж был его третий дар.
Но даже дары богов не спасают всегда и во всём от шай - судьбы, а обдуманное врагом может стать ненапрасным и угрожающим. Он, конечно, не был столь глуп, чтобы полагаться на то, что внушительный его вид удержит глупых завистников от козней, и знал, что продуманный план разумных врагов может навредить намного сильней. Это знание мало чем бы помогло ему, если бы Деди не внушил правителю Элефантины мысль, что сможет намного больше, если станет ко всему прочему и наставником городского отряда. Это нечто вроде национальной гвардии и народного ополчения, не совсем новобранцы - джаму, а более опытные воины, но совсем не элитные вояки. Хотя им служить и отбывать повинности приходилось так часто, что иногда их боеспособность была и повыше придворных полков. Правда, скорее этому помогла вовремя подсказанная правителю мысль о том, что городской отряд подчиняется не военному коменданту, а только ему, правителю. И конечно, сильный отряд сделает сильнее и его самого, подчеркнет величие, особенно в руках опытного и правильного человека. Да и вообще, сила, особенно вооруженная, лишней не бывает. Она должна быть сыта и верна, эта сила. Возможно, она и не пригодится, но лишней не будет…
Отряд был несовершенен, как элегантно выразился, беря его под свою руку и описывая «это воинство» управителю, Деди. Или попросту – убог и тощ во всех смыслах. А взгляд на живот прежнего Наставника городского отряда сразу объяснял – почему.
Войско Египта всегда состояло из двух частей. Личной гвардии повелителя, собранной тщательно и взлелееноой кропотливо, не могло хватить на обеспечение мира и покоя всей страны. В редких случаях позволялось иметь небольшую личную гвардию вельможам, но уж больно в давние времена последний раз это было… Поэтому была еще и призывная часть войска, каждый год обновлявшаяся, общие, городские и местные отряды. Их не только учили как-то владеть оружием, но и использовали в общественных (ну, должны были использовать только в общественных) стройках и работах, в полицейских и городских целях, при ремонте дамб и каналов после времени разлива Реки.
Но на Юге с незапамятных времен молодцы городского отряда обязаны были еще и патрулировать, следить за нерушимостью границ, докладывать о попытках их перехода и по возможности – пресекать эти попытки. Правда, в старинных установлениях имелись в виду жалкие негры, направившиеся в набег или пытающиеся контрабандно протащить свой товар в обход установленных и дозволенных для них мест… Ну да ведь можно и сместить акценты в понимании древних записей, сделанных божественным письмом.* (т.е. – иероглифическим, а не демотическим или иератическим письмом. Написание иероглифов менялось, и знать древние правила и написания могли только очень образованные и сведущие люди, чаще всего – жрецы или чиновники. Знать – и толковать их для всех остальных.)
И незаметно молодцы из городского отряда стали весомой гирькой на чаше решения многих пограничных и межевых споров просто самим фактом своего существования. В немалой степени и по той причине, что Деди-Себек решительно поменял многих из них, тех, кто был ленив или вороват сверх меры и непонятлив, на джаму – новобранцев. В немалой – потому что они теперь не работали на хозяйственных работах во время призыва, как всегда работали раньше и как продолжали все остальные солдаты, кроме гвардейских полков Его Величества, а учились патрульной службе и боевым повадкам под началом двух ветеранов, помощников Деди. Правда, легче им от этого не было, так как ветераны нещадно гоняли их, изнуряя борьбой, бегом и беспрестанными занятиями с оружием.
Хитрыми уловками Деди-Себек добился того, что все они были вооружены, экипированы, обучены и накормлены не хуже иных столичных гвардейцев, и уважение к нему в Абу возросло неимоверно – в отличие от правителя, все остальные считали молодцев городского отряда людьми Деди. Самое главное, что так считали и сами молодцы, ибо Деди никогда их не забывал, не чванился и часто сам становился в их ряды на занятиях. Тем, что их быт и достаток исправно улучшался, они тоже были обязаны Деди, и знали это. Правда, панибратства он не допускал никогда…
С каждым днем его отряд становился всё лучше и лучше, словно клинок, который под долгой проковкой теряет шлак и набирает добрых свойств. К ним сначала в шутку, а потом всерьёз прилипло прозвище «нубийских гончих» - уж больно часто их видели бегущими куда-то целым отрядом. Но сами себя они стали называть «гончие Деди».
Деди стал более заметен на городском горизонте, и часто его стали приглашать на празденства и встречи туда, где ещё недавно двери для него раскрывались лишь по делам, и не сказать, чтобы всегда эти двери были парадными. Оценив выросшие доходы казны, Правитель недолго думал, как его наградить. Его решение вызвало бы уважительные кивки и у матерых львов из столичных палат и приказов, а то и у самого чати. Ибо одним и тем же поступком Мах, не потратив ничего из своего сундука, возвысил и вознаградил Деди, ослабил своих недоброжелателей из старой знати и в то же время не оскорбил их этим решением. Кроме того, было еще одно превосходное обстоятельство. Будучи правителем, независимым по назначению от Князя Юга, Мах должен был сдавать ежегодный сбор от Та-Сети в Дом серебра и золота Юга, а вот тот как раз полностью был в ведении Царского сына Куша. И выросшие благодаря отряду Гончих Молодцев доходы, сдаваемые казначеям князя, вызвали удовольствие этого владыки, Ментумеса, и самим Махом, и его работой. Это благорасположение выразилось в приятном титуле «Первый приближённый Царского сына Юга», радующем тщеславие, и в синекуре «Получающий тысячу долей с жертвенного стола», растящей достаток. Однако самым главным, конечно, стало важное повышение и вхождение в состав «Великой тридцатки юга» - полуформальный кружок самых важных чиновников и самых влиятельных господ и жрецов. Это был переход на совсем другой уровень власти, и впереди заманчиво мерцало, пока ещё не очень уверенно, как пустынный мираж, присвоение титула «Заместитель царского сына Куша». Всё это сильно увеличивало Маху размах рук. Он оставался правителем Абу, но… Недурно было бы позаботиться и о том, чтобы, если Мах вырастет до переезда в резиденцию князя Ментумеса в качестве одного из заместителей, в городе сохранялось его влияние. И люди, это влияние воплощающие в себе и обязанные ему, Маху.
Итак, Мах наградил Деди, проведя его в судебную палату – кенбет, и не только города, а всего нома. Поскольку Деди-Себек имел хорошие отношения практически со всеми заметными и большими людьми Та-Сети, это не встретило их противодействия. Больше того, Деди почти сразу возглавил несколько важных комиссий, что дало ему еще больше влияния и дохода. И вполне достижимой стала для него должность в Шести Великих Домах – верховном, Царском суде. Пока, конечно, при князе Юга – писцом Шести великих домов. Если сумеет себя проявить и понравиться. Такие дали и высоты окрыляли, но многие ведь погибли или пали низко, возомнив себя великими, но не будучи ими. Однако новоявленный судья (впрочем, он сохранил и все свои прочие титулы, должности и обязанности) не стал спесив, как многие, пробившиеся наверх, ибо добился всего в первую очередь своим трудом, а не улыбкой богов и милостью сильных. Скорее, он даже был излишне прост с подчиненным (да и вообще с людьми), в силу природного добродушия крупного, сильного и веселого человека, у которого сытость и достаток помогают семейному счастью закрывать глаза на многие беды мира и искренне считать всех такими же счастливцами. Самое удивительное – он не стал богат на этом посту, ибо был честен и чтил богов, особенно Сета, Сутеха, Хнума и Маат. А Боги Бес*(Бес, среди прочего – и божество домашнего очага.), золотая владычица сикоморы * (Прозвище богини Хатхор). (да и вообще все те боги, кто в той или иной степени за семью отвечают) обильно наделили его величайшим счастьем, даровав ему добрую жену и детей.
В отличии от Деди, Мерит-Хатор, жена его, спину всегда держала ровно, и, не смотря на ее малый рост и хрупкое сложение, казалось, что она глядит на любого собеседника сверху, а не наоборот. Но это не выглядело (да и не было) высокомерием и не казалось обидным никому и никогда. Ибо, во-первых, она была всегда спокойно-доброжелательна и внимательна к людям. На ее прекрасном лице, с тщательно подведенными всегда, в любое время, глазами и бровями, цвела на чудесных, почти незаметно накрашенных лучшей помадой губах ласковая полуулыбка, и каждый, говорящий с ней, считал, что эта улыбка предназначена только и именно ему. И ещё она никогда не забывала имен людей и каких-то подробностей их жизни, ставших ей известными. Во-вторых – хотя никто толком не знал, кто она и из какой семьи, что не мудрено, ибо она приехала, как и надлежит доброй супруге, с мужем, с севера, но поговаривали… Да нет, все ибыли уверены, что она происходила из весьма уважаемого семейства и даже была в отдалённом родстве с самим великим пророком бога Тота, который, как известно, по материнской линии был потомком Хапусенеба, чати*(визирь) царя… ээ, впрочем, имя этого царя-женщины лучше не называть ныне вовсе… Ну, хорошо, он, Хапусенеб, был внуком Имхотепа, не того богоравного чати, мудреца и кудесника взошедшего на свой горизонт еще в глубокой древности благого бога Джосера, а того, что тоже был чати, но при его величестве Тутмосе, чье тронное имя Аа-хепер-ка-Ра*(Тутмос I) и вообще, говорят, происходил от спутников Гора, то есть от старой крови, самых знатных и возвышенных людей, чьи пращуры шли за Богом. Они видели других богов, а с некоторыми и сражались, не убоявшись (впрочем, кто из вельмож после двух смутных времен не постарался подправить историю своей семьи)! Еще говорят, что это именно он подал его величеству мысль соорудить гробницу в новом месте, Долине Царей, и отвечал за ее строительство и тайну.
Древняя кровь есть древняя кровь, и часто было заметно, что матери не по нраву излишняя простота Деди, которую она почитала за простоватость, да и некоторые манеры его вызывали легкий вздох укоризны. Не раз говорила она, что каждый сам назначает себе пределы, и не только своим мечтанием, решимостью и умениями, но и манерами и поступками – тоже, ибо, совершив чем-то умаляющий достоинство и гордость поступок, ты навсегда закроешь себе самые важные двери. Отец только смеялся. Подобный их семейный союз выглядел немного загадочно, но Хормени как-то не задумывался об этом, ибо родители его воистину любили друг друга, не жарким, быстро отгорающим пламенем телесной страсти, а крепко, уважительно и прочно.
Деди всегда был хорошим мужем и отцом (как говорится в древнем писании, покрывал жене спину одеждой и наполнял ее сундуки), а Мерит-Хатор - женой.
У Деди и Мерит-Хатор было трое детей: два сына, самый старший и самый младший из детей, и дочь, средняя. Девочка была любимицей отца, что он старательно, но неуклюже скрывал, не желая обидеть сыновей. Поэтому он иногда бывал с ней даже излишне строг. Так ему казалось, когда он после наказания начинал её задаривать и баловать… Никто из детей не умер во младенчестве, что явно всем говорило о милости Беса к этой семье, о чём, впрочем, я повторяюсь. Хормени был старшим сыном, первенцем, которому, как уж часто это бывает в мире, доставалось много любви и ласки и мало работы по дому.
Хотя отец и был старше матери почти на десять лет, но именно в ее маленьких ручках собирались все те малоприметные нити, что и составляют основу любой семьи. И, если уж сравнивать жизнь дома с тканью, то те же маленькие руки неутомимо и незаметно направляли их всех, как челнок, вплетая утком их повседневные дела в тот радостный узор, который и был их домом. Похоже, отца иногда это сердило, и порой, вернувшись из очередной поездки, он пытался порулить семейной ладьей. Но это всегда заканчивалось одинаково, и в итоге рулевое весло снова оказывалось у прежнего кормщика. Мать всегда ухитрялась сделать это так, что корабль счастливо проходил сквозь пороги, мели обходились благополучно, и, самое главное, капитан почитался командой (вполне искренне и заслуженно, между прочим) наилучшим из всех, да и сам он, капитан-отец, удаляясь в надстройку по своим важным делам, был преисполнен радости и осознания хорошо выполненного дела. Все понимали, что дорогу определяет капитан, а уж проложить курс – дело кормщика.
Но как-то само получалось, что дом, вся его ежедневная суета и тысяча мелких и крупных дел – все держалось на матери. За указаниями, за решением споров – все обращались к ней. Что делать, кому делать и когда – как-то так само по себе всегда выходило, что решала она. То отец был в поездке в Семне*(Семна – город и крепость на самом юге Вавата, сразу за 2-м порогом. В описываемое время уже теряла военное значение, но правило, разрешавшее только один день пребывания в ней кушитам, действовало) или и вовсе в Керме*(Столица Куша в те времена, когда он реально угрожал Египту, при Гиксосах. Уже после завоевания в ней неоднократно вспыхивали восстания. В описываемое время огонь не горит. Но угли тлеют… Многие египтяне в Керме были родом из Сиута.), то находился во дворце владыки… Добродушный, громогласный и шумный, отец возникал дома, и все вставало вверх дном – дети, домашние, слуги – все вовлекалось в этот вихрь, распространяя вокруг себя шум, веселье и беспорядок. Одна лишь мать была безмятежна и спокойна (хотя слуги и стали замечать, что сильная их любовь из-за долгих отлучек Деди несколько ослабела, по крайней мере, у хозяйки). Она выслушивала новости и события, приключившиеся с отцом или возле него, его идеи, предложения и прожекты… И как-то очень ловко продвигала разумные, иногда сильно их меняя, и тихо хоронила ненужные. Все знали, что отец решил переехать в новый, больший дом в лучшем районе (правда, никто, включая его самого, и не догадывался, что к этой мысли его плавно и осторожно подвела мать). Но дальше за указаниями все домашние уже шли к матери, ибо отца было либо не застать, либо не отвлечь от того, чем он был занят в данную минуту. Планировку нового дома и сада (кхм, ну, ладно, садика…), его убранство, включая материалы (нет, дорогой, тут не стоит экономить, пусть основание колонны в центральной зале будет из красного гранита, а не из известняка, и оклад двери тоже.)… Цвет росписи стен и потолков и сам узор, размер кладовых (и их содержимое). Да ладно бы это, само собой получалось так, что песенки, которые она напевала («моя певчая птичка», - называл ее иногда отец), так же сами собой приставали ко всем, их слышавшим, а прозвища, данные ею, прилипали намертво, ее же улыбка и похвала стоили не меньше, чем княжеские. Вольно или невольно, но она, высказав свое мнение, уже определяла, что кому носить, куда ходить и что делать. И уж, конечно, такие вещи, как на ком женить старшего сына или как, когда и за кого выдать замуж дочь, и решено ей это было чуть не от их пятилетия, а как же иначе?
Как говорится, «Работа матери не заканчивается никогда», а Мерит-Хатор считала своими детьми в той или иной степени всех домашних, и своих детей, и родню, ближнюю и дальнюю, и слуг, и рабов. Но, чем больше она решала домашних дел и проблем, тем больше решений все старались на неё свалить и тем меньше любили… Во истину – странно это – сбросив все трудные решения на человека, еще и обижаться на него, что он эти решения принимает…
Брат Хормени, Себек-Эре, был младше на пять лет, а сестра, Нефер-Маат - на три. Впрочем, сестру почти все, включая домочадцев, звали «Средняя», а отец – Митшереу * (Митшереу – котенок). Брат для Хори всегда был назолой и сопливой обузой, он лишь вызывал раздражение и нос Хори морщился, будто он хотел чихнуть, как только Себек-Эре оказывался рядом. Что до сестры, то с ней он ладил хорошо, хоть и считал, что отец её совершенно непозволительно балует. Брата же баловала мать. Что же до самого Хори, то он считал, что уж с ним-то как раз мать слишком сурова. На самом деле с ним она, скорее, была непоследовательна. То излишне строжила его, то, наоборот, портила вседозволенностью. Позже, немного подросши и повзрослев, Хори понял, что его мать имела одну особенность, которая иногда бывала смешной, иногда – очень неприятной. Людям, вещам и явлениям не дозволялось быть не такими, какими она их себе представила. Она никогда не могла простить человеку, если он оказывался отличным от того, каким она себе его вообразила. Причем, если с разочароввшими ее посторонними людьми она могла держать себя с безмятежным спокойствием и улыбкой, близким и домочадцам доставалось преизрядно. Хори она, очевидно, предписала судьбу эрпата и не могла никак смириться с тем, что он – обычный нормальный мальчик. Сердясь, она ругала его за лень, что было для нее самым страшным обвинением. Фраза «ленивый мальчик никогда не сможет добиться ничего в жизни!» преследовала Хори и раздражала.
До некоторого времени его не удивляло то, что, в отличие от других сверстников, у него нет ни одного деда или бабки. Хотя, как известно, именно дедушка – главный друг внука. Он дарит ему подарки лучшие, чем все остальные, а, когда внук подрастает, чаще всего он наследует именно дело или должность дедушки. И эта тема всегда обходилась молчанием, а вопросы Хори о дедушках и бабушках пропускались мимо ушей. И это было странно. Лишь раз он видел важного чиновника с севера, прибывшего с посланием к Князю, которого представили как его дядю, но запретили говорить об этом кому бы то ни было. Дядя был невероятно важен, немногословен и явно презрительно относился к племянникам и племяннице, их дому и их отцу, которого, впрочем, не было – он был в одной из своих бесконечных поездок по Та-Сети, уехав буквально за день до внезапного появления родственника. Хори даже не мог понять – то ли дядя так подгадал, чтобы не встретиться с отцом, то ли сам отец не горел желанием увидеться с важной родней. Мать была единственной, с кем дядя общался уважительно и любезно. Впрочем, большая часть их общения прошла за закрытыми дверями, и о чем они говорили, осталось тайной, а вскоре после этого, лишь слегка притронувшись к поданным блюдам, дядя исчез навсегда, оставив запах дорогих духов и притираний, а также раздражение и обиду у всех домочадцев.

Глава 2.
О прочих домочадцах надо сказать отдельные слова. Сначала их было всего четверо. Самый старший, лицом похожий на сирийца, но по всем прочим приметам житель Та-Кем и носящий имя Хекнахт, уже вышел из возраста, который называют зрелым, но еще не добрался до поры старости. Он был баку*(На самом деле большая часть тех, кого мы считаем рабами, в древнем Египте рабами не были. Рабы в общем смысле «джет», «люди собственности» были нескольких категорий – «Баку» это действительно рабы, и «Мерет», челядь, которые в свою очередь в значительной мере состояли из «хему несут» (или «хему») – «рабов царя», иногда их еще называли «людьми списка» или «списком». По сути, они даже не крепостные, скорее, молодые специалисты по комсомольской путёвке или по распределению. У них была своя собственность, социальные лифты и возможность заполучить свой бизнес. Но право распоряжаться их работой можно было купить,( хотя они при этом оставались царскими Такие вот государевы люди). Правда, значительно дешевле, чем баку, каковые были и в самом деле рабами. Но их, в силу высокой стоимости, берегли, и у них тоже были свои лифты в обществе.), личным рабом Деди, да ещё наследственным, чем немало гордился. По этой причине, а также потому, что Деди давал поручения и ставил задачи слугам через него, он считал себя кем-то вроде чати при Деди-Себеке и безусловным повелителем всех прочих слуг и челяди (впрочем, это не значило, что он ленится работать сам или работает плохо). Когда, мало-помалу, Мерит-Хатор прибрала к рукам всю власть в доме, он явно стал человеком хозяйки, и, как это иногда бывает и у более значимых особ, пытался добавить себе влияния в её глазах исподволь, но неуклонно, как скарабей, катящий свой шар, наушничая ей о истинных или мнимых поступках и проступках хозяина, которые могли уронить честь семьи, брюзжа и настраивая её на суровый лад. Многим казалось, что в тени, пролёгшей между супругами, большая доля его вины. Не брезговал он и наушничать о прочих рабах и домочадцах, даже в тех случаях, когда всё мог решить и сам. Он старательно и хорошо работал по дому и сам, но почему-то вокруг него люди всегда ссорились и ругались. Казалось, когда затлевала и вспыхивала какая-то размолвка, не важно, кто в ней был замешан, ему словно становится лучше и веселей. Пожалуй, он был единственным, в ком дядя вызвал искреннеее восхищение.
Хекнахт был довольно крупным и широким в кости мужчиной, и никто не звал его уменьшительно «Хеки», а только либо полным именем, либо «управитель». Но, даже не беря во внимание его размеры, надо признать, что он умел придавать себе величественный вид, что ещё больше возвышало его в глазах дворни и своих собственных. Он носил парик (из старых париков Хозяина) и аккуратную юбку, ухитрялся всегда, даже на грязных работах оставаться чистым. Его влажные большие карие глаза под выпуклыми, как у жабы, веками, были печальны, но длинный горбатый нос по большей части высокомерно был задран. Правда, на это было глубоко наплевать некоему Иамунеджеху. Это был нехсиу*(слега упрощенно это оседлые жители Куша (Нубии), маджаи – кочевые), мускулистый, но не огромный, как Хекнахт. Он был ленив (ну, по по мнению управителя). По своему же собственному мнению Иаму (редко кто называл его полным именем Иамунеджеху), в доме мужчина должен был только отдыхать и готовиться к мужским делам – охоте, войне, походам. Ну, а еще - есть, петь, пить, веселиться, танцевать на празденствах, и любить женщин. Самое удивительное – он был свободен и в доме на положении домочадца оставался добровольно. К Деди он относился уважительно, но без раболепия, выполняя при нем так же добровольно и самочинно взятые обязанности телохранителя, оруженосца и помощника на охоте и в других «мужских делах». Он не был «диким нехсиу», и даже, вот диво, знал священное письмо и мог легко общаться и с жрецом, и с знатным северянином, и с забитым козопасом из Ирчема* или Анибу*(См. карту. Местность и город в Куше ). Под кожей, матово блестящей, как полированное и вываренное в масле дерево, местами перепаханной шрамами – от когтей, меди и сделанных при ритуале посвящения в мужчину - лениво, как леопард в начале броска, перекатывались мускулы силача – не массивные, а витые и упругие. Он и ходил словно леопард: плавно и как-то не спеша, но при этом мог двигаться ужасно быстро. Как-то (намного позже) он сказал Хори, что быстро – это когда неторопливые движения идут друг за другом непрерывно, и каждое точно знает с чего начнётся и чем закончится. И когда он так стремительно и в то же время неспешно перетекал по двору, с безжалостно-безразлично-добродушным лицом бога Монту*( Монту – бог войны), Хекнахт вжимался в стену и замолкал на полуслове, потея и бледнея.
Но чаще всё же Иаму лежал в тени и напевал что-то или наигрывал на своем странном трехструнном инструменте. Если, конечно, не был в это время на охоте, рыбной ловле, не занимался с оружием, или не пил пиво или вино, или не играл в Сечет. Пиво он делал себе сам, считая, что в Та-Кем его делают слишком слабым и слишком сладким, и пиво его действительно получалось крепким и душистым, но кисловато-горьким. Это была единственная работа в доме, которой он не чурался, если не считать возни с охотничьими или рыбацкими снастями и трофеями. Правда, когда он делал пиво, он заставлял рабынь и служанок пережёвывать солод и сплёвывать его в кувшин… Но пиво-то получалось вкусным, крепким и душистым…
Иаму не был совсем негром, его нос был тонок и ровен, а губы не были большими и вывернутыми, но был заметно смуглее любого жителя Та-Кем. Он был красив и от него прямо ощутимо исходило чувство силы и нерушимости. Запах его тоже не походил на запах негра.
Третьей была Руиурести, нубийка, доволььно зрелая уже на момент рождения Хори, а к его десяти годам скорее, даже пожилая. Надо бы её назвать не третьей, а первой – столько на ней работы в доме держится. Готовка, уборка, стирка, запасы… А пока дети были поменьше – она еще и нянчилась со всей этой толпой. Всегда неунывающая, всегда напевающая, всегда необъятно-пышная и всегда при деле. Она была из хему, и мужа у неё не было уже на тот момент, когда она попала в дом Деди. Её собственные дети выросли и разлетелись из под родительского крыла – дочери были в доме шнау*(«работный дом», крупная мастерская, кустарное производство, чаще всего – пищевое, но иногда любое другое) в Белых стенах, а двое сыновей служили в армии. И один уже дослужился до того, что сам был где-то далеко на севере командиром, да, господин, и у него уже были и свой дом, и свои слуги. Неоднократно он присылал весточку с гонцами, предлагая матери выкупить её у Деди, но Руи всегда отказывалась. Хозяин тоже не прочь был её отпустить, и без всякого выкупа, но она опять-таки отказывалась. Деди она говорила, что не дело это для матери, что сын её выкупит. Она придет как подчиненная под крышу дома, где уже управляется другая хозяйка. Не дело это, хозяин, нет, не дело! Слугам же она отвечала, уперев в бока свои мощные руки и гордо глядя на них, что она не может бросить дом и их, нерадивых и бестолковых неумех, на погибель и голод…
Четвёртой была непутёвая девица, словно в насмешку носящая имя Сатепа*(Сатепа – «дочь крокодила». Имя означает красоту и властность). Сатепа была и в самом деле статна и красива. С тонкой талией и изящными, соразмерными и стройными бёдрами, грудью, не отвисшей, не смотря на свои немалые размеры. Её лицо было правильно и чисто, не было ни оспинки, ни прыщей, волосы черны, блестящи и великолепны, как великолепны были и нос, губы и уши – даже строгий ценитель, отбиравший наложницу для семера, мог бы обратить на неё внимание. Но вот её глаза… Казалось, они смотрят в обратную сторону, внутрь этой красивой головы, а к ты их видишь лишь в отражении, с обратной стороны. Правда, и внутри головы глаза, верно, ничего увидеть не смогли… Почему-то у всех она вызывала такое ощущение, что они видят красивую корову. Она могла пастись, если, конечно, её вывести к зелёной траве, если же вокруг будет песок, то она просто будет стоять и беспомощно смотреть своими большими и прекрасными глазами, блестящими среди длинных ресниц, пока её на пастбище не отведут. Она по большей части жила в мире своих нелепых грёз, и делала все свои дела по дому (горничной и девушки для помощи хозяйки) будто во сне. Не то, чтоб она была ленива, нет, но, считая, что достойна наилучшего в этом мире, она словно отрешалась от окружающего и целиком уходила в мечты. То ей виделась картина, как принц, увидев её, предлагает ей стать своей великой женой*(Великая жена – главная жена наследника престола или фараона), а то и вовсе такое, о чём и говорить-то не стоило, во избежание обвинения в оскорблении величества. Мечтая о столь высоком, она, тем не менее, регулярно оказывалась ночью в каморке у Имау, и, как не старалась, будила своими воплями всю округу… И уж сколько раз госпожа пеняла ей и обещала наказать, сколько раз она клялась и самой себе, и госпоже больше никогда… Ну да, ну да… Сатепа прекрасно понимала, что Иаму на неё наплевать, да и сама его называла презренным кушитом, чуркой эбеновой и прочими малоприличными, да зато привычными названиями. Но все случалось снова и снова.
Потом слуг стало намного, намного больше, все они были людьми списка и отражали признание заслуг Деди правителем, Махом, и степень этой признательности, ибо, будучи царскими рабами, попали в службу к Деди по велению этого чиновника. Тут были и земледельцы-ахутиу для работы в загородном поместье… Да какое там поместье… Невеликий домик, где даже для пяти слуг работы было маловато. Да и росло все в каменистой земле вокруг Абу намного хуже, чем в Куше или севернее, так что ни тучных стад, ни нив тут не было – огороды да виноградники. Вино, правда, было знатным – уж откуда взяли те лозы, что давали это вино, неизвестно, но завидовали такой удаче многие. Одно получалось сладким даже без фиников и мёда, другое было терпким, но ароматным и хмельным.
И еще трое служанок, херит-пер («ведающих домом») в городской дом, который тоже разросся, а потом и вовсе поменялся, превратившись в небольшой, но солидный городской особнячок. А в таком доме, конечно, работа всегда найдётся… И целый дом шнау можно занять, было бы желание. И появилась еще ткацкая мастерская, где работало целых двенадцать ткачих. Если бы её не взяла под свою руку мать, то Иаму бы там и поселился, и уж тогда ткани было бы выткано мало, хотя во главе мастерской и была свободная ткачиха, получавшая от выделанных штук полотна и его качества, и находившаяся там всё время. Да, видно, она сама не могла противостоять колдовству Иаму.
Но Мерит-Хатор отбила у него охоту частить с визитами сюда, постоянно проверяя дневной урок и просто заходя в мастерскую по поводу и без него. Почему-то нехсиу её сторонился...
А тем временем Хори рос, рос и дорос до учебы в доме знаний, школе при храме Хнума – создателя мира. Дома его уже можно было видеть реже, чем в школе или в более приятном времяпровождении с приятелями. (Хотя это и не избавляло его от очередных язвительных обвинений матери в лени). Он был не лучше и не хуже других своих сверстников – друзей и недругов. Так же учился, в чём-то преуспевая, в чём-то отставая, так же играл, зевал и отвлекался, считая ворон и мечтая о чём-то глупом и несбыточном, но великом и возвышенном. Так же боролся и учился стрелять из лука и пращи (бедные птицы!). Так же дрался, выясняя вопросы первенства в толпе школьников (не первый…но и не последний). Так же выслушивал выговоры и наставления учителей. И конечно, их брюзжание о том, что «Все те, кто не имеет возможности выбрать счастливый жизненный путь чиновника*(Такую возможность практически имеют только дети чиновников, жречества, иногда дети военных и ремесленников. Не имея образовательного ценза, экзамена не сдать, не имея денег и связей, ребёнка в школе не выучить), подлежат смотру, на котором их определяют в войско, или ремесло, или низшее жречество (по сути, в храмовых слуг) или даже в «рабов царя»*(Абсолютная правда – не пройдя аттестации на низший чиновный уровень, даже дети знати могли попасть в царские рабы. Вроде призыва в армию, но навсегда ). И это будет позором для любой семьи, горем для их матерей и концом всему для них, малолетних лоботрясов, что никак не способны уразуметь изменение написания иероглифами простейших понятий всего-то за последние пять царствований! Хори иногда казалось, что учителя в школе сговорились с матерью называть его ленивым мальчиком!
И школьники учили правила написания, долбили правила сложения… А за окном были – охота на птиц, рыбалка, игры, борьба, драка с портовыми мальчишками, очередной разлив Хапи… И девочки…
С некоторых пор все, связанное с ними, вызывало повышенный, прямо болезненный интерес.
Прошли времена, когда, голые и почти неотличимые, они возились в пыли в одной куче, мальчики и девочки. Еще до школы, до дня, когда ребенок впервые надел пояс и стал ходить в одежде всегда и всюду, их миры начали расходится, как две барки на Ниле, и чем дальше, тем больше, так что и не понять уж, что делают люди с другого корабля. Сначала это как-то не мешало и было правильно – ну что интересного в девчоночьей жизни? Чему их такому интересному могут научить на женской половине? Но потом…
Как-то внезапно девочки стали смотреться рядом со своими сверстниками совсем иначе – выше, старше, взрослее… И глядели на мальчишек уже в свою очередь с покровительственной жалостью – как на бессмысленную мелюзгу. Этого нельзя было снести, невозможно, немыслимо! Руки сами тянулись дёрнуть за волосы, ущипнуть… Только вот беда - с некоторых пор девочки начали обзаводиться прекрасными, манящими, будоражащими выпуклостями, и руки сбивались, норовя вместо первоначального щипка – погладить, помять, прижать, ощутить в ладони… В висках начинался стук, обрушивались водопадом гул в ушах и краска на щеках. Это была какая-то зависимость, постыдная и манящая. Кроме того, всё это коварно рушило мальчишечью дружбу, ватаги вообще и отношения в них в частности. Драк стало намного больше, поводы для них – ничтожней. Умение драться становилось не менее важным, чем умение красиво хвастаться и вообще – говорить, и почти таким же важным, как умение нравится девочкам. Раньше Хори, крупный и весьма упитанный мальчик, чаще побеждал в потасовках, которые, по сути, были скорее толкотней и пиханием, чем сражением. Но теперь… Драки стали по-кошачьи скоротечны и безжалостны, с ударами ногами, руками, укусами и бросками. Впервые получив удар в лицо, в глаз, Хори разрыдался, от боли, испуга и обиды. И некоторое время он страшно жмурился и приседал, укрываясь от удара, если кто-то замахивался, да и вообще прослыл трусом, тем более, что по какой-то непонятной ему причине у него при любой, самой малейшей, почти несчитовой стычке начинали ручьём течь слезы, а грудь клокотала от рыданий. Но трусом он не был, он убеждался, протыкая себе плоть на руке медным шилом или держа до волдырей ладонь над пламенем. Нет, нет, он проверил – он не боится боли, он не трус! Но почему, почему же он продолжает жмуриться и рыдать? Почему мучительно подбирает фразы и слова, особенно, если разговор и собеседник важны для него? И голодной собакой грызло душу желание нравиться, в первую очередь – девочкам, но хотелось – всем, хотелось вызывать обожание и восхищение, хотелось славы и величия, подвигов и почестей. Можно было, как Сатепа, мечтать и млеть. Но уж больно глупой и нелепой она выглядела, эта Сатепа, и даже добродушный отец иногда безжалостно её высмеивал. Да и попреки матери в лени зародили в душе, помимо ощущения себя не самым лучшим из детей, желание победить все же свою лень, мнимую или настоящую и всем доказать что-то, хотя уже и сменявшимся всременами отчаянием и желанием махнуть на себя рукой. Ведь все равно, раз столько попреков, и от кого – от матери! – человек он пропащий и толку из него не выйдет.
Хотя, стыдясь самого себя, Хори всё же мечтал – о победе над таинственными и могучими врагами, которые были невозможной помесью из сказочных чудищ, личных недругов и врагов страны, про которых им вдалбливали в школе на занятиях. Мечтал о чествовании после победы – владыка оделяет его наградами, и должности, и титулы, и золото, включая почетных золотых пчёл, и земли, и рабы просто сыпались на него! Самые знаменитые придворные красавицы и принцессы дальних чужеземных стран стремятся познакомиться с ним, все, как одна – соблазнительные и с лицами тех девочек, которые наиболее нравились в этот момент…

[/spoiler]
Глава 3.
Но всё же выход из этого тупика нашелся, и нашёлся неожиданно. Как-то, в очередном припадке творчески-мечтательного бреда, он снова оказался в окружении несметных полчищ врагов – ужасного Хозяина Кладбищ, которого не в силах убить ни один смертный, только лишь отогнать, если повезёт… И страшных песчаных пожирателей ослов*(мифические существа, обитавшие в песке пустынь, нечто вроде огромных муравьиных львов. Вызывали песчаные бури, губили караваны и пожирали погибших животных и людей), и Саг с Ахехом*(Саг – мифологическое существо с головой сокола и телом львицы. Видимо потому, что это существо обладало телом львицы, а не льва, ее хвост был украшен кокетливой кисточкой из цветков лотоса. Иногда сага изображали с львиным телом только в верхней его части, а нижняя часть была похоже, скорее, на тело лошади, таким образом саг мог быть изображен и в виде соколо-львицо-лошади, если анализировать его сверху вниз. Грифон или ахех – наполовину орел, наполовину крылатый лев, считался самым быстрым из всех зверей. Грифон перекочевал от древних египтян сначала в предания Рима, а затем стал героем средневековых европейских легенд, в которых он одновременно охранял сокровища и служил надежным инструментом для их поиска. Принято считать, что грифон родом из Индии, однако он широко встречается на изображениях Древнего Египта и сказать, кто первым нарисовал грифона – египтяне или индийцы – невозможно), и Аммут*(одна из стерегущих царство мёртвых, Дуат. Во время конечного взвешивания души – суда над усопшим – ждала результата. Если покойный оказывался недостойным войти в Дуат – пожирала его душу, повергая в Ничто), частью лев, частью крокодил, частью бегемот, частью леопард. Рядом с ужасами загробного мира и сверхестественными существами – люди, враги чёрной земли – целое войско. Полчища закованных в броню воинов на колесницах - марьяну из Нахарины, и голубоглазые ливийские дикари… Врагов много, страшно много! Но в этом и спасение – она сами мешают друг другу! Вот пожирательница сердец из царства мертвых, Аммут, цапнула своей огромной, вонючей крокодильей пастью одного из марьяну. В плотном строю врага выбитым зубом зазияла брешь. Схватив топор на длинной ручке (деревянную лопату для хлеба), Хори неистово начал рубить их всех, стараясь если не победить, так хоть
подороже продать свою жизнь. В левой руке он стиснул копьё (шест, который подпирал матерчатый полог над двориком). Ого! Трепещите, жалкие враги! Хрясь! Хрусь… Как биться со сломанным топором? И что скажет про лопату для хлеба мама… Слезы предательски закипели, разъедая глаза…
- Я скажу Руиурести, что лопату сломал я. Но секиру так не держат. В бою ты долго не проживешь.
Сзади, в тени полога, стоял Иаму и внимательно смотрел на Хори. Обычно он не обращал на детей внимания – если они не мешали ему пройти или заниматься своим делом. Или бездельем. Да и тогда он их почти не замечал – так, два-три шлепка, один-два пинка, не больше. И Хори никогда не слышал еще, чтобы нубиец заговорил с ребёнком. От удивления у мальчика даже слёзы высохли, только тёмные дорожки остались на матово-пыльных щеках. Может, его ждёт наказание? Иаму побаивались даже взрослые, а уж дети – тем более. По вечерам, набегавшись, они где-нибудь устраивались кучкой, и отдыхали. Пили воду из захваченной кем-либо тыквы и ели добытое (ну, если честно – украденное в своих домашних кладовых, чужих садах и огородах, базарных рядах). Сушёную рыбу, стебли папируса, или орехи, или финики, или вгрызались в жёлтоватые, со сладким и в то же время хлебным вкусом, плоды пальмы дум… И рассказывали истории – смешные и страшные – о городе мёртвых и его ужасных стражах, о пустынных кошмарах и страшных нубийских колдунах. Иаму все считали колдуном. Колдуном и воином.
Может, он хочет его подчинить и использовать в своих колдовских целях? Хори слышал (хотя об этом не то, что дети, взрослые говорили шепотом), что колдуны из Куша используют в сильных снадобьях человеческий жир и вообще – людскую плоть. Ну какой ему прок просто так оберегать от наказания десятилетнего мальчишку, которого он и заметил-то впервые в жизни! Но глаза Иаму глядели спокойно и уверенно, в них были ещё какая-то не печаль, нет, скорее, нотка понимания. Он приглашающе махнул Хори, подзывая того к себе, и протянул руку за остатками лопаты, и в его движении была такая уверенность в неизбежности выполнения его призыва, что Хори, как заколдованный, шагнул вперед и протянул лопату.
- Смотри, ты держал её за самый конец рукояти.
И он показал. Потом изобразил, как Хори двигался и действовал «секирой». Вышло смешно и неловко, совсем не так, как всегда выходило у Иаму.
- При ударе она тебя сама утаскивала за собой, - и это снова сопровождалось показом, - Ты открывался для удара врага, но сам не попадал никуда. Не ты владел оружием, а оно тобой.
Иаму подбросил лопату и перехватил её не так, как держал только что, а чуть ближе к середине. Затем он сказал:
- Смотри, надо так.
Как всегда, не спеша и в то же время быстро он двигался по двору и вращал лопату-секиру, и Хори понимал – подойти к нубийцу не выйдет, и ударить тоже, а вот сам он может нанести удар в любой момент и в любом направлении. «Секира» вдруг стремительно, как атакующая кобра, выстрелила в сторону Хори, и он оказался и без «копья», вылетевшего из его руки. Иаму, казалось, тем же движением поставил лопату у хлебной печи, свернул под навес и присел у стены.
- Всегда должно быть равновесие – в том, как ты стоишь, как ты двигаешься, как ты держишь оружие, - сказал он Хори.
- А зачем ты мне это говоришь? Я же ещё ребёнок…
- Ребёнку оружие не нужно. Ты начал становиться мужчиной. Я тебе помогу.
- Как?
- Я буду учить тебя. Бороться, охотиться, держать в руках оружие. Ты будешь сильным воином, не хуже твоего отца!
- А отец – хороший воин?
- Это неправильный вопрос. Ты должен спрашивать совсем другое.
- А как ты сделаешь, что я стану воином? – Хори едва удержался, чтобы не спросить, не заколдует ли его Иаму.
- Это почти правильный вопрос. Не я. Ты сделаешь. Сделать человека кем-то может только он сам.
- Но… Я не смогу…
- Я научу. Сможешь. Если ты человек.
В это время раздались шаги, и во двор выкатилась Руиурести. Увидев обломки дерева и свою лопату, прислонённую к печке, она всплеснула руками и глубоко вдохнула, очевидно готовясь взреветь раненым буйволом.
- Руи, угомонись. Я не нарочно сломал твою лопату.
Вдох прекратился, но набранное в огромной груди Руиурести количество воздуха надо было куда-то деть. Руи просто тяжко вздохнула, и этим вздохом можно было подгонять парусник или гасить костёр. Но сказать она не посмела ничего – не боявшаяся вступать в пререкания, если считала себя правой, хоть с самим наместником или даже женой хозяина, нубийка, по непонятным всем остальным (ну, или непонятным Хори) причинам относилась к Иаму с глубоким почтением.
- Что там у нас сегодня будет на ужин? – спросил Иаму.
- Утки. Ты же сам их принёс с охоты. Я вымочила их в специальном маринаде, и от них не будет пахнуть рыбой.
Иаму довольно кивнул и спросил, где хозяин.
Руи только пожала плечам.
- Пошли кого-нибудь выяснить, скоро ли он будет.
- Хорошо, Иаму.
Иаму повернулся к Хори и приложил палец к губам, намекая, что их разговор должен остаться секретом.
- Мы с тобой после поговорим, парень.
Все остальные домочадцы называли Хори «молодой господин». Но, поскольку Иаму сегодня заговорил с ним первый раз, Хори почти не удивился такому обращению. В конце концов, Иаму был не слугой, и даже к отцу обращался по имени.
Как же Хори возненавидел это обращение совсем вскоре!
«Парнем» Иаму называл его тогда, когда был чем-то недоволен, то есть почти всегда. И лишь изредка – по имени… Они учились «уходя на охоту», в самую жару или, наоборот, иногда нубиец выдергивал его ночью, когда все добрые люди спят. Хори не понимал, почему не откажется от всех этих «небольших упражнений», которыми они, ко всему прочему, занимались втайне почти от всех! Он учился все делать заново – бегать, ходить, прыгать, кувыркаться. «Равновесие» стало проклятьем – нельзя перекрещивать ноги при передвижении, это нарушает равновесие. Нельзя злиться или бояться – это нарушает равновесие. Надо правильно дышать при стрельбе – иначе нарушится равновесие… Всё тело ломило, спина была исцарапана о песок и мелкие камешки, руки и ноги украшали многочисленные синяки разнообразных оттенков. На ладонях появились мозоли от палок, с которыми он занимался, и от тетивы лука, и от пращи, и от метательной палицы… Сначала они были нежными и мягкими, затем – лопнули, постепенно кожа становилась всё грубей и твёрже. Но самое тяжкое – Иаму не давал ему есть! Нет, мясо, рыба, салат – сколько угодно! Но хлеб, и тем паче – сладкие пирожки и мёд стали доступны только во снах.
Они двигались от простого к сложному, возвращаясь и снова повторяя пройденное – потому, что это нужно для равновесия. Какое-то время все, что делал Хори, он делал с ножом, а потом кинжалом в руке. Потом он все время тренировок с Иаму ходил, опоясанный стеганым доспешным фартуком, поверх которого он носил пояс с мечом и кинжалом, и так привык к ним, что без них казался себе голым. Потом Иаму налег на лук – и Хори стрелял на дальние и ближние дистанции, в цели, стоящие перед ним и позади него с самой высокой скоростью, на какую был способен. На бегу, сидя за столом - в сидящего напротив, и над и под столом. Он стрелял из лука в кувырке, в цели, внезапно появляющиеся в самых неожиданных местах, на звук и вспышку во тьме, учитывая, где может быть тело высекающего огонь… Ему даже стало проще поразить мишень в шаге от себя из лука, а не достать ее кинжалом или мечом. И как-то он поймал себя на том, что он незаметно сам для себя, просто как другие щелкают пальцами или хрустят суставами, делает разминку на суставы и связки, которую едва мог сделать и считал чертовски утомительной в самом начале их занятий. Как-то незаметно произошли две вещи – Хори втянулся в работу с Иаму, это во-первых. Изначальное его желание, стать сильнее всех обидчиков и научиться драться лучше их всех куда-то пропало – это во-вторых. Да и времени на прежние детские забавы и посиделки не было. Даже о девочках он думал намного меньше (хотя и очень часто)…
- Зачем ты делаешь всё это? – спросил как-то у Иаму Хори.
- Учитель появляется тогда, когда ученик к этому готов. Ты был готов.
- Да? Я и сейчас не готов!
Иаму только сверкнул зубами в улыбке.
- Парень, ты даже не знаешь, к чему ты готов. Тебе надо просто проклюнуться из яйца… Если появилось время для вопросов не по делу, значит, ты не устал. Бежим или боремся?
- Боремся…
- Отлично! Но после пробежки! Надо же размяться…

Глава 4

Хори уже приближался к обряду обрезания, и детского локона на голове, и кое-чего другого, после чего мальчик становится мужчиной и вступает во взрослую жизнь. После смутных времен гиксосов далеко не все дети носили детскую прядь и далеко не все мальчики проходили через обряд Себи, это было обязательно только для тех, кто должен был стать жрецом. Но мать считала, что без Себи немыслимо считать себя уважаемым человеком, и уж тем более жениться. Жена для Хори уже была присмотрена, только он пока не знал, кто это. Пока до женитьбы еще было время – год, два, может – три, и его это устраивало, хотя… Иногда чертовски хотелось иметь жену.
Сначала нужно было пройти ежегодный смотр и сдать экзамен на чиновника. Мать узнала об их занятиях с Иаму, узнала совершенно случайно, и закатила страшный скандал. Нет, она понимала важность упражнений с оружием. Но благородных, пристойных для семера! Сам Благой бог не чурается высокого искусства стрельбы из лука, но – драгоценного лука марьяну, для стрельбы с колесницы длинными и тяжелыми стрелами! Да, благородно фехтование длинным мечом. Но праща? Пусть даже метательная палица – в конце концов, царь на охоте тоже ей пользуется. Но праща? Или топор простого пехотинца? Это же просто ужас! И этот дешевый солдатский мордобой и борьба!
Оказалось, что отец был осведомлён о происходящем с самого начала – видно, нубиец с ним всё обсудил сразу, как только сломались лопата и детская жизнь Хори. Деди вдруг проявил неожиданную твёрдость, что было даже удивительно, ибо обычно он всегда уступал матери во всех домашних делах. Но тут он был непреклонен, как великая пирамида. Ни доводы Мерит-Хатор о том, что мальчик может не получить первую чиновничью должность на ежегодном смотре, ни плач о горькой судьбе военного, ни обличения Хори в лени ничего не могли поделать, и родители впервые на памяти Хори всерьёз поссорились. Мать даже не пускала Деди в спальню, что было неслыханно и немыслимо, и чем сразу попытались воспользоваться некоторые глупые ткачихи (но не преуспели). Зато Иаму преуспел среди глупых ткачих. Себек-Эре, уже готовившийся идти в школу, всецело стал на сторону матери и сердился на отца, а сестра, Нефер-Маат, защищала отца и стала не такой доставучей и вредной с Хормени.
А сам Хори всё больше входил во вкус этой новой жизни, ибо боль почти ушла, зато пришли уверенность в себе и сила. Да и девочки, которых манил внезапно повзрослевший и налившийся мускулами и славой победителя всех мальчишечьих битв и прочей чепухи, сами стали им интересоваться. Со своими сверстниками Хори стало скучно, зато он теперь подолгу пропадал с Иаму и Тутмосом – ветераном-наставником из отряда гончих, на охоте (с отцом, без этого и думать нечего было, что мать его отпустит) или в казармах Гончих. На охоте он недрогнувшей рукой добивал подранков, свежевал добычу, и один раз они даже попытались охотиться на льва, старого одиночку с соломенно-жёлтой гривой (правда, умный зверь их обманул и ушёл). А после охоты были привалы у костра, с жареным над углями мясом, пивом, но не это было в них главным. Рассказы о походах, дальних странах, удивительных чужеземцах и добыче – они захватили Хори целиком, он слушал их жадно, и ему всегда было их мало. Он уже считал, что вступил в мужское сообщество, но пока не мог ощущать себя ровней. Нет, пусть он даже уже пил с наставниками и отцом пиво. Ещё один скандал, и ладно бы мать сама не признавала спиртного! Нет, она исправно возносила славу Хатхор! В Египте считалось нормальным пить и даже напиваться всем, включая дам из высшего света, особенно на праздники. Считалось, что тем самым пьющий славит Хатхор…
Детская любовь к матери как-то незаметно всё чаще сменялась глухим раздражением, даже желанием специально сделать ей наперекор, пусть и заведомую глупость. Хори всегда был упрям и гневлив, но его теперешнее упрямство и поведение вообще приводили Мерит-Хатор в состояние между отчаянием и бешенством, что, впрочем, никак не отражалось на её поведении, речи и лице. И обвинениях в лени.
Разве что труднее стала жизнь у ткачих, да Иаму пропадал где-то, всегда точно зная, когда ему надо выйти, чтобы не встретиться с хозяйкой. Что ещё больше укрепило его славу колдуна.
С отцом отношения тоже ухудшились, Хори считал его слабым и излишне поддающимся матери. Временами он даже пытался (в своих глазах) встать с отцом вровень в домашних делах, не понимая ещё, что больше свободы означает больше ответственности. Ответственности он не хотел, ему не хотелось лишних тягот и хлопот. Ему было очень жалко самого себя – он казался себе никому в семье не нужным и непонятым. И чтобы доказать, и себе, и всем остальным своё значение и место в этом мире – он, как это ни странно, великолепно учился в школе (хотя временами его заносило и там, и он получал наказания и плохие оценки за удивительные по своей нелепости ошибки и розги за хамство учителям). Но всё же Хори без малейшего напряжения сдал выпускные испытания в школе, вызвав умиление жрецов-учителей и вздох облегчения у матери. Но все её попытки вновь сблизиться он, как ему казалось, отмёл – ему казалось постыдным в таком возрасте принимать материнские ласки пополам с непониманием, хотя он и не замечал, как неровно его поведение – от грубости до отвратительного лебезения. Чтобы меньше быть дома, он еще больше занимался с молодцами, и вот с ними-то он вел себя намного ровнее и увереннее, почти как взрослый.
От Иаму он тоже как-то отдалился. Во-первых, отец, судя по всему, всё же уступил напору Мерит-Хатор – Иаму сказал, что, пока Хори не повзрослеет, он не желает учить такого парня. На самом деле, кушит просто считал, что дальше в обучении строптивца идти не время, тот вспыхивал, как трава в сезон шему, засухи, постоянно спорил, спрашивал «а почему это мне нельзя?», пререкался, а один раз даже возомнил себя в силах подраться с учителем. После чего был бит, не жестоко, но унизительно, именно – как нашкодивший несмышленыш. Иаму полагал, что самым верным будет откатиться назад и заняться монотонными и изматывающими занятиями по азам, для воспитания терпения, да и пытался вернуть мир в семью, но тут даже его колдовство дало сбой. Его Хори тоже стал избегать. Кроме того, в казармах и с молодцами ему было как-то больше по себе, казалось, это единственное место, где его ценят и уважают, а, главное, понимают и принимают таким, какой он есть. Он не понимал, что половина уважения к нему – это уважение к его отцу и наставнику…
После испытаний в школе он имел право на первый, низший чин писца, и уже подходило время определяться с местом службы. Родители почти не спорили о том, что для него лучше – самым разумным и естественным было бы со временем унаследовать отцовскую должность, что было привычным и казалось правильным в те времена. Единственное, в чём они никак не могли сойтись – служить ли ему прямо под рукой отца, как хотела Мерит-Хатор, или набраться опыта по тому же приказу, но под началом другого, справедливого и умелого начальника, которого можно было бы найти и договориться с ним, как хотел того Деди-Себек. Пока они так спорили и благодушествовали, за порогами, выше Кермы, произошел очередной, и, как всегда, неожиданный бунт, который многие знающие и опытные люди (в том числе и Деди) давно предсказывали. К сожалению, решают чаще не они, а их начальники из хороших семей, но без хорошего ума и опыта, правда, с большими желаниями и ещё большими мыслями о собственном величии.
Местный уполномоченный давно превзошел границы возможного в сборе дани (правда, не в отправке её в сокровищницу Куша и Вавата), и в способах её получения. Полыхнуло как-то враз и из-за какой-то, казалось, мелочи. Потерявший берега чиновник был просто растерзан, со всеми сопровождающими. Как видно, их числа и подготовки было мало для таких поборов. Дань была разграблена, все бывшие в тех краях жители Та-Кем были либо убиты, либо (кто половчее и поудачливей) – бежали, бросив всё имущество. Правда, многих из мнящих уже себя счастливцами бунтовщики настигли на порогах. Под горячую руку попали даже рабы и слуги египтян – для восставших они были лишь прихлебателями грабителей, которые, к тому же, жили много лучше бунтовщиков и их семей, да, к тому же, часто участвовали в сборе дани, ни в чем себе не отказывая, творя бесчинства и обиды. Ведь чем мельче человек в душе своей, тем больше он хочет возвыситься не делами своими, а умаляя и давя других. Да и кто будет жалеть пусть и с виду и по языку похожего, но из другого рода и другой деревни, особенно если он успел напакостить. Конечно, много полегло безвинных – стариков, детей, женщин. Впрочем, так всегда и бывает при бунте – попранная справедливость, восстав, не видит, как чинит несправедливости сама, и как вокруг неё, победившей, сбиваются такие же мелкие и жадные душонки, как и те, против которых она восстала. За вины и преступления больших людей всегда отдуваются малые. Большие платят положением, богатствами и землями, малые – жизнью и кровью. Хотя на этот раз и многим большим, по меркам Ирчема и Кермы, пришлось умереть.
В Керме гарнизон был, как на грех, мал - ветераны уже вышли в отставку и уехали вниз, а новобранцы задержались на чьей-то вельможной стройке по пути и до верха ещё не добрались. Если бы, как встарь, городом управлял комендант, возможно, бунт задавили бы и этими силами. Но с некоторых пор здесь казалось так спокойно, так тихо и хорошо, что комендант был заменён правителем – то есть в первую очередь, гражданским чиновником, и имя ему – Неб-кау-Нефер. Тот, конечно, был достоин происхождением и связями, но не мог похвастаться военным опытом. Он смог только запереться и отправить по Реке гонцов с сообщением о бунте, и даже позабыл о патрульных, несущих службу на путях вокруг Кермы. Судьба большей части дозоров была печальной – кого миновала судьба встретиться с большим отрядом бунтовщиков, словила петля голода и жажды.
Каковы бы ни были причины бунта, его следовало сначала подавить, а потом уж устранять ошибки и преступления, вызвавшие его. Первый приближенный царского сына Куша, Иуни, в отличие от растерявшегося добровольного затворника Кермы Неб-кау-Нефера, был решителен и опытен. Прекрасно понимая, что время решить вопрос малой кровью упущено, он ещё лучше понимал, что, дожидаясь помощи из Чёрной земли, он только увеличит цену победы. Кроме того, возникнет резонный вопрос – а куда смотрел он, Иуни, в отсутствие князя Юга ответственный за покой земель и довольство казны? И почему не смог справиться с бунтом? Уж не потому ли, что замыслил злое и преступное? Каждая минута промедления была ударом не только по двум землям – но и по нему, Первому приближенному царского сына, которого этот князь в случае неуспеха и назначит виновным за всё.
Он немедленно разослал во все неугрожаемые города и крепости гонцов с ясными приказами – какие и под чьим руководством отряды прислать, куда и в какой срок им надлежит быть на месте. Роспись его (недаром он был опытен и умел) была хороша, и не многих обошел вниманием начальственный взгляд. Не забыли и Гончих… И Деди, и Иаму отправились в поход с большей их частью, в городе осталось лишь одна десятая всей стражи. Сатепа и Руи плакали, провожая Иаму, каждая о чём-то своём, Мерит-Хатор проводила мужа с отстранённой улыбкой богини, уверенной в благополучном исходе.
Как и все бунты, этот тоже был подавлен. Ведь, если его не подавили – какой же это бунт? Это победа нового, справедливого над умершим, но пока еще не понявшим это и не сдающемся. Как только большая часть войск прибыла к месту сбора, поход начался. И, как всегда в стычках между армией, какая бы слабо обученная она не была, и бунтующими козопасами и пахарями, как бы ловки и сильны они не были, победила армия, правильное снабжение и расстановка войск. Отряды бунтовщиков разгромили, многих уничтожили в бою, многих изловили и обратили в рабов (конечно, часто просто тех, кто попался под руку, но многих все же и воистину бунтовавших.) Кое-кто разбежался. Иуни понимал, что главное – не выиграть войну в бунтующей земле, главное – выиграть мир. И придется принимать поклоны и улыбаться даже тому, кто вчера резал чиновников Великого царя или убивал его солдат – если он будет ловким настолько, чтобы спрятать главные грехи или ещё более ловким – чтобы оказаться нужным в месте своём для услуг Великому Царю…
Зачинщиков (или назначенных таковыми) поймали, проломили им булавами головы и развесили в видных местах на устрашение всем прочим. Несколько деревень сожгли и разграбили, урожай собрали и вывезли, деревья вырубили, скот и население угнали. Вожди и старосты остальных городов, городков и деревень, более счастливых или более нужных, униженно ползали в пыли на животе своем, подобно змеям, вымаливая прощение и одновременно решая сложную задачу – уцелеть самим, по возможности – возвыситься за счет павших бунтовщиков или тех, кто показался неблагонадёжен, и втоптать в пыль возможных соперников. Были взяты и заложники – дети из семей всех мало-мальски значимых правителей и вождей. Их дОлжно было отправить в столицу – полупленниками, полувоспитанниками царя. Причем везти их следовало как гостей, и важных, но чтоб ни один из них не сбежал в пути.
Высокая, но сомнительная по своему удовольствию честь сопровождать их досталась Деди (ну, и Иаму, куда ж без него). Хотя, честно говоря, именно военная доблесть Иаму в немалой степени была причиной этого назначения. Он и в самом деле был великим воином. Правда, сражаясь подобно льву против бунтовщиков, в боях и разграблении двух деревень он не выходил из навеса на корабле вовсе. Деди знал причину подобных странностей, и не неволил его к негодным делам, но сам, конечно, позволить себе роскоши не воевать по желанию не мог. Так что второй причиной были и его собственная доблесть, а также две небольших раны и самые большие размеры взятой золотом добычи (скота, рабов и прочего многие захватили больше, но золото сейчас особенно было важно для победного рапорта в столицу). Однако в том, что вели себя пленники тише поступи Анубиса, несомненна была заслуга именно и только Иаму. Он был для всех них какой-то легендарной личностью, для кого – страшным, для кого – знаменитым, для кого – непонятным, но для всех – великим и почитаемым.
Так вот и получилось, что славный поход Деди и Иаму затянулся почти на четыре месяца и домой они вернулись уже почти в сезон засухи. А дома…
Дома было так – что не понятно было, может, лучше бы в Керме довелось погибнуть? Будто Деди до отъезда был в доме повязкой из мягчайшего льна на ране – вроде бы и не заметно… А вот исчезла она – и нарыв надулся и лопнул, покрыв всё гноем и вонью…

[spoiler]

[/spoiler]
Глава 5.
Помимо главного и обоснованного мятежа были и другие сполохи. Давно не было в Вавате грабительских налётов диких негров. Казалось, что всем кусачим псам зубы выбили давно, и уже забылись и привычные пути набегов, и повадки набегающих. И хотя Кубан был намного северней Кермы, но всё ж не стоило поселянам, а уж тем более правителям быть столь беспечными…
Примерно через месяц после начала бунта какие-то немирные маджаи из непонятного рода-племени (а может, собранные под рукой какого-то вождя военного сообщества из разных кланов) прошли, не замеченные ни с одной дозорной вышки, караванным путём до Кубана. Возможно, что их выжил из их привычных мест бунт, возможно – его подавление, ведь миротворцы били, не особо разбираясь, бунтовщики ли перед ними или нет, по принципу – на кого боги послали, тот и огрёб полной мерой. Маджаи прошли - от изгиба Хапи между четвёртым и пятым порогом до Кубана по старой караванной тропе и всласть пограбили окрестные поселения. Патрульной службы не велось – ведь все резервы были отправлены на подавление мятежа, да и, казалось, у затухающего, издыхающего под копьями и на колах бунта не достанет сил на что-то большее. Словом, не было патрулей, а черепки проклятий, закопанные жрецами-херихебами,*(херихеб – «тот, кто при свитках», или «человек свитков». На самом деле всё не просто, возможны три варианта интерпретации данного титула: а. Он означает реальную жреческую службу в храме, связанную, в первую очередь с текстами, заклинаниями и обрядами, но и с делопроизводством.
б. Он является сопровождающим титулом чиновника, за которым не стоит реальная жреческая служба.
в. Он означает исполнение жреческой службы в гробнице частного лица, при этом не обязательно быть настоящим, «рукоположенным» жрецом. Но в целом – это в первую очередь колдун, маг и чародей) так давно не подновлялись так давно, что проклятья утратили силу. А может, их победили колдуны налётчиков – всем известно, нет сильнее заклинателей, чем из Куша, даже сам Тутмос Великий опасался их.
Изобразив движение вверх, к Абу, грабители в действительности вернулись назад. Хотя, может быть, что от крупной банды откололось несколько мелких, а затем кто-то вернулся с добычей назад, а кто-то – сложил свою курчавую голову на радость грифам-падальщикам и шакалам. Снова собрались вместе, уже с добычей – скотом, рабынями и рабами, утварью, что поценней, и направились в обратный путь.
Золотые и аметистовые рудники к восходу от караванных путей в начале их похода вызывали робость у маджаев, и они на мягкой стопе обошли их. Но тут и лёгкие победы голову вскружили, и то, что воды на обратный путь взяли недостаточно для своего выросшего обоза и полона из скота, женщин и детей, а бросить или прирезать уже свою собственность было жаль. Так что, сойдя с караванного пути, они, направившись в первую очередь за водой, захватили добычу намного более заметную, чем в деревушках и предместьях Кубана. Вообще же их самоуверенность граничила с глупостью, шли они медленно, и в любой момент могла последовать атака с тыла. Но не последовала – их ждали ниже по реке, опасаясь прорыва в сторону Абу. Из-за невероятного нахальства рейда правитель Кубана Хуи решил, что нападавших было не меньше трёх – пяти сотен, хотя вся их ватага насчитывала лишь полусотню с небольшим.
Была то просто наивная наглость, или коварный расчёт, но результат от этого не изменился - дикие негры на рассвете ввалились в Ущелье хесемен (аметиста) - и на удивление легко завладели прииском. И снова их глупость и нахальство перехитрили высокомудрых египтян… Маджаи даже не удосужились оставить обоз и пленников под присмотром сзади, и неспешно, переговариваясь и напевая, топали вместе со стадом. С другой стороны, оставить достаточное количество народа для того, чтобы следить за скотом и пленными было тоже невозможно – некому было бы нападать на рудник.
Стадо было тоже не особо большим, надо сказать, но составлено из самых лучших и сильных животных. Замечательные золотистые и двухцветные коровы и быки, длинноруные бараны с винтом мощных рогов, ослы… Увидев медленно бредущий, мычащий и блеющий скот, ночная стража решила, что по холодку пришёл караван с припасами. Да и погонщики не вызвали у них удивления – а кому ещё гнать стадо, как не жалким неграм. Впрочем, половина охраны была такими же неграми из нехсиу и маджаев, что не мешало им говорить «жалкий негр» в отношении тех, кто не имеет счастья служить Двум землям, а влачит полудикую жизнь в полудиких краях. Ошибка караульных стоила дорого и им, и их спящим товарищам – торопясь и не веря в свою удачу, налётчики вырезали всех охранников. Почти никто не оказал сопротивления – спросонья, с перепугу или просто от привычки к спокойной (хоть и нелёгкой) жизни, от неверия в то, что их сейчас убьют сдавались легко, но, стоило сложить оружие, их сгоняли небольшими группами, укладывали на землю и резали, как овец. В итоге охрана, которой было ненамного меньше нападавших, пала вся (или почти вся), не оказав никакого сопротивления. Лишь несколько человек (кстати, тоже маджаев и нехсиу)*(маджаи более полукочевые и дикие обитатели Куша и Вавата, нехсиу – более оседлые. Маджаи и нехсиу не являются ни неграми, ни жителями Египта по крови, причём нехсиу ближе к египтянам, а маджаи – к неграм. Причем роды маджаев иногда считались имеющими общий корень с нехcиу. Как-то так…), с оружием в руках отстаивало свою жизнь и отстояли, прорвавшись в восточную пустыню. Их даже не стали преследовать – они просто выбрали другую смерть, вот и всё. Одни, без воды и припасов – долго ли они проживут…
Впрочем, дерзкие захватчики скоро пожалели о своей кровожадности. Только увидев размеры добычи, дикари поняли, какая удача свалилась на них, и от этого чуть не зарыдали. Ибо унести всё добытое золото и камень хесемен, с учётом необходимых припасов и запасов воды, было невозможно. Хорошо, хоть не перебили в горячке и рабов, добывавших золото… Караван вырос чуть не вдвое, но половина бывших золотодобытчиков тащила воду и припасы. День отсыпались и собирались, а под утро, когда небо ещё было темным, но рассвет уже подкрадывался с востока, бесформенной ордой, ревущей, пыхтящей и суетящейся, побрели восвояси. Скорость упала ещё больше, и вожаки озабоченно прикидывали – хватит ли воды и припасов для того, чтобы убраться в безопасные края. Не успели ещё улечься пыль, поднятая многочисленными ступнями и копытами, и затихнуть шум, как с гор ущелья спустились вырвавшиеся защитники. Их было семеро, пятеро из них были ранены, двое – тяжело. Отогнав наглых грифов и рогатых абиссинских воронов от разбросанных там и сям тел погибших, которых никто не удосужился убрать, они попытались разобраться с тем, что им осталось после набега, что они сделать должны и что – могут. Всего нашлось тридцать четыре убитых, из них двое были рабами-шахтёрами, попавшими под горячую руку, но их решили похоронить вместе с воинами, как погибшим в одном бою – неслыханная честь! Правда, их похоронили не как воинов, а как чёрный люд – и они лежали в общей могиле на боку, свернувшись, как впавший на самое жаркое время в спячку грызун…
На удивление, нашли и трех выживших, двух раненных сильно, так что и не понятно было, как они еще живы, и одного – просто оглушённого дубинкой, хотя и сильно измазанного кровью и помятого. Это его спасло, а также то, что, придя в себя, он не застонал и не пытался встать, так и пролежал под начавшими пахнуть, а к вечеру – так и вовсе смердеть трупами. Еще больше ему повезло, что недостаток времени и избыток добычи не дали бандитам времени проверить, всех ли они прикончили. Да и зачем – солнце добьет раненых, или стервятники, слетающиеся на трупную вонь.
Вообще запах на месте бывшего рудника был ещё тот – испражнения стада и людей, покойники, лежащие на жаре, остатки победного пиршества, гарь от кострищ, в которые попало и то, что дальше унести не представилось возможным… Коровий навоз быстро превратится в топливо, так что это как раз не беда. Но мертвецов выжившие охранники убирали не только из чувства последнего долга и армейского братства, а и из-за желания избежать болезней и вони. Да и кусачие серые пустынные мухи слетелись в невообразимом количестве. По счастью, дикари не стали бросать падаль в колодец. Может быть, из-за пустынного почтения к воде и её источникам, может – из самоуверенности. Так что то, чего больше всего должен был бы бояться десятник, естественным образом возглавивший выживших, не произошло. Правда, он и не боялся подобного, сам будучи местным уроженцем. Он знал, что совершить такое в высшей степени неразумное дело мог бы египтянин или клятвопреступник, но не нехсиу или маджай, разве уж совсем загнанный в угол. Так что вода у них была. После водопоя такого количества людей и животных и набора в мехи её было мало, она была грязной, но она была. Припасов было меньше. Гораздо больше, чем припасов, было золотоносного кварца и хесемена – налётчики взяли только очищенное золото и самые лучшие камни. Больше радовало то, что почти не разорённой оказалась кладовая лекаря – видно, снадобья и травы не заинтересовали налётчиков. Беда в том, что ни полотна для перевязки, ни меда для обработки ран не осталось, а многое было рассыпано, разбросано, затоптано и перемешано, утратив ценность. Но все же можно было заняться своими наспех замотанными ранами.
Десятником был средних лет жилистый и высокий нехсиу по имени Нехти, и всякому, кто прожил тут долго, было ясно, что он родом с из северного Куша и добрый воин. Лицо от природы он имел правильное и гордое, с большим, но чуть покатым лбом. Глаза большие и со спокойным уверенным взглядом, карие с чуть желтоватыми белками. В одежде он всегда был аккуратен, амуниция и оружие были всегда его гордостью и самыми лучшими, какие он мог себе позволить. С левой стороны вверху не хватало одного зуба сразу за клыком. На шее, помимо ожерелья десятника, он носил сильные амулеты и мешочек с тайным оберегом, который никогда никому не показывал. Парик и одежда у него были небогаты, но опрятны, а сандалии – пригодны для долгих походов в каменистой пустыни.
Он осмотрел раны своих подчинённых и спасённых, обмыл и очистил их, кому требовалось. Народ по большей части выжил бывалый, и своими ранами, если они были невелики, они уже озаботились, но Нехти считался ближе к богам, и его заклинания над ранами солдат должны были быстрее дойти до богов. А без заклинаний, как всем известно, лечение будет намного слабей, если вообще приключится. Всех тяжело раненых уложили в тень под навесом и приставили к ним, как сиделку, одного из солдат потолковей. Он должен был помогать им, кормить их, отгонять мух, укутывать ночью и жечь для них костер. Это было, к сожалению, всё, что можно было для них сделать после перевязки. Озабоченно посмотрев на одного из своих солдат, раненного в живот, десятник печально поцокал языком и лично принёс кувшин вина поближе к нему, отфильтровал его через мелкое сито в кувшин с широким горлом. В кувшин он вставил трубочку для питья. Нехти прекрасно понимал, что пить при таких ранах не стоит, как понимал и то, что шансов у его подчинённого почти нет. Вино хотя бы немного облегчит ему страдания. Правда, Нехти не сомневался, что часть вина облегчит страдания сиделки…
Ран у самого десятника было много, но всё мелкие и резаные, а не рваные или дроблёные. Бывалый Нехти сразу же, ещё до похорон погибших, сам промыл их несладким вином, зашил те, что побольше, вываренными в кипящем вине жилами и заклеил те, что поменьше, полотном, пропитанным снадобьем имереу*(на самом деле состав имереу неизвестен. Про мумиё это мои бредни). Основу для него Нехти сам собирал в тайных местах, где на него не могла попасть вода и солнце. Это было невзрачное и вонючее почти чёрное или бурое вещество. Он хорошо разбирался, где его лучше брать для ран, а где – для переломов, сам собирал, растворял, очищал и вываривал до нужного цвета и клейкости. Но добавления в имереу делали лекари, вместе со своими снадобьями и чарами. Затем он обложил раны свежим сырым мясом на один день. Поскольку командиров, кроме него, не было, а все спасшиеся были маджаями, он, не опасаясь, поступил по вере предков – мясо он вырезал у убитых им самим двоих врагов, похороненных налётчиками тут же. Он без церемоний разворошил их могилы и спокойно, как из антилоп, вырезал из них подходящие куски из бедер и ягодиц. Теперь и в посмертии они будут служить и подчиняться ему! Также Нехти отрезал им правые кисти, как трофей и доказательство подвига. Поскольку предъявлять их надо было в Кубане, он подвесил их сушиться на солнце, привязав верёвками за пальцы. Через некоторое время мясо с ран он выкинул грифам, завершая обряд, и обработал раны мёдом, маслом и корпией. Всё это у него было благодаря многолетней привычке ночевать, подложив под голову малый походный мешок, в котором были не только снадобья, но и еще с десяток мелких, но необходимых вещей. Вскочив по тревоге, он схватил не только оружие, но и закинул за спину свой кожаный мешок на ремне, за что теперь был благодарен себе и богам. Ещё его сильно беспокоила не проходящая боль в левой руке.
Но признательность богам нельзя откладывать на потом, иначе, обидевшись, они могут больше и не помочь. Поблагодарив цветными тряпочками духов места первыми, ибо здесь они сильнее всех, он вознёс молитву Апедемаку. Раскрасив лицевые ритуальные шрамы синим и красным, возлив ему последние капли вина в чашу и добавив туда же своей крови и мёда, он произнёс нараспев:
- Славься, Апедемак, властитель Наги; великий бог, властитель всех мест и земель, краёв и деревень наших; блистательный бог, главенствующий в Нубии! Лев юга, сильная рука! Великий бог, снисходящий к тому, кто взывает к нему! Тот, кто таит тайну, скрытую в его существовании, кто не различим взглядом. Кто собрат мужчинам и женщинам, кому нет преград ни на небе, ни на земле. Кто дает пропитание всем людям и носит поэтому имя «Великий Бодрствующий». Тот, кто направляет свое горячее дыхание на своих врагов и носит поэтому имя «Великая Сила». Кто поражает своих врагов... Тот, кто карает всех, творящих преступление против него. Кто готовит место для того, кто отдает себя ему. Кто дает тому, кто взывает к нему. Властитель жизни, великий в величии своем! Прими мои малые дары. Нечем мне выразить сейчас великую свою благодарность, кроме этих подношений. Но ты читаешь в сердце сына твоего, что, хоть приношеня малы, жар сердца моего тебе и признательность моя тебе велики и в надлежащее время я проявлю это подобающе. Славься, львиноголовый, славься, владыка Солнце! Ибо ты – всё и вся. Ты даровал твёрдость духу моему и силу рукам сына твоего. Повержены враги и плоть их едят твои птицы! И это – тоже мой дар к твоим ногам, убил я двух сильных во славу твою, и духи их служат тебе, как рабы! Славься, бог воинов и храбрых!
Как только он начал приготовления к молитве, трое его солдат деятельно присоединились к ритуалу. Один добыл откуда-то благовония, второй принёс фигурку льва из ляпис-лазури, третий - резные костяные бусины, и присоединили к дарам, после чего встали на колени позади Нехти и, напевая и покачиваясь из стороны в сторону, отбивали поклоны в те моменты, когда добровольный жрец возвышал свой голос, обращаясь к богу-льву.
Для них Монту, Амон, Ра и Хор – все были лишь проявлениями Апедемака, бога солнца и льва. Но Владычицу-Хатхор, которая слилась с Вайек, и Дедуна не благодарили – негоже их замешивать в дело, где пролилась кровь. Их почтили позже, во время обряда похорон погибших.
Нехти и трое молившихся были не маджаями по крови (хотя в войске египтяне всех их и называли маджаями), а нехсиу с севера Вавата. Они были темны, почти как негры, но лица их были более похожими на лица жителей Та-Кем, носы были орлиными и любому было видно, насколько они отличаются от остальных выживших, которые были истинными маджаями. Те тоже возносили свои молитвы своим богам и покровителям. Но вот и они покончили со своими обрядами.
Затем Нехти вновь обратился к духам места, уже от всех выживших, и принёс им другие жертвы, включая спасший его талисман, и талисманы-обереги всех уцелевших. Они впитали в себя зло, которое могло погубить их владельцев, и спасли их. Носить их теперь было нельзя, а вот отдать духам места – можно и нужно.
Теперь, наконец, можно было заняться погибшими. Конечно, Нехти, а тем более его солдаты, не были слугами Анубиса*(жрецы-исполнители погребальных обрядов) и тем более не было у них всех надлежащих снадобий и времени для пышных похорон, как у египетской знати. Да и обряд был бы для египтянина в диковинку… Всех погибших похоронили вместе в отработанной штольне, проведя над ними странную заупокойную службу из мешанины обрядов Куша и египтян, положив им в дорогу к полям забвения нехитрый скарб и припасы и засыпав вход. Никто не озаботился точным ритуалом отверзания уст, ибо не было ни одного жреца и волшебного жезла, да и погребальные пелены не были пропитаны смолой антиу и маслом хекену… Признаться, и сами саваны были условными – что на убитых было, то и стало заупокойной пеленой. Один из воинов изобразил из себя плакальщицу, и даже попытался станцевать положенную у дверей гробницы пляску Муу. Ещё двое помолились Дедуну и Матери-Хатхор и принесли им в дар самые красивые куски кварца да баранью ногу, оставшуюся от пиршества бандитов (которую уцелевшие сами потом и съели, ибо божеству довольно запаха, а живым этого маловато, особенно раненым). Осыпали покойных осколками аметиста и кварца – этого добра осталось много… Уста отверзли копьем десятника, надеясь, что так избавят души усопших от посмертной немоты. Поставили чаши с лучшим вином для великой матери.
Впопыхах и сразу десятник даже не разобрался, но теперь стало окончательно ясно, что у него треснула (или сломана) одна или две косточки в левой кисти – когда бил одного из напавших, плохо собранной в кулак рукой попал тому в лоб. Ладонь опухала всё заметней, делать ей уже к концу молитвы ничего не получалось. Нехти обработал имереу и её, приспособил две дощечки и обмотал тонкими полосками полотна, правда, пришлось просить помощи – одной рукой никак было не управиться. Повязки он поливал водой – чтоб хоть немного остудить руку.

Глава 6.
Следовало немедленно известить начальство о всём произошедшем. Но Нехти медлил. Начальник прииска был угнан в плен, главенствующий стражи и другие десятники погибли. Не понятно было, что случится, когда горестные вести дойдут до Великих. Его могут объявить виноватым во всём, а могут, в силу малости его звания, назвать героем. И куда слать гонца, в Кубан или Короско? Его военное начальство – в Кубане, но рудник находится в ведении начальника дома золота из Короско, и именно туда воинский отряд направили сначала, а не на рудник.
Поначалу десятник хотел отправить посланцами (он всё еще не мог решить, в Короско или Кубан – это и для хорошего ходока в добром здравии пять дней пути) не получивших ран, но, подумав, послал одного здорового и одного легкораненого, чтоб было видно наглядно, как они страшно бились и тяжко изранены. И отправил их всё же в Кубан.
Известия, доставленные гонцами, ошеломили правителя Кубана. Не взирая на всю значимость этой крепости и её склады, годные, чтоб прокормить в случае осады тысячу человек, гарнизон был всего лишь восемьдесят бойцов, да плюс ещё двадцать патрульных для окрестностей. Но потеря всего сбора хесемен и золота за сезон… Тут не отговоришься малостью сил… Буквально через час после того, как был заслушан доклад «воинов достойных и отважных», все пять колесниц выкатились в сторону рудника, а за ними бежал отряд в два десятка пеших, лучших скороходов и следопытов. Нехти зря опасался, его во всех донесениях изобразили героем. Героев сейчас очень не хватало, в сложившихся бедственных условиях.
Одновременно в разные места по Реке отправились самые быстрые лодки с гонцами. Так уж вышло, что вся военная сила была выше и ниже по Хапи. В районе от Бухена и до Кермы было войско, судовые команды и ополчение, посланные на усмирение скверны. Выше, на острове Сенмут (Бигге) была ставка Начальника судовых команд Менчудидису, хитрого маджая, державшего под рукой лично ему преданных лучших бойцов, оставленных на всякий случай, сами же судовые команды размещались от Таххута до Пер-Птаха.
Была надежда зажать банду в клещи, но уж больно призрачная – они могли сойти с тропы в любом месте и растаять в пустыне мелкими группами, двигаясь от колодца к колодцу и от источника к источнику. Причём о многих из этих мест благословенной воды ни египтяне, ни даже их проводники не знали, а многие из этих источников были столь ничтожны, что после бандитов воды там невозможно было бы добыть несколько дней. А для того, чтобы добраться до окончания караванной тропы, нужно было одолеть три порога, враждебно-нейтральную Донголу, которая хоть и не разразилась мятежом, но до сих пор была на тонкой грани от него, и дружественную в данный момент Напату, которая появление солдат восприняла бы ещё болезненней. И при этом по поводу Мероэ и Нури и их реакции можно было только догадываться. Вообще вся эта история – и бунт, и налёт – была крайне не ко времени, и всё произошло с наибольшим возможным вредом.
Первый заместитель царского сына Куша Иуни, вельможа во главе людей, колесничий Его Величества и великий маджаев, едва получил вести о новой беде, прибыл из Анибы, где была его резиденция, в Кубан. Прежде, чем он разобрался в обстановке, огромная сеть уже пришла в движение и остановить её сразу не было никакой возможности. Получив сведения о банде из пяти сотен дикарей, движущихся вверх, к Абу, Иуни не медля ни секунды ещё из Анибы отправил самых толковых нарочных в Абу и на Сенмут. Маху было велено собрать всех, кого только возможно, вооружить, большую часть приготовить к защите укреплений вдоль первого порога, лучшую – отправить с частью судовой команды. Судовые команды было велено стянуть в кулак как последний резерв, но, без личного приказа самого Иуни не использовать в возможных боях.
Прочитав приказ и весть о полутысячной орде кровожадных дикарей, идущих к ним, Мах приуныл. Не выполнить приказ было никак невозможно, просто подобно смерти, выполнить – примерно то же самое… В городе практически не оставалось никого, из кого можно было бы собрать ополчение – все уже были наряжены либо на подавление бунта, либо на восстановление того, что бунт уничтожил, причем отрядами незначительными и раздробленными. Быстро собрать их не было шансов, более того, они сами теперь были под угрозой уничтожения. Но оставить без защиты Абу… Правда, можно было зацепиться за длинные стены укреплений, оберегавших тропу караванов вдоль порога, но их не мешало бы срочно подлатать.
Последним резервом были прошедшие только что, не смотря ни на какие бунты, годовой смотр молодые чиновники и назначенцы на работы – вчерашние школьники и отставные ветераны, по большей части увечные, да хему несут, люди списка. В этой бедственной ситуации даже ненавидящие Маха великие люди из местных, не говоря ни слова, выделяли отряды из своих людей списка, ибо что значило отдать сейчас из поместья десяток-другой работников с припасами, если есть риск потерять всех их да и само поместье тоже… Не время было думать об очерёдности призыва и правильных приказах из Дома Счёта людей – нужно было быстро спасать положение. В итоге, к весьма скорому прибытию отряда в две дюжины сорви-голов из судовой команды, грозное войско было собрано в Доме Счёта людей* (учреждение, заведовавшее переписями, призывами на работы и службу. Гибрид райкома, ЗАГСа и военкомата) и даже частично вооружено. Грустное это было зрелище. Полторы сотни почти стариков, лентяев, укрывшихся по щелям от походов, да пухлощёких маменькиных сынков, в одежде и полотняных доспехах с армейских складов и свежеобритыми головами под армейскими париками и платками. Несколько скрашивали картину ещё полторы сотни хему несут – людей в основном работящих и спокойных, но не воинственных. Посоветовавшись с Инебни, сыном Чехемау, наставником судовой команды (ибо тот был ещё и Маджаем Его Величества и разговор с ним был как полезен, так и не ронял достоинства), Мах разделил свое воинство на две части. Половина отправилась подновлять воинские укрепления, причём туда направили всех не привыкших еще к невзгодам и тяготам юных чиновников и самых свирепых ветеранов из прибывших с Инебни головорезов, равно как и половину людей списка. Работы было много, сделать её надо быстро, и хему несут будут основой стада, ветераны – его поводырями, а молодняк – он и будет молодняком, который проходит ускоренное обучение. Всех же начинающих чиновников из отставников приспособили к привычному делу – воинскому, и они составили охрану для строителей и разведку. Вооружили отряды просто – из дани (в основном, щиты из буйволиной кожи), снаряжение работы домов шнау и ремесленников юга, как Вавата, так и Та-Сети – армейские парики из растительных волокон, головные платки и стёганые передники – единственные доспехи, которые им достались. Собственно оружие было получено с гарнизонных складов – пращи, с пересохшей от времени кожей, и копья, отполированные временем и руками, чьи наконечники были наполовину уже съедены бесчисленными отковками края для остроты, да тяжеленные осадные щиты. С гарнизонных же складов получили армейские палатки. Хормени, как и многие другие анху из семей побогаче, взял оружие из дома, и проследил, чтобы это было записано в свитках. Из дома же он ещё прихватил, помимо того, что было выдано, широкий отцовский пояс из толстой кожи с медными бляхами, защищавший живот, от которого вверх шла перекрещивающаяся сбруя. В месте пересечения на груди тоже был медный диск, защищавший грудь. Это был отцовский трофей с давних времён, но ухоженный, кожа была смазана и не пересохла. Деди позволил бы ему взять этот доспех, не сомневался Хори. Ещё был взят кинжал, такой крупный, что Хори считал его мечом, праща и три копья – два лёгких метательных, и одно для боя на копьях. Ко всему оружию он был привычен, всё было по руке и знакомо. Свой лук – тугой, клееный из разных пород дерева и усиленный костяными накладками и жилами, Хори не стал брать. Лук был дорог и требовал ухода, и его было жалко, как и дорогие, тщательно сделанные стрелы к нему, и в пустыне он наверняка бы пересох.
Занятия с оружием и в строю были обязательны. После работ по ремонту. Скорее дотянуть новичков до уровня, когда их уже можно будет поставить в общий строй! И скорее привести в пригодное к обороне состояние стены караванной дороги! Борьба, соревнования между отрядами и строевая, строевая, строевая. Сначала без оружия, просто научиться ходить в ногу и на нужной дистанции, потом – то же самое, но трусцой. Потом – перестроения, сначала каждый учился выполнять команду сам, потом все вместе… Затем добавилось оружие, нелепое и неуклюжее в руках тех, кто его сроду не держал в руках, мешающее, задевающее и оставляющее на память о себе синяки, царапины и волдыри у хозяина и соседей по строю… И занятия с оружием уже вне строя и в строю, после чего шишек, синяков и ран прибавилось.
В первый же день их всех обрили наголо. Далеко не все из новобранцев могли себе позволить тщательно следить за внешностью. И теперь, в самый неподходящий момент руки новоявленных солдатиков сами ощупывали голову и уши, нарушая движение строя и выполнение команд и вызывая крики и наказания от их командиров.
Кормили их не то, чтобы впроголодь, но им постоянно хотелось есть. Да многие и не привыкли к такой еде – грубый хлеб, прокисшее пиво, сушеная рыба, лук, чеснок, горох… Хори удивлялся капризности и привередливости некоторых своих новых товарищей, да и их изнеженности, забыв, что сам ещё недавно был таким же. Правда, привередливость в еде исчезла очень быстро и у них…
Мерит-Хатор довольно спокойно пережила призыв Хори – ибо он был всеобщим. Хуже было то, что он вырвался из под её догляда и присмотра, и немедленно начал (о, она в том не сомневалась!) делать глупости. Она пыталась, пользуясь связями и влиянием, добраться до лагеря, в котором он жил и набирался воинских умений, но в этом ей помешал Мах, ибо разрешение на то, чтобы покинуть Абу и направиться в ту сторону необходимо было испрашивать непосредственно у него – город был закрыт. Правда, он пообещал немедленно по прояснению ситуации и уменьшении угрозы вернуть её мальчика в город, освободив от призыва. Несколько успокоенная, она вернулась домой, и в этот день работники удостоились милостивых кивков, а Руирести – даже похвалы за ужин.
У Хори же на ужин была работа и муштра. Адоб из поместий, известняковые и гранитные блоки из недальних каменоломен – всё пошло на ремонт длинных стен, сторожевых башен и караульных помещений. Тревожил водный путь – Хапи ещё только начинал съёживаться в ожидании сухого сезона, и был достаточно глубок для любых кораблей, способных пройти каналом Его Величества Тутмоса Великого. Поэтому в первую очередь латали укрепления в месте волоков, там же посадили самых метких стрелков и пращников и заготовили масляные факелы для освещения ночью. Одновременно продолжалась муштра и натаскивание, в первую очередь новичков.
Тем временем Иуни, конечно же, разобрался, что никаких пяти сотен мятежников, рвущихся к Абу, нет и в помине, а есть четыре-пять десятков (что тоже много, но уже не внушает ужасных опасений и колющих сердце предчувствий ) жадных и не особо сплочённых, но невероятно везучих грабителей. Непонятно такое покровительство к ним Хатхор, госпожи хесемена, и Хора-Хесемена, но – чего в мире не бывает? Он решил вернуться в свой дворец, в Анибу. Но надо было решить, как всё это преподнести выше и что повелеть ниже. Нет, открытая ложь недопустима, чати или любой другой семер или принц у трона тут же использует это против него – все готовы стать обоими глазами или ушами владыки… Да и у храмов было изрядное количество хранителей тайн*(официальный титул, между прочим) в любом месте, в том числе – в Нубии. Но вот как подать… С одной стороны, если представить это как часть мятежа, то потеря сбора даров Владычицы с рудника легко объяснима, и большие (либо ожидаемо большие) силы дикарей тут на руку. С другой – такие события могут стоить поста вельможному принцу, Владыке Южных стран, а он, являясь его заместителем и одним из старших Послушных призыву*(послушный призыву – люди совершенно разных социальных слоёв, но находящиеся в подчинении царского сына Куша или иного вельможи, нечто вроде вассалитета) царского сына может легко лишиться поста вместе с ним, и тут большие силы вторжения могут сыграть и на руку, и на погибель. Так ничего и не решив, он отправил уклончивый приказ Маху и Инебни, не менее уклончивую сводку Начальнику судовых команд, который формально ему не подчинялся и мог исполнять его приказы только в случае прямой угрозы, и отбыл назад, к великому облегчению Хуи, владыки Кубана, боявшегося промолчать, когда надо или сказать что-нибудь не во время, боявшегося отойти от высокого владыки и первого заместителя князя, в то же время - попасться ему на глаза и под руку в минуту его гнева. Формально он был почти равен ему чином, подчинялся лишь временно, пока по приказу князя замещал его, но явно боялся Иуни. Хуи не был повинен в случившихся на руднике Владыки Хесемен неприятностях, да и рудник ему не подчинялся административно, но своим поведением, и, как показалось Иуни, некомпетентностью и безволием вызвал у последнего не только раздражение, но и мысли о возможной замене его.
Менчудидису не зря получил свой пост. Он давно жил как египтянин, молился, как египтянин, одевался, как египтянин и был большим египтянином, чем многие уроженцы Двух Земель. В не менее расплывчатом и осторожном ответном письме, которое было образчиком верноподданического поведения, щедрой рукой рассыпал он намёки, расшифровать которые Иуни мог бы легко, но обвинить в чем либо обоих адресатов – было невозможно. Иуни всё понял верно. По сути, Начальник судовых команд предложил ему сделку и временный союз. Формально – он советовал отправить сильные отряды к старой плотине у Семны и к каналу от острова Сенмут, взяв под контроль с помощью Хнума*, владыки порогов, и первый, и второй пороги. Этим под наблюдение полностью ставился Хапи от первого до второго порога, а с ним – Вават, Иам и Ирчет. Ответственность за это возлагал на себя Иуни, а у Семны, как его заместитель – Менчудидису. На самом деле при ясности с силами грабителей это ничему не мешало, ничего не решало, но производило впечатление, да и входило в обязанности Хранителя врат*(один из титулов царского сына Куша), каковым являлся сам принц. То есть это можно было использовать при сохранении им своего поста как заслугу перед ним, а при его крушении – как мудрое и своевременное решение задачи, стоящей перед отлынивающим от дела опальным вельможей. Задача же преследования шайки, возврата похищенного и наведения порядка возлагалась на правителя Кубана, с которым у Иуни наметился разлад, а у Менчудидису были старые нелады. Для соблюдения приличий – поскольку в Кубане фактически не было сил, способных преследовать налётчиков полноценно и с реальным успехом – Маху предписывалось направить отряд для участия в поисках. С одной стороны, Мах давно был союзником Иуни и, при успехе поисков, победу можно было присвоить не себе, так хоть ближнику. А при неудаче – что ж, весь спрос с Хуи, правителя Кубана!
Иуни восхитился предложенным решением и, не меняя ни слова, переслал Маху папирус Менчудидису с пометкой от себя «Нефер-неферу!», то есть – наипрекраснейшее! Мах всё понял как надо и немедля снял два отряда, один ветеранский с охраны, и один – молодёжный, Джаму Нефер, «Прекрасный призванный на службу отряд». Название словно пародировало название царской гвардии, и у Иуни удивлённо дрогнула бровь, когда он его услышал впервые, ну – имя дадено, ничего не попишешь… Редко, но такое случалось с отрядами джаму, правда это обычно значило, что их наставники были не особо свирепы и излишне снисходительны.
Стройка для выбранных отрядов прекратилась, а вот количество занятий, особенно для Джаму Нефер, с оружием и без, резко возросло. Теперь у них практически не было отдыха. Основное, чему теперь учили – действия строем в бою и действия группой вообще. Новички лучше знали теперь друг друга, отношения выстроились и вожаки обозначились, драк стало мало и они пресекались не только десятниками-наставниками из ветеранов, но и новоявленными вожаками, которых наставники пестовали и выделяли тем, что ставили ответственными перед собой за всю группу и наказывали, в случае чего, тоже за всю группу. Соперничество, которое поощрялось сначала, теперь наоборот, давилось в зародыше, и в первую очередь – самими вожаками молодняка. Но, конечно же, за столь краткий срок научить чему-то…Тем не менее, в один из ближайших дней новобранцев построили, назначили десятниками либо ветеранов из судовых команд, либо – некоторых из эьими же ветеранами намеченных новичков, и объявили набор в Кубан. Подоплёки всех этих событий не знали ни новобранцы, ни новоиспеченные десятники, чья стремительная карьера будоражила их честолюбие и усыпляла осторожность. Но задуматься времени уже не было… И отряды в Кубан были сформированы и назначены. Вопреки обыкновению, корабли пришли практически сразу с получением командирами этих отрядов предписаний от Маха, припасы, что удивительней, были уже погружены на них (из государственных закромов, за которые отвечал принц, а не Мах или Иуни) и уже через какой-то час после прибытия кораблей началась погрузка. В Джаму Нефер свежеиспечённым десятником числился Хори.
Мах выполнял свои обещания, данные Мерит-Хатор, и она на какое-то время выпустила мальчика из под контроля. В конце концов, у неё на шее дом, мастерская, поместье, хозяйство, слуги, бестолковые и не очень. И в конце концов, другие дети тоже нуждаются во внимании! Но кто же знал, что её сын проявит такое невероятное упрямство и такую же невероятную глупость! Он оказался одним из немногих новобранцев, заслуживших одобрение у наставников-ветеранов и одновременно - положение вожака у самих новобранцев. Правда, пришлось подраться, и не раз. Но когда происходил отбор отрядов в Кубан, сам мальчик и сбившаяся вокруг него ватага провернули дело так, что оказались в отряде Джаму Нефер. Несусветная, неимоверная глупость! Впрочем, чего ещё можно было ждать от такого ленивого мальчика!
И теперь весь гнев и возмущение Мерит-Хатор обрушились на виноватого во всём этом безобразии и безрассудстве - мужа, виновного хотя бы в том, что именно сейчас, когда он был нужен, он где-то шлялся и подавлял мятеж! Попутно полной мерой (хотя и заочно) воздалось и Иамунеджеху, да будут неровными его шаги и да порвутся его сандалии! Она словно позабыла об остальных своих детях, которыми только что собиралась заняться, и те вдруг ощутили вкус нечаянной свободы.
Мерит-Хатор направила знакомцам Деди в Кубане, к которым, она знала, можно обратиться и они не будут удивлены этому обращению, весточку с просьбой проследить за сыном, не дав ему потерять голову во всех смыслах, но так, чтоб он, избави боги, не понял и не заметил этого. Большего она сделать не могла, ей оставалось только ждать с лицом сфинкса и яростью в душе, мысленно обгрызая себе прекрасно отполированные ногти или запуская их (мысленно же) в физиономию то сына, то мужа. Дом притих, слуги мечтали стать невидимками, домашняя любимица – тощая кошка с загадочным взглядом Сехмет – временно съехала в неизвестном направлении. Себек-Эре и Котёнок пожалели об обретённой было на краткий миг свободе – она отлилась им дорогой ценой…
Вестей не было ни от мужа, ни от сына, и это злило ещё больше, так как приходилось довольствоваться слухами и додумывать их до немыслимых размеров. Она даже мечтала, чтобы пять сотен немирных дикарей, жалких негров, разрисованных красками войны, как можно скорее подошли к Абу. Её не беспокоила опасность – это пусть они опасаются, если окажутся между ней и сыном, зато он будет поближе! Хотя и Кубан недалеко – каких то два с небольшим шема*(шем равен 62,82 км) по реке вверх, правда, уже за порогом!
А Хори в это время впервые выполнял роль войскового командира. Десятника новобранцев-анху, но, тем не менее в ранге писца войска… Кто понимает – десятник может быть и старым служакой, заканчивающим карьеру, знающий об армии всё и вся, и начинающий чиновник, но вот писцом войска при этом стать сразу – это надо заслужить. Не помогали тут ни связи, ни богатство (хотя, в столицах – кто знает?). Тем более, не смотря на все слухи, ходившие по Абу о том, что Мерит-Хатор чуть ли не ириу хе-нисут – то есть входит в царский род, и Деди, и Хори считались неджесами* (нечто вроде шляхтича-однодворца, служивый человек, живущий только службой, первая ступенька в мир благородных). Тем не менее наставник анху, в чьём ведении был Хори, и которого полагалось называть при именовании «почтенный человек, старший джаму, атакующий врага благодаря силе, любящий жизнь и ненавидящий смерть»* (Это всё реальный титул), и никак иначе, свирепый от своих шрамов на лице и по складу характера нехсиу Ментумес, описывая его при отборе отряда в Кубан своему командиру, Инебни, сыну Чехемау, дал ему характеристику: «неджес доблестный, приятный, из города Абу, будет писец войска добрый, ловкий пальцами своими, смиренный, возвышенный любовью его величества, одетый среди джаму его; говорящий хорошо среди людей, пользующийся уважением меж друзей».

[spoiler]

[/spoiler]

Глава 7.
И вот они плывут на юг. Хори никогда не заезжал так далеко от дома. Это была ещё одна странность их семьи – они не ездили, как почти все, ни на праздники Бастет* (кошка, или богиня с кошачьей головой. Отвечает, среди прочего, за сексуальное наслаждение) в Бубастис, ни на великие мистерии Осириса, или на свадьбу Ра. Хотя в столицу приезжало, казалось, полстраны, опять таки – и посещение родственников дело святое. Они ж словно были отрезаны и заброшены в Абу, ни о какой родне и встречах с ней не было и речи (кроме того случая с дядей). Хотя родня наверняка была – появлялись письма, родители обсуждали что-то и кого-то, чьи-то семейные дела. Хори подозревал, что их собственные. Тайна щекотала, но, в свете осложнившихся отношений с родителями, не сильно.
Нет, конечно, он бывал неподалёку от Абу – на Филе, даже на Сехеле, поклонялся там с родителями по праздникам в храмах и приносил дары богам… Они бывали в гостях, и в городе, и в загородных домах и имениях. На охоте и рыбалке они объездили и черные и красные земли вокруг, и горы и реку. Но так далеко он всё же ещё не забирался. Самое дальнее место, до куда он с семьей добирался, был Небт* (Ком-Омбо) Старый храм, великий храм Хора, был построен ещё богом Имхотепом, но при Великом фараоне он был перестроен, ибо обветшал и пришёл в запустение, особенно за те годы, что правили чужеземцы. Храм вырос и был посвящен отныне Хору Великому, Хатхор и Себеку. Именно из-за последнего Деди-Себек и ездил сюда преклонить колени и принести потребные жертвы. Хори уже приносил жертвы Хору. Еще ему просто нравился сам храм. Нравились величественные ворота храма, возведённые по приказу царя-женщины и Великого царя. Еще ему нравилась стена Сета, на которой был изображен Великий, в руках у него были долото и мерная трость. Царь внимательно следил за стройкой, и тут, и южнее порогов, уже в Куше. Он считал, что храм и вера привязывают к Черной земле больше, чем солдаты и крепости. Ну, и торговля, конечно…
И хотя вражда жителей Небта к жителям Абу, а особенно Бехдета* (Эдфу), была велика (говорят, раньше доходило до настоящих сражений и даже человеческих жертвоприношений и поедания пленных), и Деди, истинно верующий и почитающий Себека, и Хори, как его сын, без боязни и преград посещали храм.
Филе оставался за порогом – юный десятник столько раз бывал там, что не жалел, хотя многие из его десятка сожалели о том, что они начинают свой путь за длинной стеной.
Хори испросил разрешения капитана и большую часть светлого времени в пути простоял на носовой площадке. Вдоль реки всегда мощно бурлила жизнь. Сначала – имения, загородные дома (включая и их собственный), деревни, городки… Они были густо нанизаны на реку, как бусины в ожерелье, украшены зеленью, не взирая на подкрадывающийся сезон засухи, шему, ибо «рядом с Хапи всегда много воды». К Хори подошёл старший их команды, посмотрел, хмыкнул, отправил на циновки – есть со всеми. Наскоро пожевав и запив, Хори вернулся на свой пост. Корабль шёл под парусом, но команда вовсе не бездельничала, и Хори разрывался между желанием посмотреть на работу матросов (он всегда любил корабли и ему было интересно на борту во время плавания всё), и любопытством к окружающему. Он едва не устроил охоту на бегемота, но у него не было гарпуна, по счастью. По счастью, ибо ему шепнули, что капитан почитает Таурт и поднять оружие на бегемота значило бы навлечь на себя его гнев. Помимо всего прочего, нужно было и следить за своим десятком – солдат без дела портится, как молоко на жаре. А занять их чем-то, да еще не мешая команде… Подумав, Хори вновь отправился к капитану в находящуюся в задней части корабля легкую надстройку из циновок. Посовещавшись, они устроили учения команды и джаму, в результате чего немало понервничали встречные лодки – откуда им было знать, что они учебная цель? Корабль лихо поворачивал, изображал таран или догонял лодки, а джаму учились держать строй на палубе во время манёвров, прикрывая щитами себя и команду, по возможности не мешая последней. Пришлось поучиться и вытаскивать людей из воды – во время резкого разворота, не удержавшись, за борт вылетел один из новичков, джаму по имени Тутмос. На этого лопоухого нескладного переростка (он был высок и неуклюж в своей длинной стати) вечно валились неприятности и несчастья. Однако он был старателен и исполнителен, почему и угодил в Джаму Нефер. Хори с удовольствием сменил бы его на кого-то менее исполнительного, но более удачливого, но, к досаде юноши, это было не в его власти. Повезло еще, что Тутмос, падая, обронил все оружие на палубе…
Ночью стало ещё интересней. Был месяц богини плодородия, Реннут, его пятый день. Видно, по берегам в этом месте жили переселенцы с севера, из Фив и Мемфиса, ибо они отмечали сегодня по северному календарю первый день месяца, псдженти *(календари в Абу и на севере не совпадали). Горели костры из ячменной соломы в честь богини, доносились голоса, песни и смех. Хори любил этот праздник дома, и грустно вздохнул. Они не приставали к берегу – Хори знал, что и не пристанут.
Он проверил свой десяток – сморенные речными битвами днем, все уже спали, даже караульный, казалось, спал с открытыми глазами. Ночь рухнула быстро, на небе высыпали звёзды, а воды Хапи словно светились изнутри. Было невероятно красиво и страшно. Никогда прежде, даже в храме, он не казался себе столь малым перед столь великим. Он чувствовал, что боги где-то рядом… Под плеск рыб (а может, и крокодилов), и лёгкий скрип снастей и дерева Хори заснул счастливым.
В Кубане ему не понравилось. Город умирал, и Хори это чувствовал, впрочем, спроси его – он, скорее всего, сказал бы (и это тоже была чистая правда), что после Абу он какой-то убогий, не взирая на то, что он был как бы не больше Абу.. Но всё как-то обветшало и ослабело. Даже Измеритель величия бога Хапи* (ну, то есть ниломер) был какой-то деревенский, что ли. Кубан при чужеземных владыках, о которых и не упоминают вовсе* (то бишь при гиксосских фараонах) не попал в лапы царя-Негра*(Во время гиксосской оккупации Куш стал независимым царством). Но теперь значение его слабело год от года – с возвращением в стране единой власти не то, что дождались старых порядков, но вот с переломом в борьбе с Девятью луками * (вообще все враги Египта) граница под тяжестью неутомимого напора новых владык двух земель проседала все дальше по реке – второй порог, затем третий…
Роль крепости Кубана, как щита Абу, давно упала, им даже правил теперь гражданский чиновник, а не комендант. Не смотря на то, что всё больше поселенцев появлялись здесь после побед Великого, и всё больше хозяйств появлялось в округе, город хирел, даже Храм Гора, владыки Кубана, давно не ремонтировали. А пустующие дома оседали и оплывали, никем не поддерживаемые, и служили жильём для одичавших котов и собак. Город находился между Абу и Анибой, столицей Миама, где построил свои палаты ещё принц Аменхотеп, царский сын Куша. Там нашли себе теперь место и сокровищницы домов серебра и золота, войсковые склады, хранилища товаров для торговли с нехсиу и маджаями и товаров от нехсиу, лабазы для дани и закрома для зерна и прочих запасов. Город Кубан просто оказался между – между городами, делящими власть и богатства, между временами когда он был нужен и когда стал лишним. Он просто стал МЕЖДУ, не нужный ни там, ни тут, с правителем, которого собираются затолкать, как и его самого, более удачливые и ловкие соперники. Впрочем, только ли с правителем города такое возможно?
Вот, например, сам предшественник нынешнего царского сына Куша, Меримоса – Аменхотеп. Он был вторым наместником стран юга, который носил титул Царского сына Куша, до того титул был попроще – просто царский сын. Был он обласкан и хорош при дворе, пережил даже смену владыки и остался, что было совсем непросто, на своем великом посту стража южных врат при новом живом боге, своём тёзке. Впрочем, после коронации нового царя именовать его следовало тронным именем - Неб-Маат-Ра…Однако мятеж пятого года* (то есть на пятом году правления Неб-Маат-Ра – Аменхотепа III) стоил принцу должности, титула, положения и состояния, он был низвергнут в прах и кончил дни в опале. Мятеж поднял один из местных царьков, ставленник Аменхотепа, некий Ихени, и, наверное, принцу не простили в первую очередь того, что он не разглядел крамолы и взлелеял предателя на груди своей и под рукой своей. Ведь этот презренный и враждебный негр начинал с полного ничтожества, ел с руки у принца и преданно глядел ему в глаза. Но постепенно он возвысился до того, что стал одним из заместителей Аменхотепа, собирал для него дань и возглавил соединённое туземное войско.
Царь, едва вышедший из детского возраста (ему только что минуло пятнадцать лет) не казался опасным, вся воинская сила в этих краях, все финансы и зерно были в руках Ихени, и, казалось, сами боги помогают ему. Все возможности сделать родину Ихени, страну Ибхат - сразу за вторым порогом - новым царством и отрезать от Двух земель всё до Абу были перед ним как главное блюдо перед именинником на пире. Но мятеж пришлось начать раньше того времени, когда он дозрел бы, как ядовито-сладкий плод. Меримос тоже был воспитан Аменхотепом, но дальше начал взрастать при дворе – он сумел понравиться царице-матери, ибо был пригож, свеж, из хорошего рода и с приятными манерами. Но, помимо этого, он был ещё и умён, многие уши и глаза остались для него в Вавате и Куше, и платил он своим приверженцам щедро, всегда защищая их, помогал им рукой и словом. Уже давно он тревожил царицу-регентшу и молодого бога рассказами о возможном бунте, попутно сделав всё, чтоб он приключился внезапно и для царя, и для Ихени, и так и вышло. В результате подавлял неподготовленный бунт царский сын Куша, только не Аменхотеп. Получив из рук молодого царя свои знаки – перо, золотые браслеты, посох и плащ, Меримос ретиво взялся за дело. Да по сути, у него многое уже было подготовлено и устроено на этот случай. Набрав к имеющимся у него царским гвардейцам полчища негров в Вавате, он их руками задавил и уничтожил мятеж, уничтожил в битве, которая произошла в 5-ю годовщину царствования молодого бога, что было воспринято тем очень благосклонно. Даже пошедшие за ним негры разбогатели, многие рядом с ним возвысились, и теперь у Меримоса было собственное, преданное и почитающее его войско и верные чновники на местах. Мятеж был назван Большим, или даже Великим, в честь его подавления. Были высечены изображения и изречения на стелах и построены храмы. Да и то сказать – ведь это, по сути, был единственный военный поход, в котором (ну, некоторое время) принимал участие сам царь… Но теперь, спустя ещё четыре года, злые языки – а, может быть, просто люди, знающие, куда дует ветер, ибо быть злым в отношении могущественного принца опасно - уже поговаривали о том, что нынешний бунт может и ему стоить многого, очень многого. Если не головы, то смены хранителя врат Юга… Правда, может то говорили торопливые глупцы... А может, слухи распускал сам принц – чтобы выявить маловерных и кривых на пути его под рукой его, кто знает? По крайней мере, пересуды эти доходили и до простых ополченцев. У походного костра не всякий знает, как правильно наточить свой клинок, но всякий уверен, как надо править страной и ведает тайную суть всего происходящего.
Впрочем, в Кубане Хори надолго не остался, так что наслушаться слухов и посплетничать не успел. Благодаря письму матери, о котором он не знал, и характеристике Ментумеса, о которой он догадывался, его назначили командиром отряда пехерет. Пехерет – это патрульные. Он и его десяток даже не успели получить тюфяки и место в саманных, давно не белёных и полупустых казармах Кубана, как его вызвали к военному начальнику, второму лицу после правителя Хуи. В случае осады в городе могло разместиться до тысячи солдат, но сейчас их было так мало, что они не могли даже уследить за казармами (а может, их начальник был слишком мягкосердечен к подчинённым, что значит – нерадив в своем долге). Хори вызвали, поставили задачу, выдали деревянные жетоны на получение снеди и пива, и отправили в дозор и патрулирование окрестностей в одну из старых сторожевых башен на караванном пути, по которому ушли налётчики. Так уж сложилось, что в отряд (не отправлять же одних несмышлёнышей анху!) вошли и уцелевшие охранники с рудника. Они же должны были стать и проводниками.

Глава 8.
Из семерых выживших при набеге и троих найденных после него выжило шестеро. Двое своих раненых и двое подобранных умерли, правда, в разное время – первый, из найдёнышей, потерял много крови. Он почти не приходил в себя, посерел, как пепел, мёрз, не смотря на жару, и тихо ушел на тростниковые поля Запада еще на руднике, пока посланцы в Кубан были в пути. Второй был свой. Он и сам про себя всё понял, уж больно это плохое дело – рана в живот. Бедняга сначала пил вино, всё больше и больше, но, похоже, это только усиливало его мучения. Он словно сгорел почти что в момент прибытия подмоги. Лицо страдальца словно стекло куда-то, как будто кроме черепа под кожей уже ничего не оставалось. Он так кричал, что десятник помог ему уйти к предкам, и это было правильно. Третий, снова найдёныш, не пережил дороги до крепости, хотя его и несли всю дорогу на носилках. Четвёртый уже благополучно попал к лекарям, они давали ему нужные сильные зелья, прикладывали к ране жир, мёд и корпию, творили заклинания и волшбу, и вроде он даже пошёл на поправку, но… Видать, не зря говорят, что нет сильней колдунов, чем в Нубии. Вечером он заснул весёлый, а утром не проснулся. Среди уцелевших и среди солдат гарнизона чёрной слизью пополз слух, что они – прокляты колдунами. Но тут уж десятник доказал, что не зря он командир. Жрец из храма Гора, владыки Кубана, херихеб - чтец списка и сам сильный чародей, прочёл молитвы, окурил и окропил их, и взяв при этом двойную плату за обряд. Именно это почему-то всех убедило, что теперь дела пойдут на лад. И действительно, больше не умер никто. Снадобья ли, молитвы ли, а может, заклинания и обряд снятия порчи делали своё дело, и раны начали заживать. Даже у тех, кому врачи сказали, определяя рану и лечение её не успокаивающую фразу «эту болезнь я вылечу», а тревожное «эту болезнь я буду лечить и постараюсь вылечить»* (фразы произносились в несомненных случаях успешного лечения первая и при возможных неприятностях вторая). Дольше всего выздоравливал сам десятник, по сути, спасший всех тем, что вовремя собрал под рукой всех сопротивлявшихся, и последний из спасённых, Иштек, как раз тот, которого стукнули по голове и который прятался среди мёртвых. Уже здесь, в Кубане, лекарь, осматривая Нехти, лишь одобрительно крякнул, налил ему вина и сделал алебастрово-полотняный лубок. Править кости, к счастью, не пришлось, молитвы и заклинания завершили дело. Раны же все заживали просто здорово, впрочем, у Нехти так было всегда. Кроме того, в городе было теперь две власти. Старшим воинским начальником, комендантом крепости, назначили, прислав из Бухена, тамошнего господина конюшен Пернефера. Никаких разъяснений – он ли подчиняется правителю города, или, наоборот, Хуи становится под его руку, дано не было ни тому, ни другому. Так что в Кубане было некоторое двоевластие. Кроме того, Пернефер хорошо знал и отличал Нехти, так что десятник, предъявивший порядком подвялившиеся кисти убитых им воров и бунтовщиков, получил награду, благодарность нового коменданта и отдыхал, наслаждаясь жизнью да еще тем, что, кроме отдыха и выздоровления, делать больше ничего не мог.
Хуже было с Иштеком. Видно, удар по голове немного повредил что-то в его сердце* (египтяне считали, что человек думает именно сердцем). А может, это лежание в обнимку с покойниками на припекающем солнце так подействовало… Ранее весёлый и озорной, тощий и долговязый молодой маджай стал немного… ну, странен, наверное, и больше всего походил на застывшего в поисках и ожидании добычи богомола. Если он и разговаривал с кем-то, то, в основном, с собой. В первые дни его тошнило, постоянно болела голова и хотелось пить, слабость не давала двигаться. На солнце удар по черепу напоминал о себе тем, что кружилась голова и подкашивались ноги. Но это постепенно уходило в прошлое. Остались же с ним запахи. Ему казалось, что сладкий смрад мертвечины въелся в него, в кожу, мышцы и кости. Он постоянно стирал свои вещи и мылся сам при первой возможности, и хорошо, что на руднике был обильный колодец, потому что, закончив стирать набедренную повязку, он мог начать делать это снова сразу же, немедленно… В привычку для Иштека вошло постоянно себя обнюхивать – он и сам не замечал, как, оборвав себя на полуслове, склонял голову к плечу и шумно вдыхал запах своей кожи, после чего мог, не закончив фразы, отправиться в очередной раз мыться и стирать свои тряпки. Парик он сменил, благо этого добра хватало, но и новый он постоянно срывал со своей небрежно обритой головы и обнюхивал порыжевшие от возраста и беспрестанного мытья растительные грубые локоны. Неприятней всего непривычному человеку было наблюдать, как Иштек нюхает себя под мышками или, сев на песке, обнюхивает собственные ступни и между пальцами ног. В полную луну он не мог спать, выходил из палатки и выбирал место для засады – нападения он теперь ждал всегда. Каждый жест он вымерял и соразмерял, от всех держался на дистанции, ибо подсознательно был готов, что напасть может любой и готовым надо быть ко всему и всегда. Даже когда он полностью обнажался для мытья и стирки, он всегда держал под рукой оружие. Несколько раз ночью он закапывался в песок, считая, что земля заберёт из него запах и укроет при нападении. К волосам на теле и голове он стал относиться небрежно. Про себя он думал, что застрял на полпути между миром живых и мертвых на полях блаженных, впрочем, может он и не думал ничего.
Порядком уже отдохнувшего и отъевшегося, отоспавшегося и разнежившегося Нехти тоже вызвали к старшему офицеру гарнизона вместе с Хори. Он был неприятно удивлён тому, что его подчинили какому-то ребёнку, но ничего не сказал. За недолгий путь к казармам он, однако, успел поменять свое мнение – у них с Хори состоялся очень короткий, но ёмкий обмен мнениями, из которого стало ясно, что Хори отдаёт себе отчёт в слабой выучке своего отряда, собственной неопытности, но, тем не менее, командир он и никак не иначе. Он уважает Нехти за опыт и отвагу и прислушивается к его советам. Наедине. И уважает как подчинённого, а не равного. Если завтра поступит приказ, меняющий их местами, он будет уважать Нехти как командира, и выполнит любой его приказ мгновенно, но до того ждёт подобного от десятника. Как ни странно, Нехти этот разговор не разозлил, а успокоил. Парнишка ему понравился, и видно было, что он не только в школе проводил время. А ершистость… Кто в его годы не торопится доказать себе и всем свою взрослость и значительность? В конце концов из такого может вырасти неплохой командир, пусть только вовремя совершит свои ошибки и набьёт свои шишки. Главное, чтобы рядом был толковый унтер – нянька при набирающемся опыта офицере. Видно, ему этой нянькой и быть. Что ж, места известные, и риска, видимо, никакого, наверняка дикие уже разбились на мелкие группы и с добычей разбежались по своим кочевьям и селениям.
Хори тоже приглядывался к нехсиу (хотя чаще называл его потом про себя маджаем, как называли части туземных войск, набранные в основном из маджаев. Так уж повелось, хотя разницу между этими народами Хори прекрасно знал и видел). Пожилой, уже далеко за 30. Высокий, жилистый, с мускулом мелким, но твёрже черной бронзы, и выделяющемся так, будто под кожей не было ни полдебена жира. Лицо правильной формы, удлинённое, некрасивое, но выдающее силу, испещрено ритуальными шрамами на щеках и морщинами везде. Нос орлиный, чуть крупноватый. Умные карие глаза с желтоватыми белками спокойным и рассеянным взглядом смотрят на мир. Голова бритая, на ней парик, рыжий от возраста – обычный армейский. Вместо набедренной повязки из льна – юбка из шкуры, и, сколько мог судить Хори – из львиной. Левая рука на перевязи. На каждой руке на предплечье – кольцо из меди за храбрость, на левой – явно только что полученное. Запястья широкие. Говорит правильно, но акцент иногда становится силён – налегает на «А», некоторые гласные глотает, некоторые согласные тоже. Когда волнуется, фразы строит с повторениями и дополнениями, звучащими странновато. Именно благодаря разнице в говоре он не показался Хори похожим на Иаму, тот говорил как жрец-херихор, гладко, правильно и красиво.
Нехти направил посыльного за своими солдатами. Они же вместе с Хори отправились в третий крепостной двор, где, ожидая своего юного десятника, расположились его подчинённые. Все остальные солдаты, прибывшие из Абу на других кораблях, уже отправились размещаться в крепости. Кто-то из них усилит гарнизон, кто-то – тоже отправится в патрули… Но, насколько знал Хори (и Нехти), нигде больше десятника из анху не назначили начальником отряда.
Завидев Хори с незнакомым унтером, его солдатики оживились, те, кто сидел на корточках или развалясь, вскочили, и потянулись к нему, ожидая новостей и приказов. Хори скомандовал отряду построение. И вновь Нехти понравилось, как без панибратства, но и без излишней жёсткости Хори держит в руке своих мальчишек – а то, что почти все остальные были ещё резвящимися юнцами, сомнений не вызывало. Без разговоров, пререканий и напоминаний он собрал и построил всех, объявил, что Нехти – его заместитель, представил Нехти старших по тройкам и всех остальных, сам познакомился с его маджаями, слегка застыв при виде обнюхивающего себя Иштека. Объявил о месте назначения и задачах, которые они будут на этом месте выполнять. И, если мелюзге из Джаму Нефер это пока ни о чём не говорило, для солдат из неполного десятка Нехти сказанное с одной стороны означало, что отдых и приятные увеселения в городе закончены, с другой – шансов загреметь на тяжёлые и неприятные работы, подвернувшись под руку какой-нибудь мелкой штабной шишке, не будет. Проверив оружие и экипировку у новичков, Нехти недовольно забубнил что-то под нос. Но на этом он не остановился. Нубиец проверил, как они владеют пращёй и стреляют из лука, как сильны с метательной палицей, включая и самого командира, и остался крайне недоволен. Он отозвал в сторону Хормени и о чём-то пошептался, после чего отряд распустили на полчаса, а командиры вернулись к коменданту. Про себя десятник-ветеран уже начал думать, как и что подсказывать малолетнему командиру на постое в башне, хотя само место назначения опасения и не вызывало. Рука уже не болела, а ныла и чесалась, хотя с нападения прошло всего две недели, это раздражало и мешало думать, но не мешало ей пользоваться так сильно, как раньше. Кроме того, Нехти философски решил, что именно это позволило ему, опытному десятнику, бывалому маджаю смириться с верховенством малолетки, равного по чину и отставшего в опыте – неполноценность маджая как бойца и работника словно ставила их вровень.
Войдя к коменданту Пернеферу, Хори испросил разрешения присутствовать и для Нехти, после чего, произнеся нужные слова почтения, передал слово последнему.
- Отец мой, - обратился Нехти к Пернеферу (это прозвучало «Атец м-й!), - прошу выслушать меня без гнева. Мой командир не служил пока в восточной пустыне, и не всё о ней пока знает. Это не беда, но беда то, что отряд его не оснащён должным образом, и не подготовлен правильно. Ты знаешь, отец мой, махар* (герой) и марьяну*(колесничий, в переносном смысле – знатный человек. Оба титула заимствованы от хатти и миттани, что становилось модным среди знати), что лишний вес оружия в Красной земле мешает, и знаешь, что воюют тут на расстоянии. Разве не ты прошёл страну Ибхат и далее, до самых высот Хуа? Ты ведаешь форму третьего колена Хапи и знаешь вкус бури той, что в песках. Ты заботишься о своём отряде, твои кони быстры, как шакалы, когда их пускают вскачь, они подобны ветру из Западных пустынь, ветру тому. Ты сжимаешь поводья и поднимаешь свой лук – тверда рука твоя. Ты отец своим воинам, князья и великие Вавата глядят в твою ладонь. Смилуйся же над своими детьми и вразуми их. Они должны быть подобны молнии, натёртой маслом, их же щиты излишне велики и тяжелы. У них нет добрых луков и всего два сносных лучника, считая молодого господина, неджеса доброго среди джаму его. Пращей неплохо владеют шестеро, и это радует, но пращи их стары и истрёпаны. Метательных дротиков нет ни у кого, кроме господина моего Хормени, и метательных палиц – тоже. Дозволь довооружить их из крепостного арсенала по своему разумению. И дозволь ещё взять припас для ремонта башни и ещё немного нужных добрых вещей – палатки, одеяла, жаровни для еды…
- А сладкого черного вина из подвалов чати* (премьер-министр) с печатью великого быка не надо? Или какую-нибудь из шепсет* (благородная дама) в поварихи? – смеясь, спросил комендант. Даже Хори было видно, что он в добром настроении и, кроме того, неплохо относится к маджаю.
- Отец мой, я не прошу излишнего, того-этого, как хлеб из Камха (т.е., сирийский, один из лучших) или хлеб-келешет, как гвардейцам. Я прошу лишь потребное!
- Хорошо, я подтверждаю твою просьбу. Вызови сюда начальника кладовых, я дам ему распоряжение.
- Отец мой, зачем себя утруждать? Давай на черепке напишем приказ выдать мне желаемое, и ты подпишешь его?
- Угу, и узнаю, что ты вывез половину складов крепости? Нет уж, зови его сюда и сам приди с ним. А потом проводи десятника и его десяток в дом еды – молодые всегда голодны.
- Тогда я тоже молод, отец мой, и присоединюсь, с твоего позволения, к ним со своими людьми.
- Хитрец! Ладно, держи моё разрешение на это непотребство, - и он протянул особой формы деревянный жетон десятнику.

[spoiler]

[/spoiler]

Глава 9.
Утро началось так рано, что было ещё поздно. Лишнего пива и вина вчера не было, потому все встали легко, вспоминая вчерашнее пиршество от щедрот коменданта крепости. Началась беготня с получением всех припасов и имущества, что заняло много времени. Нехти принимал всё придирчиво и старался – с запасом, запуская руку куда мог дотянуться.
- Если бы вторая была здорова – запустил бы обе, - ответил он Хори, сказавшему ему эту фразу, - нам всё это пригодится, вот увидишь!
Здоровенные пехотные осадные щиты сдали в арсенал. Хори с грустью смотрел на эти чудовища – сколько сил и масла потрачено на то, чтобы привести их в сносный вид! Длинные пики отправились туда же. Взамен были получены короткие копья, пригодные и для того, чтобы их метнуть, и для пехотного боя, и добрые луки на всех, не могучие луки марьяну, а маленькие, но достаточно тугие, склеенные для этого углом и усиленные жилами. Хотя и лучников, способных управиться с ними, было, как справедливо заметил десятник, только двое. А стрелять из лука враз не научишься. Но Нехти и Хори, совещаясь вчера, решили погонять новобранцев на месте – время, как они надеялись, будет. Пращи были обмятые, но крепкие. Пучки стрел, колчаны, нарукавники, запасные тетивы, точильные камни… Мечей или кинжалов получше добыть не удалось, но палицы, метательные из дерева и с каменным навершием для рукопашной, и стёганые пояса получили все. Кроме того, Нехти, посмотрев на их ноги, хмыкнул и добыл тройной набор прочных кожаных сандалий на толстой подметке. Тростниковые на пустынных камнях быстро истреплются в мочалку. Получили даже походные жаровни из известняка, палатки и одеяла, еду и еще тысячу нужных вещей. Все придирчиво проверили.
Караван был довольно велик – помимо десятка Хормени и семёрки Нехти, в последний момент в их отряд включили ещё десяток пастухов собак с псами. Они были без десятника, просто приданы отряду, и Хори назначил над ними старшим Нехти, поскольку совершенно не представлял, что с ними делать. Кроме того, с собой следовало взять запас продуктов на всю эту ораву людей и зверей, запас воды – в башне был колодец, из-за него-то она и стояла в этом месте, но никто не знал, сколько он сейчас воды даёт и какой. Помимо всего прочего, Хори держал в уме, что был и риск того, что дикари отравили источник – он не знал, что это маловероятно для жителей пустыни. Опять-таки, никто из них не знал, не потребует ли и сама башня ремонта, ибо заброшена она была давно. Поэтому в караване прибавился десяток вьючных ослов с мехами воды, глиняными сосудами с зерном, которые, как сказал Нехти, и пустые потом пригодятся, перемётными сумами с другой едой, а также драгоценными в пустыне досками и древесиной, а также инструментами. Ослов должны были вернуть в крепость трое погонщиков, тоже увеличивавшие их процессию. Нехсиу успокоил слегка оторопевшего Хори. Он сказал, что всегда так и бывает – чтобы довести десяток людей до места, приходится ещё два десятка задействовать. Как бы то ни было, Хормени ещё никогда не командовал такой толпой, и уже всерьёз начал опасаться за успех похода. Честно говоря, он запаниковал. До этого вполне справлявшийся, юноша стал суетиться, делать сам то, что должны были сделать другие и не делать того, что сделать был обязан. Хорошо, что Нехти это вовремя заметил, и сумел слегка привести его в чувство, да и просто взял на себя значительную долю руководства, сделав вид, что это ему приказано. Хори было стыдно, но, в отличие от матери в подобных ситуациях, темнокожий десятник с рукой на перевязи не вызывал раздражения. Вообще, мелькнула малодушная мысль свалить всё управление караваном на маджая, но Хори смог её победить.
Перед выходом Хори построил отряд и объявил, что скажет короткую речь. Нехти искоса глянул на него и слегка кивнул – то ли сомневаясь, то ли одобряя…
- Не все из вас привычны к Красной земле. Я думаю, пастухам собак и тем, кто давно здесь служит, это всё давно известно, но говорю для всех и спрашиваю всех. Кто ваш злейший враг в пустыне?
- Лев? – неуверенно спросил кто-то из анху.
Хори молчал.
- Пыльная буря, - утвердительно сказал один из старичков.
- Пересохший колодец, - а это уже один из пастухов собак.
- Вы. Вы сами, точнее, ваша глупость и самоуверенность. Не ленитесь думать. То, что было привычно в Абу, неприемлемо тут. Оценивайте, что будет после вашего каждого шага. Отходя от лагеря по нужде – возьми тыкву с водой на день. Уже справляя нужду – смотри, не наступишь ли ты на змею или скорпиона. Они не бросятся на вас сами, но Селкет*(богиня-скорпион) и Уаджет наделили своих детей способностью защищаться, если вы будете опасны для них. Ложась спать, окружи себя волосяной верёвкой. Устало плюхаясь на камень – глянь, не вышла ли погреться фаланга на тот же камень. Загребая песок сандалией, подумай – не скрылась ли там змея. Я думаю, что лучше вам скажет десятник Нехти.
Нехти, одобрительно слушавший молодого командира, хрюкнул и откашлялся.
- Ну, всё верно сказано. Короче, ты одной рукой рули, а второй смотри! Я в пути присмотрюсь ещё, чего вы стоите, и тогда подробно всё приподобъясню. И – ваше обучение продолжается, молодёжь! Вы еще не солдаты двери Великих Врат, и только делаете первые шаги в эту сторону! Вы пока – переодетые и бритые домашние детки, которые думают, что они знают и умеют всё о войне. А вот если некоторые думают, что я затылком не увидел, как они нагло улыбаются мне в лицо всеми своими мыслями при постной морде на лице, те прекрасные люди страшно просчитались, и по прибытии на место войдут в жестокий прогиб, как последняя завитушка на молодых усах гороха. И бегать эти кто-то будут как молодые куланы от льва и обратно взад-назад. Я понятно их донёс, мысли те? А то, если кто что недопонял своей головой – доучит ногами, – и он повернулся к вытянувшимся в струнку своим старым подчинённым, которые, казалось, даже дышали через раз в эту секунду. Чуть замедленно сообразив, молодёжь тоже подобралась и даже обошлась без гыгыканий.
- А ну разойтись грузиться и таскать! – рявкнул десятник, и все, включая собак, припустились выполнять, ещё даже не поняв что. Хори восхищенно его выслушал и вздохнул – ему до такого было ещё далековато. Постепенно метание стало осмысленным, и припасы живо стали распределяться между теми, кто их понесёт – ослами и людьми.
Помимо всего этого столпотворения, готовящегося в путь, с командирами стоял также какой-то писец из крепости – впрочем, Хори к нему не приглядывался. Правитель прислал папирус с приказом взять с собой писца «чтобы оценить потребность в ремонте и его размер», и вот он шёл с отрядом. Как и жрец из храма Гора, владыки Кубана, Саи-Херу (впрочем, из младших по чину) – дабы снять возможные злые чары, обновить черепки проклятий, закопанные на дороге, и, заодно – проверить, не отравлена ли вода и не оставлено ли заклятий. Жрец был довольно велик годами (так казалось Хори), довольно мал для этих лет чином, но надут от гордости, тучен, чванлив и спесив. Он имел на всё своё мнение, рядом с которым ничьё другое в расчёт приниматься не могло. Он знал всё лучше всех и напрягял весь караван поголовно, включая даже ослов, которые его дружно невзлюбили и пытались или лягнуть, если он проходил сзади, или укусить крупными жёлтоватыми зубами, если он был впереди.
Никто и не ждал, что жрец будет что-либо делать по сборам отряда или потом – по обустройству лагеря, но того, что он затребует, чтобы его несли на носилках, тоже как-то не планировали. Хори, поймав беспомощный взгляд Нехти, понял, что это тот вопрос, который решать нужно именно ему. Ясно было, что маджай и должностью не вышел, да и портить отношения с жрецами ему было не след. Иное дело – приезжий свежеиспеченный офицерик – мальчишка явно не из простой семьи. Хори пригласил жреца в сторону и вежливо объяснил, что нести его получится только за счёт груза, так что возможным это не представляется. Если бы тот не начал кричать, никакого урона ничьей чести не было бы. Но – Хори был слишком юн, чтобы сдержаться, когда перед его носом размахивают руками, брызгая в лицо слюной и окатывая волнами тяжёлого нездорового дыхания изо рта. Он и не сдержался, громко сказав, что самое большее, что он может сделать для почтенного жреца – это позволить навьючить на осла его имущество. Хотя лично он, Хори, не видит, чем несчастное животное это заслужило, и чем один осёл хуже другого. Сказано было громко, хлёстко, и за глаза теперь никто жреца иначе, чем «заслуженный осёл», не называл. Но Хори уже сам себя ругал в душе за эту резкость – как теперь солдаты будут верить в силу заклинаний, как они могут уважать жреца? Да и врага нажил, причём из жрецов, каким бы он ни был…
До сторожевой башни, до которой был всего неполный шем, добирались за два с лишним дневных перехода – груза было много, Хори не хотел изматывать недавно раненых ветеранов и, в то же время, старался побольше нагрузить свой десяток, компенсируя их неопытность тяготами и испытаниями. Тем не менее молодечество и жеребячество у анху из Джаму Нефер временами вырывалось в самое неожиданное время и по самым неожиданным поводам. Лишь во второй половине дня они выдохлись и понуро переставляли ноги.
Но вот порозовевшее-полиловевшее небо показало, что первый день похода близок к концу. Становилось прохладно, да и вообще следовало подумать о ночлеге и ужине, хотя прошли и меньше задуманного Хори. Еще в начале пути, как только они отошли от крепости, по тихому совету маджая, Хори выслал вперед и по флангам три дозора, в каждом было по два человека и собака. Время от времени они возвращались к процессии и докладывали свои наблюдения. При последнем возвращении головного дозора Хори отправил вместо них троих ветеранов из Кубана и Нехти за старшего – выбрать подходящее место для ночёвки и начать его готовить для стоянки.
На взгляд Хори, а уж тем более Нехти, ночёвка прошла спокойно. Было холодно, как бывает в пустыне ночью даже летом, в самую засуху, а сезон Шему все же еще не наступил. Все сбились в кучу и накрывались одеялами по двое – топлива было маловато и его надо было поберечь. Тявкали шакалы, плакали недалеко гиены – что тут такого? Лагерь был под защитой ночных дозорных, сменявших друг друга, ограды из ветвей колючего кустарника уйди-уйди и собак. Горели костры из сухих ветвей того же кустарника. Ближе к утру охотящийся лев навёл своим рыком панику на ослов. И на жреца, который вскочил и заметался по лагерю, ища убежища, дав лишнюю пищу шуткам и сравнениям. Лев был далеко, и до лагеря ему не было дела – чего ж кричать и биться раненой птицей?
Второй день и вторая ночь были похож на первые, как близнецы. Привыкшие к Хапи, не знающие пустыни, мальчишки притихли, а может – устали. Кроме того, рядом с Хапи ночью было теплее, а тут по ночам было холодно. Даже пар шёл изо рта под утро. В середине третьего дня, в самый разгар дня, впереди, в низине, среди красной глины и колючих камней, показалось тёмное пятно зелени вокруг колодца и ещё одно, большее – вокруг пруда. Их путь до места, где ближайшее время придётся служить, подходил к концу.
Башня была построена давно, но не это ей навредило. Она, когда-то ухоженная и обороняемая, была заброшена спустя пару лет после Большого мятежа – за, казалось тогда, ненадобностью. Во-первых, власть казалась прочной как никогда – бунт стёрт в пепел на ветру и развеян, новый князь ретиво взялся за дело, расставляя верных людей и проверяя всё и вся. Во-вторых, эта тропа была не торной – несколько источников на ней пересохли, и купцы, царёвы слуги и просто путники со временем освоили новую, западней – переходы между колодцами там получались меньше. Вода важна даже сейчас, в прохладу, а летом без неё смерть, быстрая и злая. Так что гарнизон из башни сняли, а саму башню на время словно забыли.
Это было трёхэтажное строение из камня и сырцового кирпича, круглое, плавно сужающееся к вершине от трёх человеческих ростов внизу до двух вверху. Потом она вновь расширялась и образовывала круглую смотровую площадку с глинобитными зубцами. В первом этаже, как знал десятник, был выкопан подвал для припасов, довольно глубокий и раздуввавшийся вниз подобно груше. Толстые, в половину человеческого роста стены выше подвала оберегали защитников башни и от возможных врагов, и от погоды, сохраняя подобие прохлады даже в самую жару, особенно если смочить стены водой изнутри, и тепло зимой. Правда, они не спасали от насекомых и ящериц. Здесь, помимо мух, докучали еще и мелкие злые комары. Вход был на третьем этаже, к нему раньше добирались по верёвочной лестнице, а теперь – никак не добирались. Окон и других отверстий не было – ни врагу шанса, ни песчаной буре. Когда-то единственный темневший на буро-розовой стене проём, наверное, закрывался дверью, но теперь ничего не мешало ветру пустыни ворваться внутрь. Между собой этажи должны были сообщаться деревянными или верёвочными лестницами, проходящими сквозь люки в настилах ярусов. Их зёвы были не ровно один под другим, а смещались по кругу – если кто-то упадёт, так хоть не до самого дна... Основанием для дощатых перекрытий между этажами служили вмурованные в стены брёвна. Некогда белёная – не по прихоти, просто так прохладней летом, ныне башня облупилась и по цвету не отличалась от окружающей пустыни. Но не это беспокоило десятника-маджая. Дерево в пустыне – великая ценность. Он заранее был уверен, что полов и лестниц в башне нет. Веревочные лестницы с запасом везли в одном из хурджинов. Небольшое, но достаточное количество досок (из драгоценного дерева ма-ма, привезённого с юга, другого просто не оказалось на складе!) тоже везли с собой. Но вот уцелели ли балки? Взять их было неоткуда, несколько чахлых деревьев у колодца проблему не решали, да и срубить их рука не поднимется. Так что если их нет, жить придётся в палатках вдоль местами каменной, местами саманной стены-ветролома, да глинобитных мазанках, прилепившихся к ним. Не так уж и здорово, тем более что большая часть мазанок уйдёт под склады. Почва была глинисто-каменистая, но пыли и песка хватало, кроме того, ни припасы сложить, ни укрыться от непогоды, пока мазанки не будут отремонтированы. О бунтарях Нехти и не думал – он не сомневался, что злодеев уж не сыскать. Две с половиной недели – достаточный срок, чтобы следы остыли. Ему жаль было их пленников и пленниц, но что толку горевать о невозможном? Если бы его спросили, хочет ли он отомстить, он бы лишь пожал плечами. Во всём произошедшем не было ничего такого, чего бы он не видел раньше. Он сам так же нападал на деревни врага. Или объявленных врагами. Война, малая война – часть жизни в пустыне. Борьба за колодцы, пастбища. Он не испытывал ненависти к врагам. Убивал – да, но без злости, а как необходимость. Война между кланами и племенами иногда затевалась по договору их старейшин и вождей – просто чтобы уменьшить число обитателей того или другого края пустыни до уровня, который она могла прокормить, и попутно – завоевать славу воинам. Он впитал эти наравы с молоком матери, но сейчас он давно служил в войске Та-Кем, и воевать из-за угрозы голода нужды не было. Его десяток пострадал меньше всех. Он жив и уже почти здоров. Попадутся ему эти презренные негры в бою – он сразится. Убьёт он их – так тому и быть. Убьют его – ну, это рано или поздно случится. Возьмет их в плен – так зачем их убивать, это добыча, и довольно ценная… При всём том он не считал их ни соплеменниками, ни ровней себе – дикие, они и есть дикие. Мимоходом он исправил ошибку молодого командира и назначил в охранение вокруг крепости три двойки – каждая из лучника и собачьего пастуха со своим питомцем.
Хори же жадно смотрел на оазис – ему было любопытно, где пройдут ближайшие его дни и недели? Наконец они приблизились настолько, что башня уже была отчётливо видна. Вернулся передовой дозор – в крепости никого нет. И ничего, включая кожаное ведро, которым черпали воду из колодца. Правда, на вопрос Хори, удалось ли проникнуть внутрь башни, выяснилось, что – нет. Нехти сообразил быстрее – все боялись проклятий диких колдунов. Запасное ведро было предусмотрено, его достать недолго, но проверить, что и как внутри башни нужно ещё срочнее.
На удивление хорошо проявил себя Саи-Херу – он, услышав, в чём дело, спокойно и ничего не боясь подошёл к башне, обошёл её, бормоча заклинания и молитвы, трижды посолонь, встал, достал из поясной сумы какой-то черепок и уложил его на камень. Призвав в свидетели Хора и Осириса, разбил черепок и провозгласил что так же, как и этот кусок обожжённой глины, с помощью Гора, владыки Кубана, сейчас треснули и разрушились все возможные злые чары и козни. Затем он величаво подошёл к Хори и сказал, что в ближайший же день надо проехать по тропам вокруг и закопать черепки с проклятьями всем, кто дерзнёт со злыми мыслями и нечестивыми намерениями по ним пройти или проехать. Все ритуалы и действия, все слова были проделаны и произнесены с таким спокойным достоинством, что Хори даже засомневался, когда жрец являл истинное лицо?
После обряда Саи-Херу поставил неподалёку малый жертвенник, сноровисто развёл в жаровне огонь с помощью принесённых в специальной клети углей, в которые он время от времени всю дорогу подбрасывал дрова. Принеся в жертву пиво, вино (по глотку – богу, по два – себе), зерно и сушёную рыбу, он бросил на угли какие-то травы и небольшие кусочки какого-то дерева. В воздухе приятно запахло пунтийскими благовониями.
Теперь уже никто не боялся лезть в башню, но Хори выбрал Иштека, к которому уже приклеилась новая кличка – Богомол, и в напарники ему – одного из своих молодцев-анху, знакомого ещё по школьным временам, Тури. По команде Хори анху построили что-то вроде живой пирамиды – трое в нижнем ряду лицом к стене и уперевшись в нее руками, двое у них на плечах, тоже лицом к стене, и двое, самых рослых – сзади, слегка пригнувшись и упёршись в переднюю тройку руками. Хори и последний из десятка анху (ещё один был в дозоре) стали лицом в обратную сторону, сложив руки в замок и слегка присев. Всё это они отрабатывали в лагере – придумали сами, как быстро влезть на стену, если нет ни лестниц, ни верёвок. Нехти крякнул – не то одобрительно, не то осуждая их торопливость. Богомол, достававший из хурджина верёвочную лестницу и добывавший моток верёвки из другого вьюка, только что повернулся и с слегка удивлённым спокойствием смотрел, как, встав на руки Хори и его соседа ногами и подброшенный ими, птицей взлетел Тури сперва на плечи двух высоких, затем, когда они разогнулись – на верхних. И вот он уже наверху, но – немного не достаёт до проёма. Богомол дожидался, нюхая свои подмышки и плечи, пока Тури слезет, а потом повторил его манёвр, правда, с меньшей ловкостью в силу отсутствия привычки и того, что пирамида чуть не распалась стихийно после того, как Тури спустился. Но оклик Хори остановил закопошившийся живой помост. Иштек вскарабкался, не забыв ни лестницу, ни верёвку, ни факел, который заткнул за пояс на спине. Неясно было только, как он его разожжёт. Ему вполне хватило роста и длины рук. Зацепившись за края проёма, он нырнул в темноту. Через несколько томительных минут из окна вылетела верёвочная лестница и показалась голова Богомола:
- Балки на месте, командир. Здесь никого нет, по крайней мере, на двух верхних этажах. Но есть что-то… Я слезаю…
И он живенько спустился по закреплённой лестнице.
На этот раз, не поняв из речи Богомола ничего толком, Нехти решил лезть сам, но, пока он высвобождал руку в лёгком лубке из подвеса, Тури уже взлетел вверх – приказа ему никто не отменял. И, не успел Нехти подняться, как Тури высунулся из проёма, морща нос, и помахивая перед ним рукой.
- Здесь нагажено, как… Даже не знаю где!
Нехти влез, оттеснив Тури из проёма, и осмотрелся. Третий этаж был высотой примерно в четыре локтя. Стены, некогда белёные, облупились и потрескались, кое-где закоптились от факелов дочерна. Поставцы для факелов были вылеплены из глины, обожжены и вмурованыв стены, вместе со стенами же они сохранились, и это было хорошо. Сохранились местами также и надписи, оставленные солдатами, и буро-ржавые пятна прихлопнутых комаров – здесь, в оазисе, они должны были донимать всерьез. Полов на балках не было, и следовало их немедленно сделать. А запах, и в самом деле, был сильным. Слишком сильным. И пахло не только дерьмом, что ему очень не понравилось…
- Зажги факел и спускайся наружу, - сказал он Тури и поднялся наверх. Осмотревшись вокруг со смотровой площадки башни, он скомандовал трём двойкам – из лучника и пастуха собак – занять позиции вокруг, наблюдая за подходами, двум молодым солдатам он приказал подать ещё одну верёвочную лестницу и тащить доски для настила. Хори поднялся к нему. Отмахнувшись от мух, он поморщился:
- Ну и запах…
- Самое плохое, что ему нет двух недель. Надо спускаться и смотреть.
- Ты хочешь копаться в дерьме?
- Не хочу. Но надо. Ты сможешь на охоте определить по помёту, когда орикс был на водопое?
- Но это ведь другое…
- Нет, не другое. Только здесь ещё и на тебя могут охотиться. Считай это охотой на львов, причём их всегда больше. Хочешь - не хочешь, а придётся забыть брезгливость и научиться разбираться в сортах говна! Да и не только им пахнет, неужели не почувствовал?
Поднимаясь, они не брали с собой щиты и копья. У Нехти с собой были меч-хопеш, маленький кинжал в ножнах и булава, и теперь он пристроил их так, чтобы было удобно выдернуть их из-за пояса, а ножны кинжала перевязал на левое предплечье, поверх лёгкого лубка, который всё еще носил. Поморщивщись, он ухватился больной рукой за узел, которым была ввязана верёвочная же ступенька в основной канат. Хори был с одним лишь своим полумечом-полукинжалом.
- Возьми факел и свети, молодой господин. Что бы ни случилось, не вылезай там, внизу, передо мной, понял?
И они начали спускаться вниз по верёвочной лестнице – деревянная сохранилась, но некоторых ступенек не хватало, а прочие могли быть ненадежны, уж лучше так, пока лестницу не починят. Нехти спускался первым, Хори вторым, светя себе и маджаю зажженным факелом. Воздух, казалось, состоял из смрада и гудения мушиного роя. На уровне балок второго этажа нубиец приостановился и внимательно оглядел все вокруг и внизу. Второй этаж тоже был около четырех локтей в высоту и, в общем, выглядел копией третьего. Кое-где сохранились остатки настила и деревянная лестница вниз – первый ярус был выше всех прочих, около пяти локтей в высоту. Шириной внизу башня была двенадцать-тринадцать локтей. Дощатый настил внизу не был нужен – за исключением погреба по центру, там был утоптанный земляной пол. Дерьма было много, но было ещё кое-что похуже.
На полу первого этажа, ровно напротив, с обеих сторон от дыры погреба, лежали два похожих на изломанные куклы детских трупа.

Глава 10.
Темнокожий десятник сдавленно замычал-зарычал сквозь зубы.
- Рука? – спросил его напарник, - может, поменяемся и я пойду вперёд?
- Рука? А, нет, не рука… Слушай меня внимательно! Я знаю, что там, а ты – нет. И это, то, что внизу – очень, очень плохо. Клянусь всеми старыми и новыми богами, клянусь сестрой, хуже не бывает, да… Просто смотри, просто делай то, что я скажу, и ничего больше. И просто ничему не удивляйся. Факел к середине и замри на лестнице, мне нужен свет! Что бы ни случилось – не шевелись! Только свети!
Хори повернул факел горизонтально и вынес пламя как можно ближе к середине.
Десятник, старательно прицелившись, мягко спрыгнул с лестницы, стараясь попасть как можно дальше от каждого из детских трупиков, и при этом не угодить ни в одну из куч. В руке его уже была воздета вверх булава – массивный, выточенный в форме окольцованной заостряющимся диском каменной груши оголовок навершия на длинной отполированной ручке из прочного и тяжёлого чёрного дерева с плетёной ременной петлёй.
Мертвецы лежали, словно пытались согреться и сжаться в комочек, на боку-животе. Насколько мог разобрать Хори, им перерезали горло – по крайней мере, казалось, что из их шеек натекло порядочно крови. Конечно, рассмотреть её на глинобитном полу среди отвратительных куч, при мечущемся от непонятного сквозняка свете факела (верхнее перекрытие было цело, очевидно, мародёрам было лень выбивать брёвна из обмазки, и дневной свет почти не попадал внутрь). Только теперь Хори уловил, что, кроме испражнений, пахло еще чем-то, сладко и неприятно, не протухшим мясом и требухой, точнее, не только ими, а еще какой-то неестественный, странный запах, и подивился, насколько же обоняние у десятника-нехсиу острее, чем у него. Странно, но этот запах отпугивал даже назойливых и кусачих пустынных мух, которых на втором и третьем ярусе было множество. Вдруг ближайший к Нехти труп зашевелился. Сперва Хори не поверил своим глазам , ему показалось, что это просто колебание света – после прыжка Нехти с лестницы та слегка покачивалась из стороны в сторону. Но нет, ребёнок пошевелился, медленно сел и повернул своё лицо к десятнику. А вот потом произошло то, из-за чего Хори чуть не упал с верёвочной лестницы. Нехсиу быстро, без замаха, горизонтальным круговым движением ударил ребёнка булавой в висок. С каким-то чпокающим горшечным звуком та обрушилась ребёнку на череп, и тот словно осыпался на глинобитный пол.
В это же время зашевелился и второй ребёнок. Между ним и десятником был тёмный провал погреба.
- Свети, раздери тебя шакалы, если хочешь жить! – рявкнул тот, - главное, чтобы он не свалился в яму!
Не разбирая уже дороги, прямо по кучам, нехсиу кинулся ко второму ребёнку.
- Зачем ты убиваешь их? – возмущенно крикнул Хори, но так и не стал спускаться – не потому, что выполнял приказ, а просто как бы оцепенел на лестнице, - и в этот момент булава обрушилась на голову второго ребёнка.
Отчётливо хрупнуло, ребёнок издал какой-то сип и рухнул. Нехсиу осторожно его обошёл, держа булаву готовой к удару. Он пытался разглядеть что-либо в чёрном зёве погреба, но не мог.
- Спускайся, - сказал он Хори.
- Зачем ты их убил? – требовательно воскликнул Хори, - Это же дети!
- Тише! А ты спустись и посмотри, какие это дети. Если это дети, то уже дети царства мёртвых, но сам Анубис отказался открыть им врата загробного мира. Это потерянные души, знаешь ли о таких? Спускайся, тут нужен свет. Не знать, что там внизу - непозволительная глупость для нас, - маджай говорил негромкой скороговоркой, не отрывая глаз от спуска вниз.
Хори спустился. Осторожно ставя ноги, он попытался подойти и осмотреть теперь уже точно мёртвых детей, но десятник нетерпеливо мотнул рукой, призывая его к себе. Он прошипел:
- Это потом! Ты всё поймёшь через минуту, но сейчас нужно светить вниз. Только не подходи к краю! У тебя есть ещё один факел?
- Нет…
- Плохо… Ладно, не подходя к краю провала – просунь факел как можно дальше, - сказал маджай по-прежнему негромко и взял булаву обеими руками, подняв её для удара, словно то, что могло появиться из погреба, было нечеловечески быстрым и опасным. Края погреба слегка осыпались, и Хори и захотел бы – не рискнул наступить на край. А поведение маджая заставило его быть вдвойне осторожным. Полуприсев-полунагнувшись, он вытянул факел в проём лаза. Нехти осторожно, приставными шажками, приблизился к краю и заглянул вниз. Очевидно, что он не разглядел ничего опасного, но результат его всё равно не успокоил.
- Переместись на три шага против солнца, а я пойду по солнцу, - сказал он Хори очень тихо.
Хори так же осторожно и плавно, как десятник, подвинулся против часовой стрелки. Маджай напряжённо всматривался вниз.
- Проклятый погреб! С этим его расширением книзу ничего не разглядеть! Посмотри – там, правее тебя, это не солома? – полушепотом спросил Нехти.
- Она самая, - ответил, обернувшись, Хормени.
- Попробуй скрутить из неё толстый жгут и поджечь. Если удастся, кидай вниз и скрути ещё несколько.
Хори попытался скрутить жгут одной рукой, и, понятное дело, это не очень вышло, зато факел перестал освещать пятно погреба… Маджай выругался по-своему. Зажав факел подмышкой, Хори быстро скрутил несколько толстых соломенных жгутов и подпалил первый. Громко треща, сухая солома вспыхнула, обильно давая помимо света и голубовато-прозрачный дым. Первый соломенный факел полетел вниз, а второй и третий уже разгорались. Вот и они полетели туда же. И так слабо пригодный для дыхания воздух наполнился еще и горькой соломенной гарью, но на какое-то время в погребе стало заметно светлей. Вдруг внизу что-то зашуршало…
Хори вдруг показалось, что его сердце стучит быстрее, чем собака отряхивается от воды, и громко, словно сигнальный барабан, причём прямо у него в горле. Локти наполнились горячей ватой а по спине побежали муравьи. Даже на охоте за тем желтогривым львом он не волновался так. Всё это говорится дольше, чем заняло в жизни, казалось, воробей не успел бы взмахнуть крылом дважды…
Нехти напружинился, как леопард перед прыжком, Хори запоздало потянул кинжал, который он так и не вынул, спустившись с лестницы, из ножен.
Из подвальной дыры, отчаянно хлопая крыльями и пища, вылетело несколько летучих мышей. Хори ойкнул от неожиданности, а Нехти захохотал, как безумный.
Хори ощутил внезапную слабость в теле - напряжение отступило. Опасность кончилась пшиком.
- Пошли наверх, - сказал ему, отсмеявшись, маджай, берясь за корявую деревянную ступеньку лестницы нижнего яруса, - у меня аж в глазах резь от этого смрада.
Только теперь Хори понял, что ещё немного – и он сам задохнётся, дыхание перехватывало от застарелого запаха мочи, испражнений, горькой вони сгоревшей соломы и того самого странного и сладковатого неестественного запаха. Он кивнул, хотя десятник и не мог его увидеть, и полез за ним наверх. На верху башни, на смотровой площадке он чуть не выпустил верёвки лестницы – до того чист и свеж был воздух наружи. Кроме них двоих, на площадке никого не было – все исправно выполняли последние распоряжения, три пары охраняли лагерь, остальные копошились на работах по его разбивке. Двойка, которую отправили за досками, только что подтащила их к основанию башни. Хори вдруг понял, что прошла всего пара-тройка минут с той поры, как они начали спуск в башню, и удивился этому.
Нехти стоял, облокотившись о зубец башни, и, щурясь от яркого света (глаза ещё не привыкли после темноты) оглядывал холмы вокруг. Было невероятно красиво – ярко синее небо слегка размывало маревом над особенно нагретыми местами, камни, обглоданные ветром и песком во время бурь, и искривлённые кусты и деревца чётко рисовались на синеве. Розовый, красноватый, бурый и сиреневый цвета вокруг и пыльная зелень возле колодца. В синем небе распластал свои крылья лунь.
Маджай ухватил здоровой рукой лестницу наружу и начал втаскивать её наверх
- Не хочу, чтобы нам мешали при разговоре, - сказал он Хори.
Закончив с лестницей, он повернулся к Хори:
- Мы вляпались в дерьмо по самые уши!
Хори оглядел себя и его. Десятник ухитрился ни разу не влезть ни в одну из куч. Да и у него сандалии, хоть и требовали чистки, но выглядели лучше, чем он ожидал.
- Да вроде не так страшно, - сказал он.
Нехти снова захохотал, утирая слезы.
- Да я не об этом, хотя проветриться и почиститься не помешает. Если ты не понял, что увидел внизу (а я не удивлюсь, что так оно и есть), то мне придётся очень много тебе объяснять, и то забираться далеко отсюда во времени и пространстве, то возвращаться назад.
- Честно говоря, не понял. Не понял, зачем ты убил детей и какая там опасность была. Ты ведь явно опасался чего-то снизу!
- Опасность? Перед этим голодный лев в густой траве всё равно как спящий котёнок на руках у ребёнка!
- Да брось ты. Они еле двигались, и вообще, какая от них была угроза? Почему ты убил их, и что ещё за потерянные души?
- А, так ты всё же услышал и запомнил кое-что! Уже лучше… Если бы ты присмотрелся, ты бы увидел, что они уже мертвы, эти дети, и уже гниют. Им перерезали горло до самого позвоночника. Их принесли в жертву, и это злое, запретное, но очень сильное колдовство. Я не знаю, как и зачем это делается, но я знаю, что сильные колдуны, используя сильные снадобья, могут поднять убитого как жертву во время особого ритуала человека. Только это уже не человек, а лишь его телесная оболочка. Его пять душ в смятении и потеряны друг для друга! Его душа-Ка заблудилась меж мирами, и никогда она не сможет ни войти в царство мёртвых, ни жить среди живых. Несчастные лишены мира живых во время жертвоприношения, но и за врата Анубиса их не пускают, как ходящих с душой-Ба. Его душа-Сах не получена, а души Ах и Шуит вообще неизвестно где. Аммут уже пожрала его сердце, так как он отдан во власть зла, и даже Апоп не берёт его в свою рать на битву с Ра. И вот его Ба взъяряется и нападает на живых. Чем больше проходит с того мига, как Ба вернётся в тело, тем больше она ненавидит живых, подвергших её такой низости, тем лучше она может управлять этим телом и тем больше забывает, что была человеком. Её мучит голод, ей нужна плоть – любая, но больше всего они любят человечью. Ба, запертая в мёртвом теле, лишённая других душ и забывшая, что была человеком, знает теперь только одно – убей и сожри! И чем больше она сожрёт, тем больше и сильней станет, и тем больше забудет, что была человеком. Она всё больше умнеет, но это ум зла, обитающего на тростниковых полях, и выступающего против Солнца. Забыв, что было человеком, оно меняется, и всё страшней и сильней, все быстрей становится этот убийца-пожиратель. В глазах его ужас и проклятье, и слабый духом, заглянув в них, замирает, как камень. И даже сильному сердцу нелегко сбросить его наваждение. И ещё одно проклятье он несёт. Любой, кого он укусит, в чьи жидкости попадут жидкости этого неприкаянного тела, сам умрёт и станет таким же. От маленькой царапины, да, клянусь сестрой! Только дети Апедемака и его подобие, львы, леопарды и кошки, избавлены от этого. Поэтому именно они сторожат врата Дуат*(царство мёртвых). Говорят, что Себек и Таурт тоже дали своим детям защиту, но подлинно я этого не знаю. Долг любого живого – немедленно убить этот ужас, а убить его можно только одним образом – проломив голову. Говорят, даже если ты отрубишь её – она будет жить и щелкать зубами, и, если укусит – унесёт тебя за собой! А уж ударов копьём в живот, руки, ноги – он не боится. Нет, можно перебить ему голень и колено, он станет медленней, но не заметит этого, и продолжит атаки.
Долг любого живого убить его ещё и потому, что они бродят как здесь, в мире живых, так и на тростниковых полях, и, если душа ненадлежащим образом снаряжена в Дуат, они могут украсть душу и по дороге, что страшное преступление перед богом.
- Ты имеешь в виду вашего Апедемака или Дедуна? Они тоже ждут своих детей за тростниковыми полями?
- Апедемак – лишь один образ и одно имя. Я имею в виду Неназываемого. Я имею в виду Хранящего тайну, Великую силу... Бог – как драгоценный кристалл, повернётся одной гранью, и ты увидишь великую мать, Хатхор. Другим – и будет Бастет, третьим – и вот мощная Сехмет летит на крыльях чумы… Мы малы, чтоб видеть бога или говорить с ним. А вы ещё и забыли многое. Это большой разговор и не на это время. Сейчас надо думать, что нам делать. Не обижайся, маленький господин, но тебя, отец мой, назначили командовать сюда, чтоб ты набрался опыта в безопасном месте. Ты хорош для джаму, а здесь нужен опытный воин пустыни. И твои дети – в опасности. Они не могут еще толком помочиться, чтоб не набрызгать себе на сандалии, а считают себя великими махарами (последнее слово он словно выплюнул – он вообще не любил гиксосские словечки, ставшие модными у знати). На наших плечах великий груз. Нам нужно сберечь их жизни, укрепить башню, приготовить всё для нашей жизни. Только три человека, кроме меня – из моего отряда – поймут, что тут случилось, и только им я расскажу. И только они могут сражаться с этим сейчас. Твоих анху еще учить и учить… С другой стороны – если им не рассказать ничего, они будут и вовсе беззащитны…
- А жрец? – после некоторого раздумья спросил Хори.
- Этот? Не знаю. Еще утром я бы сказал – нет, но сейчас – не знаю. Он может помочь, да… Возможно, некоторые пастухи псов. Собаки ненавидят этих потерявших души, ненавидят и боятся.
- Но зачем потребовалось приносить их в жертву в башне?
- Это я и хотел бы понять… Но сейчас нам нужно заняться неотложным. Мы обязательно поговорим, и обстоятельно, только позже. У нас слишком мало времени перед лицом того, что может нам явиться, - с этими словами Нехти сбросил вниз верёвочную лестницу и свесился через зубцы площадки к джаму, развалившимся на доставленных ими к подножию башни досках.
- Я не слышал команды на отдых, желудки! Ну-ка строиться всем не занятым в охране лагеря! Господин наш писец войска, начальник отряда Хори желает говорить!
- Я не уверен, что стоит говорить мне, я и сам ничего ещё не понял…, - тихо сказал десятнику Хори.
- Не беда! Они должны привыкать, что ты главный. Спросишь, кто умеет плотничать. Остальных сам раздели. Давай прикинем – какие у нас первоочерёдные дела? – и он хитро посмотрел на Хори, явно проверяя.
Юноша не то чтобы разозлился – он до сих пор пребывал в некотором душевном оцепенении, и после пережитого, и после услышанного, наконец-таки встряхнулся и перестал думать только об увиденном.
- Первоочередные – колодец, охрана и разведка, расчистка башни… Настилка полов, ремонт стены и хижин вокруг поста, проверка погреба. Проверка хлебной печи, организация ночлега, места для собак и их поводырей, места для ослов на ночь, черепки проклятий, жертвы богам и духам, ужин, ночлег…- ответил юноша.
- Забыл, что нужно доложить начальнику войска владыки в крепости Кубан. И это дело такое, что нужно доложить и владыке города. А может, и великому пророку храма Хора, владыки Кубана.
Кроме того, надо срочно убрать потерянные души. Организовать смену постов и проверку. Заготовку топлива и колючего кустарника. Ещё – ты забыл, что главное для солдата. Поесть, поспать – с этим ты разобрался – и погадить. А вот это ты забыл. Определи, где будут отхожие места, и выдели людей их оборудовать, туда же надо вытащить и всё дерьмо из башни. Башню надо окурить, проветрить и отдраить полы, назначив на уборку провинившихся. Но – неплохо.
Теперь сам посуди – успеем ли мы всё сделать? Сможем ли сегодня спать в башне? Кого и куда отрядить? Я думаю, с этим сам справишься, единственное – не трогай трёх человек, которых я тебе укажу, я отправлю двух из них на проверку погреба и вынос тел, а третий их прикопает по-тихому, если ты решишь не говорить остальным... Ибо я тут всё думаю, отец мой – говорить ли при остальных, кроме них, этих трёх, о мертвецах тех, которые встают? И решить нам это надо сейчас, до построения, - от волнения ли, но в речи Нехти стал отчётливей слышен акцент и чисто нубийская, воспринятая и в самых низах Элефантины привычка уточнять – «тех да этих», да нубийская же привычка ставить слова в чудном порядке.
- Они не трусы. Но это напугает кого угодно, если всё, что ты сказал – правда. Скажи, ты сам видел когда-либо подобное, или только слышал рассказы?
- Видел, и оно было намного больше и сильнее, чем эти бывшие дети, те, что лежат внизу. Я сам тогда был ребёнком. Колдун-леопард требовал от нашей деревни выкуп, иначе обещал проклясть. Старейшины отказали. Вместо проклятья он использовал запретное колдовство, и другие люди-леопарды его сами убили, но его порожденье успело проредить нашу деревню на пять человек, которым тоже пришлось переломить ноги и пробить голову, роняя честь родов и семей. Про изменённых, которые и на человека-то не похожи – ты прав, про то, во что оно может превратиться, только слышал. От стариков. Говорят, чтобы победить двух изменённых тех, пришлось объединиться восьми деревням, и они потом стали тремя – такую цену пришлось заплатить, но без этой цены, говорят старики, не было бы в них ни одного человека.
- Ты веришь в это, Нехти?
- Иногда старые люди, вспоминая молодость, считают, что в их время пиво было крепче, женщины – красивей и покорней, мясо нежнее а подвиги – славнее… Тут ты опять прав. Но лучше нам быть готовым к тому, что они не преувеличили, старые люди те, и вовсе не встретить такого, чем посчитать, что старость опять обманула сама себя и нас вместе с нею, и потом горько жалеть об этом.
- А теперь ты прав. Ты говоришь точно, как мой наставник…
- А кто твой наставник, отец мой? Еще когда вы проходили проверку в Кубане, я понял, что тебя учил кто-то из наших великих воинов, - с искренним интересом спросил маджай.
- Не знаю, так ли он велик, мать, например, его просто полагает лентяем и бездельником. Хотя он, конечно, лучший воин из тех, кого видел я и мой отец. Не смейся, я знаю, что молод, но отец-то мой кое-что повидал. Мой наставник хорош с любым оружием и без него, но как же он умеет вынуть душу во время обучения!
- Так кто же это, или он запретил упоминать своё имя?
- Нет, такого не было. Его зовут Иаму. Иамунеджеху.
- Как? Иамунеджеху – твой наставник? Тогда, я кажется, догадываюсь, как зовут твоего отца. А ты должен быть горд и счастлив таким учителем. Многие отдали бы золота по своему весу за то, чтобы учиться у него. Он воистину великий воин! Но прости, господин – отряд твой собрался! Реши сам – говорить им о виденном или нет.

[spoiler]

[/spoiler]

Глава 11.
Действительно, все, кроме погонщиков, жреца и стражи собрались внизу, и даже без напоминания изобразили что-то, сильно напоминавшее строй. Хори откашлялся и постарался говорить проще:
- Я буду по-прежнему называть наш отряд «Джаму Нефер», «Прекрасные призванные», хоть и не все тут новобранцы, пусть даже и прекрасные. Но сегодня стало ясно, что все мы призваны! Призваны, ибо столкнулись со злом, которое обязаны победить, столкнулись с богомерзким тёмным колдовством. Нет места ему на земле, среди живых. Я не буду таить от вас – когда мы выступали сюда, и господин конюшен Бухена, старший отряда крепости Кубан и начальник лучников-маджаев, и мы с Нехти считали, что служба будет нелегка, но скучна. И вот, тут мы, в крепости Хесефмаджаиу. Но вместо отдыха после нелёгкого пути нам надо сегодня же изготовиться против нежданного врага, многое наладить и проверить. Внизу, куда мы с доблестным десятником Нехти спустились, мы обнаружили не только грязь и нечистоты. Там были и двое детей, которых убили ради колдовства. Славный десятник, быстрая сандалия Нехти победил колдовство это. И оно воистину нетерпимо пред ликом богов, ибо души детей тех потеряны.
Слова «потерянные души» вызвали явное волнение, и не у трёх, а у четырёх маджаев. Кроме того, двое из пастухов собак тоже отреагировали слишком заметно. Глухой ропот знающих не мог не вызвать вопросов и у остальных.
- Господин и отец наш, дозволь слуге твоему покорному Амени, сыну Херу, сыну Амени, спросить – что или кто такие «потерянные души»?
- Сейчас лучше и правильней вам расскажет о них десятник, славный, Нехти.
Десятник-маджай досадливо цыкнул – судя по всему, может стать и худо от этих рассказов. Но – слово сказано, надо объяснять:
- Некоторые из тех, кто родился в земле этой или давно здесь служит, знает не меньше моего. Вы наверняка у них потом спросите. Так что я скажу вам коротко, а бабьи страхи вам перескажут и так. Но и без пересказов тех не стоит забывать об осторожности.
Кто наш враг? Не дикие негры, нет. «Потерянные души», «Заблудшие», «Изменённые». Их могут звать по-разному. Это люди, кого злым непотребным колдовством умертвили особым образом и вернули их Ба в тело. А остальные души украдены и исторгнуты, и не попадают в Дуат. Но сердце их пожрано Аммут без суда и защиты, и души те исторгнутые обречены на вечные муки. От этого они ненавидят всех, и их терзает голод, вечный голод, который они могут утолить на время только пожирая других людей. И они, не принадлежа ни Дуату, ни миру живых, вечно скитаются и пожирают всех, кого могут. И с каждым сожранным они становятся сильней и быстрей. Но даже если самый слабый из них противостоит вам, медленный и неловкий – берегитесь! Если они вас только поцарапали или укусили, вы умрёте и станете таким же, как они. Они не боятся копья и меча, их можно убить, только раздробив им голову. Они не спят, но могут застыть без движения на долгое время. Они не любят лишней сухости, но воды тоже боятся, так что они не любят быть на солнце, и боятся Реки. Любимое место их – подземелья.
- Итак, это главное, то, что сказал десятник. Для безопасности и спокойствия, нам надо успеть многое. Кто из вас умелый плотник?
- Господин, отец мой, я, слуга твой покорный!
- И я, господин!
- Отлично! Подберите себе ещё одного помощника – ваша задача успеть сделать помосты на втором этаже и починить смотровую площадку, на которой я сейчас стою. Инструменты на втором осле, - сказал Хори. После чего обратился уже к следующему:
- Тури! Твой отец известен всему Абу. Он умеет выпечь сорок семь сортов хлеба, а ещё пироги и сладкие булки. Не поверю, что ты не разберёшься с хлебной печью. Сегодня и завтра мы еще будем есть хлеб из крепости, но, ради животов наших, печь должна быть лучше той, что у отца твоего!
- Не успеть, отец мой и командир! Если она разбита и нужен ремонт, то ей сохнуть до обжига три дня…
- Твои проблемы – но хлеб должен быть послезавтра к вечеру. Имеешь право, при разбитой печи, взять одного человека в помощь – на выбор, - «так, с этим разобрались» - подумал Хори. Он чувствовал, что его как будто несет бурной рекой, - «дальше».
- Богомол!
-? (это означало безмолвно сложенное в вопросительной гримасе лицо Иштека, отвлёкшегося от обнюхивания самого себя).
- Приведи сюда жреца. Нам многое потребуется от него – проверить воду в колодце, обновить черепки проклятий, выяснить, не осталось ли следов колдовства на башне. Я думаю, благодаря именно его молитве Нехти победил так легко этих проклятых с потерянными душами.
- Я же спрошу - кто лучшие следопыты и охотники среди пастухов собак и их псов? Нужны трое, для них будет особое задание. Также троих назначить десятнику Нехти для осмотра подвала и выноса тел Проклятых. Ему же выбрать двоих – вместе с погонщиками ослов обустроить для животных конюшню. Проверить те мазанки, что вдоль забора. Остальные – четверо самых говорливых и имеющих наказание назначенное, но не отбытое. В башне есть работа как раз для вас! Лопаты на том же осле, и не забудьте – они должны быть чистыми по завершению работ! Пращи держим под рукой, дубинки тоже. Бить в голову, если появятся Проклятые!
В это время Богомол привел украшенного самой брезгливой из своих гримас Саи-Херу. Но, когда жрец услышал, в чём дело, он побледнел и зашептал себе под нос охранные заклинания, истово и быстро. Он так вспотел, и запах его стал столь резок, что ему впору было вместе с Иштеком начать себя обнюхивать. Заслуженный Ишак явно знал больше о потерянных душах, чем Хори понял и нарисовал в уме своем после рассказа Нехти. Жрец явно считал высокой опасность этих тварей. Тем не менее, он бестрепетно отправился в башню с тройкой ветеранов – осмотреть убитых и понять, осталось ли колдовство, способное всем им навредить, в башне. Это было сейчас даже важнее, чем вода. Мысленно Хори извинился перед ним за прошлое и пообещал это сделать на самом деле, прилюдно и с подобающим почтением. В то же время ему было забавно – солдаты явно приободрились после того, как с ними оказался жрец, а Саи-Херу воспрял духом от наличия четырёх опытных бойцов (Иштек, который должен был и потом сопровождать жреца, тоже отправился с ними). Он успел сказать им, чтобы они обмотали лица тряпками и взяли факелы, прежде чем они поднялись вверх.
Нехти тем временем, заметив, что один из погонщиков направился к колодцу, рявкнул:
- Воду до проверки жрецом не брать! Из колодца того…
- Но мне надо напоить осла, господин мой…
- Ты хочешь стать погонщиком мертвого осла? Оставьте одного, если хотите, сторожить скотину, а остальные на проверку конюшен и заготовку «Уйди-уйди»!
Так называли колючий кустарник, чьи ветки, срубленные и разложенные вокруг лагеря, служили защитой от львов, а сухие и нарубленные на куски – топливом. Ну, ещё они служили причиной порезов и царапин у тех, кто их рубил, поэтому отправка на эти работы служила наказанием. Десятник огляделся и повелительными жестами призвал к себе двух солдат, одного из старичков и одного – из Джаму:
- Анхи, сын Нефера из Сумену!
- Я вижу тебя, отец мой!
- И Анукисхотеп, сын Яхмоса, из Та-Хута!
- Слуга твой покорный, командир!
- Вместе с погонщиками осматриваете хижины, конюшни и заготавливаете уйди-уйди. Старший – Анхи! Вперёд, время не ждёт нас!
Довольно быстро из башни появились жрец и солдаты. Саи-Херу был несколько зелёного оттенка, остальные выглядели получше. Назначенный старшим Себекнехт доложил, что погреб свободен и даже чист, вся гадость творилась на первом этаже. Не мешкая ни секунды, Хори направил в башню четверых штрафников с лопатами – убирать. Нехти спросил дозволения проделать в стене несколько малых отверстий, которые потом заделают – для вентиляции. С учётом высоты башни можно было ловить одеялами ветер вверху и дать неплохую тягу и при малых отверстиях – иначе в башне ещё долго нельзя будет находиться.
- Отец мой и знающий чародей, достопочтимый Саи-Херу, - подчёркнуто уважительно обратился Хори к жрецу, - как мы должны похоронить эти тела?
Он показал на завернутых в драный полог палатки два тельца, которые в этот момент спустили, обвязав верёвкой, сверху. Виднелись только босые ступни, продубленные, как у всякого египтянина или нубийца.
- Я полагаю, поскольку души их потеряны и прокляты, и они представляют угрозу для живущих, их надо сжечь…
- Себекнехт! Ты и Богомол сопровождаете почтенного чародея к колодцу, а затем – обойти округу и обновить черепки проклятий. Остальные – сжечь это с подветренной стороны, что останется – закопать в отхожем месте! Его вы тоже должны выкопать и оборудовать.
Плотники начали ремонт с верхней площадки. Хитрость их была очевидна – не лезть в вонь как можно дольше, но в данный момент Хори был с ними согласен. Уж лучше пусть будет полностью готова верхняя площадка. Её ещё надо будет обмазать глиной – от возможных огневых стрел и чтобы самим разжигать костёр на башне.
Прошло уже довольно много времени с той минуты, когда всем были заданы задачи, и сделано было уже много. Нехти был занят отверстиями для вентиляции, и Хори сам полез на башню – под приглядом и осёл работает резвей. Вопреки ожиданию, штрафники, с обмотанными тряпками лицами, работали как проклятые – видно, им не терпелось убраться отсюда поскорей. Почти все уже было готово, но Хори всё равно скорчил недовольное лицо.
Его манил погреб, почему-то ему хотелось спуститься туда и осмотреть его самому, казалось, там должно быть что-то важное и требующее его взгляда. Он уже направился было к отверстию лаза в погреб, но в это время его позвали снаружи.
- Заканчивайте тут, я пришлю Нехти принять вашу работу, - сказал он и полез наверх. Плотники уже почти доделали настил верхнего яруса в местах повреждений, и он скомандовал остаться одному, а второму с помощником приступать ко второму ярусу. Только дождавшись, что они начали передавать и укладывать доски с верхней площадки, он спустился с башни на улицу. Его поджидал Иштек.
- Жрец сказал, что колодец в порядке.
- Это точно?
- Мы спускались вниз, он смотрел воду, мы ныряли и смотрели на дне. Он проверил талисманами от яда, от проклятий и от дурной еды и воды. Всё хорошо. Вода чиста и её много.
- А где сам жрец? – спросил Хори.
- Он и солдаты, маджаи те, пошли творить черепки проклятий вокруг крепости.
В это время Хори сообразил, что так и не поставил задачу трём спутникам собак, и они вместе со своими поджарыми пустынными овчарками всё еще ожидают его. Молодой командир отправил их обходить лагерь по расширяющейся спирали – в поисках любых следов. Кроме того, он с облегчением заметил, что Нехти по-тихому исправил ещё одно его упущение – все, оставшиеся свободными, старательно (потому что под надзором Нехти) чинили стены вокруг их крепости с гордым именем Хесефмаджаиу. Стена, сооруженная местами из небольших валунов и камней, скреплённых глиной, а местами – чисто глинобитная, огораживала пространство неправильным кривым овалом примерно семьдесят на пятьдесят локтей* (египетский локоть - 0,635 м ). Изнутри к стене почти на всём её протяжении лепились, как ласточкины гнёзда под крышей, хижины, какие побольше, какие – поменьше. Зубцов на стене не было – просто она была достаточно толстой, чтобы её защитники могли стоять на ней, ограждённые от напастей более тонкой верхней её частью. Стена была невысока – меньше, чем в полтора роста в верхней точке, и была любопытно и слегка непривычно для Хори устроена в том месте, где был вход в крепость. Проход сверху был накрыт перемычкой, по которой можно было перейти с одной стороны на другую, не спускаясь вниз, правда, выходя из под защиты вала, и лишен ворот. Их и не было никогда, вход заваливали раньше громадным кустом уйди-уйди. Теперь этому кусту надо было найти замену – старый давно сгорел в кострах караванов, проходивших тут, да и о дровах, кстати, тоже надо было позаботиться. И ни одного свободного солдата… Он вышел с пастухами собак за этот проём – посмотрит хоть сам, нет ли подходящего куста? Крепость с незакрытыми воротами казалась беззащитной перед возможным нападением и доступной, как голая женщина с разведёнными в стороны ногами.
- Ничего они не найдут, отец мой, - сказал Иштек, придирчиво обнюхивая свои ногти. Хори и позабыл о нём, а тот всё продолжал бесшумно следовать за ним.
- Что? О чём ты?
- О бойцах тех, собачьих пастухах. Они городские, и собаки их – сторожа, а не ищейки. Дозволь и мне пройтись?
- Давай, но только пока солнце не окажется там, - и он ткнул в точку на небе, - да заодно поищи подходящий большой куст уйди-уйди для заграждения в воротах.
Иштек, не говоря ни слова, повернулся и побрёл, о чём-то разговаривая сам с собой. Он вообще сегодня был на удивление болтлив (для Иштека).
- И не забудь про уйди-уйди! – крикнул ему вслед Хори. Иштек кивнул, даже почти что полупоклонился, и слегка изменил направление своего движения. Хори пошел назад так, чтобы пройти мимо конюшен, сказать погонщикам ослов, что можно напоить животных из колодца. Вообще-то это вносило некоторую излишнюю сумятицу – то ли отменяя, то ли нет предыдущее распоряжение, о ремонте конюшен. Он сообразил это, но уже не стал ничего менять. Колодец был рядом с башней. Хори подозревал, что глину, вынутую при строительстве колодца, тут же использовали на строительстве башни и делая сырцовые кирпичи – адоб - для строительства мазанок – конюшен, складов, а может, казарм, теперь уж и не разобрать. Он как-то видел, как копали такой же. Двадцать человек делали его две недели, и глины было много. По верху колодца было выложено из камней широкое кольцо. Поверх него было перекинуто старое, обглоданное от коры ветром и временем кривоватое бревно акации. В средней части оно было заметно источено верёвками. Воду доставали кожаным ведром на длинной верёвке, которую перекидывали через это бревно и запрягали в нее осла. Сейчас одно из животных уже бойко топало, вытягивая первое ведро с водой. Судя по пройденному им пути, вода была не так уж глубоко, локтях в двадцати-двадцати пяти от поверхности. Всё таки зима, сезон перет, не так жарко, даже, бывает, зябко по ночам!
Ведро-мех перелили в здоровенное, сложенное из камней, обмазанное глиной и, кажется, даже обожжённое после этого корыто-поилку. Ослик водовоз потянулся к ней и, пока не напился, не уходил даже под палочными ударами погонщиков, которые торопились напоить остальных животных. На вид вода при переливании показалась чистой, прозрачной и прохладной.
Только Хори подумал, что неплохо бы попить и самому, как к нему подошёл маджай-десятник и протянул тыкву с водой. Хори благодарно кивнул ему, вытащил затычку из фляги и напился тёплой воды. Они опять вышли за ворота, и Хори, отхлебнув снова из фляги, аккуратно её закупорил и отмахнулся от назойливой мухи.
- Не понимаю я этих воровских негров! Чего уж проще было – бросили бы убитого не в башне, а в колодец, и нет нашей заставы…- сказал юноша, возвращая Нехти флягу.
- Я услышал тебя, отец мой, но ты не совсем представляешь законы этих краёв, - сказал ему Нехти, - Даже во время войн деревень колодцы не трогают и блюдут их чистоту. Если бы они, воровские негры те, сделали бы так, как ты сказал, вся пустыня ловила бы их до их смерти, и умерли бы они в страшных муках. За порчу колодца казнь только одна – в задний проход загоняют четыре колышка. Каждый колышек длиной около локтя, и их так и бросают потом в пустыне, преступников тех.
Хори зябко поёжился, представив подобную казнь.
- Не оставляешь их вниманием? – спросил Хори о строителях стены, меняя тему разговора, - мне кажется, они и так слегка напуганы, наверное, их и погонять не надо… По крайней мере, на стройке и ремонте укреплений – ведь речь идёт и об их жизнях?
- А, ты ещё поймёшь, отец мой… Куда солдата не целуй – везде жопа. Даже боязнь за свою жизнь не в силах победить его лень. Про самое важное для солдата я уже сказал. А для командира самое важное – чтобы у солдата всегда было много работ и мало времени на глупости.
В это время оклики одной из охранных групп привлекли их внимание.
По дороге, по направлению из диких земель к башне, медленно и безразлично, крайне устало, шли три или четыре нубийки и два груженых осла, тощих, со свалявшейся шерстью и резаными ушами.

Глава 12.
Ближайшая двойка (или тройка, если считать с псом) охраны кинулась к ним, впереди собака, за ней – собачий пастух. Лучник, пробежав немного, на удобном для стрельбы пригорке остановился, передвинул колчан половчее, вынул из него стрелу, облизал оперение и, наложив ухо стрелы на тетиву, взял лук наизготовку. Собака тем временем добежала до нубиек с ослами и рычанием заставила всех встать. Поводырь подбежал к ней, но пока не делал ничего – ждал указаний.
Хори выругался. То, что остановили этих ходоков, было правильно. Неправильно было то, что это произошло так близко от заставы. Будь на месте этих женщин немирные негры, они бы уже могли засыпать всех их стрелами, а что такое мощный лук в руках у маджая Хори знал не понаслышке. На охоте Иаму пробивал антилопу насквозь из своего лука, и стрелял он очень, очень быстро и точно. Неверно было выбрано само место для поста. Это была его ошибка. С другой стороны – будь они дальше и случись нападение, патрульных легко бы перебили без всякой пользы, и никто на заставе ничего бы не узнал. Тут надо подумать и посоветоваться с Нехти. Но самое главное – Хори совершенно не представлял себе, что ему делать. Он понимал, что нужно предпринять при нападении на пост. Он понимал, что ему делать при прохождении каравана в Две земли – был свод правил, говоривший, кто, с какими товарами и в каком количестве может двигаться. А вот что делать с этими измученными женщинами? И перед подчинёнными нельзя опозориться… Досмотреть? Задержать? Повернуть? Могут ли они быть лазутчиками? Связано ли это со зловещими событиями в башне?
В любом случае, нужно было выяснить сначала, кто они и откуда, куда и зачем идут. Нет, наверное, надо раньше досмотреть груз. Он никак не мог вспомнить имени собачьего пастуха, стоявшего рядом с кушитками, но отдать команду ему было нетрудно, поскольку тот смотрел на Хори, ожидая указаний. А вот за это его нужно наказать, нельзя выпускать из поля зрения досматриваемых ни на секунду, кто бы это ни был: ребёнок, старик, женщина… Колдун может быть под любой личиной, а ребёнок может вогнать кинжал в живот. Нельзя быть такой раззявой!
- Досмотреть груз, выяснить, кто они, откуда, куда и зачем! – приказал пастуху Хори.
Пастух наконец повернулся к нубийкам. Хори и Нехти тоже двинулись к ним, обходя по дуге так, чтобы не перекрыть лучнику возможные цели. Хори наконец-то смог их рассмотреть. Это были четыре крайне измождённые, с выпирающими суставами, запавшими глазами женщины. Из одежды на двух были только набедренные повязки, и их пустые груди только подтверждали истощение хозяек. Они были все в пыли и казались старухами, но, верно, не были таковыми – у трех за плечами висели дети, похожие на безучастных кукол. Они почти не обратили внимания на то, что собачий пастух роется в перемётных сумах, навьюченных на их ослов, таких же тощих и измождённых, как и они. На вопросы пастуха они отвечали на каком-то из местных наречий и языка двух земель не понимали – совсем дикие! И жалкие…
- Как ты думаешь, они могут быть лазутчиками разбойников? – спросил у Нехти командир тихо.
- Исключено. Не забывай, я бился ними, с дикарями теми. Они были из разных кланов, но никого не было из этого рода. Эти пришли откуда-то из далека, с восточных гор, глянь на их ритуальные шрамы на лице! И они даже не говорят на понятном языке. Я их понимаю, но со второго на третье, собачий пастух не понимает почти ничего, а ты, скорее всего, и вовсе не поймёшь – это какой-то очень дальний и редкий диалект, из древних… Пойду-ка я их сам спрошу, женщин тех.
- Это правильно, ответы надо получить. Но как ты разглядел их шрамы под пылью? – удивился Хори.
- Господин мой, они хоть и дальние, но родичи моему народу. Разве я могу этого не увидеть?
В этот момент пастух собаки издал удивлённое восклицание – попытавшись взять небольшой кожаный мешок из перемётной сумы, он уронил его от неожиданной тяжести. Мешочек раскрылся – в нём был золотой песок.
- А может, ты всё же ошибаешься? Взгляни – у них золото, - снова напрягся Хори.
Нехти подошел, присел рядом с мешком на корточки, запустил в него руку.
- Нет. Это золотой песок и самородки. Там, на руднике том, жила шла в кварце, её откалывали вместе с кварцем и мололи на мельнице, а золото у них, у женщин этих, другое. Оно желтее на цвет и жирнее на ощупь. Это доброе золото, лучше, чем было на прииске том. Лучшее из всех возможных.
Десятник распрямился, повернулся к женщинам и о чём-то заговорил с ними на непонятном Хори наречии – некоторые слова были ясны, хотя и звучали несколько непривычно, но в целом Хори, и так не то чтобы очень хорошо говорящий на нехсиу и маджайских наречиях, не понял ничего. Нехти же, надо сказать, вёл себя с женщинами уважительно и вежливо, хотя и было видно, что разговор даётся ему не так уж и легко – он часто замолкал, подбирая слова, и иногда переспрашивал непонятное. Голоса женщин, отвечавших ему, то по одной, то хором, были хриплы и слабы, как у старух.
- Они идут давно, от колодца Ибхут в горной стране. Я не знаю точно где это, господин мой, но не близко, ибо идут они уже половину луны. Женщины говорят, что идут они к слуге Повелителя, великого домом и скотом, да будет он жив, здрав и невредим, в крепость Сехемхакаурамаахеру* (Семна). Когда же я спросил их, женщин тех, почему не идут они в Кубан, оказалось, они из всех городов и крепостей знают только Семну. Три поколения назад там был кто-то, кто из их рода. Я спросил – как живут они в своей горной стране. Сказали они: "Мы не слышали ничего, кроме того, что эта горная страна умирает от голода". Так сказали они. И поскольку они знают, что египтяне ценят золото, собрали его они, сколько могли. И принесли, чтобы торговать им, за хлеб и припасы всякие.
- Принесите хлеба и пива! – крикнул Хори, обернувшись в ту сторону, где, по его расчётам, за стеной находились ослы и снятые с них перемётные сумы. Один из его новобранцев, гордо звавшийся Тутмос, тот самый ныряльщик с корабля, услышал его приказание. Не смотря на имя, это был крестьянин и крестьянский сын, до срока измождённый и изработавшийся, со спиной и коленями, уже будто раздавленными непосильным трудом. Впервые он наелся, кажется, только в армии, служил с удовольствием и старательно. Тутмос оставил то, чем был занят на ремонте стены, поклонился и исчез за стеной. «Наверняка и себя не забудет, - подумал Хори, давно уже заметивший, что при любой возможности что-то съесть Тутмос ей непременно воспользуется, даже если он только что пообедал, - скорее всего, ринулся выполнять, как только понял, что можно и самому кусок урвать. Ну и ладно».
Тутмос уже мчался дробной рысью, прижимая к потной груди четыре солдатских хлеба и смешно взбрасывая кривоватые ноги. Под мышками у него были два кувшина пива, и он изо всех сил старался донести всё, не рассыпав, быстро и прожевав то, что было у него во рту. Ещё он очень старался понравиться начальству.
Сонно-безразличные лица женщин оживились при виде снеди. Хори мотнул головой в их сторону, и Тутмос споро выгрузил в протянутые к нему почти по-птичьи тощие руки хлеб, нелепо изогнувшись при этом чтобы не выронить кувшин, поползший из-под левой руки. Придерживая его боком, он присел, ставя его на дорогу, перехватил второй, откупорил его и сделал глоток, после чего протянул передней женщине.
- Это я чтобы они не подумали чего, - извиняющимся и виноватым голосом сказал он командирам. Он всегда говорил, словно просил прощения за сам факт своего существования на земле. Непонятно откуда он извлек еще пучок слегка подвявшего зелёного чеснока и тоже протянул его передней женщине, очевидно, определив её как старшую. Не обращая ни на кого внимания, женщины устало и тяжело уселись прямо на землю и начали сосредоточенно есть, не обращая внимания на кусачих мух, даже не отгоняя их, но не забывая протягивать детям нажёванную кашицу из хлеба и пива. Те, большеголовые, тощерукие, с торчащими рёбрами и раздутыми животами, жадно, как воробьи, накинулись на угощение. Женщины передавали по кругу пиво.
- Видно, господин мой, не голодал ты, - тихо сказал Нехти, - Если они не ели долго, это может их убить…
Вероятно, это понимала и та женщина, которую Тутмос безошибочным чутьём вечного подчинённого угадал как главную. Теперь видно было, что все они вовсе не стары. То ли пиво, то ли еда придали бодрости их лицам и блеску глазам, но эта, хотя и казалась чуть моложе, повелевала ими всеми. Она что-то гортанно сказала остальным, и те послушно отдали все хлебцы ей. Хлебцы были убраны в суму, но пиво продолжало свой путь по кругу, и чеснок – тоже.
Теперь Хори рассмотрел их всех уже внимательней. Их лица были покрыты сложным узором инициационных шрамов в виде точек. Тела и одежды запылены, на шее – ожерелья из каких-то камней и костей, а также маленьких кусочков золота у главной. В волосах – перья, тоже запылённые до полной невозможности понять – какой же птице они раньше принадлежали. Но больше всего привлекали внимание Хори лица двух человек – «старшей дамы», как он назвал для себя командовавшую женщину, и её ребёнка, кажется, девочки. На фоне их тёмной, даже сквозь пыль явно почти негритянской кожи ярко выделялись светлые зеленовато-серые глаза.
«Старшая дама» попыталась подняться, но, то ли пиво после долгого воздержания от еды подействовало слишком сильно, то ли силы её были истощены дорогой, это у неё не получилось с первой попытки. Нехти протянул ей руку и помог подняться, после чего она разразилась длинной тирадой. Очевидно пиво, смочив ей горло, произвело благотворный эффект, и голос её стал намного мелодичней и моложе, хотя какая-то будоражащая хрипотца осталась.
- Госпожа благодарит за хлеб и помощь, - кратко перевел её речь Нехти.
- Что они собираются делать? – поинтересовался Хори, - И спроси, не видели ли они кого-нибудь либо что-нибудь непонятное на своём пути?
- Они собираются немного отдохнуть, и испрашивают твоего разрешения напоить ослов, немного прийти в себя. После этого они собираются идти дальше, в ближайшее место, где могли бы добыть еды в обмен на золото для своего народа.
- На двух еле живых ослах много не увезёшь… - сказал юноша.
Нехти снова о чём-то спросил светлоглазую нубийку, та что-то ответила, затем – новый вопрос маджая, новый ответ дамы.
- Они хотят испросить разрешения прийти с большим караваном, где будут и их мужчины, для торговли. Им нельзя прийти в крепость большим караваном без позволения.
- Не самое лучшее время для диких негров, идущих на торг, они выбрали. И что делать нам? Отпустить их в ночь? А если их сожрут эти самые лишённые душ? Оставить в крепости? А не опасно ли это всё?
- Они всё равно не смогут идти сегодня дальше. Пусть переночуют за стеной сегодня. Не зря я видел сон прошлой ночью. А нам с тобой нужно улучить время, успеть доделать все необходимые дела и поговорить. И, сдаётся мне, спать нам сегодня предстоит мало, караул сегодня я доверю только проверенным бойцам, а их у нас немного.
Поколебавшись мгновение, Хори решил довериться десятнику, и скомандовал Тутмосу:
- Помоги им завести ослов в стойла и дойти самим, пусть пока устроятся в свободной пристройке.
Тутмос повёл нубиек, засыпающих на ходу. Хори все ещё смотрел им вслед – он сообразил, что так и не получил ответа на вопрос о том, не встречалось ли им что-либо необычное.
- Ладно, - подумал он, - но надо обязательно спросить это позже.
Повернувшись, он увидел, что лучник (из ветеранов Нехти) по-прежнему насторожен. Это ему понравилось, и он запомнил солдата. И это же напомнило о проступке пастуха. Не откладывая на потом, он тут же отчитал солдата за легкомыслие и высказал ему своё неудовольствие, после чего, пообещав продолжить разговор после смены с поста, отправил его к лучнику – продолжать дозор.
Куча дел стала немного меньше, но оставалась огромной. Да ещё эти горные маджайки с самого края земли. Голова у кого хочешь пойдёт кругом. Всё же надо срочно посоветоваться с Нехти – как расставить посты, кого отправить за топливом, как нести дежурство ночью. Надо запасти воды, узнать, что с хлебной печью, отдать команду о приготовлении ужина. Надо еще раз проверить башню – можно ли там будет сегодня спать? Надо, в конце концов, обживаться – найти для каждого человека и каждой вещи место, понять, чего не хватит им, а чего в избытке. Надо сделать эти стены домом – надёжным и хоть насколько-то уютным. Что-то он упустил, что-то важное, а вечер всё ближе и ближе.

[spoiler]

[/spoiler]

Глава 13.
Обернувшись, он увидел, что Нехти исчез куда-то. Оставив на потом разговор с десятником, Хори решил пока узнать – как там с печью, и заодно проверить конюшни и склады, стоящие рядом. На склад нужна была дверь, и где её взять? Его беспокоили воры – не двуногие, а четвероногие. Хотя от них дверь – спасение слабое. Склад или закрома без кота или царской крысы? Это просто подарок мышам… Ихневмон даже лучше – он и змей не пустит. Тоже проблема – где ж его взять? Иштека озадачить? Ихневмон – зверь священный, его нельзя обидеть, приманивая на новое место…
С печью, слава богам, все было неплохо. Она почти не требовала ремонта, и Тури уже месил красноватую глину для обмазки. Его подручный, разинув рот, стоял и смотрел на него, и Хори немедленно направил его на ремонт стены – нечего бездельничать! Сколы и щербины были только снаружи и явно случайны, и печью можно было пользоваться хоть сейчас, что радовало. Со складом и конюшней тоже всё было неплохо.
Сзади заорал осёл, заставив Тури и Хори вздрогнуть и посмотреть на него. Животные уже напились, и теперь, словно певцы перед выступлением, разминали иссохшиеся прежде глотки «пением». Теперь у поилки стояли, не желая отойти, настрадавшиеся ослы нубиек. Судя по всему, ослы отряда разорались именно на них – чужаки есть чужаки. Только ослиной драки тут ещё не хватало! Нубийских ослов в одиночку пытался удержать Тутмос, переругивавшийся попутно с не желавшим помочь с добычей воды погонщиком. Рыкнув на погонщика и цыкнув на Тутмоса, Хори добился, что ослов поскорее напоили и дали им фуража из отрядных запасов, по той же норме, как и отрядным ослам, что вызвало брюзжание погонщика.
Голову, словно плотничий бурав, всё сильнее свербило ощущение чего-то упущенного. Крайне важного, но позабытого в этой суете и птичьем базаре. Он, наконец, вспомнил – жрец, с которым нужно поговорить, Нехти, и погреб, который он хотел осмотреть. И еще – нубийки, чем-то они его беспокоили. Хотя, возможно, только тем, что они – женщины… Жрец ещё не вернулся, Нехти был занят, и Хори снова полез на башню. Верхняя площадка уже была наскоро отремонтирована, и свежепостеленный дощатый настил покрывали обмазкой из глины, песка, рубленой соломы и скошенной сухой травы и навоза. Один солдат ногами месили густую липкую массу в яме, удачно оказавшейся прямо рядом с башней, затем прямо горстями накладывал её в кожаное ведро на верёвке. Его затаскивал наверх второй. Там он, хоть и был плотником, вываливал ведро, сбрасывал его вниз за следующей порцией, а третий и старший из них затем начинал нашлёпывать комки на помост, после чего разравнивал их куском доски, стараясь, чтобы слой не вышел ни слишком толстым – тогда он будет растрескиваться и неравномерно просохнет, ни слишком тонким. Поднявшись наверх, Хори увидел, что это уже вторая обмазка. Пока они внизу разбирались с нубийками, молодцы-плотники успели нанести первый слой.
- Подожди, пока первый слой хоть чуть-чуть подсохнет, а сейчас займитесь настилом на этаже внизу.
Плотник подчинился, но с явной неохотой, из чего Хори сделал вывод, что запах ещё не выветрился. Ну, выветрился - не выветрился, а лезть надо, подумалось ему. Оглядев с верха башни всю округу и не заметив ничего тревожного, он крикнул Нехти, вышедшему из конюшен, что спускается вниз и попросил приглядеть за всеми и всем. Дождавшись его ответа, он повернулся к люку и полез вниз.
Запах действительно был, хотя и стал ощутимо слабее. Самое главное – бодрый сквознячок поднимался вверх по лестнице из пробуренных Нехти в нижнем ярусе отверстий. Это позволяло надеяться на то, что всё же со временем от вони получится избавиться. Плотник уже приступил к ремонту. Работы тут было много, но простой – ибо не требовалось, как при строительстве корабля, идеального сопряжения кромок и щели никого не беспокоили. Хори подумал, что полы из дерева ма-ма, наверное, не встретишь и во дворце принца Юга, и улыбнулся. Стало темнее – вверху в проёме показался второй плотник, тащивший охапкой недлинные доски и бруски. Хори свистнул ему, привлекая внимание, и лично принял у него все деревяшки, вызвав некоторую оторопь у подчинённого.
- Ну, чего встал? Бегом за следующими досками! - рявкнул он, чем и привел солдата в чувство.
Хори спросил у старшего команды плотников, сколько времени уйдёт на изготовление двери и хватит ли на неё материала? Хватит ли его ещё соорудить на погреб крышку? Ответ был привычно-уклончив и срок явно был завышен.
- Ты не двери в гробницу бога делаешь, знаешь ли… И не забывай про утративших души, от дверей может зависеть чья-то жизнь! Нужно уложиться в один день, и плевать, как дверь будет выглядеть! Но она должна быть крепкой и прочной, дверь та! – он поймал себя на мысли, что уже, не задумываясь, говорит, как простец из Нубии. Мать бы сморщила недовольно нос… Впервые его кольнула острая тоска по дому – до этой минуты он почти и не думал об этом, просто времени не было. Настроение испортилось враз и, судя по всему, надолго.
Замотав лицо платком, он полез вниз, на самый нижний ярус. Штрафники уже управились с уборкой, но вылезать не спешили. Они сидели на корточках возле отверстий, пробитых и пробуренных Нехти, и о чём-то спорили, да так оживлённо, что и не заметили Хори.
- О чём шум, р-р-работнички?
Сидевшие судорожно и нелепо, мешая самим себе и друг другу, начали вскакивать.
- Да вот, отец мой и командир, - сказал наконец самый бойкий из них, рябой и разбитной парень из Абу. Хори мельком был с ним знаком – его звали Баи-крюк, и он был из ватаги грузчиков в порту, где и заработал свою кличку, нечеловеческую выносливость, натруженные руки и спину, а ещё привычку не лезть за словом в сумку да нахальную щербатую ухмылку.
- Командир! Командир! – донеслись крики с улицы…
Жестом остановив Баи, Хори крикнул, подняв голову к верху:
- Ну что там ещё?
- Следы, командир!
Выругавшись вполголоса, Хори полез наверх, буркнув Баи:
- После доскажешь, а сейчас – шагом марш к Нехти! Займитесь теперь ямой для отхожего места, в неё все убранное здесь и свалите.
Плотник усердно ремонтировал пол и лестницу, и задерживаться на втором ярусе Хори не стал – ему самому было интересно, что там за следы?
Он подсознательно ожидал, что следы найдёт Иштек, поэтому даже удивился, когда, выбравшись на верхнюю площадку и глянув вниз, увидел там не Богомола, а одного из вожатых собак со своей повизгивающей и приплясывающей на поводке питомицей. К чести Нехти, никого больше рядом с башней, кроме продолжавшего месить глину солдата. Кроме того, с площадки он увидел, что возвращается Саи-Херу и два солдата. Выходит, сжигать останки Потерянных душ остался только один? Почему? Хори спустился вниз, к изнывающему от желания доложить собачьему пастуху. Нехти, которого он хотел подозвать, уже сам спешил к башне. Дождавшись, когда он подойдёт, Хори коротко приказал солдату:
- Докладывай.
- Мы нашли следы, о командир и отец мой! Их много, и они идут на восход, эти следы! И люди, и животные. И им не больше трёх-пяти дней.
- Хорошо, сейчас дождёмся возвращения остальных, и ты их покажешь. Пока отдыхай и напейся сам, если надо – напои собаку.
Солдат поклонился и отошёл к своим товарищам.
В ворота крепостцы вошёл жрец. Его непокрытая выбритая макушка сияла на солнце, в отличие от мрачного и задумчивого лица. Видно было, что Заслуженный Осёл очень устал – всё-таки он был уже не молод для подобных пробежек, да ещё натощак. Ноги его по колено были покрыты красноватой бархатной пылью, юбка сбилась набок и тоже основательно запылилась. Он тяжело опирался на посох. Нехти глянул на жреца, на появившегося откуда-то Тутмоса и сделал пальцами некое неуловимое движение. Тутмос, низко наклонив голову и раскачиваясь, порысил куда-то. Он, очевидно, правильно понял начальника, и принёс тыкву с водой и перемётную суму, набитую чем-то мягким. Тыкву он с поклоном вручил жрецу, а хурджин уложил на валун, и только после этого Хори догадался, зачем он нужен.
- Присядь, отец мой, отдохни после своих трудов, - мягко сказал он жрецу, указывая на покрытый сумой камень. Жрец, не отрываясь от бутыли, кивнул. Его кадык прыгал вверх-вниз, а какие-то утробные звуки сопровождали каждый глоток. Посох примостился подмышкой, отчего вся фигура жреца, и так довольно нелепая, перекосилась на один бок. Наконец он с сожалением оторвался от тыквы, причём по лицу его было видно, что желудок его полон, но пить всё равно ещё хочется. Лысина покрылась капельками пота, и он небрежно отёр её тыльной стороной свободной ладони, одновременно передавая тыквенную бутыль стоящему чуть позади Себекнехту. Тот вежливо поклонился и отпил, но было видно, что от жажды он страдает намного меньше. Напившись, он передал бутыль второму солдату.
Чародей, вновь уже опираясь на посох, тяжело (было слышно, как хрустят его коленные суставы) сел и вытянул с облегчённым вздохом натруженные и пыльные ноги.
- Закончили ли вы труды ваши, господин мой и чародей? – спросил у жреца Хори.
- Да, и это было нелегко. Но теперь могу с уверенностью сказать, что вода в колодце чиста, а на каждую тропку вокруг башни наложено защитное заклинание, и закопаны на них в тайных местах черепки проклятий. Чары самые великие из тех, что я мог наложить в меру малых своих возможностей – у меня небольшой запас снадобий и зелий, да и силы не те, но молитвы были крепки и мысли благи и чисты, и это не может не помочь.
- Могу ли я тебя попросить, после того, как ты отдохнёшь и подкрепишь свои силы трапезой, уделить мне и десятнику Нехти свое время и благосклонное внимание для совета и наставления в наших планах?
- Хорошо, сын мой. Но я думаю, что нам имеет смысл устроить общую трапезу – в трудное время это сближает командиров с их подчинёнными и помогает своевременно отогнать дурные мысли из сердца. Кроме того, бойцы меньше будут опасаться порчи, насланной на пищу и воду, если увидят, что я благословлю нашу снедь. И, думается мне, будет добрым делом, если я немного расскажу о Потерянных душах, во избежанье, так сказать, лишнего и ненужного.
Нехти одобрительно крякнул. Похоже, он тоже менял свое мнение о жреце в лучшую сторону.
- И – ты не ведаешь еще того, о знающий и достопочтенный чародей, но у нас появились нежданные гости. Это несколько нубиек с детьми. Они совсем дикие, негры те, - тьфу ты, подумалось Хори, опять! Этак я и сам скоро потемнею и стану кушитом! – но мне хотелось бы, чтобы ты проверил их, если это под силу человеку, и сказал – есть ли в их душах умысел и намерения злые, по отношению к нам либо к Та-Кем. Возможно ли это, отец мой?
- Что за нубийки? – встревожился Саи-Херу.
- Они совсем дикие, издалека, с гор востока. Славный и великий отвагой десятник Нехти уверен, что беды от них ждать не приходится, но… По их словам, они умирают от голода там, в своих горах, и собрав всё ценное, дорогое и прекрасное, они направились в пределы Двух Земель добыть еды и испросить позволения на приход большего каравана от племени их и рода. Это четыре женщины и три ребёнка с ними, они пришли издалека, от колодца Ибхут.
- Издалека? Четыре женщины и три ребёнка? И ни одного мужчины? Они не боятся ни львов, ни песчаных бурь, ни стражей пустыни? Странно это…
На лице у маджая вспыхнуло понимание и раскаяние – как он сам не догадался! Где-то неподалеку может таиться засада диких негров, и солдаты, искавшие следы, находились в большой опасности. Хори тоже задумался над этим. Слегка покраснев, он всё же задал вопрос десятнику:
- Нехти, как ты думаешь, может, будет лучше скрыть пока дозорных за стенами?
- Слушаюсь, отец мой и командир! Это будет мудрое решение. Дозволь созвать их?
- Да, сделай это, и поскорее.
Нехти торопливо пошёл к стене. Взобравшись на оборонительную площадку, он огляделся из-под руки, вставил два пальца в рот и пронзительно, заливисто свистнул как-то по-особому, меняя тональность и громкость. Перебежав на противоположную сторону, он повторил все свои действия. Не дожидаясь появления дозорных, он отдал несколько команд, и вот уже солдаты, ремонтировавшие стену, разошлись по ней, кто с пращёй, кто с луком.
В ворота рысцой вбежала первая пара охранения, это были те самые солдаты, что остановили нубиек. Почти следом за ними прибежала и вторая пара. Третья же сильно задержалась, они пришли не спеша, вразвалку. Нехти только что не выпустил из ушей струю пара.
- Это что, шествие юных дев для встречи Ра на празднике урожая? Как солдат должен являться на зов командира? Расслабились? Себя не жалко – пустынные демоны с вами, о других подумайте! Вы будете наказаны дополнительными работами, и сегодня же! – странно, Нехти даже голос не повысил, но его слышали все, даже собака беспечных стражей виновато втянула хвост между задних лап и спряталась за своим пастухом, время от времени озадаченно склоняя голову набок и выглядывая из своего убежища – не миновала ли гроза?
Теперь за пределами стен оставались трое, ищущих следы разбойников – Иштек и два поводыря с собаками. Точнее, четверо – ещё один должен жечь потерявших души.
Нехти, закончив распекать лентяев и назначив им кару, с виноватым видом приблизился к жрецу и Хори. Подумав, что надо как-то смягчить обстановку, Хори улыбнулся и сказал:
- Я думаю, надо заняться ужином. И этот ужин должен быть хорош. Кто у нас лучший повар?
- Из стариков – Иштек, как это ни странно, он может приготовить всё, кроме лика Изиды* (богиня луны, мать Гора и жена Осириса) и её отражения в Хапи. Из молодых – Тури. Я думаю, он нашёл бы себе место и при Большом доме. Богатые люди ниже по реке готовы отдать большое поместье за то, чтобы у них готовил еду какой-нибудь удивительный повар, и сменять рулон ткани за редкостный фрукт или бутыль вавилонского пива!
Жрец вдруг взмахнул своим посохом с явным желанием ударить Нехти, тот еле успел увернуться.
- Негоже поминать Великий дом и его дела без нужды! Ещё хуже зря поминать богов, а тем более смеяться над ними, это может накликать беду на всех нас. Худо, когда мы должны в неурочное время просить помощи у богов, но ещё хуже – когда боги призывают смертных помочь им в их делах. А Потерянные души – это как раз такое дело. И нам нужна сейчас благосклонность всех богов! – жрец явно был сердит, и, вот диво, Нехти втянул голову в плечи и забормотал что-то извиняющееся. М-да, смягчили обстановку… Однако тут произошло такое, от чего и Хори, и Нехти на какое-то время онемели, уж больно это было не похоже на привычного им вздорного и бестолкового Осла. Жрец, кряхтя и опираясь на посох встал, помолчал, глядя куда-то вдаль, и сказал:
- Я тоже погорячился… Простите меня, нам сейчас надо быть всем воедино. Но и ты, десятник, повинись перед владычицей золота, крылатой хозяйкой великой белой коровы! Я служу её сыну, но её помощь в этом деле будет нелишней. Больше того, именно она может помочь нам больше, чем мой Господин.
Жрец потихоньку стал распаляться, опять становясь похожим на самого себя, брызжущего слюной и не желающего признавать ничьё мнение, кроме собственного. Он повернулся к Нехти и, говоря всё громче и высокопарней, начал тыкать своим пальцем в грудь маджаю, всё сильнее и сильнее, под конец – довольно больно.
- Она знает всё, даже истинное имя Ра! (Тычок пальцем). Всем известно - Изида спасла его от смерти в обмен на это знание. (Ещё тычок). Ей многое подвластно, и особенно – в Дуате* (Загробный мир)! Осирис – муж её, возрождённый благодаря ей, и она оплакивает каждого ушедшего и защищает его и сама, и в облике Шентаит, ибо она в каждом видит Осириса (сильный тычок). Для мужа придумала она пеленание и священный обряд мумий, который мы блюдём (тычок ещё сильнее)! Именно поэтому не терпит она потерянные души, ибо крадут они души других мёртвых на тростниковых полях. Её могущество велико! - тычок, но Нехти незаметно отступил и чуть повернулся, и палец жреца не нашёл привычной преграды, а сам Саи-Херу удивлённо воззрился в то место, где, по его расчетам, палец и Нехти должны были встретиться. Палец, казалось, задумался, и затем, вместе с рукой, решил опуститься.
- Она – звезда Сопдет, «госпожа звёзд»* (Сириус), с восходом которой из единой слезинки её рождается разлив Хапи и счастье Та-Кем. Она может мстить, что и показала судьба Сета. Она владыка скорпионов, совместно с Селкет, и она также грозная гиппопотам Хесамут* (Исида, мать грозная). Превзойти ее в помощи смертным в борьбе с потерянными душами могут только Тот, Анубис и Нейт! Не стоит сердить её. Вот, возьми – и поклонись ей, - и жрец протянул Нехти амулет Тет – узел Изиды, извлечённый непонятно откуда той самой, тыкающей, рукой. Красная яшма вспыхнула каплей крови, как скрепляющая клятва. Нехти почтительно принял камень и начал пристраивать его с другими оберегами на шейной кожаной подвеске.
Опомнившись от удивления, Хори сказал наконец, то, что считал важным:
- Отец мой, мне кажется, нам троим нужно многое обсудить. Я молод и плохо знаю землю Куш. А дело, как видно, важное, сложное и, как ты сам говоришь, потребует помощи богов.
Жрец снова неуклюже уселся. Покачав медленно головой, он сказал:
- Только не троим, о молодой господин. Мне кажется, стоило бы позвать ещё одного человека.
- Кого же это? – спросили хором и десятник, и командир.
- Вы совсем забыли об одном много знающем и опытном человеке, о младшем писце крепости Кубан.
Нехти хмыкнул. Хори задумался. Писец был очень неприметным и каким-то очень... средним. Он не помнил ни его имени, ни даже лица – за эти дни он ухитрился словно бы ни разу не попасться Хори на глаза. И, судя по лицу маджая – ему тоже. Но, если Хори это не особенно заинтересовало, то Нехти задумался. Вообще Саи-Херу сумел трижды за каких-то десять минут его озадачить – тем, что справился со своим вздорным нравом, тем, что смог заметить в кушитках несообразность, которую должен был углядеть именно он, десятник, и вот теперь – заставив задуматься и о писце. Жизнь и война приучили его, что нельзя не обращать внимания на такие мелочи. Не то, чтоб он отмечал их специально – это происходило как-то само собой, на уровне подсознательном. Но появление таких мелочей, особенно если им не было объяснения, сидело как заноза, раздражало, мешало и заставляло ждать от них бед и неприятностей. А неприметные писцы по его опыту очень часто были предвестниками неприятностей - или шли рядом с ними, или и вовсе ими и являлись…
- Я думаю, - сказал Хори, - когда же нам лучше собраться? С одной стороны, сейчас ещё много дел, которые ещё нужно успеть сделать по свету. С другой – вечером будут другие, не менее важные заботы, особенно, если рядом бродят стаи диких горцев и потерянных душ…
- Стыдно в этом признаваться, но я просил бы не сейчас, а после трапезы, - устало сказал жрец, - Во-первых, мне надо отдохнуть, стар я уже так носиться вокруг лагеря и творить волшбу. Во-вторых, солдаты после еды не будут излишне любопытничать, и мы сможем поговорить без помех. Ну, и в-третьих, ты прав, надо и мне поглядеть на этих горных маджаек, и поговорить с ними. И тут мне как раз поможет достопочтенный Минмесу. Говорят, что он бывал с поручениями в самых дальних уголках Куша и Вавата и даже в Пунте, и знает, по-моему, все наречия и языки здешних мест. Иногда мне кажется, что он знает вообще все языки мира…
Хори догадался, что Минмесу – это и есть тот самый чиновник. А Нехти еще больше насторожился после описания его дарований. Он не особо помнил Минмесу и по крепости, что было странно – не так уж та была велика. С другой стороны, многих ли он знал жрецов и чиновников?
Старик поковылял к саманным мазанкам – то ли искать нубиек, то ли всё же сначала отдохнуть.
- Зря он столько пил воды, - глядя ему вслед, молвил Хори, думая совсем о другом. Жестом ладони он показал Тутмосу на жреца и затем взмахом руки отправил солдата помогать старику, но больше всего его беспокоили две вещи – четыре его солдата вне стен крепости, хотя отпущенное на поиски время уже вышло, и то, что все работы встали. Это было неправильно. Он повернулся к десятнику.
- Как ты считаешь, можем ли мы, при условии, что оружие у всех будет под рукой, продолжить работы?
- Я думаю, продолжить их можно завтра. Солдатам надо разместиться, нужно распределить смены постов и назначить надёжных караульных, нужно разложить всё из хурджинов на склад. Я думаю, надо только решить что-то с воротами, назначить смены караульных и уже накормить людей и дать им отдохнуть. Да и ты, господин – лёг бы пока поспать. Я думаю, каждому из нас полночи не спать, - ответил ему маджай.
- Я хочу сначала дождаться возвращения всех в лагерь, посмотреть на следы и понять, что да как, - пробурчал Хори недовольно, ибо мысль о сне внезапно показалась ему пленительной, он понял, что устал за этот бесконечный день.

Глава 14.
Как раз в этот момент в лагерь вернулись сразу двое – один из тех, кто был с жрецом, погребая детей-Измененных, и один из поводырей собак. Поводырь доложил о том, что ничего и никого не нашёл.
- В какую сторону ты ходил? – спросил его Нехти.
- На закат, отец мой!
Нехти и юноша переглянулись – кажется, в той стороне нет ни проклятых, ни диких негров… Ну, хоть что-то.
Настала очередь «проводника на поля Иалу»* (могильщика).
- Почему ты остался один?
- Его милость чародей и жрец забрал Пепи, тот помогал ему таскать сумку со снадобьями. Всё равно не было в достатке дров надёжно сжечь… это. Ну, то, что приказано сжечь было…Мы вырыли яму в песке и я остался её засыпать.
- Их же сегодня шакалы растащат! – воскликнул Хори.
- О нет, господин мой, вот этого ты можешь не бояться! Шакалы к ним и близко не подойдут! – усмехнулся десятник и приказал солдату:
- Иди к своим товарищам, займись размещением запасов в помещениях у стен и не забудьте натаскать воды в кувшины!
Солдат кивнул и отправился, куда ему было велено. В это время со стены донеслись крики караулящих там солдат. Хори ещё не успел напрячься, как понял, что крики эти радостные.
Они были неподалёку от ворот, опасности явно не было – Хори припустил к воротам, но тут его придержал Нехти.
- Погоди, отец мой! Негоже тебе бросаться поглядеть, что там – ты наш господин и начальник крепости. Мы и так сегодня выскочили с тобой вдвоём на задержание нубиек. Всегда должен кто-то из командиров оставаться тут и уж ни в коем случае не выбегать наружу обоим.
- Ну, вот и оставайся, - невозмутимо сказал юноша, - а я погляжу, что там.
Не выдержав, он всё же засмеялся, и быстро вышел в воротный проём.
К крепости приближались Богомол и последний из собачьих поводырей. И они оба были тяжко нагружены. Иштек тащил на каждом плече по здоровенному окороку, поводырь тоже сгибался под тяжестью ноши, а над его плечом возвышалась голова красавца-орикса. Казалось, она царапала небо – такие длинные были рога. Вопрос прекрасного ужина был решён – сегодня все наедятся до отвала мяса, достойного семеров* (придворных и высокопоставленных вельмож), а то и Владыки, чему и радовались солдаты. Подошедший к Хори сзади новоназначенный пекарь – Тури – с сожалением сказал:
- Жаль, что у нас нет готовой закваски сейчас же испечь хлеб, я её только что поставил, и раньше, чем послезавтра, свежего хлеба не видать… Ну, ничего, я, с твоего позволения, всё равно растоплю кормилицу. Не можем испечь хлеб – испечём мясо.
Кажется, вопрос с поваром тоже решился сам собой – Иштек добыл мясо, значит, Тури его готовить. Иштек был уже совсем рядом. Он был бодр и свеж, словно и не тащил два задних окорока антилопы, которая при жизни весила как три таких Иштека, и улыбался широкой и радостной улыбкой, такой редкой и оттого удивительной на его лице. Собачий пастух и его собака устали заметно сильнее, хотя груз в мешке из снятой шкуры с сохранённой головой вряд ли был тяжелее, чем у Богомола, а нести его было проще. Что ж до пса – тот, судя по всему, просто обожрался, поскольку не обращал ни малейшего внимания ни на мясо, ни на людей и тяжело брёл за своим хозяином, вывалив язык до земли. Его брюхо отвисло, а глаза смотрели внутрь, и было видно, что собака хочет только завалиться куда-нибудь в тень. Хотя нет, наглое животное, не обращая внимания ни на хозяина, ни на остальных людей, бодро, хотя и тяжеловесно, потащило своё пузо в сторону поилки и с трудом перевалив через её край, стало жадно и с шумным чавканьем и всхлипами лакать воду.
Иштек повелительно махнул рукой, и пастух разложил шкуру с самыми лакомыми кусками у ног Хори. Иштек сгрузил туда же обе ляжки сернобыка и коротко сказал:
- Мы пошли. Нужны ещё трое. И ты. Или Леопард.
- Куда? И зачем? И кто такой Леопард? – оторопел Хори.
- Туда. Мясо. Куст. Следы. Дикие негры. Нехти, - и Богомол шумно обнюхал правую подмышку.
Если молодой неджес правильно его понял, то, кажется, Иштек нашёл ответы почти на все вопросы.
Плюнув на все правила, он позвал Нехти. Маджай быстро, почти бегом подошел. Словно нехотя но неотрывно он смотрел на полосатую голову орикса, рога, сизую переливающуюся печёнку, вырезку и прочие лакомые куски на шкуре, но вопрос, обращённый к нему, понял.
- Иштек нашёл куст для ворот, и надо забрать остатки мяса. Кроме того, он обнаружил следы и лёжку диких негров, судя по всему, тех, которые сопровождали женщин. Ума не приложу, как он добыл сернобыка – обычно они ходят стадами, а одиночками ходят только старые козлы. Но тут молодая коза, не стельная и не кормящая…
- Не я, - бесцеремонно влез в разговор начальства Иштек. Это подарок от негров тех двух, что я поймал. Они сопровождали сюда своих женщин. Когда увидели издалека крепость нашу, отпустили их и побрели в сторону своих диких мест. Но они миролюбивы и без злого умысла, и долго не ели. Они пришли за пищей, ибо их край голодает. Апедемак сразу после этого послал им дар – стадо ориксов. Они убили двух, хоть и ослабели, и свежевали туши и пили кровь, когда я поймал их. Они добрые воины, но биться не захотели и просили принять её в дар, антилопу эту.
- И ты их оставил без присмотра? – с удивлённым возмущением спросил Хори.
- А, они не уйдут. И их стоит спросить о многом, о чём и сами они хотят рассказать, - беззаботно сказал Богомол.
Хори с шипением выдохнул. На Богомола нельзя было злиться, но иногда – очень, очень хотелось. Нехти успокаивающе-примиряюще развёл руками, и вполголоса заметил:
- Воля твоя, командир, но я бы отправил за неграми меня.
Маджай был прав – кто-то должен был оставаться в крепостце, а с неграми у опытного десятника выйдет лучше, чем у него.
- А почему он назвал тебя Леопардом?
Теперь злобно зашипел Нехти. Богомол и ухом не повёл, лишь безмятежно спросил:
- Идём?
Нехти, сердито сплюнув, расспросил его о размерах куста уйди-уйди и том, далеко ли тот от крепости. Выслушав ответ, он вызвал даже не троих, а пятерых – двое были солдаты, отправленные на помощь погонщикам, остальные – сами погонщики, со своими ослами.
Они отправились за Богомолом, а Хори остался ждать и изнывать от нетерпения, и даже глядел им вслед, пытаясь нарисовать себе в уме картину – что за негры и что за следы их ждут...
Однако мудрость Нехти – о том, что у командира, как у матери, дневная работа никогда не завершена – не давала ему долго смотреть вслед кому бы то ни было. Он направился к разгорающейся печи. Топить её надо было довольно долго, так что еда будет ещё нескоро. Тяга, судя по всему, была хороша. Молодой солдат, посланный на ремонт конюшен, снова был тут, он натянул на шестах тент из грубой рогожи над временной кухней и снова глазел без дела за работой Тури. Хори бегом отправил его за дровами – сушняка вокруг крепости было много, а привезённый с собой древесный уголь стоило поберечь. Тури, уже начавшему возню с мясом, мешать вопросами или советами не следовало. Рядом с другом детства, а ныне подчинённым, лежали припасы, извлечённые из перемётных сумм для того, чтобы приготовить трапезу на вечер. Лук, чеснок, последние листья салата, овощи, хлеб, сушёная рыба… Мешок с «головой Хора» (арабский горох) был подвешен к специальным кухонным раскладным козлам, на них же висели соломенные вязки с арбузами. Тури сноровисто разделывал ногу с помощью бронзового и каменных ножей, сортируя куски темноватого мяса прямо на шкуре и постеленной рядом льняной холстине. На костях оставалось изрядно мяса, но это хорошо – что-то пойдёт в готовку, да и собак тоже надо кормить, и не только кашей. Правда, многие считали, что пёс сам себя должен обеспечить кормом, но Хори предпочитал поставить псов на довольствие – меньше поводов свалить на собак воровство еды, если собаки сыты и не воруют, да и служат они лучше.
Кровь с туши была спущена хорошо, но на желтовато-белой ткани всё равно проступили бледные розоватые разводы, которые, если не замыть их быстро холодной водой, уже не уберёшь. Холстина также прикрывала уже подготовленные куски от ветра, солнца и мух. Мясо одуряющее пахло, как пахнет только свежина на охоте, и юноша, представив, каково же оно будет на вкус, сглотнул слюну. Кто-то, может, любит зрелое мясо, но он всегда любил свежину. Запечёное в печи или жаровне над углями, покрытое смуглой корочкой, и истекающее розовым горячим соком при укусе, как же оно будет благоухать, впитав в себя аромат дыма от углей и вольного духа красной земли, взрастившего гордое животное. И если его ещё запивать вином, не сладко-медовым финиковым, а кисловатым, которое почти не пьют в домах и поместьях уважаемых господ, простым и незатейливым крестьянским вином… Почувствовав, что сейчас голод победит все раз умные мысли, юноша подцепил луковое перо и кусок сухого хлеба, направился к конюшням. Это совсем не то, но поможет дотерпеть до ужина. Нужно прислать Тури помощников, резать овощи, готовить горох и бобы, иначе он долго будет возиться. Еще нужно будет на других козлах разложить столы для готовки, разобрать кухонную посуду, которую в пути и не доставали: глиняные котлы и кастрюли, горшки, миски, плошки, ступы деревянные и каменные и даже здоровенный медный котёл с крышкой и двумя ручкам и несколько медных тазов разного размера! Нехти, увидев эту роскошь, хмыкнул и сказал, что все дикие негры соберутся и нападут на них, чтобы разжиться такой добычей. Неплохо бы ещё и приготовить обе походные переносные печки, так готовка пойдёт быстрей. Нехти не хотел их брать – эти глиняные бочонки высотой почти в два локтя были довольно увесисты и только назывались походными. Его ветераны предпочитали кашеварить прямо на камнях. Но Хори рассудил, что таскать их по пустыне придётся только до укрепления, а вот удобства жизни они прибавят изрядно, и сейчас порадовался своей предусмотрительности. И еще нужно завтра же разбить грядки огорода и посадить лук, чеснок, фасоль, салат и огурцы, иначе стол их будет скуден и убог.
В конюшнях всё было в порядке – ослы устроены, корм им задан. В тех мазанках, что были временно отведены под склад, были аккуратно (чувствовалась рука Нехти) разложены мешки с припасами и имуществом отряда, и сейчас работавшие здесь солдаты уже набирали воду в кувшины, гоняя туда и сюда у колодца недовольного осла. То, что могли украсть собаки или обитатели пустынь, было подвешено к потолочным балкам. Хори был доволен.
Он кликнул желающих помочь Тури с ужином. Желающих было много - это не уйди-уйди заготавливать... Назначив троих по своему усмотрению и проследив, чтобы они взяли переносные печки и посуду, он и сам пошёл с ними, взвалив на плечи драгоценный котёл.

Глава 14.
Сын пекаря уже закончил разделку мяса. Он показал, где установить переносные печи, и занялся их розжигом. Печка имела внизу отверстие для тяги и выгребания золы, которое можно было закрыть крышкой. Выше неё была решетка из каменных блоков, на которой и разжигали огонь. Вверху ставили котёл подходящего размера или другую решётку, если в котле не было нужды. Солдаты, принесшие их, отправились за кОзлами, столешницами и посудой.
Повар задумался - и его лицо стало забавно сосредоточенным. Тури был довольно высок, с красивым смуглым лицом, и было уже видно, что лет через пять он растолстеет, хотя сейчас он был лучшим бегуном в отряде. При том у него были большие влажные карие глаза, нежные, пухлые и сочные, как у девочки, губы и заметный, не взирая на смуглую и загорелую кожу, румянец на щеках, на которых при улыбке возникали милые ямочки. А улыбался он часто - он вообще был незлобивым, милым и добродушным, весёлым, но неглубоким собеседником. Сын пекаря напоминал какого-то симпатичного и ухоженного зверька - домашнего любимца, не то грызуна, не то, с учетом мелких белых зубов, небольшого хищника, всегда готового приластиться к хозяину и которого, в силу всеобщей любви и его собственной миловидности, минуют все наказания и невзгоды. Оживлялся он тогда, когда речь заходила о чём-то интересном лично ему, а не о том, о чём он говорил из вежливости в беседе. И это были стряпня, девушки и рыбалка. Охоту он не любил, как и драки, и вообще - ссоры, разговоры на повышенных тонах и ругань.
- Что будешь готовить, Тури? Нас много, но хотелось бы, чтобы мы сегодня достойно отметили начало нашей службы на новом месте.
- Не знаю пока, Хори, - наедине они по-прежнему общались, как старые друзья, но при всех остальных Тури дистанцию между собой и командиром блюл свято, - я сделаю и песи, и ашер. Песи, как ты знаешь - это то, что готовят в котле, горшке или тазу, с подливой или в бульоне. Мясо песи можно будет есть или само по себе, или добавить в него ушки из теста, или овощи, а еще можно было бы, приготовив, вынуть и мелко покрошить его с овощами и зеленью и завернуть в тонкий хлеб, полив подливкой и соусом из бульона и пряностей. Пряности нужны разные, но в соусе для мяса и рыбы не обойтись без мистИки, добываемой из древесной смолы. Кроме этих полупрозрачно-жёлтых, душистых крупинок, в соус нужно будет добавить еще анис, горчичное семя, пустынный тмин, кориандр, мяту, полынь, шафран, хал (кардамон) и лавр. И конечно, растёртый кунжут! Уважающий себя повар сам собирает эти специи, отбирая по ему одному ведомым знакам и признакам, и еще добрую полудюжину других трав, цветов и плодов. Что-то сушится, что-то вялится, что-то растирается в пудру или пасту. И каждый сам знает - что с чем и для чего смешать и сочетать. Не дай боги довести дело до разговора поваров о соусах и пряностях, которые в них нужно класть... Подерутся ведь, отстаивая каждый свою смесь. Впрочем, тайны смесей никто полностью не выдаст, ещё чего! При такой любви к еде, как в земле Та-Кем, это важная тайна, и даже господин земли или князь не прикажет повару раскрыть свои секреты! И хоть без пряностей и специй песи - это и не песи вовсе, но ашер без них тоже не бывает. Ашер - это очень просто со стороны, так готовят птицу, рыбу. И, конечно, мясо. Это когда на вертеле готовят над огнём, молодым и злым, или - уже старым, ставшим углями, покрывшимися сединой пепла. Только эту простоту трудно сделать правильно. Вот будут рядом над одной печью сидеть два повара. И вроде сделали они все одинаково - ощипали гусей или уток, отсекли им лапы, головы и кончики крыльев, выпотрошили, насадили на вертел... И у одного получается сочная радость для рта и утробы, а у второго - сухое, как горло при западном ветре, безвкусное не пойми что. Тут важно всё - ведь мясо можно мариновать, а можно и запекать таким как есть. Это зависит от того, какое мясо, с какой части туши и чьё, и важно всё - старого осла можно сделать вкусней молодой газели.
Тури принял торжественный вид и наставительно воздел палец к небу, но, не выдержав, хихикнул:
- Нет предела совершенству человека, и он может испортить любое мясо ашер! А может - и наоборот... Мудрый повар смотрит на уголь и смекает, что это, акация или пальма, ма-ма или обломки кедра... Затем ласкает рукой кусок мяса, понимая, с какой оно части туши, и как жило и кормилось животное. Сообразив одно с другим, он уже знает, как и каким ножом нарезать куски, и какого они должны быть размера и формы. И нужно ли мариновать это мясо, или такую нежную молодость только испортишь этим? А, если надо - то в каком маринаде и сколько времени? И какие специи порадуют живот, а какие - помешают этой радости. А вопрос когда солить - это ли не главный для мяса вопрос? Хотя - как сказать, наверное, как и сколько держать вертел над жаром поважнее будет! И даже старое, жёсткое и сухое мясо хороший повар может сделать добрым ашер! Он не будет мучать ни едоков, ни сам кусок мяса, вымачивая его в прокисшем молоке или пиве, нет, он просто порубит его мелко-мелко, смешает с жареным в гусином жире луком и чесноком, добавит трав и только ему ведомых добавок, облепит колбаску вокруг вертела... И получится такое, что плохой кухарь не сможет победить этот вкус даже нежнейшей лопаткой молодой антилопы, лизавшей солонцы Вади-Натрона, хоть он лопнет от натуги да досады! Ашер, вобрав в себя всё лучшее от мяса, углей и трав, способно наполнить слюной рот только что пообедавшего человека. В его славном пути с вертела в желудок, как и в любом путешествии, важны спутники. Нужно дать ашер достойную компанию из других блюд, соусов, трав и салатов, надлежащего хлеба и напитков. И тогда даже великий царь возрадуется и скажет, что желает каждый день баловать себя подобным удовольствием. А если ты неправильно сочетаешь все слагаемые, да неверно их готовишь... Это как брак старика и молоденькой девственницы. И такой союз бывает счастлив и прекрасен, но кто-то должен мудро всё счесть и сочетать! И это должно идти не от холодного расчёта, как у купца из Угарита, а от божественного озарения и чутья, как у пророка на празднике Бастет получается вести колонну пьяных разнузданных девиц к общей цели, соблюдая прекрасную соразмерность зрелища.
Кто не знает похлёбку из кислого молока? Её, как зерновую или чечевичную, едят все - и великий царь, и человек списка из дома шнау. Казалось бы, как она может быть разной? Кислое молоко, огурцы, зелень, редис - и готово дело! Да только попробуй ты раз её так, как делает моя мама - и не сможешь больше и видеть другую! Травы она отбирает и собирает сама, в нужный день луны, и молоко для сквашивания берёт не от всякой коровы. И от прекрасной коровы породы иуа она его бы не взяла, нет! А вот от мелкой нубийской рыжей, с большим разделённым выменем - да, о да, именно из её сладкого и нежного сока здоровья выходит божественная простокваша. Теперь огурцы. Длинный и кривой, как нос гиксоса, с гладкой кожицей не подойдёт, он часто горек, как хлеб крестьянина… И нужно понимать также - каков будет чеснок в похлёбке, давленый или рубленый, молодой или старый, злой или ласковый... Ну а уж перепелиные яйца, сваренные в кипятке и разделённые пополам - это и вовсе её изобретение! О перепелиное яйцо! Мелко и неказисто, но лучше него тут не будет ни гусиное, ни утиное... Оно даёт мужскую силу и лечит детей, придаёт тесту нежность. Но ещё большую нежность придаёт знаешь что? Как ты думаешь, что кладут в лучшую сдобу? Сливочное масло? Каймак? Нет и нет! Только нутряной жир, и лучший тут – свиной! Но, поскольку животное Сета можно есть только раз в год, тут уж надо ухищряться… Хорош нутряной жир молодого бегемота, и лучше самки, но тоже ведь не в каждом номе на него можно охотиться. Есть еще на севере редкий зверь – барсук, но его жир слишком целебен, чтоб изводить его на выпечку, это могут позволить себе лишь могущественные семеры… Я не скажу тебе, чем пользуется мой отец, это наша тайна, но, поверь – тесто становится нежным, рассыпчатым, и тает во рту, такой хлеб достоин праздника богов и царей! Его надо украшать не только зернами ливанского ореха и вываренными в меду фруктами, его нужно украшать танцем молодых акробаток и игрой на систре! Ибо есть такой хлеб – уже достойно того, чтоб объявить этот день праздником! Сытость поселяется в желудке, удовольствие в сердце, а сила – в членах!
Хори заслушался, чувствуя, как слюна заполняет его рот...
- Ну, Тури, если ты приготовишь вполовину так вкусно, как рассказал, то мы сегодня наверняка лопнем от обжорства! - рассмеялся юноша, - Но берегись, если не справишься! Рот мой наполнен слюной, а желудок - голодным бурчаньем!
- Не беспокойся, о господин мой! - по этому обращению Хори понял, что кто-то приближается к ним, и оглянулся. Солдаты принесли всё потребное повару. Тури, после того как они поставили козлы и водрузили, под его руководством, столешницу, стал истинным кухонным полководцем, и занялся расстановкой своих сил перед битвой. Он назначил всем троим задачи - натаскать воды в котёл, помыть и почистить овощи, перебрать горох и бобы и промыть их в семи водах... Сам же он так разместил посуду и припасы на столе, чтобы никто не мешал друг другу, а ход движения припасов и заготовленного был разумен и верен. Потом он достал и приготовил к употреблению свои специи и какие-то ещё запасы, вещи и предметы. Смотреть на работу мастера можно бесконечно, он делает всё легко и красиво, словно играя или танцуя, и будто бы и не утомляет его даже его тяжёлая работа, а радует и веселит, и кажется - да ты и сам так сможешь! Но - не многие становятся мастерами, ещё меньше - творцами в деле и работе своей, многие, даже достигнув высоких чинов и почестей - остаются подмастерьями, да ещё и ленятся... Тури явно был не таков. И уже шкворчит в растопленном гусином жире лук, и промыты и перебраны бобы, смешаны пряности в разных ступках и растолчён чеснок. И пропаривается в пару для каких-то тайных целей сушёная засоленная рыба, а ещё ведь не началось главное - не поплыл мясной дух, топящий, подобно разливу Хапи, в собственных слюнях! И не запахло еще соусом из тридцати явных и восьми скрытых ингредиентов, не лопнули, рассыпаясь драгоценными блестящими зернами кисло-сладкой бодрости гранаты, а уж всё равно кухня разбросила-расстелила духовитую ловушку запахов для всех, оказавшихся рядом. И идут, как на молитву, все попавшие в их волну, сытые и голодные - без разницы. Словно новый господин крепости назван на время, и господин этот - Тури, великий, хоть и мал годами, мастер кухонных тайн и соблазнов!
Всем, смотрящим на него, он кажется не знакомым с детства, нет, он – маг и подобен жрецу во время волшбы! Кажется, бронзовый нож в его руке порхает бабочкой над цветком и вдруг – как жезл у жреца херихеба на празденстве священного столпа превращается во взлетающих птиц – он и не нож уже, а пест, которым, произнося слова силы, он творит чудо в ступке, превращая неприметные зёрна и крупинки в манящий запах. А мгновение спустя это снова нож, но – из стекла богов, и он нежно, не давя, надрезает луковицы и маленькие, крутобокие, цветом как негры из Пунта баклажаны. И гора припасов в мисах, мисках и корзинах растёт сама собой, а голова орикса, гордо пронзающая небо дивными рогами, смотрит на него одобрительно – ведь совсем не обидно прекрасному зверю такое посмертие, не от старости или голода, а в руках такого мастера! А Тури успевает принять работу у помощников и дать им новые уроки и наказы. Да только – не волшебники они, нет, и ему приходится подправлять и доделывать, хмурясь и морщась, и не успеть ему с такими неуклюжими помощниками…
Но вот новые руки замелькали рядом – ловчей, быстрей и понятливей прежних увальней-солдат. Отдохнувшие нубийки просто и естественно занялись своим извечным женским делом – накормить и приготовить. Кажется, им не нужен язык, чтоб понять желания и требования кухонного владыки, и горох наконец промыт как должно и кипит в горшке (и хорошо, что замочили его загодя, ещё на ночь глядя, а то ведь не сварить его быстро. Но Нехти учить его делу не надо, кто бы ни был назначен готовить еду, он делал и все нужные приготовления к завтрашней трапезе, и сейчас замоченный горох оказался для Тури весьма кстати), и в него вовремя брошен нарезанный лук, а баклажанчики-пунтийцы улеглись спать и томиться в духовитом жару на каменной решётке, а поверженный пестом в пасту чеснок смешан с солью, пряностями и зеленью соразмерно и приятно для глаза и живота, и тонюсенькой струйкой, оживляя его, как Озириса, зелёного, словно молодой чеснок, бежит в него душистое масло из тонкогорлого кувшина, и смешивается, смешивается, смешивается… Смешивается и с ладной, непонятной, но весёлой песней нубиек. Тури словно и их заколдовал, этих измождённых старух! Нет, какие же это старухи – они, умытые, накормленные и отдохнувшие, словно стали упругими из увядших и сморщенных – так милы их лица, так весело блестят, дразня солдат зубы. Ещё больше дразнят колышущиеся в такт движениям груди… Заметив это, Хори мигом отослал всех зевак подальше от кухни – нечего думать о непотребном в опасном месте! Но сам остался – женщины ловко влились в работу по кухне и за обед можно было, наверное, не беспокоиться… Но он почему-то хотел увидеть ту, кого он называл про себя «старшая дама», голубоглазую и странную, которой здесь не было. Он медлил и не уходил, хоть и знал, что не стоит этого делать. Словно она зацепила его чем-то - знаете, как почёсывать подживающую ранку, болезненно, но остановиться не можешь...
Тури выловил из печи 'пунтийцев', ловко выпотрошил их дымящееся нутро в большую ступу и начал таинство превращения запечённых баклажанов в нечто божественное - добавил в эту мякоть мягкого козьего сыра, перетёр, затем осторожно, словно скряга золотой песок, отмерял и добавлял чесночно-масляно-травяное желе. Потом - мятый дикой кушиткой в другой ступе горох 'голова Хора' с пропаренным луком и мякоть орехов пальмы Дум. Это было вкусно даже на вид, но Хори это перестало беспокоить. Где же она? Всё ещё со жрецом? И где, забери всё ветер пустынь, маджай? Нет ли тут беды? Беспокойство всё больше наполняло его, как Хапи в разлив - своё ложе. Хотя, глянув на небо, молодой неджес убедился, что с момента ухода Нехти прошло не больше полусмены часового, совсем ещё рано тревожиться. Он не хотел себе признаваться, что думает о дикой нубийке, но и бороться с тем, что мысли возвращаются к ней снова и снова - не выходило. Это не было вожделение плоти. Нет, он словно знал - она должна что-то ему открыть, не просто - тайну или что-то новое, это как с испытаниями, которые назначал Иаму. Он их проходил или (иногда) нет. Каждый раз, когда он преодолевал экзамен Иаму, он почти сразу понимал - перед ним открылась новая дверь, до ручки которой он раньше не мог даже дотянуться, и мир переворачивался, как огромный бык солнца, меняя всё вокруг. Сейчас он ощущал, да нет, знал - будет то же, но даже важней, и провалить это испытание - нельзя! Да где же, песчаные демоны их забери, жрец со 'старшей дамой'? И где десятник?
И вообще – он что-то застрял тут, залюбовался на стряпню. Он помедлил – идти к Саи-Херу имело смысл после возвращения Нехти. Во-первых, вести, полученные от диких маджаев, могли всё перевернуть наизнанку. Во-вторых, он признался сам себе – он хотел встречи с светлоглазой дикаркой, но, почему-то, и боялся её. В-третьих, жрец просил отложить разговор на время после трапезы, да и, в самом деле, надо было дать старику (ну, по меркам Хори) отдохнуть – Хори не понравилось его красное лицо, испарина на бритой голове и черные мешки под глазами. Не хватает ещё, чтобы их чародея свалила хворь. Кстати, а что делать, если болезнь одолеет кого-то из бойцов после того, как жрец вернётся в крепость (он ни на минуту не предполагал, с самомнением молодости, что злой дух болезни может коснуться его самого – как-то даже и не думал об этом). Ну, или ранит кого? Есть ли у них кто-то сведущий хоть в начатках лечебной магии и есть ли врачебные снадобья и предметы – ножи для операций из божественного стекла* (обсидиан), бинты, целебный мох? Ну вот, ещё одна недоработка…

[spoiler]

[/spoiler]

Глава 15.
Склады он уже проверил, печь работала вовсю, ужин готовился. Воду уже заканчивали набирать в кувшины и поилки. Надо было поглядеть на жильё, пройтись по стене и ещё раз осмотреть башню – он помнил, что что-то там не доделал, только никак не мог понять – что. Пройдясь по новоявленным казармам, он где-то нашёл беспорядок (подлинный или мнимый) и, не дожидаясь маджая, просто молча ткнул в него пальцем, дав время все исправить, а где-то, наоборот, расхвалил солдат. Затем он взобрался на стену и всю её обошёл. Со стеной всё было в порядке, но некоторые кусты и деревья, слишком близко подобравшиеся к стенам, нужно будет вырубить – заодно и топлива добавится. Он уже почти вернулся в начальную точку, обмениваясь парой-тройкой слов с дозорными, как услыхал сигнальный свист одного из них. Нехти возвращался в крепость.
Пока было довольно трудно разглядеть всё подробно – маленький караван был ещё далеко, изрядно пылил, да и восточная сторона неба уже начала наливаться густой закатной синевой, Атон, пройдя свой путь по небу, из Ра уже становился Атумом* (Ра – дневное солнце, Атум – закатное, Атон – солнечный диск). Хори не стал спускаться – изнывая от нетерпения, он пытался пересчитать всех и разглядеть в подробностях. Залаяли, почуяв чужих, чуткие псы. Молодому коменданту маленькой крепости казалось, что в воздухе повисло напряжённое ожидание. Крикнув дозорным, чтоб не пялились по сторонам, а смотрели за теми местами, что поручены им для наблюдения, он всё же ссыпался, по-другому и не скажешь, по лестнице.
Клубы пыли неспешно приближались. Вначале Хори даже удивился – откуда её столько? Потом сообразил – колючие кусты уйди-уйди наверняка привязали волоком за ослами, они и поднимали эту тучу.
Не только Хори не терпелось увидеть подходящих поскорее – практически все солдаты вглядывались в облако пыли, словно они скрывали их самое большое в жизни счастье и радость и мало что не приплясывали на месте. Ещё раз рявкнув на часовых, чтоб не забывали о своих обязанностях, молодой неджес нарочито медленно пошёл к воротам, хоть это и стоило ему мучительных усилий. В это время из ближайшего к нему домика, путаясь во входной занавеске, появился жрец. Он выглядел получше – отдых явно пошёл ему на пользу, но казался сильно встревоженным.
- Не волнуйся, отец мой, это всего лишь возвращается Нехти…
- А? Нет, я не об этом думаю, а о рассказе маджайки, если, конечно, достопочтенный Минмесу правильно её понял и перевёл мне.
- Не сомневайся, о могущественный, я, к сожалению, не ошибся, - сказал маленький и неприметный писец, который и появился незаметно – словно из воздуха выпал. По крайней мере Хори не обратил на него внимания, пока тот не заговорил. Юноша впервые присмотрелся к чиновнику внимательно. Тот был тих, невысок и незаметен, но тело его, хоть и мелкое да тощее, было крепко и местами видны были интересные шрамы. Взгляд же незаметного писца был острым и показался Хори неприятным. Он вообще верил в дурной глаз, и на всякий случай взялся за амулет, висевший на шее, что чиновник и заметил. Усмехнувшись, он сказал командиру:
- Не волнуйся, отец мой, если от кого и стоит ждать беды, то точно не от меня, хоть и новости, пришедшие через меня, дурны и вызывают тревогу.
Хори смутился и от этого рассердился ещё больше, но только хмыкнул, а затем сказал:
- Полагаю, когда Нехти закончит с караваном, нам вчетвером будет о чём поговорить.
- Впятером, я думаю, - ответил Саи-Херу, - нубийка не пожелала всего сказать нам, но обещала рассказать тебе, если ты согласишься с нашим присутствием.
Жрец хмыкнул, показывая, что подобная женская глупость его даже и не огорчила, а Хори почувствовал, как сердце в груди пропустило пару ударов и словно упало в желудок. Вот оно – кажется, предчувствие было воистину послано богами, и его ждёт что-то важное, что, к худу иль добру, навсегда изменит его жизнь.
- Так что за новости? – наконец спросил он.
Жрец выразительно вздохнул, закатил глаза к небу, а потом скосил их на многочисленных солдат вокруг. Хори понял, что вести таковы, что подчинённым их лучше не знать. Надо теперь ещё подумать и о помещении для самого себя, внезапно понял он. Где можно поспать, поработать с донесениями и отчётами. И поговорить без посторонних ушей. И вообще – всем офицерам тоже надо выделить достойные места, всем важным персонам, ну, и место для совещаний. Как-то он сегодня слишком многое упускает – огорчённо подумал он.
В это время из-за занавески, коварно поймавшей перед этим жреца, высунулась мордашка светлоглазой девочки. Она серьезным взглядом посмотрела на Хори, засунула в рот палец и снова скрылась за занавеской. Как ни странно, это успокоило молодого командира и он решительно себя оправдал – от такого дня голова пойдёт кругом и у более умудрённого жизнью человека. Сейчас они с Нехти решат, где им всем разместиться.
А Нехти был уже рядом. Он шёл во главе отряда, очевидно, не желая глотать поднятую пыль, и лицо его было довольным.
Хори уже довольно знал своего ближайшего помощника, чтобы догадаться – в отличие от жреца, новости у того приятные. Видно было, что народу в караване стало больше – два высоченных диких негра шли чуть позади маджая. Они не были связаны, и даже шли с копьями, покоившимися на их плечах, значит, Нехти вслед за Иштеком, следовавшим за ними и замыкающим передовую группу, счёл их не врагами и достойными такой почести. Впрочем, наконечники копий были в скрыты в широких и потертых кожаных чехлах, некогда богато украшеных, а теперь пыльных и невзрачных. Чехлы бесформенным саваном укутывали копья больше, чем на половину, что не давало сразу использовать копьё как оружие, да и Иштек наверняка контролировал негров – в глупой излишней доверчивости десятника Нехти заподозрить было трудно. Двое солдат шли чуть позади Богомола и как бы по бокам, между ними три погонщика сопровождали своих ослов. Те шли, с задумчивым видом глядя себе под ноги, ни дать не взять – храмовые звездочёты, составляющие гороскоп! Все ослы были навьючены грузом и тащили на верёвках за собой огромные кусты уйди-уйди.
Завидев Хори, десятник Нехти, не переставая улыбаться, ускорил шаг, за ним подтянулись и остальные.
- Хорошие новости, командир! – крикнул он.
Подумав, что послушать добрые вести не повредит никому из гарнизона – и настроение поднимется, кстати, Хори не стал уводить маджая куда-то, а скомандовал:
- Докладывай!
- Мы привели двух негров, - Нехти махнул на стоявших сзади великанов, словно командир мог их не заметить,- Я смог их понять и поговорить с ними. Зла в них нет, да, и клятвы, которые они мне дали, крепки и нерушимы, поэтому я им верю. Они сопровождали как охрана женщин тех, что в крепости у нас. Это не простые дикарки, и они, мужчины те, хотели их сопровождать дальше, но им приказали возвращаться, дабы не вызывать у нас тревоги. У них и в самом деле голод, и они и в самом деле хотят купить припасов. Но, помимо этого, их главная в отряде – сильная чародейки и колдунья. Она знает нечто важное, что должна рассказать великим людям Двух Земель. Кроме того, Иштек нашёл след ушедших отсюда, точнее два следа, ибо они уходили в две разных стороны.
- А, значит собачий пастух нашёл только один след…
- Ничего он не нашёл, отец мой, - бесцеремонно влез в разговор Богомол, - я видел, где он ходил, и видел, что он нашёл, солдат тот. Я же говорил – их собаки сторожа, а не ищейки. Он увидел только то, что ему и нам хотели показать злодеи те. На самом деле они догнали скот до твёрдой глины и камней и вернули его назад, а увели его в совсем другое место, почти весь. Кого-то они, мнится мне так, послали дальше, чтоб мы, пойдя по пути ложному тому, нашли хоть какие-то следы и шли в погоню за ними дальше. Настоящий свой путь они прятали хорошо, у них ловкие следопыты и люди, которые понимают, как воровать скот, да… А ещё часть ушла совсем неприметно – без скота, без тяжкого груза. Но очень стараясь, чтобы за ними не было следов вовсе. И им бы это удалось, если б у них в отряде не было двух человек, которые не умеют правильно ходить в земле Сета* (пустыне). И, похоже, что один не умеет чуть больше второго… И вот - самое главное! Все они, разбойники эти - именно те злодеи, что напали на нас на руднике!
Если бы сейчас заговорил его собственный кинжал на поясе, Хори не удивился бы больше, настолько Иштек изменился. Он словно враз выздоровел от своей странной болезни – и даже ни разу себя не обнюхал. Только сейчас неджес сообразил, что Иштек, уже докладывая о неграх в первый раз, был намного, намного более многословен, чем он привык. Он, обычно сонно-флегматичный (ну, на памяти Хори, каким долговязый следопыт был до своей беды, юноша не знал), был заметно оживлён. Односложные ответы, которые из него надо было тянуть воловьей упряжкой, пропали, сменившись длинными и даже витиеватыми фразами. Маджай словно готов был немедленно сорваться и бежать вслед разбойникам. Хори удивленно-вопрошающе посмотрел на Нехти, и тот утвердительно прикрыл глаза, поняв немой вопрос и дав на него немой ответ – да, Иштек излечился. И это явно радовало десятника.
- Самое главное, и Иштек клянётся в этом – они ушли отсюда с меньшим грузом, чем пришли, - сказал нехсиу.
В воздухе повисла тишина, через краткий миг сменившаяся гулом. Все знали историю нападения на рудник, да и вообще разбойничьего налёта на земли Кубана. А уж размеры награбленого, обсуждавшиеся, конечно, вечером у костров, превосходили всякое воображение. И день ото дня становились в этих разговорах всё грандиозней и богаче, превзойдя истину раз в десять, никак не меньше. И, раз Богомол сказал, что часть груза здесь, то…
Хори уже сильно пожалел, что не выслушал доклад наедине – как бы такие новости не разрушили порядок в его маленьком войске. Хотя – правду ведь всё равно было не утаить, солдатские пересуды хуже бабьих сплетен… Уж лучше быть готовым к неизбежному и, не дав воли солдатам, руководить поисками.
- Тихо всем! – рявкнул Нехти. Шёпот и гул стихли – всё ж морок сокровищ не победил порядок и выучку.
- С чего ты решил, что это те самые преступники, Иштек? – спросил наконец у следопыта юноша.
- По следам, отец мой и командир. Я уверен, что узнал некоторые из них, и главное – я узнал следы не умеющих ходить по пустыне тех, главных их, да. Я уверен, что это их главари и ещё кое-что, что я доложу тебе о них особо. И ещё по тому, что несчастье и проклятье в сердце моём развеялось, и я словно вернулся из сна. А если я поймаю их, злодеев тех проклятых, моя удача совсем исправится! Особенно мне надо поймать двоих – их следопыта и того, кто ударил меня по голове. А что часть груза где-то тут – видно по тому, какие следы вели сюда, и какие – отсюда.
- Так! Все разговоры о сокровищах – будут с утра, когда Ра прояснит наши мысли, а Тот направит их. И никто – слышите, никто! Не смеет забыть о той беде, которая зовётся проклятыми душами! Так что не вздумайте их искать сами, тем более – ночью, сокровища те, ибо, может статься, что раньше потерянные найдут вас и украдут и жизнь, и души ваши!!! Сегодня мы попросим могущественного чародея рассказать нам побольше, как бороться с этой напастью и чего ждать. А завтра начнём поиск клада, принадлежащего Его Величеству, да будет жив, здоров и счастлив он на миллион лет! И не смейте забывать, что клад тот – собственность Великого Быка, владельца правды!
Судя по тому, как некоторые солдаты старательно прятали глаза, именно поиск клада и подсчёт своей доли и занимал их сейчас, и слова командира о хозяине сокровищ и потерянных душах дважды остудили пыл нетерпеливых.
- Но, конечно, награда нашедшим от великого семера, владыки и правителя Кубана, будет велика! – напоследок утешил приунывших солдат Хори, - а сейчас самые нетерпеливые (и он ткнул в трёх самых шумевших при вести о сокровищах солдат) займутся воротами. Остальные – могут готовиться к ужину, ибо у нас сегодня – праздник!
Ибо мы прошли трудный путь по бесплодным землям, и исполнили свою работу, и исполнили хорошо. Мы оказались готовы к тем напастям, которые нас встретили, и мы их преодолеем, и заслужим большую честь, славу и выгоду, если и в самом деле вернём украденное сокровище! И пусть никто не скажет сегодня, что живот его пуст, еда скудна или недостойна! Накрывайте же столы, и будем пировать!
Заняв солдат, Хори повернулся к десятнику и укоризненно покачал головой:
- И вот стоило это говорить при всех?
- А ты думаешь, молодой господин, что мы смогли бы утаить вести, а утаив – удержать?
Только тут оба командира обратили, наконец, внимание, что Богомол никуда не делся, и изо всех сил старается разглядывать закатное небо, делая вид, что ничего не слышит.
- Ладно, чудесно излечившийся, услышал – молчи громче. Что хотел сказать после? Ты ведь из-за этого остался?
- Вам, достопочтенные отцы и командиры до допросов негров тех надо знать кое-что. Я не сказал даже тебе, командир и брат мой, - и он слегка поклонился, скорее даже, наклонил голову, в сторону Нехти, - ибо рядом были погонщики и солдаты. Давайте выйдем и я сделаю вид, что показываю вам направление на следы?
Они вышли из крепостцы сквозь ещё не загороженные кустами уйди-уйди ворота. Небо в направлении тростниковых полей ещё было ярким, розово-жёлто-алым, и на нём кто-то из богов огромной кистью написал непостижимые обычному уму знаки: голубую пилу гор, лежащих на пути к Короско, и багрово-лиловые мазки идущих строкой тайного послания редких в этих местах облаков. Выше и сама великая корова Нут* (богиня неба) уже багровела, словно расплавленная диском Атона бронза неба тут уже остывала и твердела, темнея постепенно до густо-синего на месте пробуждения Хепри, утренней ипостаси солнца. Хори невольно залюбовался потрясающей величием и чистотой красок картиной. На утренней дороге Хепри уже появились первые души-ба умерших, стерегущие её от зла – звёзды. Лёгкий ветерок освежал и относил мелких вездесущих комаров, которых в оазисе – за всё надо платить, и любое благо имеет злую сторону – было предостаточно. Тишина еще не нарушалась ночным плачем и хохотом гиен и шакалов, а хозяин степей и пустынь лев, хоть и проснулся, ещё не вышел на охоту. Кстати, если львы тут есть – наверняка на водопой они ходят сюда, к небольшому пруду. Ещё один узелок на память – спросить у Иштека, не видел ли он следов львиного прайда…
Тут его мысли, отвлечённые созерцанием закатных красот и пустынных просторов, вернулись к тому, о чём в самом деле стоило подумать. Смутившись, он повернулся к терпеливо его ждущим нехсиу. Но, кажется, отвлёкся он на какие-то секунды.
- Отцы мои! – страшным трубным шёпотом возвестил Иштек. – Я не сказал этого ещё никому и говорю вам. Один из не умеющих ходить в пустыне – маджай, из диких, но знатных, и, скорее всего колдун. Это плохо, но это не та тайна, из-за которой я вас вытащил из крепости.
- Ты, Богомол, не забывай нам показывать, где следы, - напомнил Нехти.
Иштек старательно стал тыкать сначала в одном направлении, затем, словно объясняя командирам всё подробно, начал махать руками, что-то изображая, потом тыкал в другую сторону. Но картину, призванную создать у солдат в крепости впечатление отчёта следопыта перед командирами, эти последние чуть не испортили. Ибо в действительности Богомол заявил им:
- Почтенные командиры, славные неджесы! Второй – самый главный у них, и он большой семер или великий пророк храма из Та-Кем!
Нехти крякнул, Хори поймал себя на том, что рот его широко раскрылся. Хорошо, что они не начали кричать или ещё как-то выражать удивление…
Предваряя незаданный командиром вопрос, десятник сказал:
- Раз уж ты излечился, Богомол, то я не сомневаюсь в словах твоих, ибо никто лучше тебя не знает пустыню и не может прочесть больше по старому следу даже на камне. Да и когда разум твой был смущён, я бы в этом не усомнился. Но это дело такое (прозвучало это «эт’дел’ткая», и из-за этого усилившегося акцента Хори понял, что Нехти сильно взволновался), что может погубить нас всех… И не обижайся, если я спрошу – уверен ли ты полностью?
- Уверен, как в том, что принёс на ужин орикса!
Странная клятва эта убедила Хори.
- Я вот думаю – а стоит ли говорить это Ослу и писцу? – спросил он у десятника, но вышло так, что он задал вопрос обоим. Тайна словно подняла следопыта вровень с ними, но, кажется, не сильно он тому радовался… Хотя его отношение к начальству всегда отличалось от подчинённого поведения прочих солдат, но из-за его болезни и великого дара следопыта оно ему прощалось, хотя, наверное, не так. Скорее, к нему относились не как к ещё одному командиру, а как к шуту у богатого человека – позволено многое, но при том он считается ниже по положению прочей домашней челяди.
- Если дозволено мне будет сказать – я бы повременил говорить, новость эту… Одно дело бороться с дикарями, другое – с важным, хотя и преступным, семером и жрецом. Лишь Великий Дом, да будет он жив, здоров и благополучен на миллионы лет, вправе определять степень вины семера или, того хуже, ириу хе-нисут или из какого-нибудь рода Первых, идущих следом* («Спутники Гора», самая старая знать, сохранившаяся ещё с додинастических времён). Тут легко сгореть, как мотыльку, влетевшему в костёр. Я не силён в знании дворцовых нравов, но всегда, когда я видел, что в деле замешаны Великие, они оставались без наказания, а гибли простые неджесы и солдаты, а уж людей списка, сложивших головы при таких делах, и не сосчитать… - задумчиво сказал Нехти.
- Если не считать принца, владыки Юга, входящего к царю без доклада, чьё имя стерто и память забыта, - пробормотал как бы про себя, ни к кому не обращаясь, Иштек.
- О ком вы говорите? – спросил юноша.
- Если ты не знаешь истории принца Усерсатета, сокровища дворца* (имя, титулы и внезапное падение – подлинная история. Причина, объясняемая ниже – авторский бред), то объяснять надо долго. Я обязательно расскажу тебе эту повесть, как я её знаю. Но не сегодня, ибо нас уже ждут. И я помню, что задолжал тебе уже два рассказа. Но это такие дела, молодой господин, что нужно быть осторожным, словно ты идешь босиком по тростникам, где сотни дочерей Уаджет* (кобр).
- Я, кстати, хотел тебе сказать, что неплохо было бы предусмотреть для нас такое обиталище, чтоб мы могли и поговорить, и было место собрать совет, вызвать солдата. Так, чтобы не было лишних ушей.
Десятник улыбнулся довольно и слегка по-отечески:
- Я распорядился об этом чуть не первым делом. Пойдём, я покажу тебе наше жилище, и ты скажешь, прав я или нет. Иштек, ты, кстати, идёшь с нами – жить ты тоже будешь рядом. Не то, чтоб я считал твой язык длинным – но так будет лучше со всех сторон.
Иштек, по старой привычке обнюхивавший себя, неопределённо кивнул и побрёл за командирами к крепости, где стража у ворот уже готовилась завалить вход уйди-уйди, едва они вернутся в крепость.

Глава 16.
И верно, стоило им войти как стража стала закрывать «ворота». На самых больших, какие только смог найти Богомол, кустах, остались верёвки, за которые их тащили ослы. От правого куста верёвка шла налево, от левого – направо. По два стражника с каждой стороны ухватились за них и тянули, пока кусты не перекрыли проход и не сцепились между собой. Они были больше проёма, так что их нельзя было выдернуть наружу, а изнутри уже были вбиты колья, ограничивающие им путь внутрь, так что «раскрыть ворота» можно было только растащив их вновь вдоль стены. Нехти придирчиво осмотрел заграждение и остался доволен. Хори тоже внимательно изучил, как всё устроено и действует – на будущее пригодится ещё не раз. Ворота устроили старые солдаты из десятка Нехти, но на стражу стояли пока анху-желторотики. Нехти вполголоса заметил Хори, что постов выставлено слишком много для их отряда – солдаты не успеют отдохнуть. Нельзя чуть ли не половину отряда выставлять на стражу. Хори и не собирался оставлять на страже стольких – просто он так ещё и не отбил тревогу, что, конечно, тоже было неверно, но хотел до назначения караулов посоветоваться с десятником. Сказав всё это маджаю, равно как и свои мысли по поводу вырубки кустарника у стены, юноша понял, что тот доволен его действиями. Так и не зайдя в своё новое жилище, они назначили новые посты и распустили лишних часовых, а также обозначили смены, их порядок и действия часовых по тревоге. Назначенные нести службу прямо сейчас были не особенно счастливы – обед вот-вот начнётся. Правда, замечание Нехти, что им будет выделена двойная норма пива и вина заметно их подбодрила.
Стремительно темнело, хотя света ещё хватало, да и взошедшая луна была почти полной. В воздухе заметались летучие мыши, повеяло ночной свежестью. Наконец они добрались до того домика, который предусмотрительный Нехти с самого начала назначил под их жильё. Он не лепился к стене, как остальные, а стоял на полпути от башни к задней (если смотреть от ворот) стене. Вместе с башней и колодцем он как бы ограничивал площадку, на которой удобней всего было строить солдат, ставить им задания, проводить смотры. Если враги ворвутся в крепость – он и сам сможет стать дополнительным укреплением. Дом был невелик, двенадцать на десять локтей. Вход в него был один, окна были маленькими и находились под самым потолком первого этажа. Ибо был ещё и второй – ну, почти второй. Раньше на крыше стоял навес, и были выведены глинобитные стены высотой по грудь, так что в хорошую погоду здесь вполне можно спать, а при беде или набеге – обороняться. Сейчас, конечно, навеса, да и лестницы на крышу не было. Внутри домик делился на четыре помещения – большая комната, занимавшая треть его площади, прямо за дверью. В ней уже были выметены и застелены невесть откуда взявшимися циновками плотно утрамбованные глинобитные полы, на циновках лежали подушки из хурджинов, набитых чем-то мягким, горели глиняные лампы, позволявшие осмотреться. Вдоль стен стояли сундуки с самым ценным скарбом, на которых можно было сидеть, и несколько складных табуреток и столиков. В алтарной нише горела ароматическая лампа – и богам приятно, и комаров отгоняет. Нехти достал из, очевидно, своего походного мешка статуэтку, кажется, Хора, и вопросительно посмотрел на командира. Хори кивнул, и десятник поставил фигурку в нишу. Было довольно уютно, если учитывать условия. Под потолком виднелись довольно многочисленные оконные проёмы, кривые потолочные брёвна то выныривали из потолка, то исчезали в нём. Местами на стенах и потолке сохранилась старая побелка и даже какие-то рисунки, нанесенные на побелку, но разобрать, чем услаждали свой взор давешние обитатели крепости было мудрено – из-за копоти, немногочисленности сохранившихся фрагментов и скудного света лампадок. Нехти нахмурился чему-то. Приглядевшись, Хори увидел нацарапанные и нарисованные углём на стене скабрезные картинки и надписи. Интересно, почему, стоит человеку освоить грамоту (а это не было дивом даже среди солдат, в том числе и маджаев и нехсиу, например, Нехти писал весьма споро), как его тянет написать какую-нибудь гадость или глупость? Кому интересно, что здесь был Пепи? *(реальный факт – известно большое количество подобных древнеегипетских надписей). А за что он навлекает проклятия на Ипунефра и описывает его происхождение от противоестественных союзов разных животных и предрекает ему жизнь полную бед и хвороб – про то и вовсе знают лишь боги… И почему-то он ещё страшными проклятьями запрещает трогать свою убогую надпись…
Из большой комнаты вели в меньшие три двери. Хори заглянул в каждую из них – две двери были в длинной стене напротив входа, одна – в короткой слева. Левая дверь вела в совсем маленькую клетушку, прилепленную к основному домику пристройку. Места там было едва чтоб разместить ложе да подойти к нему. Две других комнаты были значительно больше, особенно та, что была справа. Ламп в них не было, но было видно, что и тут прибрано, вещи разложены и даже поставлены две походных складных койки. В потолке большей комнаты был проем – раньше это был люк на крышу. Сейчас он просто открывал обзор на небо и звёзды.
- Нравится, господин мой? – спросил десятник.
- Отлично! А я даже и не зашёл сюда днем, будто мне глаза отвели. Пожалуй, я займу эту комнату, - Хори махнул рукой на большую, - а в пристройке будет Иштек. Только вот где будет находится жрец?
- Ну, я предлагал ему сегодня вторую из больших комнат, но, поскольку он тут ненадолго, он решил, что пока поселится у стены и сам выбрал себе дом. Кстати, то, что он выбрал – ничуть не хуже этого места.
- Что ж, пора начинать наш пир? – не то спросил, не то предложил Хори.
- Да уж пора, мне кажется, я сейчас захлебнусь своей собственной слюной от запаха зажареного над углями мяса! – воскликнул Нехти, а таскавшийся за ними немой тенью Иштек засмеялся.
Словно подслушав их, из-за взметнувшейся занавески робко появилась голова Тутмоса, как всегда, выглядевшего виноватым во всех бедах мира.
- О отцы и командиры мои! Всё готово к пиру!
Вдруг за спиной Хори, в большей из комнат, раздалось не то хрипенье, не то фырканье. Кто-то неспешно и шумно топотал из темноты неосвещённого угла к выходу.

[spoiler]

[/spoiler]
Глава 17.
Все они – и Нехти, и Иштек, и Хори – прямо-таки отскочили назад, расходясь веером, и у всех в руках оказалось оружие. Только Тутмос продолжал хлопать глазами, высунувшись из-за занавески и не понимая ничего.
Когда в тусклом пятне слабого света появился недовольный пустынный ёж, он удивился ещё больше, потому что такого громкого смеха не слышал никогда. Ёж нерешительно застыл на пороге. Смеющийся Хори крикнул:
- Пропустите! Пропустите его! Он достоин почестей – страшный зверь, напугавший трёх воинов!
Богомол извлёк невесть откуда кусок сушёной рыбы и, осторожно приблизившись, нащипал из него небольшие куски и положил в локте перед ежом. Затем он так же плавно и осторожно попятился назад.
-Удача, мой господин. Нам надо приветить этого зверя, боги любят ежей. Кроме того, он охотится на мышей и змей, что нелишнее, да, совсем не лишнее, - сказал он.
- Как по мне, так от них одни блохи и болезни, - проворчал Нехти, - но мышей и змей они ловят, это да…
Всё еще посмеиваясь, они вышли из дома мимо всё еще стоящего возле дверей Тутмоса. Пустырь между домом и башней преобразился. Он был освещен факелами. Все, свободные от караула, уже были тут и ждали, очевидно, только начальство. Площадка была застелена одеялами и циновками. А на циновках уже были расставлены блюда и подносы с наготовленной едой и закусками. Только тут Хори понял, до чего же длинным был день, и до чего же он голоден…
Бессчётные плошки желтели горохом, который стыдливо прикрылся нарезаным кольцами луком и надеялся (тщетно, конечно же) отпугнуть от себя толчёным с травами чесноком. Их желтизну теснили тёмно-лиловые, как южные негры, баклажаны, запеченные в печах и нафаршированные всевозможными начинками, мисочки и горшочки с разными соусами и приправами – зелёными, красными, оранжевыми… Обрызганный водой и нагретый в печи хлеб всевозможных видов снова чародейством Тури был свеж и источал свой умопомрачительный запах, краше которого нет для голодного человека – какая ж это жизнь без хлеба (ну, и пирожков, которые, судя по запаху и пару, только что появились на поле битвы с едой). Пирожки были разными, и чем их начинил их повар – пока оставалось только гадать и надеяться, что на вкус они будут столь же достойны Великих, как на вид и на запах. Белые шарики сушеного творога, сдобреного солью и специями, хранили свою чистоту от нахальных, хоть и слегка увядших, пучков укропа, лука и петрушки, а не желавшая по своему благородству – ещё бы, любимая еда богов!- нежная зелень латука, промытого и блестящего от сбрызнувшего его масла с уксусом и толикой опять же толчёного чеснока, покрывала оставшееся место. Но не всё, конечно, ведь главное на этом столе было – МЯСО! Порубленое острым ножом в фарш, да какой! Пять видов разного фарша измыслил Тури, и все секреты его не узнать… Белый – с распаренным сушеным нильским великаном-окунем, поливаемый при запекании на палочках специальной смесью сладкого финикового вина, кушитского пива, затейливо измысленной и приготовленной смеси жиров, трав и приправ… Тёмный – из потрохов с луком и толченой фасолью… Были даже колбаски – кровяные, ливерные и из отборного мяса! Ума не приложить – когда колдун-повар успел всё приготовить, ведь нужно не только промыть кишки, но и слегка подсушить (но ни в коем случае не пересушить, иначе все погибнет!)… Ну вот когда и как он добыл кровь для кровяных колбасок? И отварил и запёк их, так и просящихся прямо в рот, даже на вид остреньких и требующих немедленного доброго глотка из стоящего рядом сосуда с пивом или вином. А и то и другое было, конечно же, на столе – но не в избытке, ибо упиться в таких странных обстоятельствах – самое глупое, что можно себе вообразить… Но главное, главное – даже не блюда с дымящейся печёнкой, сердцем и почками, запечённых особо и по-особому, не мозги, нарезанные ломтями, обвалянные во взбитом яйце и затем – в сухарных крошках и зажаренные на противне, а – огромные блюда и огромные миски, даже – мисищи - с мясом. Варёные и печёные рёбрышки, печёное, томлёное и жареное крупными кусками и кусками небольшими, на самый разный лад, вкус и манер, для любого капризного едока, каковых тут и не сыскать-то было! Всё радовало и глаз, и нос, только живот бурчанием дал знать, что ему-то пока ничего не досталось!
Подгоняемый этим бурчанием, Хори в приветственном застольном слове был очень, очень краток, чем, пожалуй, никого не расстроил. И, как только старшие – Хори, жрец, Нехти, неприметный Минмесу – заняли свой почётный «стол», все, не церемонясь, накинулись на еду. Хори только успел рявкнуть, чтобы отделили долю для несущих стражу и диких маджаев – он бы позвал их старшую, но – не за общий стол. Не стоило ко всем соблазнам манить солдат ещё и видом женского тела, а идти без своих женщин маджаи отказались. Как видно, они ещё опасались чего-то от отряда Хори, и считали себя обязанными охранять своих женщин, и теперь Тутмос потащил в их мазанку еду и бутыли с водой, пивом и вином. Кроме того, едва попробовав стряпню, юноша, с молчаливого одобрения всех сидящих за почётным столом, пригласил за него Тури и поднял чашу вина за его великие умения и чародейские руки, что с довольным гулом поддержали уже все пирующие.
Как всегда бывает на пиру на охоте или на природе с очень голодными мужчинами, сначала все, включая и командиров, глотали все не смакуя и без разбора, но даже эта торопливая невоспитанная манера была похвалой повару. И вот – первый голод утолён, но далеко ещё не был прогнан, и можно уже воистину оценить вкус каждого яства и закуски, их сочетания, соусы, напитки… Хори не мог решить – что же ему понравилось больше. Мозги, печёнка (справедливости ради говоря, эти блюда были только на почётных местах, и Хори подумал, что можно, наверное, отличившихся наделить едой с главного стола), колбаски или мясо? И с каким соусом лучше то или иное есть – с кислым зеленоватым из незрелой сливы, с острым или просто с подливой? И так и не решённым остался вопрос – что же вкуснее, песи или ашер?
Нехти одобрил мысль наделить отличившихся едой с командирского стола. Правда, сказал как будто сам себе, что, умея держать потребное расстояние от подчинённых за счет знаний, умения и уважения, добрый командир в походе живёт жизнью своих солдат – идёт с ними рядом, ест ту же еду, спит на такой же подстилке из солдатского плаща. «Маленький царь»* (Тутмос Великий), которого войско боготворило, в походах до глубокой старости не терпел роскоши, и не сопровождали его ни повара, ни конюхи, ни опахалоносцы, зато войско его передвигалось стремительно и всегда побеждало. Хори запомнил это и кивнул, показав маджаю, что урок принят и понят. Затем он встал и сказал, что неверно будет, если часовым достанется холодная еда. Тем же, кто идёт их сменять, должны достаться самые лакомые куски, во имя справедливости богов.
Ни Хори, ни Нехти никогда не назначали солдат в караул в виде наказания – от часового зависит жизнь всего отряда, а наказанный отнесётся к службе именно как к наказанию. Но, к его удивлению, четверо сменявшихся караульных была именно четвёркой штрафников во главе с Баи-Крюком. Юноша удивлённо посмотрел на Нехти, и тот, правильно истолковав этот взгляд, ответил:
- Они сами вызвались, отец мой. Должно быть, работа в вони и грязи требует от них того, чтобы они побыли на свежем воздухе. Но я их проверю. До второй ночной стражи проверять их буду я, а потом разбужу тебя.
- Я тоже пригляжу, с вашего разрешения. Не верю я в такое рвение, - пробурчал Иштек, - особенно в рвение Крюка. Сдаётся мне, что в его заднице ещё бурлит молодость, а в голове – каверзы и пакости. Как бы нам не пострадать всем от этого…
Хори кивнул. В это время у стола появились сменившиеся часовые. Их уже утолившие первый голод товарищи шумно звали их к себе и советовали съесть то или иное блюдо, короче, на минуту воцарились шум и сумятица, во время которых Хори тихо спросил у соседей по главному столу, когда они смогут обсудить всё произошедшее и то, что им должно исполнить?
- Я думаю, если после ужина мы разрешим солдатам попеть, то сможем, немного послушав, затем удалиться спокойно и поговорить. Кроме того, мне очень, очень интересно, что же нам хочет поведать та маджайка, это, пожалуй, одно из того, что меня тревожит и пугает, а ведь есть ещё Потерянные души и, главное, те, кто их сумел поднять, - сказал Саи-Херу. Со стороны могло показаться, что жрец безмятежен и доволен – говоря всё это так тихо, что даже сидевшие с другого краю старший погонщик ослов, временный начальник собачьих пастухов и Тури его не слышали, он улыбался ласковой улыбкой и покачивал в руке кусок печёнки, словно именно его он нахваливал, и сразу после своей фразы, блаженно щурясь, запихнул его в рот.
- Ну, раз ты, почтенный чародей, так хвалишь эту еду… - громко сказал писец Минмесу, привстал и потянулся к блюду с печёнкой. Проделав всё это, он так же тихо, как и жрец, сказал, - только собраться нам надо будет либо у маджаев, либо их всех вытащить к нам, а это лишнее, я думаю, - после чего опять громко закончил, - то я её обязательно попробую!
Напоминание о Потерянных душах испортило Хори весь аппетит. Довольно кисло он пробурчал, что, пожалуй, они поступили бы так, как советует мудрый чародей и опытный в таких делах писец, но всё же он вызовет маджаев к себе. Охранять их от лишних ушей будет Богомол, который уже и так вошёл в круг посвящённых, а десятник пойдёт с ними. Временного наставника собачьих пастухов и старшего над погонщиками и дальше он решил к обсуждению не привлекать.
Причина такого его решения проста - собственно, допрос дикарей входил в его обязанности, и не должен никого удивлять, как и вызов их к Хори, Нехти и Минмесу будут переводить, а жрец – уберегать от возможного колдовства. А вот если все старшие отряда крадучись направятся в хижину дикарей… Любопытство всего отряда им будет обеспечено, равно как и попытки лишних ушей услышать разговор. Так что самым верным будет скрыть всё на виду, громогласно вызвав восточных диких маджаев для допроса о золоте и них самих.
Нехти одобрительно кивнул этим словам. Поразмыслив и переглянувшись, писец и чародейный господин согласились, что это решение мудро настолько, что его мог бы высказать сам Великий царь* (Тутмос III). После этого до самого конца пира они об этом деле не говорили, а только поддерживали беседу и направляли разговоры в должное русло.
Выставленные на стол запасы пива и вина быстро закончились, но никакой добавки не последовало. Солдаты мало-помалу разбились на свои товарищества, погонщики, прихватив с собой какое-то количество снеди, отправились в конюшни (Хори не сомневался, что у них-то вино и пиво припрятано..),
Кто-то негромко запел, пользуясь полученным разрешением. Хори встал и, обратившись ко всем сидящим за почётным столом, сказал:
- Достопочтенные господа, хотелось бы, поблагодарив ещё раз нашего повара, предложить Вам ещё и ещё воздать должное его искусству, но вынужден буду и сам проститься, и забрать некоторых из-за этого стола. Мне ещё нужно допросить дикарей, а без помощи Нехти и уважаемого писца Минмесу я не смогу этого сделать. И, ваша волшебная помощь, достойный чтец свитков, будет ещё важней, ибо все знают, насколько сильны в чародействе и коварны кушитские шаманы!
Жрец, подумав, важно кивнул и торжественно сказал, что достойно хвалы, когда командир столь предусмотрителен. Он, Саи-Херу, возьмет амулеты и придёт немедленно.
- Отец мой, не спеши. Я думаю, всем нужно приготовиться к этому разговору. Я поручу Тутмосу собрать всех через одну шестнадцатую стражи.
Затем он повернулся к Богомолу:
- Доставишь дикарей и их старшую к этому времени ко мне.
Иштек поклонился и исчез, успев при этом, едва лишь начальство отвратило от него свои властные очи, сделать гигантский глоток из бутыли с пивом и запить таким же глотком вина – должно быть, вкус пива ему не понравился…

Глава 18.
Нехти хотел проверить посты, и Хори отправился в командирский домик. Он часто бывал в пустыне – на охоте с отцом или Иаму, и позже, с гончими Деди. Но её красота, особенно красота полной луны или звёздного неба, всегда его завораживала. Когда он смотрел в небо, так, как он сделал это сейчас, ему всегда хотелось лечь на спину и уцепиться руками за землю. Он просто всем телом ощущал, что еще немного – и небо засосёт его, выпьет, он прямо-таки чувствовал, как отрывается от земли. Как-то он видел, как гриф взлетал в сильный ветер. Птица встала против вихря, расправила свои огромные крылья и, даже не взмахнув ими, начала медленно отрываться от земли. Да, именно поэтому он употребил это слово и по отношению к себе – словно пустыня, ночь и звёзды давали ему огромные крылья, а он лишь боится ими воспользоваться. Нет, это он неправильно подумал про небо – не красота, нет, величие и безбрежность, вот правильные слова. Он, глядя на звёзды, ощущал, что боги рядом, а он мал и ничтожен, и он словно не решался взлететь – какое он право имеет быть там, среди богов и душ ушедших на камышовых полях? Страшно и маняще было в небе, но живой человек не имеет права приблизиться к богам помимо их воли. И вот где-то там бродят Потерянные? И не дают душам умерших попасть в Дуат, воссоединиться с божественным надлежащим образом? Лишают этой величественной мощи и красоты, слияния с сущим? Небо пугало, но и звало к себе, и выше сил людских было бы совсем не обращать внимания на эту безразличную бесконечность. Это как почёсывать подживающую ранку, болезненно, но остановиться не можешь, снова, как и днем о маджайке, подумал он.
Покашливание Нехти вырвало его из небесного плена. Интересно, сколько он простоял, задрав голову, как шакал Анубиса на лик луны? Он смущённо глянул на десятника, но тот смотрел понимающе:
- Я тоже, бывает, не могу оторваться от неба… Человек всегда будет стремиться туда, ввысь. И всегда – бояться взлететь, ибо это только в праве богов…
- Ты понимаешь… Значит, не нужно объяснять.
- Небо всегда рядом, но ночью – ближе. И всё же – нам пора заняться земным.
- Ты прав. Как караульные?
- Всё хорошо, что меня пугает. Не верю я в то, что Крюк внезапно изменился… Хотя – Потерянные кого угодно заставят смотреть в четыре глаза. Однако назначенное время уже близко, нам пора…
В командирском домике горели масляные лампы, источая слегка прогорклый запах. Он совсем не отгонял мелких и злых комаров, зудевших в воздухе. Интересно, кто их зажёг? И поставил в углу кувшин, судя по каплям на боку – только что наполненный водой?
Высунувшаяся из одного из спальных помещений голова Тутмоса дала ответ на этот вопрос.
- Я обрызгал полы водой и подмёл, господа и отцы мои.
Хори почувствовал вдруг внезапное раздражение на услужливого бойца. Это было несправедливо, и он постарался как можно радушней улыбнуться:
- Ты правильно сделал, молодец! Но сейчас оставь нас. На столах ещё довольно снеди, и есть время попеть с друзьями.
- Слушаюсь, отец мой! – Тутмос уже приготовился бежать, но Хори повелительным жестом руки задержал его.
- Но прежде пригласи сюда чародейного господина и почтенного писца. После этого пусть Иштек приведёт для допроса дикарей и их главную.
- Слушаюсь, отец мой! Уже бегу!
Он и правда побежал, как всегда, неуклюже и немного смешно. Нехти, глядя ему вслед, задумчиво произнёс:
- Старательный он… А солдатом не станет никогда. Взял бы ты его денщиком, господин мой? Самое ему место…
Послышались голоса. Циновка, заменяющая дверь, отодвинулась, вошёл жрец, пыхтевший и отдувающийся, как конь на водопое, уже не от усталости, а – от обжорства.
- Уф, я пожалуй, присяду вот тут, - и он грузно опустился на разбросанные поверх застеленной на полу циновки подушки.
- Ваш неуклюжий ушастик встретил меня почти в ваших дверях. Сейчас он подобно тушканчику скачет за достопочтенным Минмесу…
- Почему, о учёный господин и жрец, ты называешь Минмесу этим титулом? Разве он не просто «уважаемый» или пусть даже «почтенный»? – спросил Хори.
Жрец усмехнулся:
- Потому, что именно это – его титул. Я назвал его так по старой привычке, и он будет недоволен…
- Не будет, а уже недоволен, - неприметный писец и появился незаметно – только заколыхались огоньки на фитилях ламп, ни шороха, ни скрипа не было слышно, а он уже здесь… Он совсем, совсем не нравился молодому командиру. Начать с того, что у него были приросшие мочки ушей, а таких людей он считал скрытными и вероломными. Оловянно-тусклые глаза под выпуклыми, как у льва, лобными долями, казались подобными капле воды, упавшей на раскалённый камень – не могли остановиться зрачок в зрачок и прыгали, прыгали…
Обернувшись к Хори, он сказал:
- Это правда, я был когда-то достопочтенным, и занимал важные должности. Но это всё в прошлом, и я научился с этим жить. Если господину будет угодно, я отвечу на все вопросы, ибо это может иметь отношение к нашей беседе. Я думаю, почтенный жрец оговорился специально, чтобы привлечь твоё внимание, но, скажем так, про Утративших душу я знаю многое.
Вопросов Хори задать не успел – на улице послышались шаги нескольких человек, и чинной чередой вошли все те, за кем было послано. Первой – «Старшая дама», затем – двое её людей и, последним – Иштек. Правда, к великому неудовольствию, того тут же выставили на улицу – следить, чтобы лишние уши не высовывались поблизости, предупредив, что позовут его, когда дойдёт его черёд.
Хори усадил восточных маджаев так, чтобы свет падал на них лучше всего, и сел сам. Обратившись к Саи-Херу, он спросил:
- Кто и с чего начнёт, о добродетельный и мудрый господин?
- Я думаю, будет лучше, если начну я.
Сказано было негромко, чисто, почти без акцента, глубоким и красивым женским голосом.
Появись здесь и сейчас сам Великий Дом, большего удивления на лицах и невозможно было бы вообразить. Даже у бесстрастного писца приоткрылся от изумления рот, а уж Нехти выглядел так, что Хори, смотревший на всех в каком-то удивительно отстранённом состоянии, не выдержал и расхохотался – звонко, как струя прохладной воды, падающая с высоты в медный таз. И хохот его был столь неудержим, что в итоге заулыбались все. Возможно, это как-то помогло сгладить неловкость, хотя десятник явно разозлился, не на смех командира, а, кажется, на себя самого. Ну как же так – его, многоопытного, тёртого и битого жизнью, войнами и пустыней, облапошили как мальчишку! Как же он мог так опростоволоситься! Он покраснел, на лбу выступил пот. Сопение его могло поспорить с кузнечными мехами и давешним ежом, но слов, приличествующих положению, у него так и не нашлось, казалось, все слова, что он готов сказать – колючие и ругательные, и он будто ловил их и держал во рту, не пуская наружу, и оттого-то так краснел. Вид его был даже более комичен, чем минуту назад, но тут уж Хори смеяться не стал. Выдержав паузу, он обратился к гостье голосом, способным охладить полуденное солнце и неприятно тихим:
- Ну и как это всё понимать?
Жрец, уже было раскрывший рот, опустил воздетые руки, Минмесу и маджайка поглядели на него – один с интересом, вторая – словно даже смущённая. Безразличными оставались только лица двух пришлых маджаев, сидевших на корточках у стены.
Маджайка смутилась ещё больше. Несколько раз она открывала рот, как рыбка на берегу, и, наконец, заговорила, немного старомодно, но правильно и почти без акцента:
- Не гневайся, о военный вождь! Не могла я сразу открыться, и ты поймешь, почему, когда дослушаешь весь мой рассказ. Не было в моих речах неправды. У нас воистину голод и беда. И воистину мы нуждаемся в воде, еде и помощи. Но как только услышала я о Заблудших душах, решила я затаиться и просмотреть, кто вы и что вы знаете о них. И какое вы имеете к ним отношение. Сейчас я решилась, и ты видишь это. Но я еще раз остановлюсь и спрошу - всем ли стоит слышать то, что расскажу я сейчас? Подумай без гнева и ответь.
Если бы Хори был чуть старше и опытней... Наверное, он восхитился бы и смущением, и взглядом, быстрым, как блеск волны, в сторону Минмесу и жреца, видным ему, но не заметным им, и неверящему изгибу брови при этом... И подумал бы, что они значат. Но Хори был ещё молод, и сказал:
- Пусть слушают все. Каждый из них может дать важный совет и сказать разумное.
Светлоглазая словно споткнулась. Но, как споткнувшаяся благородная скаковая кобылка, встряхнула головой и - снова набрала ход.
- Разумное? Наверное... А честное ли? Вот ты, воинский начальник, спроси писца своего - а что в сумке его? Какие слова написаны в письмах его? Я либо отвечу тебе одному, либо твой достопочтенный господин и помощник сам прочтет то, что писал он. И не сочти это дерзостью, ни ты, ни он, ни жрец чародейный, ибо только после этого смогу сказать я сокровенное. А без этого осторожность и недоверчивость моя оскорбительной выглядит, но, всеми благими богами и великими предками клянусь - не могу я иначе.
А вот эти лица уже и Хори смог прочитать. И вот что интересно - вроде каждое из них безмятежное, но так по-разному они эту безмятежность выражают... Почему-то первым он увидел лицо Минмесу. Спокойное, словно лик луны, лицо было будто плотиной, за которой волнами ходила ярость и бешенство, видные лишь изредка в глазах... Затем взгляд прыгнул к Нехти - и бесстрастное лицо того прятало веселье и издевку, не над Хори, а над Минмесу. А вот лицо жреца как щитом обороняло его недоумение - чего-то Саи-Херу не мог понять. Впрочем, как и сам молодой командир. А лицо Иштека ничего не скрывало - он откровенно и весьма глумливо смеялся над достопочтенным.
Хори, как на охоте - не успев понять, почему, уже знал, что нужно сделать. Он не смог бы объяснить, почему он это решил, но не сомневался - решение это верное.
- А и верно, уважаемый писец, позволь ознакомиться с твоими донесениями, и позволь спросить? Я думал, что твой командир - я. Наверное, ты их пишешь мне? Ну, так давай их сюда, - сказал он, вежливо улыбаясь, и протянул руку.
Теперь рыбкой на берегу выглядел Минмесу.
- Я... Тут лишь наброски...
- Ну, давайте эти наброски! Иштек, а ты сбегай к почтенному писцу, глянь - недостающие заметки тоже важны!
Иштек осклабился еще шире и глумливей, и исчез бесшумно и мгновенно, как пустынный демон.
Лицо у Хори было таким же бесстрастным и безмятежным, как у всех остальных. Он очень надеялся, что его глаза тоже спокойны, но рука все так же требовательно была протянута к писцу. Неистовость в глазах того как-то потухла и даже сменилась озабоченностью и тревогой.
- Но... Я и правда... Это лишь набросок...
Рука Хори требовательно хватала воздух в трех пядях от лица Минмесу, и тот, наконец дрогнув лицом, суетливо полез в свою сумку и достал из нее свиток папирусов. Тут как раз вернулся пустынный демон. Иштек молчаливо протянул еще один рулон.
Хори, перебирая свитки, читал из них, то ли вслух, то ли сам себе:
- Послал... войска... нашел, сделал это... в четвертый месяц перет, день... спустил он пищу ... сообщил он об этом слуге покорному. Слуга покорный сообщил... след ... слуга покорный в год 9-й, месяц четвертый перет, день 27-й во время ужина... было удовлетворено сердце его, когда доложили они слуге покорному, сказав: "Нашли мы женщин-нубиек, идущих позади двух нагруженных ослов... Эти нубийки... Вот сообщение об этом. Все дела царского дома, да будет он жив, здрав, невредим и процветающ. Прекрасно услышанное господином, да будет он жив, здрав, невредим. Так, другое письмо... Другие двое нубийцев ... достичь крепости... или крепости Сехемхакаурамаахеру, чтобы совершить обмен подобно... этому в месяц четвертый перет, день 8-й. Так, следующее: ... Будет доставлено лично начальником охраны Себекуром, который из Икена, как послание одной крепости к другой. Вот послание к твоему писцу, да будет он жив, здрав, невредим, о том, что эти два слуги покорных и двадцать семь маджаев и новобранцев, посланные по этому следу в месяц четвертый перет, день 4-й, пришли доложить мне в этот день во время ужина, приведя двух маджаев..., сказав: "Нашли мы их к югу от конца пустыни, ниже надписи, равно как и четырех женщин, ответили они так, когда спросил я этих маджаев: 'Откуда пришли вы' - 'Пришли мы от источника Ибхит'" ...Месяц четвертый, день... пришли, чтобы доложить... сказал он об... отправился я по следу... Принесен ему ... патруль. Пришел я. Сказал он это. Я писал о них в крепости северные. Все дела царского дома, да будет он жив, здрав, невредим, в порядке. Все дела твоего писца, да будет он жив, здрав, невредим, в порядке. Прекрасно услышанное твоим писцом, да будет он жив, здрав, невредим ... А, вот ещё:
- Сообщите, будьте добры, относительно двух маджаев и четырех маджаек и двух... спустившихся из горной местности в год 9-й, месяц четвертый перет, день 27-й. Они сказали: "Пришли мы к слуге фараона, да будет он жив, здрав, невредим". Был поставлен вопрос относительно условий в горной стране. Сказали они: "Мы не слышали ничего, кроме того, что эта горная страна умирает от голода". Так сказали они. Тогда приказал слуга покорный, чтобы они были отпущены в их горную страну в этот же день. Тогда одна из женщин-маджаек сказала: "О, разрешите мне и моему маджаю продать...". Затем подтвердила эта маджайка: "Принесла я это, чтобы торговать"... Но здесь ведь ничего нет о самом главном и опасном?
- О чем, молодой господин? - писец снова был сама безмятежность.
- То есть, ты думаешь, что писать о... не стоит?
- Это вредно и опасно, молодой господин. И преступно.
- Я прошу прощения у достопочтенного писца и склоняюсь пред ним, моля прощения за недоверие мое, и готова продолжить свой рассказ, из которого станет понятно мое смущение и опаска, - сказала светлоглазая маджайка.
- Я не понял, - не обращая на нее внимания и глядя в глаза писцу продолжил Хори, - в чем преступление? И еще - мне не нравится, что есть донесения из нашего отряда, о которых я не знаю.
- Ты - идущий впереди этого отряда молодцов. Но я прошу дозволения на оба эти вопроса ответить потом, когда мы будем вдвоем. Мне кажется, сейчас стоит послушать нашу странную гостью.
- Хорошо. Слушаем тебя, - сказал, поворачиваясь к светлоглазой маджайке, юноша.
- Не знаю, как ты, а твой писец и чародейный господин, возможно, поняли, от какой я крови...
Жрец и Минмесу неспешно кивнули, и, чего не ожидал Хори, кивнули также и оба ветерана, Иштек и Нехти.
Хмыкнув, Хори сказал:
- Похоже, я один ничего не понимаю...
- Восточные кланы с гор происходят от первых людей и Идущих следом, а их цари - и вовсе от той же крови, что Ири-Пат* (клан, происходящий от первых фараонов-Горов, один из них - сам Имхотеп) и, говорят, что у тех, кто сохранил их кровь, светлые глаза. Все вожди, цари и великие колдуны в тех местах такие же светлоглазые, как госпожа, - уважительно приложив руку к груди сказал Нехти, - И, думаю я, что не из простых маджаев происходит она, госпожа та. А колдуны там воистину великие и знающие!
- Так и есть. Я старшая пяти кланов гор колодца Ибхит. И правда то, что край наш умирает от голода, и мы хотим сменять еды на золото. Но не я бы пошла за этим. Есть более важное. Мне нужно было найти слугу царя, да такого, чтоб наверное знать, что не замешан он в злое колдовство.
- Слуга фараона и злое колдовство? Такого не бывает!
- Все бывает, командир, - мрачно сказал Нехти, писец, словно подтверждая, кивнул головой, а жрец согласно вздохнул. Один Иштек никак не выразил своего отношения.
- Как видишь, слуга царев, твои спутники - и те не согласны с тобой. Посмотрев на вас и послушав, что здесь случилось, я решила не идти дальше в крепости, за меной отправятся остальные. А свою тревогу я отдам вам, и вам ее нести дальше.
Пять месяцев назад к нам в клан грифа приехал купец. Обычно приезжают всегда одни и те же купцы, всегда одни и те же и в одно и то же время. У нас мало чего можно выменять, и мало чего мы можем взять. А этот... Он был очень странным для купца. Нет, и товары у него были обычными, и ослы, и вид его, и одежда... Вот только он не торговался так, как это пристало купцу. А охраны было столько, что она обошлась ему больше, не то, что весь его возможный барыш, а больше даже, чем стоил сам товар. С виду он был совсем обычный купец, в недорогой и поношеной одежде. Но вот по пустыне он ходить не умел. Руки его были грязны, но ногти ухожены, а ладони мягки. Торговать он не спешил, а подарки дарил щедро. Говорил со старшими уважительно, охрану держал в твердой руке и не давал им своевольничать с местными людьми. А охрана, хоть с виду и была обычными наемниками из западных мест, вооружены были все одинаково и вели себя ну вот как они, - тут она качнула головой в сторону Нехти и Иштека, - а не как твои дети, хоть они и неплохи... Он интересовался нашими легендами и историями, особенно - нашей самой давней историей, времен первых людей и переселения с островов Блаженных. И нашими колдунами - что они могут, где их найти... Но постепенно стало понятно, что больше всего интересуется он заблудшими душами. У нас про проклятье великой матери известно всем...
И в этот миг дикий протяжный вопль прорезал ночной воздух.

[spoiler]

[/spoiler]

Глава 19.
И снова Хори словно смотрел на все как будто с небес - отрешенно, спокойно, словно в таком сне, когда все вокруг будто спящие мухи... Жрец хлопал глазами, светлоглазая отшатнулась, ее маджаи (а хорошие бойцы, как-то мимоходом подумал молодой офицер) словно исчезли в одном месте и появились рядом со своей госпожой. Они мгновенно перейшли от сонной лени сытого льва к настороженной, зыркающей тревоге стерегущей стаю гиены-охранника. Нехти уже был у двери, в руке - булава, Иштек с кинжалом, видно, отчаянно завидовал командиру, не забывая держать его спину и приглядывать за маджаями, Хори и жрецом, за каждым - по-своему. Как это ни странно, писец тоже был собран и готов к внезапному, только похож был не на зверя, а на змею.
Сам Хори оказался за спиной Богомола, с циновкой, сорванной со скамьи и намотанной на левую руку. Кинжал так и остался в ножнах, но старый, высохший до звона шест, которым поднимали и опускали оконные занавеси, неведомо как оказался у него в правой руке. Шест был слегка кривоват, с плохим балансом, но зато длиной в четыре локтя и толщиной в два с половиной пальца. Удивительно, что он не сгорел в кострах караванов.
Минмесу негромко сказал:
- Погодите! Сперва я задую огонь в лампах! Зажмурьте глаза, чтоб скорее привыкнуть к тьме! - и он начал задувать и защипывать пальцами фитили ламп. Это было разумно - ничего более глупого, чем вываливаться из освещенного дома на улицу и придумать было нельзя. Хори со стыдом подумал, что подумать об этом было его делом, а вовсе не писца. И еще он подумал, что после пиршества двигаться проворно и резво будет непросто. Наконец все лампады были потушены. В комнате повисли тьма и легкий страх. Страх резко пах потом диких маджаев, вонью потушенных фитилей и пылью. Неприятно он пах, в общем. Но, тем не менее, все здесь были люди решительные и умеющие держать свой страх в узде.
- Минмесу! Охраняй жреца, смотри за маджаями. Иштек справа, Нехти слева, я в середине. Первым выходит десятник, вторым иду я, Богомол замыкает. На счет три... Раз, два, три!
Откинув тяжелый войлочный полог, они вырвались на улицу. Вопль стих, сменившись какими-то невнятными криками, шлепками и бормотанием. На улице стало ясно, что он доносился из пристройки у дальней стены, той, где разместили маджаек. Она была как бы на отшибе и в темноте, но сейчас, привлеченные шумом, к ней уже прибежали многие солдаты, и у некоторых из них хватило ума захватить факелы, так что пристройка и вход в нее уже были освещены. Никакой прямой угрозы не было видно, и тройка устремилась к месту происшествия. Там уже собралась целая толпа - солдаты, погонщики, человек пятнадцать, не меньше, совершенно закрывая проход. Пройти к мазанке, равно как и увидеть, что там происходит, решительно не было никакой возможности...
...если бы это все происходило в каком-нибудь городишке, а в армии все идет совсем по-другому.
- Эт-то ещё что за гульбище? Всех увидел, опознал и накажу поделом и достойно. Слева от двери, в две шеренги, те, кто с факелами в первую, остальные во вторую - становись! Два шага назад - марш! Смирно! - десятник скомандовал не раздумывая, так, как другой бы почесал место укуса комара. В толпе началось шевеление, превратившее ее в подобие строя, но все же только подобие. Однако вход в пристройку стал виден. Занавеска была сорвана и валялась на земле. Из прохода, гневно крича и жестикулируя, появились две маджайки, внутри плакали дети, и бормотала, успокаивая их, оставшаяся, очевидно, с ними последняя горянка. Нехти, напряженно вслушивающийся в крики женщин, мрачнел лицом, а Иштек вдруг пакостно заулыбался.
- Что случилось? - тихо спросил Хори, но Нехти уже что-то быстро и повелительно, хотя и негромко, говорил маджайкам. Те, видимо, успокаивались, но продолжали еще, видно, не в силах сразу остановиться, ворчать. Наконец, одна из них, поклонившись Нехти, вернулась в дом. Вторая, все еще что-то бормоча, наклонилась, подняла циновку-занавесь и принялась ее пристраивать в проеме. Повернувшись к командиру, десятник сказал:
- Кому-то из солдат сильно захотелось женского общества. Двоим, если быть точным.
- Опять ежики..., - хихикнул сзади Богомол.
- Что? - не понял Хори.
- Опять, как с ежом - ложная тревога, - пояснил Иштек и смачно сплюнул.
Хори хотел бы сделать то же самое, но вот беда - положение не позволяло. Его просто трясло от ярости. Нехти, глянувший было на него мимоходом, поворачиваясь к солдатам, тут же развернулся снова к нему и успокоительно зашептал:
- Да ничего страшного не произошло... Наказание должно быть суровым, но не свирепым...
- Кто? - тихим, почти ласковым голосом спросил Хори, но его услышали все. Гул и галдеж прекратились, словно по волшебству.
- Кто тут эти ежики? - так же спокойно и монотонно повторил юноша. Впрочем, наверное, можно было и не спрашивать - двое расцарапанных и растрепанных солдат безуспешно пытались затеряться в задних рядах. Точнее, один был погонщик ослов, а не солдат. Второй - вожатый собак. Хори, убедившись, что это не его желторотики и не солдаты Нехти, несколько успокоился.
- Наказание будет объявлено и исполнено завтра, ибо не пристало судить и наказывать не под лицом Ра-Атума, дарующего жизнь всему сущему. Сейчас все поворачиваются и идут к себе от места этого, и помоги все боги тому, кто просто посмотрит в эту сторону. Прочь!
Солдаты, переговариваясь тихонько, быстро исчезли, как вода из неплотно сжатой пригоршни.
- У них будет беспокойная ночь, у этих двух, - промолвил Нехти, - они все головы себе сломают, думая, как ты их накажешь. Ожидание наказания хуже самого наказания. Как бы ты их не покарал, они будут бояться большего всю ночь...
Хори невесело улыбнулся, затем, повернувшись, глянул на командирский домик.
- Однако, нам пора вернуться и все уже разъяснить в этом деле, - сказал он.
Хори был зол, страшно зол. В конце концов, он был еще очень молод, и его самого привлекали и манили женщины. Особо большого опыта он не набрался, но навязчивые мысли и желания не отпускали его, горяча кровь и туманя мысли. Он и так-то, увидев старшую маджаек, едва не потерял голову. И почему он должен держать себя в руках, а эти мужчины, намного старше его самого и, наверняка, женатые и намного более опытные - нет? Да как они смеют! И теперь ему придется еще и извиняться за них перед светлоглазой. Он и так себя ощущал рядом с ней как на иголках, ее взгляд почему-то был одновременно и серьезным, и насмешливым... Она словно читала все его мысли, и от того кровь приливала к щекам и еще кое-куда... Словно мало было и той тайной власти женщины, что она уже и так заполучила, так она сейчас намотает на свои пальцы и другие ниточки, которыми привяжет, подчинит его. Что за нелепое, недостойное и невыносимое положение!
С того мгновения, как раздался вопль в ночи, прошло не более десяти минут. Но в домике все как-то неуловимо поменялось. Светильники вновь горели, и вокруг них бились в воздухе и трещали крыльями ночные насекомые - занавеси на окнах откинули, чтобы проветрить, и мотыльков налетело много. Правда, запах никуда пока не делся, хотя и ослаб - но он уже не казался таким тревожным. Но главное - напряжение, между писцом и светлоглазой маджайкой исчезло. Жрец тоже казался довольным. Хори запоздало подумал, что поторопился и не оставил ни одних надежных ушей. Теперь он много дал бы, чтобы узнать - какой разговор здесь случился в те недолгие минуты, что его не было. А то, что разговор был - он не сомневался. Сидящие в комнате видели все происходившее у мазанки маджаев и, очевидно, поняли, что тревога оказалась ложной и ничего страшного не произошло. Но, в отличие от Хори и Нехти (ну, и Иштека-Богомола), им не надо было строить солдат и наводить порядок, так что у них было время поговорить. Был, был разговор! Причем, кажется, он порадовал всех в нем участвовавших. Даже старый вздорный жрец, так же, как и Хори, не совсем понявший причины противостояния маджайки и соглядатая (а уже понятно, что в первую очередь Минмесу был именно глазами и ушами, правда, понять бы еще - чьими) напоминал кота, которому удалось утащить из кухни тушку гуся. О, как же хотелось узнать, о чем тут говорили! Та же мысль, по-видимому, посетила и Нехти, вошедшего за командиром и внимательно оглядевшего всю компанию. Только он не стал идти окольными путями и в лоб спросил:
- Судя по лицам, тут уже обсудили что-то значимое. Хотелось бы мне знать - о чем здесь говорилось. Просто чтобы не возвращаться к этому. Все выглядят так, будто сказанное возрадовало сердца всех. Мы тоже хотели бы порадоваться и увеселиться.
Минмесу чуть дрогнул лицом - не понравилось. Только вот что - вопрос или то, кто и как его задал? Он посмотрел на молодого офицера, словно спрашивая - отвечать или нет? Юноша для важности выдержал паузу, затем слегка поклонился в сторону маджайки, стараясь выглядеть бесстрастным, и сказал:
- Я должен принести тебе извинения, достойная госпожа, ибо и шум этот, и тревога наша вызвана всего лишь недостойным поведением недостойных солдат. Они пытались пробраться к твоим спутницам. Те впрочем, себя не дали в обиду, но это не умаляет ни моей вины, ни прегрешений дерзких тех. Они, впрочем, будут достойно наказаны, и ты и спутницы твои увидят это своими глазами.
Видно было, что старшая маджайка старается выглядеть серьезной, но и видно было, что в глазах ее мечутся демонята веселья. То ли она не придавала этой глупой истории значения, то ли не сомневалась в способности своих спутниц постоять за себя... А может, она над ним смеется? Не давая себе вспыхнуть и разозлиться, Хори вновь обратил свой взор к писцу:
- Теперь, когда приличия соблюдены как должно, я тоже хотел бы спросить тебя, достопочтенный господин, как и мой десятник. Нет ли того, что стоило бы услышать и нам? Я ясно вижу мир и покой там, где совсем недавно были неприятие и тревога. Меня радует это, но я хотел бы понимать причины и первого, и второго.
- Возможно, госпожа начнет? Недоверие выразила она, верно, стоит объяснить его причины...
Старшая пяти кланов кивнула, соглашаясь. Скорее даже, не кивнула, а медленно опустила веки:
- Тогда я просто продолжу свой рассказ, - сказала она, - с того места, где остановилась. С купца. Ибо из рассказа этого станет понятна причина моей осторожности, и в первую очередь - в отношении достопочтенного господина. А далее он расскажет свою историю, из которой будет понятно, почему эта осторожность ушла.
И от военных вождей кланов, и от колдунов и чародеев, и главное - от старших родов дошли вести о вопросах купца. Он не понял поначалу, что женщины у нас имеют другие права и другую власть, не так, как у вас в сырых нижних землях. Поэтому и не понял сначала, что круг старших пяти кланов обеспокоился и начал приглядывать за ним. Вопросы о лишенных души и сами запретны, но когда он стал пытаться разузнать с помощью лести, подарков и вина о том, каким колдовством можно обуздать потерявшего душу... Великая мать прокляла все, связанное с поеданием людей и с сотворением злого колдовства по отъему души у живого. А лишь отняв душу, можно сделать живого потерявшимся. Были раньше на равнинах колдуны, что умели делать такое, и потом могли управлять бездушными тварями. Но бездушного надо кормить, ибо он вечно голоден. А самое желанное для него - человеческая плоть, и трудно даже сильнейшим колдунам, умеющим обращаться в зверей, держать их в узде, чтоб он не набросился на своего хозяина или других людей. Если он убьет кого-нибудь из живых, то тот восстанет и сам после смерти не обретет загробного покоя, а сам станет бездушным. Но даже если уже созданный Потерявшийся не съест или убьет, а только ранит - укусит или просто поцарапает - другого человека, то тот сам неизбежно станет таким же, и не удержать будет уже этого проклятья, если не перебить их всех, бездушных тех. А убить их тяжело - они не боятся стрел и копий, и даже пробитый насквозь тяжелым копьем марьяну, Проклятый будет убивать и пожирать. Лишь раздробив или отделив голову можно убить Проклятого. И еще одно - если Потерявший Душу вкусит плоти человека - он становится сильней и быстрей. И поднявшему из загробия колдуну все трудней смирять его.
Узнав, что его так интересует, Круг Старших не мешкал. И купец, и караван перестали для нас существовать. Нет, никто и пальцем их не тронул. Их не замечали. С ними не говорили. У них ничего не покупали и им ничего не продавали. И им отказали в воде и крове. Купец все понял правильно и исчез на следующий день. Ему вернули все дары и дали воды на дорогу. Его путь до ближайшего колодца проследили, и предупредили соседние кланы. Везде его ждало молчание и неприятие. Другой бы понял все и смирился. Но этот купец был не таков, нет, не таков! Уж не знаю, где и кто рассказал ему... А может, он и сам догадался из обмолвки тут, двух-трех слов там... Он был умен, купец тот. Казалось, его караван уходит к нижним землям, и мы перестали следить за ним. 'Мы' - это не народ колодцев Ибхит, а все племена Земли Первопришедших. Ты не знал, молодой вождь, что наш край так называется? Боги вместе с Гором и Сетом не сразу пришли к вам и в ваши земли. Из своих мест они сперва прибыли на острова блаженных, и потом - к нам и в Пунт. К вам же они прибыли позже, но навсегда, завоевав и подчинив и местных людей, и богов.
Весть о караване передавали от колодца к колодцу, от оазиса к оазису, от клана к клану. Но понемногу, как волна от камешка, брошенного в колодец, внимание слабело. И вот, когда до Хапи оставался только переход, следить за ними перестали. Но до Короско или Кубана он так и не дошел... Они свернули. Но куда - мы узнали намного позже.
Вороны наша родня, и говорим мы почти на одном языке, но ты знаешь, верно - никто не враждует ожесточенней, чем родичи. Наша вражда началась еще до тех пор, как Гор и его Идущие следом ступили на землю эту. Когда-то мы были одним народом. Уже не скажешь, с чего началось наше разделение. Но скажу лишь, что они глухи к заветам Великой Матери. И до сих пор, говорят, самая сильная волшба их колдунов связана с человеческими жертвами и даже, говорят, с поеданием плоти себе подобных, что вызывает только отвращение и ужас. Но и для них, колдунов этих Вороньих, такая волшба запретна. Поэтому, упустив караван купца так близко от нижних земель, мы не обеспокоились. И лишь слегка встревожились, когда узнали, что вновь купец появился в землях Воронов. Но гонцов к нашим врагам мы все равно послали - не такое это дело, чтоб молчать, даже с недругом.
И у Воронов ждал купца неласковый прием. Но за то время, пока гонцы добрались до Вороньих земель и оповестили вождей и старших круга, он уже, наверное, успел найти того, кто был ему нужен. Но то ли он не успел окончательно убедить того колдуна, то ли не смог дать тому, что хотел он. Ведь просто так подобные секреты не раскрывают. В тот раз не достиг он цели своей, купец тот. Но, видно, договорились они уже о многом. Как псы, прежде всего обнюхивают друг друга под хвостами и уж потом решают, драться ли им или сбиться в стаю, так и эти презренные, подобно псам во всей мерзости их обнюхались и сбиться в стаю решили, но не успели. Из земель Воронов их тоже выслали, но уже сопровождали до самого Кубана. Но псы уже снюхались, и зря мы решили, что беда прошла стороной. Видно, они оговорили, где и как пройдут их новые встречи. До волнений в ваших землях уже доходили до нас вести о разном... Скорее всего, были встречи у этих проклятых, и не раз, и число тех встреч росло. Ибо, прямо перед бунтом из земель Воронов пропали два колдуна со своими учениками и слугами. В пламени бунта и после него и Воронам, и нам невозможно было проследить их следы - сначала в смуте и неразберихах, затем - вы сами знаете, каково было бы маджаям выспрашивать что-либо в крепостях ваших. Но знаем мы, что они встречались не раз не только с купцом, но и с какими-то большими людьми из главных земель ваших. Говорят, был какой-то большой жрец и какой-то важный чиновник. И появились они позже, уже в разгар бунта. Да и бунт будто бы не без их помощи подстроен. Но главной их целью было научиться запретному колдовству. И вывезти бездушных в Та-Кем. Бунт лишь прятал следы.
- Но это же злая измена! - воскликнул Хори.
- Теперь ты понял, молодой вождь, почему я не сразу поверила достопочтенному?
- А что же заставило поверить, о моя госпожа?
- Я думаю, что достопочтенный не откажется повторить свой рассказ, что рассказал он нам?

Глава 20.
- Расскажу. Тем более, что чародейный господин своими как-бы случайными оговорками не оставил мне выбора. Это история о том, почему он назвал меня Достопочтенным господином и почему я так много знаю о бездушных. Я прибыл в Та-Сети двадцать семь лет назад, в свиту царского сына Куша, который правил к тому моменту уже пятнадцать лет.
- А! – воскликнул Нехти.
Минмесу недовольно покосился на него. Хори понял, что ничего не понял. Очевидно, его помощнику многое стало ясно, но ему – нет. Меж тем чиновник продолжил:
- Прежний принц Юга, Нехи, состарился на своем посту, ибо правил Югом более 20 лет. Да и сказать по чести, перестал вызывать удовольствие его Величества Мен-Хепер-Ра* (Тутмос III) на посту начальника южных стран. Но его Величество и сам был уже в совершенных годах мудрости и многое прощал своему старому семеру и приближенному. Власть этого благого Бога простиралась до самых дальних далей и рука была могуча, он успевал все: строить города, крепости и храмы и воевать, принимать послов и решать судьбы заморских дальних стран. Он раздвинул пределы подвластного мира втрое и дошел до Перевернутой реки* (Евфрат, текущий на юг, а не на север, как Нил). И речи не могло быть, чтобы любой из чиновников и семеров решил жить своим разумением, а не волей Великого, поэтому князь Куша Нехи худо-бедно справлялся. Во время доставки очередной дани ее пришлось лично везти в казну, да ещё долго ждать повелителя, ибо тот, как всегда, расширял пределы внизу* (т.е., на севере). И вот, пока длилось это ожидание, с князем Юга приключился удар. Боги еще нескоро призвали его к себе, но он не вернулся ни на юг, ни к посту Великого хранителя врат Юга. Его Величество нашел ему почетную должность при своем лице, но все это было только сияющей вершиной великой пирамиды. Остальным же из свиты его, привольно и свободно ведущими дела от лица князя, было печально. Его заместитель, Пон-Тувер, был весьма скорбен, когда узнал, что и он не вернётся в Абу. Привычка жить широко трудно покидает людей… На Юг поехал новый князь, Инебни, и у него была своя свита.
Незадолго до этого его Величество изволили назначить принца, ставшего впоследствии его Величеством Аахеперура* (Аменхотеп II), своим соправителем. Великий дом, возможно, чувствовал, что близится его время восхождения на свой горизонт, да продлится он миллион лет. Принца любила армия, никто не бегал быстрее его и не бился крепче него. Лук принца не мог натянуть никто, кроме него. Из этого лука его Высочество, молодой бык, был в состоянии прострелить медную мишень толщиной в ладонь взрослого человека, а в состязаниях по гребле плыл на своей барке быстрее, чем кто-либо из двухсот других представителей царского флота. Он уже не был неопытным в деле правления страной – за несколько лет до этого, будучи молодым принцем Аменхотепом, он был назначен надзирателем за доставками древесины в мемфисской верфи Перу-нефер, а также занимал должность "сетем" - главного священнослужителя Нижнего Египта, а в это время был уже командующим колесницами и успел отличиться в походах. Но вы все знаете, что изначально он не был Старшим сыном царя* (официальный наследник, цесаревич). Главной женой царя была великая царица Сатиах, а наследником – принц Аменемхет, и он уже был провозглашен им и назначен, для обретения опыта, надзирателем за пастбищами крупного рогатого скота Амона. Но – даже великие бессильны пред судьбой и волей Богов. В один год и царица, и наследник умерли, да пребудут они на небесной ладье Амон-Ра. Причем умерли во время похода повелителя на Север. Я не буду вспоминать все слухи и сплетни в Великом доме. Это выше наших прав - говорить о случившемся. Скажу лишь, что многих опалила немилость, а кое-кого и сожгла дотла, даже в женской части Великого дома. Никто из сыновей его Величества ни от одной из его младших жён – их Величеств Небту, Нефрура и уж тем более – чужеземных царевен – жен Великого, Менуи, Мерти и Менхет - не был объявлен Старшим сыном царя. Все ждали возвращения прекрасного живого бога и свершения своих судеб.
Его Величество Мен-Хепер-Ра всегда мог поступить по-своему и удивить всех великим замыслом и его быстрым воплощением. Не взирая на то, что он уже достиг лет совершенной мудрости* (50 лет), он решил взять в жены Меритра-Хатшепсут, бывшую дочерью одной из жриц Амона. Она потом родила его Величеству нескольких детей, включая и принца Аменхотепа. Но будущий царь родился и вырос не во дворце. Точнее, не в Садах Услад в Фивах. Как раз закончился очередной победный поход, были захвачены Страна Нухашше и Иниугаса у Великой перевернутой реки*(Евфрат). Его Величество после смерти наследника стал осторожен, и заранее вызвал к себе Главного над строителями царя, Пуемра, того, кто поставил великие обелиски и новые пилоны на праздник Хеб-сед царя* (отмечается на 30 год правления. Означает обновление сил царя. В архаичном царстве царя убивали по достижении этого срока). Тут не было ничего особенного, и раньше он вызывал строителя, определяя ему задачи к возвращению из похода. Но в этот раз речь шла не о новом храме. Пуемра построил и наполнил всякими прекрасными вещами из Джахи*(Финикия) и Нахарины для новой Великой жены дворец на севере Та-Кем, в городе Инбу-хедж* (Белые стены, одно из названий Мемфиса), где его Высочество и вырос. Это уж потом, царствовать, он перебрался, согласно установившимся традициям, в Нэ* (Одно из названий Фив). Жизнь всей страны перебралась в малый дворец. Царь повелел великому распорядителю и управителю жизни Большого дома Иниотефу отобрать туда особо доверенных управителей и слуг, а воспитание сына шло под его собственным божественным приглядом. Принц рано познал тяжесть военных походов – царь растил из него настоящего воина. Но и правителя. С детства он был окружен лучшими стрелками, мечниками, колесничими. Затем – командирами кораблей и отрядов. Затем – генералами. Но страна живет не только войной. И он учился у глав кенбета, городничих, чати. Ум его был быстрым, как его шаги, и он многое постиг. Но – даже принц в детстве – ребенок. И в компанию к нему были собраны жившие тут же, во дворце, ровесники из лучших семей. И – как награда родителям – дети лучших царских помощников и вернейших слуг. Кроме того, тут же росли дети царей чужедальних стран – полузаложники, полусоюзники (в будущем, конечно). Каждый из них назывался «дитя дворца». Так было и до великого царя, но при нем царевичей чужедальних стран стало очень много, а детей отличившихся воинов (ну, хорошо, сотников и других нехсиу) ранее не было вовсе. И первым среди них, всех детей этих, был царевич. Не потому, что сын царя, а потому, что – первый. Кого-то из детей дворца он приближал, кого-то – игнорировал, причем только по своим соображениям. Одним из лучших… нет, не друзей… приближенных в его собственной свите был сын простеца Аменемхеба, правда, уже возвысившегося до должности командира одного из гвардейских полков. Другим – сын великого чати Рехмира. А вот сына великого жреца Амон-Ра он не любил.
Не сразу и не вдруг, по причинам, нам не доступным и не нужным, он возвысил до себя и Усерсатета. Происхождения тот был не самого подлого, но… Мать его была "украшением царским"* (т.е. женщиной из гарема фараона) по имени Ненхерменетес. Время от времени его Величество замечал, что его гарем переполнен - новых младших жен и наложниц постоянно слали из чужедальних стран или от Высоких родов, серов и Эрпатов* (наследственный князь). Отказаться было нельзя. А передарить немного погодя – проще простого. Чаще всего он одаривал ими отличившихся офицеров и чиновников, не самых простых, а хотя бы неджесов. Вот и Ненхерменетес была пожалована писцу из старшего Дома золота и серебра по имени Саусеримен. Это произошло при великом очищении гарема, как раз тогда, когда его Величество изволили жениться на своей новой Великой жене, Меритра-Хатшепсут. Так что Усерсатет родился на две недели раньше царевича.
Саусеримен не был любимцем царя. Наверное, и ему, и Ненхерментес было не так-то просто добиться, чтоб их дитя стало называться Дитя дворца. Но оно удалось, дело это.
Поначалу Усерсатету приходилось несладко. Дети жестоки, и над ним насмехались и унижали его из-за происхождения. Но он смог постоять за себя. Он был умен и многое знал, и сумел стать полезным царевичу – почти на любой вопрос его Высочества он мог ответить быстро и правильно. Царевич был сильным и уважал силу – и Усерсатет, и так не бывший слабаком, упорно занимался с наставниками борьбой и фехтованием, на его пальцах появились мозоли от стрельбы из лука и рукоятки меча. Во всех замыслах и проказах он был первым после царевича и не раз принимал на себя наказания, которое по совести должен был принять принц. Постепенно он вошёл в круг… нет, не друзей, ибо у царей и принцев есть подданные, а не друзья. В круг вернейших спутников царя. Его Величество начал проверять должностями и ответственностью своего сына, царевича Аменхотепа, с двенадцати лет. Поначалу – простые дела и маленькие должности, и начали с армейских дел. А царевич проверял свою свиту и своих спутников, давая поручения им. Постепенно выяснилось, что у Усерсатета талант – управлять людьми и решать сложные дела. И когда принц был назначен надзирателем за доставками древесины на верфь, то многим заведовал именно Усерсатет, а уж когда Его Величество возжелали назначить сына сетемом – многие дела с жрецами и храмами решались с его помощью. По мере того, как расширялись руки царевича, расширялись они и у его свиты. Но у Усерсатета, благодаря его умениям и искусству нравиться Высшим и заводить связи иногда они были как бы не шире, чем у царевича. При том он не чванился и был ровен и справедлив с низшими и всегда награждал достойных, даже если они ему и не нравились, а карал виновных, а не удобных для наказания или неугодных ему. И были случаи, когда он наказывал своих вернейших (правда, наказания были не суровы). Наказав же, далее не поминал и не винил, ибо вина наказанная прощена.
И вот его и захотел увидеть на посту Царского сына Куша царевич. Но Его Величество яро воспротивился этой идее принца – по его мнению, Усерсатет был слишком молод, неопытен и неродовит для столь высокого поста, одного из самых важных в царстве. Это неизбежно, как восход звезды Сопдет* (Сириус) вызовет ропот и недовольство в высшем обществе, в столице и вне ее.
Кроме раздражения у великих возникнет соблазн принизить нового Стража Юга, а этого допустить нельзя, ибо это умалит и доходы казны, и власть самого царя. Так или иначе, но Начальником Южных стран стал сиятельный Инебни, уже имевший от Великого почётную титулатуру «Полезный своему господину». Он был из не очень старого, но богатого рода, богатого в том числе и связями, и служил в столице на многих важных постах, постепенно возвышаясь и усиливаясь. Он был всегда тщательно и правильно одет, тщательно и правильно говорил, делал и думал. Был эффективен и всегда его мнение совпадало с мнением начальства. Он был из тех семеров и их ближних, с которыми Его Величество не мог не считаться и которых терпеть не мог. Годы его были цветущими и, казалось, он еще свеж и полон сил, но, в то же время, его помнили на разных постах давно и он казался многим высшим чиновникам своим и привычным. Кроме того, овдовев, он женился на племяннице чати Рехмира, и теперь было кому о нем вовремя шепнуть прямо в царское ухо.
Его назначение оставило в некотором недовольстве царя, собиравшегося на очередные завоевания, старый двор и великий гарем, который, хоть и подрастерял силы, но ещё имел их премного, великую знать из Ири-Пат, Идущих следом и просто родовитых серов, семеров и чиновников гражданского управления. Значит, это был разумный компромисс.
Лишь Его Высочество был в бешенстве и ласково улыбался, а это не сулило в дальнейшем полезному Инебни никакой пользы, что и подтвердилось вскоре после первой же дани чужеземных стран Юга. По сути, это было не данью, а, скорее, дарами – ибо страны эти, хоть и торговали с Та-Кем, и уже были связаны с ней довольно прочно и тесно, не принадлежали ей и не управлялись её рукой никогда, не имели храмов ее Богов и крепостей с войсками. Но – называлось это данью и в столице и дворце данью и считалось.
Конечно, Его Высочество не мог отправить к Великому Миама или другому владыке царского посла или, тем более, царского посла во всякие чужедальние страны. Но зато у него много сил и власти было в войсках, и армия любила царевича как своего и взращённого внутри неё, и многие командиры уже пытались привыкать к его руке, как к хозяйской, той, что наказывает и кормит. В Та-Сети и сейчас ещё во многих случаях решает командир отряда войска, стоящего в городе, а не правитель этого города. А тогда… Многие Хранители тайн, Сопровождающие и писцы сновали снизу вверх и сверху вниз по Хапи, от царевича к генералам, от генералов к Великим и Владыкам чужедальних стран Юга.
Нельзя сказать, что дань того года, когда принцем Юга был Инебни, была плоха. Ее почитай и не было. Кроме того, Князь и страж Юга не удосужился добраться от столицы даже до Абу. А вот этого уже не любил сам Благой бог… При хорошем ведении дел у Царского сына Куша был бы шанс, но рядом с отцом был принц, который высмеивал «смехотворное правление этого ничтожного», Высшая родовая знать – Ири-Пат, Идущие следом, серы – готовы были терпеть полухудородного или даже впустить в свои ряды успешного принца Юга, но неудачника? Не помогло и родство с чати. И далее в мире власти имя Инебни не звучало, как будто его и не было.
Какое-то время Благой бог хотел отдать Юг в руки Аменемнеху, одному из своих генералов, который уже не раз и хорошо исправлял гражданские должности по повелению царя. Были уже даже исполнены надписи на пограничных камнях. Но Аменемнеху был умен и не хотел раздражать ни Великого царя, ни ставшего его соправителем принца. Он рассыпался в благодарностях на приеме по случаю вручения ему пера и браслетов* (знаки достоинства царского сына Куша), но в тот же вечер встретился с принцем. Прямо и не увиливая он заявил Его Высочеству, что не может отказаться от назначения, не разгневав Его Величество, но не желает вызывать и неудовольствие Его Высочества. В итоге они вместе решили, что делать ко всеобщему благу и удовольствию. Новый Князь Юга выехал к Кушу со своей свитой. И одним из его помощником был Усерсатет.

[spoiler]