| Всего страниц: 1 | Страницы: 1 |
| Николай Берг (Dok): Ночная смена: Лагерь живых | ||
|
||
Ночная смена: Лагерь живых
Аннотация: После Катастрофы прошла целая неделя, теперь ясно, что помощи извне не будет. Приход зомби оказался повсеместным, и ни одну страну не обошла страшная зараза. Для одних людей - это настоящая Беда, для других праздник, когда наконец-то можно вытворять что угодно. И таких достаточно много, чтобы для живых стать опаснее, чем неупокоенные мертвецы.
* Отрывок, выложен для ознакомления * Николай Берг Ночная смена. Лагерь живых [изображение] Шестой день с начала Беды Из кабины здоровенного грузовика видно далеко. Второй раз за сегодняшний мрачный мартовский денек из сплошного слоя туч выглядывает рахитичное питерское солнце, освещая неприглядную картину разбившегося рядом с кольцевой автодорогой самолета. Заваленное горелыми кусками фюзеляжа, рваным мусором, в который превратился багаж, пассажиры и сложная начинка авиалайнера, ровное заснеженное поле выглядит как тошнотворная помойка, и солнечный свет вовсе не придает зрелищу ничего хорошего. Да и весенний пейзаж с голыми кустарниками, подтаявшим серым снегом и почти лежащими на наших головах низкими серыми тучами не радует. Тем не менее мы с напарником – молодым пареньком Сашей – жадно смотрим вокруг, потому что вырвались наконец из Петропавловской крепости, где прокорячились с того злосчастного момента, когда на город свалилась совершенно неожиданная Беда. Наш водитель – пожилой крепкий мужик Семен Семеныч – тоже провел время на удивление однообразно, проторчав до сегодняшнего дня в судебно-медицинском морге Петергофа, куда его загнала причудливая цепь событий, где среди нормальных мертвецов можно было укрыться от того бреда, что творился на улицах нашего города и в окрестностях. Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно. Приятно щекотавшие нервы фантасмагорические страшилки про восставших мертвецов, про толпы беспощадных голодных зомби тем и были хороши, что, ужасаясь этому кошмару, который показывали фильмы и описывали книги, каждый прекрасно понимал – все это невозможно. Да, катастрофы случались, но пришествие зомби было просто невероятным. Скорее уж что-нибудь менее экзотическое вроде вулкана, цунами, ледникового периода или техногенного подарочка человечеству. И вдруг происходит то, что менее всего ожидалось. Мы уже почти неделю живем в этом кошмаре, изменившем окружающий мир до невероятия. Все, чему меня учили в мединституте и потом на работе, идет вразрез с тем, что видят глаза. Зомби – невозможны. Физически. Но тем не менее они стали реальностью, и весьма опасной. Снимая на видеокамеру все, что представляет интерес для тех, кто пойдет по проложенному нашей разведгруппой маршруту, я только за сегодняшний выезд увидел таких существ несколько сотен. – Апатит твою Хибины! – скороговоркой выдает Семен Семеныч, резко взяв в сторону и вдарив по тормозам со всем усердием. М-да, это надо снять… Совсем рядом с капотом грузовика стоят ноги. Голые человеческие ноги с тем самым, к чему они обычно прикрепляются, – бледные, с синюшными трупными пятнами. Босые, но какие-то рваные тряпки внизу болтаются. А вот сверху… сверху из таза торчит столб позвоночника с черепом наверху. Все, что было выше пояса, как и ткани с головы, словно сорвано страшной силой! Только на макушке нелепый ежик из недогоревших волос. Все грязное, закопченное. И неподвижное. Саша удивленно втягивает воздух: – Прямо как в «Хищнике»… Только грязное и не до конца выдранное. – Кто ж это так развлекался? – Может, и впрямь весь катаклизм – инопланетного происхождения? – задает уже не меньше десятка раз слышанный вопрос Семен Семеныч. – Ну, это уже бред. Чтобы катастрофа развивалась по идиотскому голливудскому сценарию? – возражает Саша, нервно тиская зажатую в руке рацию, названную им «длинное ухо». – Так они столько всякого наснимали, почему бы и нет? «Близнецов» точно как по-голливудски долбанули! – «Близнецы» – это не инопланетяне. Сами амеры и долбанули… «Длинное ухо» спрашивает – что встали? Проще показать, чем объяснить. Отъезжаем в сторону, чтобы следующему за нами в прострелянном УАЗе «старшому» было тоже видно. Николаич присвистывает в рации. – Интересное кино. Сняли? – Снял. – Чего стоим? Трупов не видали? – Видали, но этот какой-то уж совсем наособицу. – Вот на семинаре и разберетесь. Поехали, поехали! Двигаемся дальше, смотрю в зеркало заднего вида – безглазый череп словно провожает мертвым взглядом наши машины… Выкатываемся на развязку, здесь наша сборная колонна из надыбанных за день разношерстных машин встает. Мне приходится снимать долго – станция Предпортовая, куча всяких промышленных предприятий, складов, мелькомбинат – короче говоря, ни черта я не понимаю, что где, но Семен Семеныч тут не раз бывал и по старому принципу «не выпендривайся, пальцем покажи» целеуказует без проблем. Вспомнив про конфуз моего приятеля-журналиста, который с башни Нарвского замка должен был отснять старейшее в Эстонии промышленное здание, а вместо этого запечатлел синагогу, на что читатели указали уже после выхода газеты, – все время показываю драйверу то, что снял. Следом снимаю по другую сторону – вроде как окраины Авиагородка, какой-то склад топлива – Николаич велел. Здание внешне в полном порядке. Работу прерывает увесистый толчок в бок. Саша одновременно кричит в «длинное ухо»: – Колонна бронетехники! На встречной! Видеокамера позволяет приблизить изображение. Но, пожалуй, далеко не все – бронетехника. Спереди БТР. Не то «семидесятый», не то «восьмидесятый» – не разбираюсь я в них совершенно, сразу за ним военный грузовик с кунгом, потом пара автобусов. Замыкают два грузовика штатского вида и еще один БТР. Колонна начинает притормаживать и встает, чуток не доезжая до нас. «Дудка» крупного калибра в башенке переднего БТР застенчиво поворачивается в нашу сторону. Мило. Николаич не торопясь проходит рядом с нашим грузовиком. Останавливается на полпути к бронетранспортеру. – Вот еж твою медь, – отчетливо выговаривает Семен Семеныч. – Если начнут поливать, то и не рыпнемся. – А если спрыгнуть с дороги? – Ноги поломаешь, высоко тут… Да, кольцевая трасса поднята над землей, пропуская под собой железнодорожные пути. Этаж третий, пожалуй, а то и выше получается. – Но на шашлык-то идти не хочется, – грустно замечает Саша, и мы все трое передергиваемся, вспомнив недавнюю встречу с людоедами. Как бы и эти не оказались такими же отвязанными молодцами. – Постарайся поскорее разлить желчь, пусть им горько будет… Остается сидеть, ждать… Ждем. Прошло несколько веков. В головном БТР отваливается боковая дверца с выдвижной ступенькой, и оттуда вылезает чувак в камуфляже и берете. Не торопясь идет к Николаичу. Останавливается в паре шагов. Небрежно козыряет. Саша нервно хихикает: – Ваши документики, гражданин! Точно, это же мент, я-то смотрю, камуфляж знакомый. Николаич ведет себя спокойно. То, что начнет вертеть башкой в опасной ситуации, оценивая расклад и оповещая остальных, – он не раз толковал. Значит, похоже – как говорит наш пулеметчик Серега – это тоже обычные выжившие. Но лучше экипированные, что сразу видно. К менту подходят еще двое – один в камуфляже и второй гражданский. Правда, у обоих за плечами «весла». Но вместо разгрузок на солдатских ремнях с оцинкованными пряжками древние подсумки из брезента. Николаич машет рукой, подзывая к себе. Подходим. Правда, остальные ребята из группы, а также все примкнувшие к нам беженцы остаются в машинах. Оказывается, это техника с учебного центра МВД в Молосковицах. Занимаются вывозом уцелевших, правда, в отличие от нас, берут не всех, а только тех, кто подходит по полу, возрасту и профессии. Сильно удивляются, что Кронштадт устоял. Как-то упустили они «мореманов» из внимания, но по «сухопутчикам» дают несколько точек, где вояки устояли. Не удержавшись, спрашиваю, а куда спихивают всех остальных. Не моргнув глазом мент отвечает – к воякам. Те дальше по КАД находятся. Будем проезжать – не пропустим. В свою очередь спрашивает – что мы такого хорошего видели? Николаич хмыкает и предлагает поделиться информацией взаимно. Мент задумывается. Я пока рассматриваю автомат у него на груди. Первый раз такой вижу – явно АК, но непривычного вида. По силуэту «калаш», только газоотводная трубка непривычно толстая. А все, что было в АК-74 из черного пластика, тут какого-то серо-зеленого цвета, да еще и цевье слито воедино с накладкой на газовую трубку. Не могу не отметить, что дисциплинка у них на уровне – никто поперед батьки не лезет. Разве что военный спрашивает разрешения выпустить публику «для оправиться» из автобусов. Мент разрешает, и скоро на дороге уже сильно позабытая картинка – «мальчики направо, девочки налево». По физиономии мента видно, что он парень – жох. Но и Николаич не в соломе найден. Оба это видят, и начинается этакий торг информацией, с попутным прощупыванием, кто чем может быть полезным. У ментов – техника и оружие в неплохом наборе. Правда, с топливом и боеприпасами неважнец. Пока хватает, но хотелось бы и побольше. Делиться броней не рвутся. Ответно Николаич соблазняет всякими благами выжившего города, каким сейчас получается Кронштадт, среди них больница занимает не последнее место. На предложение присоединиться Николаич вежливо отказывается, а на попытки запугать – мент никак не может проверить – отвечает, что все, что мы говорим, репетуется на Кронштадт. Немедленного ракетного удара за наши обиды он обещать не берется. Но отношения будут попорчены, а кому это сейчас надо. Мент соглашается, хотя у меня создается впечатление, что и угрожать он стал по привычке, без особой старательности. Нам от этой встречи пользы ровно никакой, а молосковицкие узнают – зачем это мы сеткой стекла прикрыли. Морфов они не видели, шустрики только попадались. Экие счастливчики… Не уверен, что они поверили, но вроде как призадумались. Дополнительно пытались нам всучить семью театрального критика, но Николаич вежливо отказал, ссылаясь на загруженность транспорта… Еще «старшой» рассказывает про людоедов, что тоже воспринимается как байка. Ну да к Финскому заливу им выдвигаться пока без надобности, но если что – проверят, кто какие шашлычки жарит. У них пока все пучком – кушают только правильную еду. В свою очередь, сообщают волну и позывные сидящих неподалеку омоновцев. Тут к Николаичу подходит Дима-опер и говорит, что у одного из штатских обнаружил винтовочку, о которой давно мечтал. Мент поднимает бровь. Дима тычет пальцем в справившего свои нужды паренька лет шестнадцати. У того на спине болтается странный агрегат – явно снайперская винтовка, причем еще и с глушителем, но какая-то очень короткоствольная, несерьезная, несмотря на сошки и прочие прибамбасы. – Что дадите взамен? – спрашивает, немного оживившись, мент. – «Клин» и две обоймы. – Не смешите мои тапочки. У нас «клинов» вагоны и фургоны. А это – штучный товар. – Но ведь малопулька! – Зато снайперская и бесшумная. – Хорошо – тогда можем дать еду из ресторана. – Китайского или корейского? Крысы и собаки? – ехидничает мент. – Макдоналдс. Пойдет? – Черствые булки? – Нет, все из холодильника. Двадцать килограмм полуфабрикатов под гамбургеры и чизбургеры. В комплектности. То есть булочки, мясо, сыр, шпинат. – Там еще был лук. – Лука нет. И помидоров нет. Дам двойной набор соленых огурчиков. – Тогда это не ресторанная еда. И огурчики – какой дурак потратит на бигмаки! – Ну, как хотите. Дима, придется тебе обойтись… Николаич поворачивается и показывает, что ждет ответного предложения. Типа вот уже ухожу. Почти совсем весь ушел. Мент хмыкает и говорит: – Сорок килограммов. И я все взвешу. – Тридцать! – Тридцать пять. И еще пятьдесят пирожков с вишней. – Тридцать три. И откуда вишня? – Пятьдесят пирожков! И заберете семью театрального критика. – Тридцать пирожков, если с семьей. К слову – семья большая? – Он с женой. – Жена красивая? – Нет, она тоже критик. – Да это шантаж и грабеж! – Винтовка куда дороже стоит! И учти – сейчас таких уже не делают. – Хочешь сказать, что только по доброте душевной? – Точно так. Сам себе удивляюсь. – Тогда тридцать пирожков. – По рукам. Далее мент и еще несколько человек тщательно принимают груз и оттаскивают его в грузовик. Мы взамен получаем куцую снайперку и пару пожилых, пришибленных судьбой супругов. Сажаем на освободившееся в УАЗе после выгрузки пакетов с едой место. В итоге желаем друг другу доброго пути. – Грузовичок бы такой я не прочь получить, – мечтательно замечает Николаич. – Это который зеленый – военный? – Получается так… Зилок, сорок три-тридцать четыре… Симпатичная вещь. Нам бы не помешал. – А мне непонятно, почему они броней не выручают своих омоновцев. – А почему «мореманы» не выручают «курсантеров» из училища имени Фрунзе, не удивляет? – Удивляет. А почему, кстати? – Да потому. Высокая политика. – Это как? – продолжаю тупить я. – Получается так, что очень просто. В Дзержинке парни самые что ни на есть демократические – из низов, тэк скэзэть. Максимум карьерного роста – каперанг, да и то сложно достичь, инженеры же, не командиры. Потому амбиции низенькие. Зато могут починить реактор при помощи кирпича, куска проволоки и пары гвоздей. Стыдно такие вещи не знать – питерские девушки и то в курсе, и потому женихи из Дзержинки как бы не очень котируются у невест: вечно в мазуте, масле, погоны жиденькие, денег мало и гордятся тем, что девушка и понять-то не сможет из-за сплошной технической терминологии. А во «Фрунзе» учатся многие родственники весьма высокого полета птиц. Элита морская потомственная, амбиции у «фрунзаков» – как у молодого Цезаря, карьеру могут сделать – о-го-го какую. Для невест самая желанная добыча. Вот и представьте, кто коменданту Кронштадта больше нужен – несколько сотен инженеров по разным коммуникациям и без амбиций или столько же Цезарей начинающих. Ну да, они могут провести флот через три океана по звездам, но вот копаться в говне и мазуте, чинить коммуникации их хрен заставишь – они ж все во сне видят, как по розе ветров пройдут… – Это как? – В актовом зале училища в самом центре паркет в виде розы ветров выложен. По традиции прямо через нее может идти чин не ниже адмирала. И только. Остальные же права такого не имеют, потому обходят. Странно, что вы такого не знаете – вроде ж даже ленинградец… И что еще немаловажно – начальство во «Фрунзе» повыше рангом, чем каперанг Змиев. Потому выручать он их станет, когда они совсем в ничтожество впадут и сами поймут, насколько их облагодетельствовали. Не раньше. – Вон оно как! – Получается так. Ну, по коням. Двигаемся дальше. Честно признаться – уже умотался. Потому снимаю указанные объекты на полуавтомате. Магазины, склады, предприятия, которые чем-то могут быть интересны. Еще делаем проскок на паре УАЗов по Пулковскому шоссе. Ближе к городу у комплекса магазинов оказывается весьма густая толпа неупокоенных, а в сторону аэродрома кто-то уже уселся на складах и предупредительно пострелял в воздух, когда мы приблизились. Хорошо хоть не по нам… – А знаете, Доктор, вот вы толковали о руководстве… – поднимает уже брошенную было тему водитель. – Ну толковал… – И с чего это вы посчитали, что оно могло за рубеж рвануть? – А почему – нет? – Так вроде оно же наше? – Ну так оно же очень неоднородно. Вон бывший предсовбеза[1] сидит в Лондоне и призывает устроить крестовый поход на недемократическую Россию. Или вон Иларионова уволили – и он сразу дернул в США и давай там опять же требовать санкций. А ведь не член собачий – советник президента как-никак. Гостайны знает наверняка – а рванул в Штаты. Вот можете себе представить, что Кондолиза эта после отставки в Россию рванет и будет тут требовать, чтоб США наказали за ее отставку? – Не, не получается. – Вот видите. Потому как ее хозяева – в США. Ну и у Иларионовых хозяева – тоже там. Или в Лондоне. Помните, как наших руководителей легко сажали: раз – и Адамов в тюрьме, раз – и Бородин… И ничего так… – М-да… Ладно, я лучше песню спою. А то вы еще тут гадостей наговорите… Лучше слушайте: Жил-был знаменитый писатель Лев Николаич Толстой, Ни рыбы, ни мяса не кушал, Ходил по аллеям босой… Водитель проникновенно поет. Наконец заканчивается последний куплет. – Ну как, понравилась песня? – горделиво спрашивает Семен Семеныч. – Отлично! Просто замечательно. Только вот, наверное, надо было бы снять слева – там же мясокомбинат и институт Крылова были? – Нечего там снимать – полностью демократизированы. – Что, прямо полностью? – Ага. На всем мясокомбинате работал, может, один цех – колбасу делали, а остальное – либо в забросе, либо в аренде. Дружок мой Валерка оттуда кондитерские изделия возил… На Московский проспект соваться неохота – в районе Шушар немыслимая свалка машин, дороги не видно. Дальше подкатываем к ТЭЦ. Мне приходится побегать, чтобы выбрать лучший ракурс для съемки – тут, оказывается, в Купчино здоровенная овощебаза и куча всяких складов. Что интересно – явно живые здесь есть. Мало того, вижу, как туда заворачивают несколько грузовиков. Да и дорога изрядно почищена – все брошенные машины стоят на обочинах. На ТЭЦ такой яркой жизни не видно, но Семен Семеныч говорит, что видел нормальных людей на территории… Ну да, тут же и вооруженная охрана была, режимный объект опять же… Но вот зомби я видел куда больше и чаще, чем живых… Потом сплошной чередой склады, терминалы, предприятия – и так до Невы. Красавец вантовый мост дает возможность сделать подробную панораму. А дальше опять те же гаражи. Предприятия и склады. Сроду бы не подумал, что их так много, а мы еще и половину дороги не проехали. Как-то не обращал раньше внимания, какой громадный город, в котором я прожил всю свою жизнь… Ну не всю еще… Надеюсь, поживу… Кусок трассы, на котором нет ничего особенного и можно перевести дух, откровенно радует. Зато очень скоро встаем на трассе, и долго снимаю комплекс магазинов – тут и ИКЕА, и МЕГА, и еще что-то. От магазинов выруливают пять грузовиков и катят к нам. Не заметил, откуда они взялись, но что на площадках магазинов машин немного, и я отсюда вижу. Стоячих зомби нет, зато с краю явно валяется пара десятков тел. Грузовики выезжают на КАД и скоро останавливаются рядом с нами. Оттуда вылезают мужики в камуфляже, но камуфляж разношерстный и по виду, и по цвету. Двое так вообще в черном, да еще и в касках. Настроены настороженно, но стрельбу не открывают, хотя все оборужны – вижу у них «калаши» со складными прикладами, в кабине такие в самый раз. Снимаю, но по возможности незаметно, не из положенной позиции, а установив камеру на торпеду. К подъехавшим подходит Николаич с Димой. Один из черных кивает и, по-моему, даже делает движение рукой к козырьку. Но удерживается. Не стал козырять. Разговор идет совершенно спокойно, потом черный достает блокнотик и начинает что-то черкать, как усердный школьник на диктанте, а Николаич всей фигурой изображает смирение и терпение школьного учителя, в тысячный раз повторяющего исконное: «Мама мыла папу рамой». Стоящий за спиной черного долговязый парень в камуфляже, очень сильно напоминающем эсэсовский времен войны, заглядывая через плечо пишущего черного быстро перекатывает информацию к себе на бумажку. – Ишь, двоечник, – шепчет Саша, глядящий туда же. При этом небрежно лежащий автомат смотрит дулом как раз на группку встреченных. Николаич подносит к голове коробочку «длинного уха». Зуммерит у нас в кабине. Саша дисциплинированно откликается. Оказывается, мы можем выйти размять ноги. Про охранение – не забываем. Вылезаем из кабины. Снимаю на камеру встречу, при этом второй черный тут же решительно двигается в мою сторону, громко и грозно вопрошая: – Кто дал разрешение на съемку? – решительно тянется к видеокамере. Семен Семеныч ловко втискивается между нами. Саша передвигается вбок, открывая для себя директрису стрельбы, но тут оторвавшийся от записей начальник поднимает башку в зеленом шлеме (именно шлеме, а не обычной армейской каске), морщится и громко останавливает напарника: – Леша! Это не журналисты, а мы не на задании. Уймись. Леша унимается. Похоже, что спонтанно при виде камеры сработали вколоченные рефлексы. – Закурить не найдется, мужики? – дружелюбно спрашивает он. – Да вся команда некурящая собралась… – отвечает вежливый Саша. – Здоровье бережете? – Ага. Вот – Доктор не разрешает. И к слову, у тебя в кармане неплохие сигареты. – Чужие вкуснее, – откровенно лыбится Леша. – Да-а ла-адно, как говорит Канделаки, скажи уж лучше, что так привычнее разговор начинать. – И это тоже. Вы что, и впрямь из Кронштадта? – Ага. Как в фильме, – замечает наш водитель. – Каком фильме? – Вот, уже молодежь подросла… Известно в каком: «Мы из Кронштадта». – Не слыхал. – Ясен день, не кунг-фу же… – Да-а ла-адно, как ты сам сказал… Пока они треплются, я доснимаю сцену встречи. Зачем – не знаю, но вдруг пригодится. Немного прохожу вдоль ограждения трассы, хочется взять вид группы гипермаркетов получше. В операторском раже немного забываю про то, что на дороге не вполне может быть безопасно – что мне и выговаривает Сергей, стоящий на страже. Наши найденыши тоже повылезали из машин, разбрестись им не дали. Кучкуются, не отходя далеко. Объясняю Сереге, что неплохо бы пройти метров пятьдесят – так будет и боковина видна этого комплекса, и фасады тоже. Серега окликает мужиков-беженцев, чтоб смотрели по сторонам, и провожает меня, аккуратно и грамотно прикрывая. С его «дудкой» рядом мне становится куда спокойнее и работать уже проще. Замечаю, что то ли упустил впопыхах, то ли только сейчас открылось с нового ракурса – на ветках деревьев у парковки трепыхаются несколько зомбаков, подвешенных как на гравюрах Колло, но при этом трепыхающихся… Дистанция невелика – видно в деталях. Ну, трепыхаются – сильно сказано. Скорее – шевелятся. Кроме этой детали замечаю еще будки на крышах. Сделаны, по моему разумению, из подвернувшихся под руку материалов, из двух дымок валит – печки, наверное, внутри. Но это не самое важное – важнее то, что я точно вижу стволы как минимум трех пулеметов. Конечно, от современного противника – зомби – ДОТ не обязательно делать из бетона. И караулки на крышах поставлены грамотно – под обстрелом и фас, и дорога, на которой мы стоим, и подъезды к магазинам. И сидеть внутри достаточно комфортно – это не под открытым небом за мешками с песком. Хотя какую-то защиту они там должны были бы поставить, мало ли кто с дороги пульнет… Когда возвращаюсь обратно, группки уже расходятся – ребята в камуфляже рассаживаются по кабинам, наши тоже лезут в машины. Грузовики берут резкий старт и быстро уходят прочь. Мы придерживаемся прежней скорости – ну, типа, чтоб отснять все подробно, но я-то, посидев в УАЗе с вынесенными стеклами, понимаю, что на скорости не то что попугаи, подаренные нам так неожиданно, простынут, а и наши компаньоны заледенеют. Саша рассказывает, что это сборная солянка из Медвежьего Стана. Вот уж имечко для поселка! Там в куче оказались и заводские с предприятия, делающего взрыватели, и инженеры из соответствующего НИИ, и полицейские – мы как раз с ними разговаривали – из учебки для наркоконтролеров оказались очень кстати. Да плюс, конечно, местные, беженцы из Питера и все, кто живым добрался. Вот вся эта орда подмяла под себя группу магазинов и худо-бедно их контролирует. Спрашиваю насчет того, кто тут висел. Вроде как, со слов полицейских, были стычки с несколькими группами не то бандитов, не то просто беспредельщиков. – Чушь. Обычные пьяные, устраивавшие погромы в магазинах. На рупь выпил, на сто разбил и на тыщу нагадил… – И что, за это сразу вешать? – несколько удивляется Саша. – А почему бы и нет? – хмыкает Семен Семеныч. – Вот Доктор небось это и обосновать может легко. – С чего бы это мне обосновывать? – Интеллигентный человек, – Семен Семеныч хитро косит глазами в мою сторону, – всегда с легкостью найдет оправдание любой мерзости. Неужели не сможете найти исторических примеров пользы жестокости? – Это-то легко. Недалеко ходить – цивилизованные англичане несколько сотен лет вешали за все подряд – и за бродяжничество, и за мелкое воровство, и за все остальное… И за дебош в лавке с нанесением ущерба – тоже вполне бы повесили… – На это положено отвечать, – хихикает Саша, – что, когда одних воришек вешали, другие тырили по карманам у зевак, и, дескать, эта жестокость бесполезна – любимая отмаза либеральная в инете была. Причем не смущались, что в точности соответствует их любимой фразе об английском газоне, который триста лет стричь надо, чтоб хорошим стал. – А на это положено отвечать, что потом вешали и этих воришек, и тех, которые уже на их казни крали – тоже вешали… Так что за сотни лет воспитали законопослушную публику. А незаконопослушную – банально повесили. И в Германии то же было, и во Франции… Только в Англии пожесточе. Сиживали в инете, сиживали! – Вот! – торжествует наш водитель. – Я же говорил – интеллигентный человек может оправдать все, что угодно! А ведь подловил он меня, ехидина… Дорога идет по неинтересным в плане выживаемости местам. Единственное, на что обращают мое внимание – какой-то хладокомбинат, стоящий в километре от дороги. Эти промышленные коробки уже осточертели… Да их же сотни! Но я понимаю, что потом все эти видеоматериалы не один раз отсмотрят штабники в Кронштадте, и очень может быть, что по нашим следам пойдут группы для взятия под контроль жизненно важных предприятий, участков дороги или поселков. Потому – снимаю и снимаю… – О, сейчас наконец армейские должны быть, – замечает водитель. – А что тут? – Ржевский полигон имени соответствующего поручика. Самая здоровая пушка СССР тут стоит. Так и называется – Главный калибр Советского Союза! Только хрен доберешься – все под охраной. – А вы откуда узнали? – поддерживает разговор Саша. – Был в Финляндии – ездил на экскурсию на Мокрый остров – там такие же стояли. Финны хвастались, что их пушки в отличном состоянии, а вот наша, дескать, ржавая до визга. – Это что, финны такие же пушки сделали, как СССР? – Ага, как же… Все российские. И у финнов все-таки, думаю, калибром пушечки-то поменьше… Не уникумы. – А, вон оно как… Так тут полигон и сейчас? – Не знаю. Но военные тут были точно. Хотя их сейчас куда меньше стало. Вон казармы – так там сейчас страйкбол. Типа пейнтбола, только для честных. – Это как? – Ну, в пейнтболе если попало – так сразу по краске видно, а в страйке – нет. Саша, сообщи «старшому» – пикет впереди. – Где? Дорога пустая же? – У моста справа – явно блокпост. Дорогу перегораживать не стали – а вот расстрелять тех, кто прорываться попробует, – раз плюнуть. – Наблюдаю блокпост и патруль еще один. – Где? – Над КАД поперек – путепровод. Вот они на нем. Ого! Серьезно у них тут все – на путепроводе стоит БТР, смотрит «дудкой» вниз, чуток поодаль, за бетонными блоками, приземистая БМП и рядом с мостом – еще одна. Только танков не хватает. М-да, Ржевский полигон. Сильно похоже, что нас тут ждали – на обочине довольно спокойно стоит группка вооруженных АК-74 людей. Явно вояки. Один из них машет рукой. Послушно тормозим. Николаич подходит к стоящим. Видно, что здороваются. Нам «старшой» никаких знаков не подает, ведет себя спокойно. Беседуют. Незаметненько снимаю, что тут и как. Саша замечает еще пару БМП, обеспечивающих круговую оборону. Дорога тут под прицелом. Я тем временем обнаруживаю будки за машинами – ну точно, блокпосты. Дорогу могут перекрыть на счет раз. Николаич подходит к нам, открывает дверь. – Вояки предлагают взять с собой десяток раненых и спрашивают – на семинар их медики могут прибыть? – Что за раненые? – Не знаю. Но получается, что тяжелые. – Ну я не против. – Ага. Я уже согласился – нам «броник» придадут для усиления. – С чего они про семинар узнали? Им, что ли, звонили? – Звонили мужички, что с нами пообщались у ИКЕИ. Языками… – Что-то мне говорит, что особо нам выбора и не оставили? – Не без того. Полностью добровольно… И отчасти принудительно… – Ждать долго придется? – Нет, у них уже все готово… – Что-то не очень верится… И действительно, минут пятнадцать ждем. Разговаривать под прицелом как минимум трех серьезных огнестрельных приспособлений не тянет, да и вояки выглядят уставшими, тоже не очень общительны. Что странно – справа и слева у дороги разнесенные вдрызг пятиэтажки. Бои тут, что ли, были? Наконец выкатываются две машины – медицинская обшарпанная таблетка и фургончик. Следом катит БТР-70. Техники тут у них… Но коптит БТР изрядно, старенький уже, видно. Вылезаю из кабины под снежок, иду к новоприбывшим. В кабине таблетки – двое. Шофер нормален, а вот пассажир выглядит паршиво. Стучу в стекло со стороны пассажира. Чуток стекло опускается. – Вы сопровождающий? Шофер машет рукой, дескать, отсюда подходи. Подхожу. – Это больной, медиков с собой не брали, у них работы и так до дури, не оторваться. – Больных много? Шофер мнется. – Слушай! Нам выбирать нечего под всеми этими «дудками» и под конвоем БТР. Все равно едем в больницу, так мне знать надо, что везем. – А ты кто? – Дед Пихто! Врач я. – Че, серьезно? А что ты тогда не в больнице? – Забыл тебя спросить. Что за больные? – Да я без понятия! Во второй машине санитар – его и спрашивай. Вот этот рядом – кашляет. Это заразно? – Нет… наверное. Санитар – сухонький мужичок под пятьдесят. В отличие от шофера замечает сумку у меня на заднице и потому не хорохорится. Больных всего дюжина. Тяжелых трое, у одного газовая гангрена, которую не удалось подавить, а ногу ампутировать он не дает, здоровый мужик, да и родственников у него полно, потом не расхлебаешь. Девушка после аппендэктомии, но прошло как-то не очень удачно удаление, хотя вроде бы любой врач аппендицит удалить обязан уметь, сейчас, вероятно, перитонит завязался. Еще один с явным столбняком, диагноз поставили с трудом – такого давно никто в глаза не видал. Остальные – вперемешку, с обострениями «хрони» и прочими мирными и привычными бедами, в момент ставшими совершенно непереносимыми. – Инфекционные болезни есть? – Нет, все с этими хворями вон, на поле. Санитар тычет пальцем в табор из палаток и вагончиков на пустыре. – Решительно тут у вас. – А что еще остается? Да, и не раздражайте командира БТР. – С ним что? – Зубы болят. Вторую ночь не спит. А стоматологов у нас нет. – М-да… Подарочек… Учтите, если тащим укушенных или инфекционных больных, а вы меня не предупредили, будет очень плохо сначала мне, потом еще хуже вам! Нет возможности кому из пациентов обратиться и перекусать остальных? – Да не должны. На всех платки надеты, чтоб рта не открыть. Ну и присматривают друг за другом, разумеется. – Жидковатая защита. – А они вооружены. Частью. Кто повменяемее. И этот, с гангреной, сразу предупрежу – тоже с пистолетом… Но он пока тоже немного вменяем… – Подарочек… Из люка БТР высовывается злющая распухшая рожа, обмотанная какими-то тряпками, отчего похожа на футбольный мяч. – Эй ты, выкидыш свиной! Долго еще задерживать будешь? – Я врач. Мне нужно, чтоб все пациенты доехали живыми. Это вы две ночи не спали? – А то, твою мать, ты сам не видишь! Глаз нет, придурок? – Вы пока тряпки эти смотайте с себя. Там компресс? – Да ты очумел, живодер! Я же застужу еще хуже! – Там у вас компресс? – Ну да, со спиртом, чтоб грело! – Нельзя греть снаружи. Снимайте все. А насчет хуже – вы считаете, что может быть хуже? По-моему, уже некуда. Снимайте, снимайте! – Отвечаешь? – недоверчиво спрашивает бедолага и испытующе таращит запухшие глаза. – Отвечаю. И пошлите кого-нибудь за горячим чаем в термосе. И лучше не сладким. – Что, пить захотелось? – Нет, это вам – рот полоскать, пока едем. Лучше бы шалфеем, или корой дуба заваренной, или водой с солью и содой, но и чай пойдет, главное, чтоб горячий. – Ты что, серьезно? – всерьез удивляется новоиспеченный пациент. – Абсолютно. А сейчас я тебе таблеток дам. – Уже давали. Пару горстей, бнах! – Ничего, я правильные дам. Что ж дать-то ему? А вот «найз» и дам. И пару темпалгина. А вообще-то если б не кой-какой опыт – впору было б в штаны наложить. Пациент, съехавший с катушек, способен наворотить черт знает чего. Во время боевых действий раненые, случалось, и стреляли в медиков, потом объяснить не могли, почему это делали… А тут у пациента и автомат на плече, и крупнокалиберный пулемет… Таблетки взял. Съел без запивки. Судя по слезящимся глазам и выражению лица, готов на что угодно, лишь бы чуток отпустило. Пару ночей ходить по стенкам – это воодушевляет сильно. Посланный за чаем паренек оборачивается быстро: – Во! Лучше чем чай! Кофе с молоком! Сказал, что для больных! – Мудило! Я ж тебе внятно сказал – чай! В жопу тебе кофе! – ревет командир БТР. Влезаю в беседу, пока до смертоубийства не дошло: – Нормально, кофе тоже годится! Горячий? – Кипячий! – Это паренек говорит. – Тогда полощите рот – только не ошпарьте слизистые. Чтоб горячо, как терпимо. Но без ожога. Мужик с перекошенной мордой, а раздуло его качественно, что особенно заметно после того, как он тряпки смотал, смотрит подозрительно: – А ты точно врач? – В чем сомненья? – Да тебе один хрен – что чай, что кофе… Чтоб кофеем рот полоскать… – Не один. Я вам внятно говорил – заварка шалфея или коры дуба. У вас есть заварка с шалфеем? – Глумишься? Откуда тут шалфей? – Ну вот. Принцип простой: снаружи греть больные зубы нельзя – лицо еще больше отечет и боли будут интенсивнее. Греть надо изнутри – ополаскивая больную десну. Горячей жидкостью. Постоянно. Кофе – жидкость? – Ну жидкость. – Вот и полощите. Приедем – найдем и шалфей и стоматолога. Хотя зуб придется драть – бессонная ночь прямое показание. – А если не драть? – Потом придется операцию делать на челюсти, потеряете пару-тройку зубов. И давайте закончим разговор – вам полоскать и полоскать… Болезный улезает в люк. Подмигиваю пареньку и возвращаюсь к санитару. – Это ж кто тут у вас? – Да всякие разные. – И санитар перечисляет пару десятков предприятий, ВОХР, подразделения с Ржевского полигона и так далее… Все-таки вернуться обратно в кабину приятно. Трогаемся. Ну если не гора с плеч, то такой курганчик… – А кроме вояк тут кто еще? – интересуется напарник. – Да всякой твари по паре – и ВОХР с завода, и заводские, и химики, и местные. Беженцев набрали еще… Монолитовцы тож… Саша подпрыгивает: – Какие монолитовцы? – Гаражный кооператив так называется. От них тут отряд самообороны. А что ты подпрыгнул? – Не, так, ничего… Прыскаю про себя с серьезной физиономией – явно Саша в «Сталкера» рубился… Тем временем нам дают отмашку, трогаемся дальше. На пустыре за блокпостами табор – яркие туристические палатки, строительные вагончики, автомобили. Пара вышек с силуэтами на них. В ту сторону как раз санитар показывал. – Это что за цыганский лагерь? – Беженцы, наверное. Санитар толковал, что тут у них инфекционные больные. – Дык тут домов полно. Разместили бы в тепле. – Ну это типа карантина. А может, в домах места нет или опасно. Хотя, если тут дизентерийные – лучше их в чистое поле. Прокатываемся уже разросшейся колонной по Беляевскому мосту. Тут меня дергают снять какую-то нефтебазу в полукилометре от дороги. Встряхиваюсь. Чего-то замотался. Спать хочется сильно. Саша откровенно зевает. – Эй, вы кончайте зевать, – буркает Семен Семеныч. – Глядя на вас, и меня в сон потянуло! Хотите уехать в кювет? Нет – тогда давайте общаться. «Грачи» вы или кто? Раз едете пассажирами – извольте увеселять водителя. А зевать да спать – себе могилу копать. – А вот что вы так презрительно про «жип широкий» отозвались? Вроде бы «Чероки» получше УАЗа будет? – продолжает Саша уже вовсе забытую тему. – Дык а как о нем отзываться? У джипа – и несущий кузов! Курам на смех. Далее – зеркала очень быстро начинают портиться. Все шильдики ржавеют за год. Ну и с электрикой беда. Вот остановимся – спросите у Нади, что сейчас жип ведет – подогрев сиденья работает или нет? Готов на рупь поспорить, не работает. А самое главное – коробка автомат. Если его по нашим дрищам гонять – выходит из строя на раз. Ну и получается джип, чтобы девок в казино возить. Это понты. Самое смешное, что целая куча этих самых «чероков» заднеприводные. Вот это уже понтее понтов. На брюхе шелк, а в брюхе щелк. – О, а я вдруг подумал, что можно же у Нади кроме электроподогрева и про подарки женщинам в больнице спросить! Она и женщина и медик. – Спохватились! Уже спросили. Она меня при всех в галошу посадила и плавать отправила. – Когда это вы успели-то? – Пока вы в Макдоналдсе шарились. Мне эта мысль в голову тоже пришла. Я ее и спросил. – А она? – Глянула так и спрашивает: «Вы же вроде говорили, что женаты?» – Ага, говорю, уже двадцать шесть лет. Она так картинно удивилась и заявляет: – И что, ваша супруга никогда колготок не носила? Ну и все. И сказать нечего. Конечно, колготки… Умыла девчонка как маленького… – Ловко! Действительно, все гениальное просто. И что будем делать? – Есть у меня наколка на карте, где колгот куча. – Сейчас приберем? – Нет, сейчас не получится. – А где колготы-то? – Будете ржать – высажу. – Не будем. – В кузове моей фуры. На том же предприятии, откуда этот грузовик с бананами брали. Рядом с американцем этим как раз стояла. – Семен Семеныч, при всем уважении – бу-га-га! – Вот так и знал, что заржете. – А что еще остается? – Ржать внутренне. Про себя, с соответствующим выражением лица. – Извините, но реакцию надо было обозначить, чтоб показать участие в беседе. Вот представьте – вы сказали, где колготы. А мы сидим с индифферентными мордами. Как-то не по-человечески… – приходится оправдываться мне. – Ладно, проехали, – великодушно прощает шофер. – А что вы про пушки рассказывали? Интересуетесь вопросом? – Нет, это так. По детским впечатлениям, – улыбается Семен Семеныч. – А что за детские впечатления? – Я перед армией в ДОСААФе на водителя учился. А положено было еще и работать. Школу закончил, до армии время оставалось – пока восемнадцать лет стукнет. Ну и поработал некоторое время, пока прав не было, еще в Артиллерийском музее. Вот там пришлось пушки покатать. – С чего это так? Там же они навечно поставлены? – А как раз была реконструкция пятого зала. – Это который про начало Великой Отечественной? – Он самый. Там уже подиумы старые стали ломаться – пушку же для хранения вывешивать надо. Если она на колесах стоять будет, то наполнитель резиновый, гусматик, деформируется, и катить станет нельзя. – Точно, я видал! У нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров! От колес аж ошметья летели… – вспоминаю я не очень давнюю службу в армии. – Вот-вот. Пушки со старых подиумов скатили, и они в зале стояли на полу. А со старыми подиумами распрощались – разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек, потом в расставлении их по залу. На новые подиумы ставил тоже. Не один, конечно. Но как молодой-здоровый участие принимал с остальными стариканами. – Так что, есть опыт артиллерийский? – Скорее транспортный, по профессии. Сам себе тягач называется. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея других систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился атомный миномет «Ока». – Это такая жуткая дура вроде большой «Берты»? – Нет, «Берта» пушка нарезная. И атомными минами стрелять не может. А этот не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на сорок пять километров. Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только. – Что-то вы улыбаетесь хитро? – подмечает глазастый Саша. – Из молодецкой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много. Было достаточно свободного времени – столяры задержали поставку подиумов, и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «катюши». Самые мерзкие ощущения – как там люди ездили? Кабина «Шишиги»[2], после «катюши», роскошный лимузин, а уж про нее ругани у шоферов было много! Очень там сидеть неудобно – и сиденье не регулируется, и кабина тесная. – А у нас трое во время маневров влезало в кабину, – вспоминаю я. – Зимой небось? – Ага. В Сальских степях – неподалеку от Волгограда. – Знаю эти места – там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком… – Точно! Но я вас перебил. – Да и кроме того я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей. Она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка, поэтому мои экзерциции она не замечала. Зал здоровенный – выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь – потом открываешь замок и смотришь в ствол – попал аль нет. Азартное занятие. А самое теплое ощущение – от 37-миллиметровой немецкой «армейской колотушки»[3]. Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «дверной молоток». Не пушка, а песня, бегом катать можно. ДШК[4] на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… даже наша «сорокапятка»[5] легче. Очень хороша на ходу «полковушка»[6] на станке от «сорокопятки». – А другие пушки как? – Далее идет «грабинская»[7], но там куда лучше, когда кто-нибудь на стволе повиснет, все-таки станины поднимать тяжело, – центр тяжести у нее смещен назад. Ну потом наша 57-миллиметровая и наконец немецкая 50-миллиметровая. Эта при перекатывании вызывала грыженосные чуйства. Также легко было катать зенитки калибром 37 миллиметров. 85-миллиметровую – не сдвинуть вовсе. Зато на зенитках – сядешь в кресло наводчика по горизонтали, крутишь рукоятку наводки – такая карусель получается! Куда там луна-парку – крутишься с площадкой аж со свистом. – А немецкую противотанковую, 88-миллиметровую не таскали? – подначиваю я водителя. – Шутишь! Она, во-первых, в соседнем зале стояла – а там реконструкции не было, а во-вторых, вес у нее – трактором не сдвинешь. – А закатывали эти пушки наверх на третий этаж как? – Так по пандусу в вестибюле и закатывали – там же пандус с двух сторон как раз для этого и сделан. В одно время со мной там два таких же молодых балбеса перед армией прохлаждались. Вот у них было любимое развлечение – гонки по пандусам устраивать. Понедельник-вторник выходные, посетителей нет. Балбесы заберутся наверх и бегом с гиканьем по пандусам вниз – кто первый добежит. А там еще такие барьерчики стояли. Так они на бегу через них прыгали. Хранитель там был, спец по стрелковому оружию, Нацваладзе звали, так один его чуть не убил – налетел со всей дури. Дальше вместе по пандусу катились, чудом ничего не поломали. – А вы с ними не бегали? – Да ну, я был положительный, а они – шалопуты какие-то. Сперли у художников репродукцию с плаката Великой Отечественной. Там такой парень-сибиряк со снайперской винтовкой показывает шесть гильз на ладони, а за его спиной шесть березовых крестов с немецкими касками. И подпись такая нетолерантная: «Бей так – что ни патрон, то немец!» Прилепили ее к автобусу с немецкими туристами, которые из Петропавловки возвращались. Ну, скандал, Бульба извинялся. Другой раз их за досками послали на нашей музейной «Шишиге». А им скучно сидеть было. Так сообразили, там в кузове валялся какой-то ватник – грязнее грязи. Весь в мазуте и прочем говнище. А за нашей музейной таратайкой на светофоре встала какая-то расфуфыренная иномарка, «кадиллак». А тогда иномарок в городе можно было по пальцам пересчитать. Вот они в знак пролетарского протеста, когда зажегся зеленый, этот ватник за рукава взяли и на лобовое стекло иномарки кинули. Хорошо лег, плашмя. И рукавами обхватил. Иномарка так тормознула, что задние колеса от асфальта оторвались. Оказалось, американский консул ехал. Когда им на ветровое стекло такое прилетело, чуть от испуга не помер – думал, человека сбили. Потом его водитель двумя пальчиками ватник стянул, а сквозь стекло по-прежнему не видно ни хрена, мазут с грязью остался ровным слоем. Опять скандал, на этот раз – дипломатический, опять Бульба извинялся. – А Бульба – это кто? – Директор музея тогда был. Полковник Бульба. Хороший мужик, но что-то ему не везло. – А что с ним еще такого случилось? – Собака живот погрызла. Причем он сам же настоял, чтоб собаками усилили охрану Артмузея. Тож инцидент был из ряда вон… – Да рассказывайте, не тяните! – Так и не тяну. Он как пришел, так и понеслось. Идет по коридору, а там сотрудницы перед фотографом рассаживаются, групповой снимок делать. И его позвали. Он в цветник этот залез – в Артмузее женщин много – в художественном отделе, экскурсоводы, бухгалтера, причем и молодые. Через пару дней Восьмое марта. В коридоре висит стенгазета на эту тему. В центре тот самый снимок с подписью: «Наши милые женщины». И полковник в цветнике улыбается… Так как-то и шло. Вроде и пустячки, а неприятно. А потом двое сукиных детей – шпана лет по двенадцать – спрятались в экспозиции, дождались окончания работы музея, прохождения патруля, и, побив витрины, потырили кучу всего: автомат немецкий, несколько пистолетов, гранаты холощеные, но с виду-то не скажешь, награды разные. По веревке из окна третьего этажа спустились в парк. Добрались до «Горьковской», а в метро их и повязали. Как раз в тот день начал действовать «комендантский час для детей» – Романов распорядился, что после двадцати двух часов дети без взрослых должны задерживаться милицией и доставляться в отделения. Везли их в грузовичке-фургончике, в «Операции Ы» там как раз в таком Феде на стройку обед с сиреной везут, вместе с какими-то пьянющими «синяками». Мальцы перепугались, и, пока «синяки» дрыхли, им засунули гранаты в карманы, пистолеты, а автомат и остальное высыпали под лавку. Приехали. Открыли менты дверь, говорят: «Выходите!» Дети эти чертовы выпорхнули, а «синяки» проснулись, стали вылезать, да и упал первый-то. И граната покатилась. Менты аж подпрыгнули – брали ханурика пьяного, а у него и граната, оказывается! Заломали руки – пистолет в кармане! Тогда террористов и в помине не было, ну разве что в Москве дашнаки пару взрывов состряпали. Да и то как-то это не прошумело. Другого «синяка» шмонать – еще пистолет! О, банду взяли! «Черная кошка»! А в фургончике автомат, еще пистолеты, ордена на полу. В общем – атас! Потом разобрались. Вот после этого Бульба и выпросил в придачу к милиционерам еще и сторожевых собак, чтоб унюхивали нарушителей. И первым под раздачу попал – засиделся в библиотеке, пошел к себе в кабинет, а тут как раз обход. Ну и покусали его… За живот… Потом, правда, оказалось, что собак правильно ввели, постоянно кто-то прятался, благо есть куда. Но уже старались, чтоб собачки сами по себе не бегали – не ровен час опять директор в библиотеке засидится… – А что, воровали все время? Даже тогда? – Конечно! Наган Чапаева – раз пять тырили. Эсэсовский кинжал в пятом зале украли. Но тут нюанс, тогда все находили почему-то и возвращали. При мне было, мужик из закрытой зоны старинную мортиру украл. Красивая такая, бронзовая. Маленькая, кило на сорок весом. А ее еще и отдраили для съемки асидолом, сверкала как золотая. Мужик взял лодку в прокате и по протоке заплыл. Того не учел, что хоть и октябрь был, а солнечный денек удался. Вот по сиянию его и засекли. Подошли к берегу и смотрят, как он внизу веслами ворочает. Он ментов увидал – и раз, мортиру за борт. А она, начищенная, лежит на дне и сияет. Пришлось дураку лезть одетым в холодную воду, доставать. Там глубина с метр где-то была. Вот что мне непонятно – этот, на БТР который, он едет или помер? Мы ж сдохнем так тащиться, а оторваться чревато. Как бы не догнал из своей пулялки, – прерывает не лишенный «интересности» рассказ Семен Семеныч и внимательно смотрит в боковое зеркальце заднего обзора. – Может, тормознем? Схожу, гляну. Я ему посоветовал зубы полоскать – видно, у него что-то не заладилось. – Я бы лучше по радио запросил, меньше риска. Ну сгрызет он рацию в крайнем случае – все не те потери. А то мы крематорий проехали с колумбарием… Навевает осторожность… Саша, свяжись с Николаичем, а? Саша, не кобенясь, берется бубнить в «длинное ухо». Сидим, ждем… – Кстати о крематории – кто знает, что в трудовой книжке у тех написано, кто непосредственно трупы жжет? – подкидываю я вопросец спутникам. – Сжигатель жира? И мяса? – Не, «оператор крем-цеха». – Серьезно? – Совершенно. Такой тортик-мастер, знаете… – Во, жгут так жгут… Рядом бахает пара выстрелов. Кто-то из наших, звук от ППС уже хорошо знаком. Семен Семеныч смотрит в окно. – Тетка какая-то загуляла – в ночнушке и босиком… – Откуда, тут же поля сплошь? – Поди знай… Неожиданно, громко взрыкнув движками, подъезжает БТР. Из люка высовывается измученная вспухшая морда. – Эй, помощник смерти! Можно глотать или надо сплевывать? С трудом подавив рвущееся с губ: «Ты не девушка, не минет делаешь, чтоб такие вопросы задавать», отвечаю сдержанно, как подобает врачу, говорящему с измученным пациентом: – Разумеется, можно. Если кофе вкусный. – Так я микробов наглотаюсь! – Последние пару дней вы этим и так занимаетесь, так что ничего нового не проглотите. А пить вам надо побольше – интоксикация уменьшится. И полощите не горло, а именно зуб. – Глумишься? Думаешь, я такой тупой? – Нет, просто бывали пациенты, которые путали. А про себя думаю: «Ну да, именно тупой!» – Тогда поехали. Двигаемся с места. Навстречу бойко катят старые знакомые. Мигают фарами, приветственно бибикают и рулят дальше. Видимо, у них это круглосуточная доставка, а в комплексе гипермаркетов сидят грузчики и стрелки… – Быстро их, однако, разгрузили, – замечает Семен Семеныч. – Так не вручную, наверное. Там погрузчиками, тут погрузчиками. – Скорее всего. И коробами же и нагружают. Ловкачи! На развязке встречаемся с людьми из «Поиска», которые из Медвежьего Стана. Стоит инкассаторский броневичок, УАЗ, пара джипов и автобус. Сразу замечаем черных из наркоконтроля. Есть и эмчеэсники. Военные. Вооружены кто чем, но в основном серьезные «дудки», ружей охотничьих незаметно. Серьезные-то серьезные, но очень уж разношерстные. Хотя таких раритетов, как наши ППС, ни у кого нет. «Калаши» разных видов и пистолеты-пулеметы, которые похожи на «калаш», но меньше «ксюх»[8] и магазины неширокие. Опять останавливаемся. Старая песня, нам доверяют жизни еще полутора десятков раненых и сопровождающих их лиц: парня в знакомой куртке МЧС, двух гражданских, капитана-связиста и пожилого мужика в камуфляже. Опять же без каких-либо просьб, сугубо явочным порядком. Экипаж сопровождающего БТР ведет себя индифферентно, командир, видно, упился кофеем, и вместо него торчит из люка голова паренька, который так неловко расстарался, бегая за чаем. Николаич уже в этой небольшой толпе. Саша, рассказав все услышанное из рации, предлагает мне присоединиться – тот седой в камуфляже оказывается медсестрой. Так уж повелось, что медбратом называют обычно санитаров без специального медицинского образования, а парни, обучившиеся в медучилище, оказываются с несуразным названием профессии. То есть вроде как они медбратья, но, отрекомендовавшись так, тут же воспринимаются как санитары… Подхожу. Здороваюсь. Мужик называет себя, представляюсь ему, жмем друг другу руки. Признается, что его отправили для проверки, а не загребут ли кронштадтские всех медиков к себе. Если не загребут, тогда можно работать, хотя у них тут медиков кот наплакал. Спрашиваю, а как же он будет семинар слушать, чтобы потом рассказывать своим коллегам? Усмехается и показывает портативный диктофон. Собирается записывать все подряд. Потом пусть слушают. Неплохо придумано. Раненых нам набрали частью сидячих, частью лежачих, для чего в автобусе сняли половину сидений. Наборчик тот еще: падение с высоты, переломы, кишечная непроходимость и в том же духе. И огнестрел тоже есть, аж четверо. Причем у всех с повреждением костей… М-да, с хорошим хвостом мы припремся в больницу. Ну да делать нечего. С нами отправляется броневичок и автобус. Катим дальше. – Я одного понять не могу, – нарушает молчание Семен Семеныч. – Чего? – На фига сейчас ерундой заниматься? Больных куча, раненых, а тут семинар, лекции… Чушь какая-то! – Вовсе нет. Самое время для обмена информацией. Если б еще и пораньше – лучше было бы. Медицина – это ж не математика. Тут все на опыте строится, а человек существо сложное. Поэтому подготовить врача, чтоб он все знал и все умел, невозможно. Отсюда куча специализаций. А сейчас, разумеется, время медицины катастроф, полевой хирургии и терапии. Это мало кто знает, в мирное-то время совсем не нужно было. Так что молодцы, что затеяли. – И все равно не понимаю. – Ну, тогда пример. Работала у нас в клинике молодая, красивая буфетчица. Не смейтесь, я понимаю, что обычно буфетчицы низенькие и полные, а эта как раз наоборот. Очень красивая по всем статьям. Доброжелательная, общительная, но в моральном плане – скала. Почему-то на работу она брала с собой сыновей. Вот ее старшенький и ухитрился, на кухне помогая, засунуть руку в новокупленную немецкую мясорубку. Немцы потом были в шоке, их агрегат гарантирован от такого, но кисть тем не менее мальчишке смололо. От фирмы ему устроили поездку в Германию и протез сделали суперский: механика-электроника реагировала на движение остатков мышц, и пальцы протеза сжимались и разжимались как настоящие. Одна беда, мальчик растет, значит, протез надо менять периодически. Ну, вот как-то на эту тему мы с ней и общались – я по образованию-то педиатр, потом на взрослых перешел. Немного позже узнал от нее, что муж страшно ревнивый, и ей приходилось детей на работу по его настоянию таскать – он был уверен, что жена не столько работает, сколько трахается с любовниками. Травму сына тоже интерпретировал по-своему, дескать, она так подсуропила, чтоб сын не мешал. Меня это удивило. Спрашиваю осторожненько: «А он в норме вообще-то, муж-то?» Нет, уже лежал в психушке. С бредом ревности. И пытался покончить с собой, в окно выпрыгнуть, да она не дала. Я ей – мол, развестись бы вам. Она удивилась. По ее мнению, ревнует – значит любит… Какая же любовь без ревности? Ну ладно. Дело к майским праздникам, отмечаем, значится, это дело. Сугубо после работы, и она подошла посоветоваться – дескать, вот что ей делать. Муж сам не свой, но просит ее не сдавать опять в психушку. Почесали мы репы, да так ничего и не решили. С одной стороны, лучше б этому Отелло в психушку. А с другой, она его любит, жалеет, он – судя по дикой и дурной ревности – ее тоже обожает, дети опять же, праздники… С тем и разошлись. Я взял за свой счет несколько дней и поехал на «Вахту» собирать останки наших бойцов. Возвращаюсь – мужики какие-то кислые. Спрашиваю их: «Что случилось?» – «Ну, ты на похороны ездил и мы тоже». – «Что такое? Кто?» – «Милу муж зарезал. При детях. А хоронить некому было – вот клиника и впряглась…» Я так и сел. А через пару месяцев встретился со своей однокурсницей – хорошая девчонка, но вся в психологии и психиатрии, аж никакой личной жизни, хотя милая такая. Спросил ее насчет этой ситуации. А она очень удивилась: «Это ж говорит азбука. Бред ревности в типовом виде именно таков. Сначала попытка самоубийства характерна, а в случае, если жив остался, обязательно постарается объект убить». – «То есть как Отелло?» – «Именно. Отелло – четкая картина сумасшествия с бредом ревности. Хоть историю болезни пиши. Только вроде у него не было компоненты с самоубийством. Давно читала. Да вроде и там что-то такое он думал…» – «Но она же себя вела очень сдержанно!» – «А сумасшедшим это без разницы. Он был уверен, что жена неверна – и точка. Дездемону придушили тоже без разбирательств». – «Ну а как тогда с тем, что без ревности не бывает любви?» – «Чушь! Хороша любовь, когда при детях ножом кромсают насмерть…» Вот и судите, Семен Семеныч, как бы дело повернулось, если б я эту информацию имел, когда она перед Первомаем к нам подошла посоветоваться? – Может, вы и правы… – задумчиво говорит шофер. – Снимать панорамно, скорость снизить, мы на прицеле, – заявляет Саша, ведомый духом из «длинного уха». – Чей прицел? – Тут вояки стояли, похоже, что они. Вон на пешеходном переходе явно пулеметное гнездо. Да и место вкусное – складская зона Парнас… тут все что угодно есть. Снимаю, что вижу и на что показывают спутники. Впрочем, нас не останавливают, едем беспрепятственно. И оживленно здесь – совершенно неожиданно. За весь день мы и сотни машин с живыми не видели – а тут и грузовики, и бэтээры, и люди. Видим, что со складов вывозят кто во что горазд. Мертвяки угомоненно лежат на обочинах дорог, таких, чтоб активно передвигались, не вижу. Да и упокоенных-то мало. Стрельба идет, но не суетливая, без перестрелки. И что непривычно, редковатая какая-то. Несколько стрелковых гнезд на складских крышах. Парные патрули. Но опять же не чистые военные, а всякие разные люди. Ну да последнее время и у военных самый разношерстный камуфляж был, что на складах залежалось, до принятия на вооружение юдашкинского милитари-гламура. Вот интересно, камуфло какое он придумал? Не иначе голубовато-розоватых тонов с бантиками и рюшечками… – Саша, спроси «старшого», с этими военными контакт заводить будем? Оказывается, не будем. Кронштадтские и сами тут отовариваются, и зона в принципе им известна более-менее. Союз не сложился, но некое взаимодействие место имеет быть. И отлично – меньше раненых притащу на хвосте. Спина затекла, задница – словно кто напинал кирзачом, голова тяжелая… Скорее бы Кронштадт. Да и тут вроде всякие военные уже есть, хоть немного, но есть. А вот крупных жилых кварталов нет. Поселки старые, деревенского типа, и коттеджные – такие толп зомбаков не дают. Уже легче. Дорога отличная, прямая, брошенные машины выкинуты прочь с полотна, в общем, все замечательно. Еще раз видим кучу гипермаркетов у дороги. И тоже тут уже более-менее порядок. Что удивляет – опять пара висельников на ветру сохнет. М-да, вот бы развернулись правозащитники. Те же «Гумын Рэтс Вотч». Последнее их резюме тронуло до слез: оказывается, арест Ходора самое страшное нарушение человеческих прав! Даже странно, что, когда в Ичкерии в начале 90-х бравые ребята устроили русскоязычным резню со своими национальными прибаутками – ни одна вша из этих правозащечников не пукнула на тему резни, этнической чистки и геноцида. Зато когда туда сунули недомордованную еще, к счастью, армию, несмотря на все уверения либералов, таки оказавшуюся нужной, вот тогда вой с лаем был до небес! После этого у меня лично к правозащитникам – сугубое отношение… Немного интересно, что ж это линчеванные такое устроили, что их подвесили сушиться? Хотя какая разница… Уже на автомате снимаю и этот узел снабжения. Наверное, мы уже вышли на финишную прямую. Движение тут достаточно оживленное. Правда, несутся все как оглашенные, что туда, что оттуда. Мы же сохраняем величавый неспешный темп. Ну да наши в простреленных УАЗах небось взмерзли уже до синих носов. – Стоп, колонна, – неожиданно командует Саша, репетуя ожившую рацию. Надо же, а ведь задремал и аж слюни пустил, вот ведь стыдоба! – Пока просто стоп. Сейчас уточнят. Вывернув голову, вижу, что Николаич и Сергей подходят к краю дороги. Смотрят в бинокли. А подходили-то враскоряку – тоже устали уже. «Старшой» подносит рацию ко рту, и Саша тут же оживает: – В поле метрах в трехстах от дороги стоит БТР, видимо брошенный. Грех не прибрать, если исправен. – Каким составом идем? – Всей группой, плюс Семен Семеныч. Охранять остаются приданные и примазавшиеся. Камеру не забыть, мало что там! Чтоб потом не заявили, что-де пристрелили экипаж и злостно исхитили ценную вещь. Не было бабе печали – нашла в поле БТР… И чего ему стоять, ежели вещь хорошая? Не трактор же… Ветерок со снежком после теплой кабины вызывает какое-то судорожное зевание, от которого все тело дергается и глаза слезятся. Подходим к Николаичу. Вижу, что также идут Дима-опер с Вовкой-водилой. Из машин вылезло несколько человек – организуют охрану колонны. Когда подхожу, Николаич в рацию уговаривает Надю не лезть с нами. Строптивая медсестра в конце концов внимает доводам разума – и остается. Когда начинаем выбираться с дороги на поле, подбегает веснушчатый парнишка из БТР конвоя. – Командир сказал, что, если что не так пойдет – ложитесь. Мы из КПВТ[9] врежем! – Спасибо. А по нам, лежачим, не влепите сгоряча? – Не, командир сам за пулемет встал. – Ладно, учтем… Здесь выбраться с кольцевой не проблема – город закончился, и потому она, как и положено нормальной дороге, лежит на земле, а не зависает на высоте трехэтажного дома на столбах-колоннах. – А вы обратили внимание, что поснимали много шумозащитных экранов? Раньше как в тоннеле едешь, а сейчас обзор открыт? – Сектор обстрела чистили. Не иначе. Да и экраны эти материал хороший. – Для чего, интересно? – Да для чего угодно! Я бы на даче у себя легко нашел применение. – Разговорчики отставить! И держитесь левее – не забывайте про тяжелый пулемет за спиной! Вроде как наш строй называется «косой уступ», если не путаю. Во всяком случае, идем цепочкой, но не гуськом и не шеренгой – так получается, что у каждого сектор обстрела чистый. И я могу снимать не спины товарищей, а все тот же БТР. – Ты комментируй, – подсказывает идущий рядом опер. – А что комментировать? И так ясно. – Это тебе сейчас ясно, а когда будут смотреть посторонние, да через месяц – ни черта не поймут. – И что мне комментировать? – Да все подряд! Время действия, место, состав группы, цель визита. Сам БТР: вид камуфляжа, бортовой номер, повреждения и так далее, включая, куда он смотрит рылом и куда повернулся задом. – Ну, кому это все нужно? – Если уж делаешь что – так делай хорошо. Все равно ж ты не стрелок сейчас! Приходится бормотать все то, что опер предложил. Потихоньку втягиваюсь. Вообще-то я понимаю, что он прав. Так делают при всякой видеозаписи с места событий грамотные люди. А то потом смотришь – камера дрыгается, а снимающий верещит что-то среднее между «твоюжежмать!» и «божежмой!». Чем ближе подходим, тем больше становится бронемашина. Наконец ее гробообразный бок занимает все поле видоискателя. Соответственно сообщаю видеокамере, что с левого бока БТР нет видимых повреждений, покрашен равномерно зеленой краской, номеров и условных обозначений не имеет. Скашиваю взгляд на Диму – как он отреагирует на подначку? Но физиономия совершенно невозмутима. Вспоминаю, как он себя вел при осмотре места происшествия несколько часов назад, и понимаю, что зря тратил порох, потому как он сам ровно точно так же описывал бы машину. Также отмечаю, что бортовой люк закрыт, открыт только сверху – то ли мехвода, то ли командира. Окликает Николаич. Просит аккуратно обойти агрегат кругом. Остальные собрались в шеренгу с кормы машины. Оружие давно приготовлено к бою, и стрелки – как взведенные пружины. Уже втянулся, потому без внутреннего сопротивления отмечаю, что и носовая часть и правый борт также покрашены не в розовый или бирюзовый цвета, а как раз наоборот, все в тот же зеленый; что повреждений видимых не обнаруживаю; корма выглядит соответственно левому и правому бортам. Десантный люк и с правой стороны закрыт. Ствол башенного КПВТ задран почти вертикально. Внешне выглядит совершенно нормально. По той же окружности, соблюдая более-менее безопасное расстояние, возвращаюсь к мужикам. Судя по всему, пока я ходил – тут уже распределили роли. Поэтому снимаю, комментируя, что две пары стрелков взяли на прицел десантные люки по бокам машины. Ну это-то и я понимаю – снаружи, скорее всего, у боевой машины их не откроешь без специального ключа, да и у «восьмидесятки» боковые люки наполовину откидываются так, чтобы прикрыть десантников от огня спереди этаким щитом, а вторая половина падает вниз и служит порогом-подножкой. Трое лезут на крышу бронетранспортера. Николаич стучит по броне прикладом и громко орет: – Эй! Есть кто живой внутри? Отзовись! Продолжаю комментировать каждое телодвижение и поясняю камере, что старший группы стуком приклада по броне и голосом пытается войти в контакт с находящимися внутри БТР людьми. Ну типа вдруг мужики собрались на пикничок и сейчас там квасят, а мы мешаем… После этого Серега ложится на броню и прикладывает к стылому железу ухо. Пожимает плечами, насколько это возможно в такой ситуации. Опять слушает. Встает. Вся троица аккуратно держит на прицеле люки – и открытый, и закрытый впереди, и десантные верхние. Николаич что-то говорит Семен Семенычу. Тот забирает с брони лопату. Что делают там с лопатой, не вижу. – Люки закрыты. Они сейчас предохраняются от того, что кто-нибудь изнутри вдруг распахнет на полный мах, – поясняет стоящий рядом Вовка. Трое наверху продвигаются к башенке. Стопорятся. – Ага, сейчас надо в люк смотреть, а черт его знает, что оттуда выскочить может, – поясняет Вовка. – Володь, подгони-ка сюда ментовский УАЗ! – кричит сверху Николаич. Мой сосед шустро припускает в сторону дороги. Пока он подъезжает, «старшой» еще несколько раз кричит свою текстовку, а Серега слушает, прижимаясь ухом к железу. Практически одновременно с подъехавшим УАЗом Серега уверенно говорит: – Внутри есть шевеление! Шуршит кто-то. Вовка подпирает задом УАЗа левый бортовой десантный люк. Теперь его не распахнешь. Вылезает из машины. Под присмотром Николаича группа перестраивается. – Володь, загляни в лобовое – посвети фонариком! Если кто в люк прыгнет – скатывайся на землю, и под прикрытие носа. Остальным внимание! Подбираюсь поближе. Наш универсальный водитель вскарабкивается на БТР спереди и, подсвечивая себе фонариком, заглядывает через ветровые стекла в салон, благо бронезаслонки подняты в походное положение. – Фонарик слабый. Не видно! – Что, и водительское место не видно? – Водительское пустое. На стекле есть брызги чего-то похожего на засохшую кровь. Стоящий слева от Николаича Саша вынимает из кармана свой фонарик, но Николаич мотает головой. Тогда Саша вытягивает откуда-то с правого борта двуручную пилу, вешает на ручку фонарик и аккуратно начинает опускать в открытый люк эту конструкцию. – Сека!! – орет Вовка, скатываясь с брони. – Идет!!! Саша одновременно дергает пилу из люка, и пока она, взблескивая фонариком и певуче звеня, брякается на крышу, перехватывает со спины короткую помповушку из старых магазинных запасов. Практически в это же время в люк высовывается что-то похожее на большую грушу, и получает со всех сторон и из всех стволов, аж ошметья летят. Груша моментально скрывается в люке. Но я уверен, что по ней попали все, кто стрелял. А еще мне показалось, что это была странная, карикатурная, но определенно человеческая голова. Помнится, так французские ехидные карикатуристы изображали своего короля Луи Филиппа. Вроде как и не король, но всем ясно, что такое. Саша тем временем подбирает пилу. Фонарик опять в люке. – Ну что там у вас? – кричит из-под БТР Вовка. – Неясно. Обстреляли – были попадания. Но смотреть все равно надо. Володя, глянь еще раз, аккуратно. Вовка осторожно лезет к лобовым стеклам. Прикладывается. – А завоняло ацетоном, – замечает он со своего наблюдательного пункта. – Это-то и сами чуем. Ты что там видишь? – Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая! – На что похожа? – Да пес ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот! – Что наблюдаешь? – Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи! – Не томи! Что там? – Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит! – Еще что? – Не пойму. Но вроде как больше там никого. – Саша, дай-ка доворот – посвети в глубину. – Чисто! Она одна тут была! Дальше возникает небольшая заминка. Подхожу ближе, слышу, как опер говорит Николаичу: – Эх, жаль, риального патсана потеряли. Так бы он тут был к месту! И слышу, как в ответ «старшой» заявляет: – Так я и пустил бы эту тупую обезьяну к пулеметам! Понимаю, что кому-то надо лезть внутрь. Ясно, что это не очень охота делать, но придется. Лезет сам Николаич. Через минуту из недр БТР гулко раздается: – Там, наверху! Разблокируйте люки! Вовка отгоняет на пару метров УАЗ, Семен Семеныч, пыхтя, выдергивает лопату. Люки один за другим начинают распахиваться. – Доктор, давайте сюда с камерой! Иду, прикидывая, что надо делать, чтоб снимать в темном салоне. Внутри не так уж и темно, серый пасмурный денек дает достаточно света, чтобы через открытые люки сделать хоть и темноватую, но внятную съемку. Воняет около машины изрядно: и ацетоном, и мертвечиной, и особым запахом подгнившей крови… Я никогда раньше не заглядывал внутрь бронетехники, и разобраться сразу в скопище всяких прибамбасов и причиндалов достаточно трудно. Почему-то сразу заметны какие-то коричневатые мешки – один свисает сверху, из башенки, а еще такой же на спинке водительского сиденья. Понимаю, что оно водительское, по тому, что там автомобильный руль и приборная доска. Зато глаз ухватывает то, что мне привычнее видеть – размашистые потеки бурой, засохшей уже несколько дней назад крови на покрашенных белых стенках, рваный мужской полуботинок, драные цветастые тряпки в подсохшем кровавом месиве, покрывающем пол БТР. Николаич тоскливо смотрит на подошву берца, только что выдернутую из этого киселя с ясно слышимым хлюпом, какие-то ярко-белые осколки костей и конечно же на здоровенную желтовато-синюшную тушу впереди, там, где сиденья водителя и командира. – Погодите сюда пока лезть! Ботинки поберегите! – А что делать? – В УАЗе стопка полиэтиленовых пакетов из «Зеленой страны». Наденьте поверх! А, точно как эрзац-бахилы. – Дима, тащи веревку! Потолще! Доктор, несколько мешков сюда! И камеру отдайте кому-нибудь. Саша, умеешь снимать? – Умею, чего тут хитрого. – Возьми камеру и продолжай съемку! – Для чего мешки? – не пойму я. – Покойницу выволакивать будем. А мешки, чтоб с головы не текло на сидушки, когда потянем. Понятно. Хотя по габаритам покойная килограммов на двести тянет, не меньше. Ну да УАЗом дернуть – лишь бы в люк бортовой пролезла. Если не пролезет – будет хуже, впрочем, в БТР и так уже все загажено. Шурша бахилами, аккуратно лезу вперед. Да, голову раскроили залпом изрядно. Хорошо, догадался перчатки хозяйственные натянуть. Теперь, стараясь не слишком измазаться, собираю перепутанные лоскуты кожи, куски костей и мышц в пакет. Мозговой череп, разнесенный почти вдрызг, и впрямь втрое, если не больше, уступает могучим челюстям. Челюсти в пакет запихнуть удается с трудом. Зубки мелкие, треугольные, мутно-белого цвета, очень непривычные на вид. И их действительно немало. Вот поэтому и груша получилась. Вижу свисающее вбок маленькое, явно женское ухо с сережкой. Если бы этот упокоенный кадавр улыбнулся, то так широко, что мочки ушей в рот попали с серьгами вместе… – Готово! Замотал голову! – Принимай веревку! За щиколотку возьми! Легко сказать, щиколотку-то сразу и не найдешь. Стопа изменилась сильно и стала похожа на собачью. – Погодите, я сам узел завяжу. Николаич возмущенно пыхтит, распуская мой дурацкий бантик и завязывая узел какого-то хитрого типа, что в грубых перчатках из черной резины делать непросто. Конец веревки там снаружи уже привязали к УАЗу. – Володя! Давай помалу! Доктор, сдвиньте в сторону сиденье стрелка, – тыкает пальцем «старшой» в приделанное к штанге из башенки простенькое металлическое креслице. Складчатая рыхлая туша, похожая чем-то на моржовую, но раскрашенная в мерзкие цвета разложения, с черноватым сетчатым венозным рисунком, медленно скользит к выходу, сгребая собой с пола кровяное желе. – Я, конечно, извиняюсь – но оно стоит того? – спрашиваю Николаича. – Вонища же здесь будет невиданная? Как бы мы машину ни мыли, все равно запах будет. А летом – ЕБЖ, как говорит наш сапер – тем более. – Потерпим. Летом вонять будет везде. А новенький БТР с бортовым оружием и полным боекомплектом сейчас бесценен. Он нам не на танцульки ездить нужен. – Ясно. Просто у меня приятель купил, было дело, по дешевке джип, в котором четыре рыбака угорели – ну и просидели внутри с декабря по май. Так даже полная смена всего не железного ничего не дала. Стальной остов – и тот шмонил нестерпимо. И мытье ничего не дало. – Я в курсе. Но повторюсь – потерпим. Зато эту броню винтовочная пуля не берет. И пройдет агрегат везде… И проплывет. Что еще лучше. Семен Семеныч, лопату давайте! Морф таки застревает боками в проеме. Действуя лопатой, как рычагом, Семен Семеныч вместе с Вовкой потихоньку-полегоньку, но выдергивают труп из БТР. После этого УАЗ оттаскивает тело в сторону метров на тридцать. Мне приходится идти к нему, пока Саша снимает, что это мы такое упокоили. Остается отснять челюсти. Рву мешки на голове кадавра, прутиком приподнимаю то, что было губами. Все, вроде бы дело закончено. Можно ехать. – А ты заметил, что на этой «зувемби» были стринги? – спрашивает меня Саша. А ведь так и есть! Грязный шнурок и треугольнички пропитанной кровью ткани – точно стринги. Больше на теле нет никакой одежды. – И смотри-ка, она коленками назад, как Семен Семеныч про кузнечиков пел. – Это не коленка. Коленка вон, выше. Это у нее так ступни изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом объеме, и габариты ей не дали из люка выбраться. Кинулась – и плечами застряла. А если бы проскочила – застряла бы брюхом. В животе тоже плечиста. – А давно она обратилась? – Судя по гнилостным изменениям – дня четыре, может, шесть назад. – И почему делаешь такой вывод? – Потемнение поверхностных вен, видишь, похожи на веточки черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у нее тоже вздулись. А живот – еще нет. Так что минимум – дня три, максимум – дней шесть уже. Учитывая холодную погоду – скорее, дней шесть. – Вы там закончили? – Да. – Тогда поехали! За руль свежедобытого «броника» садится Володька – ездил он на таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но воздерживается. «Найденыш» становится за первым УАЗом, и мы трогаемся дальше. Семен Семеныч вертит подозрительно носом, хоть я и оставил перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо. – Что, одежку выкидывать придется? – спрашиваю нашего драйвера. – Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится – так закопаем. – Не по чину одежу-то хоронить! Выкинем где по дороге, и все. – Не хоронить, просто закопать на пару дней. Земля отлично запах берет на себя. – Это вы откуда знаете? – Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего было. Так у них один инвалид что делал. Как фронт от деревни ушел, так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже. Детишки снятое прикапывали, бабы потом стирали, сушили и продавали на станции. Сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку. – Так, наверное, и покупали тоже с мертвяков? – Может, и так. Но когда сам не видал – так и ничего. – А почему инвалид одежку собирал? – Он с фронта пришел, а там сапером был. Кроме него по лесам шляться дурных не было. Пацаны сунулись пару раз – кишки на деревьях оказались. Фронт-то через деревню туда-обратно несколько раз катался, все вокруг в минах. И ставили их не на несмышленых мальчишек, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались только так… – А с инвалидом что потом было? – Умер лет через пять. Он не просто так инвалидом стал, его ж порвало железом страшно. Руки-ноги вроде и остались, а весь ливер дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять, самое большее, жили. Всей деревней хоронили, если б не он, нищета была бы дикая. А он и не только одежду таскал, после войны в лесу много добра было, – заканчивает рассказ Семен Семеныч. – Ясненько. – А что там в БТР-то случилось? – Черт его знает. Только похоже, что водитель из машины все же выскочил и мотор заглушил. Иначе хрен бы мы на ней сегодня поехали. А так и соляра есть, и аккумулятор живой. Начнем чистить – понятно будет. Но одно ясно, что кости этот морф челюстями дробил влегкую. Причем и такие, как бедренная. Так что челюсти-то не слабее, чем у гиены, а то и посильнее будут. – М-да. Обратно повезло. – А что там сзади, Семен Семеныч? Никаких сидений не было. Где же десант-то сидит? – Что, такие сплошные полати, что ли, были? – Ага. Не сиденья. – Так это сиденья, только разложенные в лежачие места. В БТР и спать можно. Сиденья разложил – и дрыхни. – Значит, лежачих везли? – Скорее всего. Тащимся по лесу, деревья с обеих сторон дороги. Спрашиваю Сашу – сообщили ли в Кронштадт, что везем еще кучу больных и раненых? Оказывается, да, уже успели. Жмурюсь, представляя глубокую благодарность за такой мой ответ на приглашение посетить первый с момента катастрофы медицинский семинар. Неожиданно над дорогой довольно низко пролетает маленький, словно игрушечный самолет. – Кронштадтский? – Нет, тут оба аэродрома удержали – и Левашово и Горская. – Лихо! – Да ничего особенно лихого. Какие-никакие, а вооруженные силы тут были, а населения мало. Рота в масштабе такого города, как Питер, не величина. А для Левашово – вполне себе сила. Пустынных мест тут много. Мы вот только что проехали мимо Северного кладбища – так по нынешним временам самое спокойное место, а с другой стороны – Северная свалка. Неоткуда тут толпам зомби браться. – Ну и соседство! – Так и на юге то же самое: и кладбище и свалка рядом, через дорогу буквально. Жужжит «длинное ухо». «Старшой» просит принять влево и собраться тем, кто находился рядом с бронетранспортером и стрелял по морфу. Останавливаемся, вылезаем. Николаич настоятельно рекомендует всем, принимавшим участие в охоте, воздержаться по прибытии в Кронштадт от рассказов, что морф просто и банально не мог выбраться из своей консервной банки. Стоит рассказывать, как и было, – отлично скоординированная система взаимодействия и высокая боеготовность остановили атаку морфа в самом начале. И точка. Можем продолжать движение. Залезаем в машины, трогаемся. Ну это понятно. В итоге команда отбила броневик в честном бою с не хилых размеров и кондиций морфом. Двести кило с зубами – это и в Африке двести кило с зубами. – Жук у вас «старшой», – ухмыляется Семен Семеныч. – Не без этого, – соглашается Саша. – А что вы за песню хотели исполнить? – Про Отелло? – Ага. – Что ж – извольте, да не завянут ваши ухи: Отелло, мавр венецианский, Один домишко посещал. Шекспир узнал про это дело И водевильчик написал… Мотивчик очень напоминает что-то знакомое. Ах да! Конечно! Это же «Когда б имел златые горы…». – Бис. Браво, бис, – вежливо говорит Саша и тихо хлопает в ладоши. Присоединяюсь. – Вот если Валерка оклемается, мы вам еще споем дуэтом. Как, Доктор, есть у Валерки такой шанс? – Возможно. Нечего далеко ходить – Кутузову в голову дважды пули попадали. И вполне себе выжил и ума не растерял. А вы бы нам в команде здорово пригодились. – Я понимаю. Но тут такое дело… – Мы помним, – отвечает Саша. – Пока – «раб лампы». – Вот именно. Вот байку мне одессит-дальнобойщик рассказал. По длинной, дикой, утомительной дороге шел человек с собакой. Шел он себе, шел, устал, собака тоже устала. Вдруг перед ним оазис! Прекрасные ворота; за оградой дворец, музыка, цветы, журчание ручья – словом, отдых. «Что это такое?» – спросил путешественник у привратника. «Это рай, ты уже умер, и теперь можешь войти и отдохнуть по-настоящему». – «А есть там вода?» – «Сколько угодно: чистые фонтаны, прохладные бассейны». – «А поесть дадут?» – «Все, что захочешь». – «Но со мной собака». – «Сожалею, с собаками нельзя. Ее придется оставить здесь, за воротами». И тогда путешественник пошел мимо. Через некоторое время дорога привела его на ферму. У ворот тоже сидел привратник. «Я хочу пить», – попросил путешественник. «Заходи, во дворе есть колодец». – «А моя собака?» – «Возле колодца увидишь поилку». – «А поесть?» – «Могу угостить тебя ужином». – «А собаке?» – «Найдется косточка». – «А что это за место?» – «Это рай». – «Как так? Привратник у дворца неподалеку сказал мне, что рай – там». – «Врет он все. Там ад». – «Как же вы в раю это терпите?» – «Это нам очень полезно. До рая доходят только те, кто не бросает своих друзей». Некоторое время перевариваем. Наконец Саша спрашивает: – А это про собак или вообще? – Я так думаю – вообще. Про друзей. – Ну а я лично думаю, что нынче далеко не все собаки – друзья. – А некоторые друзья – собаки. – Интересно еще что, собака – это оскорбление или похвала? – Дык это то же, что разбираться – незваный гость хуже татарина или все же политкорректно – лучше татарина? – деликатно подводит черту Семен Семеныч. – Ит ыз зэ квесчен! – сверкает познанием английского Саша. – Вы меня поймите верно… – начинает опять объяснять Семен Семеныч. – Понимаем. Пока ваш сын и друг лечатся в больнице, вы всей душой там. Но будем вам рады. – Спасибо. Мне и самому бы интересно с вашей ордой поездить. Как мы сегодня вляпались глупо днем… Ваш-то жучище небось так бы не влетел… – Кто знает. Но вообще он из тех, кто режет после семи отмерок. – Я уже заметил. Ну, считай, – тьфу, тьфу, тьфу, – уже и прибыли почти. Нас останавливают на весьма грамотно сделанном и прилично укрепленном блокпосту. Рядом заправка, тут же стоит пара похожих на нашего «найденыша» бронетранспортеров, но закамуфлированных и с бортовыми номерами, армейские грузовики и – чуток поодаль – три «маталыги»[10] с пулеметами в башнях. Упокоенных не видно, правда, неподалеку фырчит бодро работающий экскаватор – то ли ров роет, то ли братскую могилу. Лейтенант подходит с вопросом: где старший колонны? Николаич уже рядом. Словно и не было этого кошмара, спокойные вопросы: состав колонны, цель прибытия, груз, наличие укушенных. Оказывается, «мореманы» сообщили о колонне разведки из двух УАЗов и джипа «Чероки», но у нас колонна несколько разбухла, пока добирались. К лейтенанту подходят и сопровождающие. Некоторое время идет разбирательство – кто, чего и зачем. Слышу, что лейтенант спрашивает о профессиях следующих с нами беженцев. Отмечаю, что Николаич бодро рапортует о театральных критиках, но умалчивает о ветеринаре. Лейтенант морщится и дает добро на проезд. Я-то уж думал, что нам еще десяток больных привинтят. Но тут, видимо, вояки и сами с усами, или просто отправляют заболевших в Кронштадт. Хотя здесь были лечебные учреждения, но в основном санатории. Катимся уже по дамбе, поглядывая на стоящие по сторонам форты и батареи – островки с краснокирпичными сооружениями. Первый серьезный блокпост моряков на довольно крупном острове. Опять же пара БТР-70 и, несколько неожиданно, грузовики с зенитками в кузовах. Зенитные автоматы малого калибра, 23-мм, но я представляю, как могут врезать такие установки. Впору поежиться. «Клешники» обустроились с удобствами, натащив и бетонных блоков, и вагончиков для жилья. Причем сами по себе они установлены так, что создают внятное укрепление. Опять те же вопросы. Тут санинструктор досматривает раненых и больных. Приходится вылезать и ходить вместе с ним. Получаем добро на проезд от щеголеватого каплея. При этом замечаю, что писарюга старательно вколачивает фамилии и инициалы прибывших в допотопный ноутбук. Совсем как в те времена, когда сюда въезд был только по пропускам. Наконец-то город. Уф! С того раза, как мы тут работали, многое изменилось. Там, где мы едем, нет ни одного зомби. Зато патрули попадаются часто, причем и морские, и сухопутные, и состоящие из гражданских. Народу на улицах заметно больше, причем многие с оружием. В основном это маломощные, но удобные в городе пистолеты-пулеметы. Теперь я вижу, что город устоял. УАЗ с Николаичем обгоняет и ведет колонну. На ближайшем перекрестке останавливает регулировщик комендантской службы. Связывается с блокпостом, потом пропускает нас дальше, предупредив, что беженцы должны зарегистрироваться в комендатуре не позднее полудня следующего дня. Там же карточки получать надо. Остальные приписываются к больнице и, соответственно, питаться там будут. Подозрительно оглядывает распахнутый настежь БТР, но вопросов не задает. Вид больницы не изменился, но уже у входа не дежурит дядечка в грузовике с кунгом – вместо него стоит пара десятков разношерстных автомобилей. Ну да, серьезный кворум. Явно начальство. Встаем рядом, сразу образовав хаотичный непорядок. То еще зрелище: неряшливо задекорированные сетками УАЗы, рядом шикарный «Чероки» с единственной, словно нарочитой пулевой дыркой в боковом стекле, тут же скромные машинки беженцев, забитые всяким добром под крыши, расхристанный БТР на фоне фуры, из-за которой высовывается инкассаторский броневичок, автобус – ну, в общем, воскресная ярмарка металлолома… Отправляюсь в больницу – доложиться о прибытии и получить ЦУ. Вместо теток с автоматами вполне грамотный парный патруль. Правда, старший, скорее всего, уже отставник, а вот второй, пожалуй, десятиклассник. Но стоят грамотно, прикрывая друг друга и не мешая при этом. Даже повязки какие-то на рукавах. Не привычные красные с белой надписью «патруль», а что-то военно-морское. Неожиданно для себя рапортую как-то чересчур по-военному. Надо с этого съезжать, а то, глядишь, привыкну. Старший патруля смотрит в свои бумажки, кивает. Уточняю, что делать с ранеными. Оказывается, надо зайти к заведующей приемным отделением, оповестить ее, потом забрать кого из хирургов для выборочной сортировки, а главврачу передать списки раненых и больных с диагнозами. Так что мне аккуратно в актовый зал, перерыв будет через пятнадцать минут. Выкатываюсь на улицу. У седого медбрата бумаги по раненым в порядке, и написано все четким печатным военно-писарским почерком. Загляденье. Даже указано, какое лечение проводилось. А вот у тех, кого подобрали первыми, бурелом после шторма. Единого списка нет, какие-то записульки, накорябанные разными почерками, да еще и медицинскими, словно для прокурора написанные, чтобы в случае чего неприятного можно было прочитать «левая рука» как «правая нога». Озадачиваю санитара составлением единого списка по образцу. Чешет в репе. Потом лезет писать в автобус. Ко мне подходит ветеринар Бистрем. Оказывается, очень хочет послушать то, что будет говориться на семинаре. Ну, вроде как по нынешним временам почти коллега, благо педиатров всегда с ветеринарами ехидно сравнивали – у тех и других пациенты не могут толком отвечать на вопросы. Проходим мимо БТР. Из люка высовывается опухшая морда страдальца. Смотрит очень красноречиво. – Помню я, сейчас уточню, где стоматология работает. Когда уже захожу в двери, догоняет Николаич вместе с седым медбратом. Патрульные выслушивают, кто откуда, и пропускают. Оказывается, указано – всех медиков пропускать. Николаич и Бистрем таким образом просачиваются, под мое поручительство. Как два медбрата. Некоторое время теряем в фойе – там сидит дракон в виде бабки-санитарки. Известно, самые свирепые люди – это уборщицы и гардеробщицы. Тут она выполняет обе роли. Как часовой – строго, с достоинством. Мало того что мы оставляем верхнюю одежду, так и башмаки. Взамен нам выдают новехонькие, идиотских расцветок резиновые шлепанцы пляжного типа и застиранные, но чистые халаты… М-да, сурово. Но справедливо – сейчас бахил на всех не напасешься, а грязь в клинике ни к чему. Понимаю это, когда из актового зала нам навстречу выкатывается комендант Кронштадта каперанг Змиев собственной персоной в компании еще нескольких офицеров, у которых из-под халатов выглядывает форма. Ясно, перерыв, люди поползли ноги размять и покурить. Так вот на разминаемых ногах у всех, включая Змиева, резиновые шлепки, отчего гости чувствуют себя не в своей тарелке. Николаич подходит к каперангу, докладывает о прибытии, но делает это с легкой, почти неуловимой глазу развальцой, чуточку небрежно, с дерзинкой. Так себя ведут обычно представители привилегированных военных специальностей – те же десантеры, например. То есть формально все как положено, но с нюансами… Змиев это замечает, но спускает на тормозах, разве что бровью повел. Предлагает дать самые важные для упоминания данные, рапорт о результатах представить в штаб через час после окончания семинара начальнику разведки. У него же оставить и видеоматериалы. Николаич вкратце говорит о каннибалах, о Молосковицах и двух аэродромах. Попутно замечает о фуре с бананами и вроде как не охваченных ничьим вниманием магазинах в районе Таллинского. Змиев кивает. Поворачивается к стоящему рядом офицеру, распоряжается насчет фуры. Потом смотрит на меня. Я не успеваю отвести глаза и слишком поздно меняю улыбочку на постную физиономию. – Я уже распорядился о доставке сюда достойной сменной обуви. Так что еще раз вы меня таким клоуном не увидите. И уже снова обращаясь к Николаичу: – Напоследок хотел бы, чтобы вы разъяснили одну непонятность. – Слушаю вас. – Судя по отчету похоронных команд, собиравших тела с маршрута следования ваших машин-ловушек, получается цифра около указанных вами в рапорте шести тысяч человек. – Не вижу ничего необъяснимого, мы рапорт не из пальца сосали. Сколько упокоили, столько и указали. А именно пять тысяч восемьсот восемьдесят девять. – Это и удивляет. Я был уверен, что вы взяли цифру с изрядным походом. – Нет, все подсчитывалось. – Как? – Очень просто. В основном наши стрелки не мажут. Нет такой привычки. Самая слабая подготовка была у медика. Тем более он все первое время срывался на очереди. Потому посчитали, сколько он выпустил патронов, исходя из известного числа отработанных магазинов, и поделили пополам. У остальных еще проще вышло. При каждом промахе патрон из кармана кидался стрелком в ватник посреди кузова. Соответственно из числа отстрелянных патронов было вычтено то количество, которое оказалось на ватниках. Его посчитать тоже было несложно – записывали и прикидывали во время остановок. – Ловко… – Погрешность имела место, разумеется, но незначительная. – Спасибо. Хорошо придумано. – Старались… – Хорошо, еще поговорим по результатам разведки. Располагайтесь, тут полезные вещи рассказывают. Покидаю своих спутников – надо раненых пристроить. Нахожу главную. Сообщаю, что привез еще двадцать семь больных и раненых. Особо отмечаю, что выбора у меня не было. Воспринимается это без восторга, но в то же время достаточно спокойно. После пары минут к раненым уже идет один из хирургов, инфекционистка и заведующий приемным отделением. Мне сообщается, что в конце дадут слово, потому надо подготовить сообщение о виденном сегодня минут на десять. Коллегам любопытно узнать об окружающей ситуации, а тут свежие новости. Успеваю попросить хирурга спровадить командира БТР к зубодерам, если таковые есть. Тот согласно кивает. Бренчит колокольчик, перерыв закончился, поток втягивается в актовый зал. Оказывается, что кроме медиков тут же и военных полно. Не только Змиев с окружением. И вроде как не только кронштадтские. Замечаю знакомые физии – мой братец и парни из МЧС, пробираюсь к ним. – Много пропустил? – Считай половину. – Досадно. О чем была речь? – Мужик по медицине катастроф толковал. Но у него брошюрки есть – так что можно потом получить будет, я договорился. И записал кое-что, так что не страшно. Хирург напомнил про правила сортировки. Толковый мужик, с боевым опытом – все так, как должно быть, с примерами. – А что осталось? – Про патологию катастроф сейчас, потом про биохимию зомби немного. Что-то у этой, из лаборатории, интересное было. Ну и напоследок – всякое разное. Выступающий, крепкий мужичок с рукой на перевязи, начинает рассказывать о массовых нарушениях здоровья населения при катастрофах. Сразу оговаривается, что речь идет о различных катастрофических ситуациях, каковые были раньше, разумеется, такого, что произошло сейчас, никто и представить себе не мог. Но тем не менее, как показывает опыт, принципиально по воздействию на население катастрофы не отличаются. Первым делом рассказывает о психогениях – получается, что восемьдесят процентов людей в ситуации катастрофы страдают от острого реактивного состояния, что резко ухудшает и без того сложную обстановку, а то, что десять процентов из них доходят до психоза, усугубляет ее еще больше. При этом, разумеется, благие пожелания помещать таковых в специально оборудованные психоизоляторы или хотя бы привязывать к носилкам, остаются невыполнимыми. Второе при катастрофах – механические повреждения. Таких, в разных ситуациях, набирается двадцать-тридцать процентов. Они нуждаются в оказании первой медицинской помощи, а до четверти из них – и во врачебной. Это – при уже указанном выше количестве людей с острыми реактивными состояниями – становится трудновыполнимым. Третье, и докладчик подчеркивает это особо, – нарастание инфекционных заболеваний. Выступающий говорит хорошо поставленным голосом о радиационном поражении и интоксикации, обострении хронических болезней и термических повреждениях. – Есть ли вопросы? – наконец заканчивает он. Вопросы есть – несколько человек поднимают руки. Лектор тычет пальцем. – Скажите, почему у нас достаточно много больных с ОЖКИ[12], но практически нет с респираторными? Банальных насморков нет, не то что ОРВИ. – Возможно, это связано с тем, что у вас лучше поставлена профилактика ОРВИ? – Нет, это у всех так. – Тогда пока не могу сказать. У меня тоже прошел насморк не за неделю, а за день… – Какие психогенные реакции, на ваш взгляд, стоит иметь в виду? – Наиболее опасны экстрапуитивные – с немотивированной агрессией в отношении окружающих, интрапуитивные – с аутоагрессией – всплеск суицидов все отметили – и импуитивные – беспорядочное и бессмысленное бегство, в том числе и в сторону угрозы. – То есть рост бандитизма и хулиганства – из-за реактивных состояний? – Отчасти – да. Как сейчас принято говорить у молодежи – «крыша едет». Но и, безусловно, играет роль и ослабление репрессивного государственного аппарата, вызванное катастрофой. – Скажите, пожалуйста, а отсутствие реакции на речь у пациентов насколько обратимо? – Вы, вероятно, говорите о пациентах с аффектогенным ступором? Безразличны к окружающему, взгляд в одну точку, редко моргают? – Да. – Пройдет в течение недели. Такое возможно и в случае фугиформных реакций – но там, наоборот, имеет место двигательная буря – совершенно бессмысленное бегство или такие же, нелепые с точки зрения логики, попытки спрятаться. Доходит очередь до меня, встаю, представляюсь и спрашиваю: – У нас был случай, когда боец открыл хаотический огонь с колокольни по совершенно посторонним людям. Если считать это случаем реактивного психоза, то почему он развился не в первый же день катастрофы? – Я слышал про этот инцидент. Но здесь, как мне кажется, был скорее реактивный параноид[13], или как его еще называют, параноид языковой изоляции. Там ведь человек оказался в чуждой языковой среде, испытал дополнительный стресс. Поэтому характерная убежденность в наличии врагов, бред преследования, галлюцинации и тревожно-мнительные черты характера обусловили такую реакцию. А развивается параноид не так быстро. – А что за дополнительный стресс вы имели в виду? – То, что принято называть боевыми стрессовыми расстройствами, или боевой усталостью. Когда потрясение увиденным, получение ранее невозможных впечатлений, ощущение беззащитности и повышенной уязвимости, наличие постоянной угрозы, да еще на фоне недосыпа и недоедания, несоответствие всего виденного этическим надстройкам и чувству долга превышает барьер психической адаптации. – Так боевая усталость, значит, у всех нас есть? – В той или иной степени – да. Безусловно. – Ясно, спасибо… Остается переварить информацию. Сажусь. Братец пихает меня в бок и ехидничает: – Вот война – а ты уставший! – Да ну тебя… Разговорчики в зале, достигшие уже заметного уровня шума, затихают, когда появляется наша Кабанова. По-моему, она еще пополнела. И мне кажется, что похорошела, хотя обычно беременные, наоборот, дурнеют. Очевидно, что поставившая в первые же сутки весьма простенькие эксперименты на грызунах докторша тут пользуется немалым авторитетом. Другим это и в голову не пришло, а она, таким образом, мало того что дала очень ценную информацию по наиболее важным нюансам в плане зомби, так еще и сейчас некробиологией занимается вовсю. – Наша лаборатория пока не может похвастаться серьезным прорывом в понимании того, что же все-таки стряслось. Поэтому не буду писать вилами по воде и ограничусь той информацией, которая может быть полезной, – начинает Валентина Ивановна Кабанова. – Проведенный эксперимент еще недостаточно информативен, но, судя даже по тем данным, которые нами получены, можно сделать первые выводы о причинах странной водобоязни зомби. Утопленные лабораторные животные, обратившись, старались изо всех сил выбраться из воды. При этом отмечено, что у зомби мацерация кожных покровов проходит быстрее, чем обычно. Отслоение эпителия также протекает ускоренно. То же относится и к облысению – в норме не раньше чем через месяц, а в ходе эксперимента уже на третий день – полная потеря шерсти. Но самое интересное – гистологически обнаружено очень быстрое образование жировоска в организме находящихся в воде лабораторных животных. В обычных условиях жировоск образуется минимум через три-четыре недели. В наших экспериментах такое было заметно на третьи сутки. При комнатной температуре воды! Объяснить причины столь раннего образования жировоска не представляется возможным. Но можно сказать точно – зомби крайне отрицательно относятся к этому. Не вполне понятно, как работает организм зомби, но жировоск, вероятно, обездвиживает их и ослабляет. – То есть вы хотите сказать, что старый постулат: «гнилостные изменения при пребывании трупа в течение недели на воздухе будут такие же, как через две недели в воде и через восемь недель в земле» – в данном случае не работает. И разложение идет в воде гораздо быстрее? – неожиданно басит сидящий рядом братец. – Не совсем так, речь идет не вполне о разложении. Во всяком случае, не в полном объеме этого процесса. Должна отметить, что биохимия зомби разительно отличается от привычного нам цикла Кребса. Пока можно уверенно сказать, что у зомби резко выраженный ацидоз. В связи с чем и ощущается резкий запах ацетона, но это пока и все, что можно сказать. – Так что, зомби вообще боятся воды? – Нет. Им не нравятся большие объемы воды. Водяная пыль или дождь совершенно их не пугают. А вот купаться и тем более жить в воде у них скорее всего не получится. – Так, значит, зомби можно распугивать водометами и пожарными машинами? – Возможно, что и так, но здесь я некомпетентна. Ну что ж, кратенько, но со вкусом. Значит, зомбокрокодилов у нас не будет. И мертвых боевых пловцов тоже. Это уже очень и очень неплохо. Упыри, лезущие из воды, для Петропавловки были бы сущим кошмаром. Да и для Кронштадта тоже, чего уж… Следующим выходит усатый капитан второго ранга. Судя по представлению – начальник разведки. Свет тушат, и офицер начинает отщелкивать слайды, показывая на экране нам всякую мерзопакость. – Как всем присутствующим уже известно, обычные зомби (щелк, щелк, щелк – и на экране появляются почти в натуральную величину горожане, так и не переправленные Хароном через Стикс) медленны, тупы, малоспособны к координации действий. Передвигаются шагом. Они же, употребив любую мясную пищу или в более теплом климате, становятся гораздо активнее, могут передвигаться бегом, проявляют определенные зачатки интеллекта и способны кооперироваться. Есть не до конца проверенная информация, что эти шустрики или шустеры, как их называют наши чистильщики, могут оценивать обстановку, прятаться, спасаться бегством или нападать из засад. (Щелк, щелк, щелк, щелк – часть снимков смазаны, видно, что запечатленные на них зомби бегут.) Но это всем и так уже известно. Поэтому подробнее я остановлюсь на мутантах. – Вы имели в виду морфов? – спрашивает врач с первого ряда. – Да, их и так называют, и метаморфами. Офицер щелкает несколько раз. – Пока у нас не так много исходного материала для обобщения, но уже сейчас можно сказать, что это новый тип зомби, гораздо более опасный. Условно по тем особям, которых удалось сфотографировать или хотя бы собрать информацию, можно сформулировать следующее: отмечены мутировавшие вороны, крысы, хомяки, собаки и люди. Вероятно, список можно продолжить. Из перечисленных только вороны оказались полным непотребством – летать не могут, передвигаются с трудом и легко забиваются своими живыми товарками. Остальные вполне дееспособны. К сожалению, только во враждебном нам плане. – Прощелкивает несколько фото довольно мерзких животин, вызвавших бы отвращение даже у заядлых гринписовцев. – В ходе мутации изменяются параметры объектов как в сторону увеличения размеров, так и вооруженности. Отмечен рост средств нападения – клыков, зубов, когтей и усиление соответствующих групп мышц. В итоге они могут дальше прыгать, быстрее бегать и осваивают ранее невозможные способности. Так, бывший человеком мутант был замечен и ликвидирован пулеметным расчетом, когда совершенно спокойно полз по стене здания на уровне четвертого этажа. Но человек в принципе может так лазать – все-таки от обезьян происходим. Практически в тот же день бронегруппа сбила с дерева мутанта, который, судя по ошейнику, до обращения был сенбернаром. Хозяин, к счастью, остался жив и подтвердил информацию. Как все прекрасно знают – собаки не лазят по деревьям. Этот же мало того что залез, причем высоко, но и сидел там в засаде, как леопард какой-то. – Щелкает еще несколько раз, и зал перешептывается. Туша бывшего сенбернара и впрямь озадачивает, особенно в сочетании с поставленным рядом АКМ, выглядящим детской игрушкой. – Наличествует и дифференциация мутантов, если можно так сказать. Пока невозможно сказать, почему бывшие люди настолько разнообразно мутируют. Как принято говорить у ученых, – часть мутантов остаются антропоморфными, то есть прямоходящими и человекоподобными, часть – зооморфируют, то есть становятся похожими на четвероногих животных, повышая этим целый ряд параметров. Офицер делает эффектную паузу, которую безнадежно угаживает мой забубенный братец, ляпнув трагическим шепотом на весь зал: – Если они еще и фалломорфируют – тогда совсем худо! В зале начинаются смешки. Начраз тем не менее продолжает: – Так, группой зачистки номер двенадцать зафиксирован мутант, бывший ранее женщиной пожилого возраста, который одним прыжком покрыл расстояние в восемь метров шестьдесят шесть сантиметров. Вот, обратите внимание на изменившуюся структуру задних конечностей. (Еще десяток щелчков. Я обращаю внимание, что голову упокоенному морфу деликатные кронштадтцы закрыли какой-то тряпицей. Также целомудренно прикрыты грудь и промежность дважды покойницы. Ну а по грязнючим тряпкам опознать, кто это был раньше – невозможно.) Сегодня мутантом была атакована группа зачистки номер четыре – вы уже в курсе понесенных потерь. Мутант прорвался через оцепление и был остановлен огнем группы огневой поддержки. (Здоровенный гориллоид с длинной не по-обезьяньи шеей и могучими лапами-руками не иначе как влетел под крупнокалиберный пулемет – растрепало его сильно.) Особо хочу обратить внимание на изменение челюстей и зубов. Извините за качество съемки – первоочередной была задача остановить и ликвидировать, а о сохранности как-то не подумали. Мутант после атаки пытался скрыться, вместо того чтобы начать жрать убитых им матроса Велера и мичмана Худеева. Такое поведение совершенно не характерно для зомби, которые обычно теряют всякую осторожность при виде свежего мяса. На экране появляются крупно снятые жутковатые и всяко уже не человеческие челюсти. Братец неожиданно заявляет: – Точно как мой прозектор! Этого офицер уже не выдерживает и довольно неприязненно спрашивает: – Что вы имеете в виду? На что братец неожиданно четко и внятно рассказывает об изменении своего сотрудника морга. Это несколько успокаивает начраза. – Вот видите – морфирование идет несколькими разными путями. К слову, толщина лобной кости и в нашем случае была значительно увеличена. В дальнейшем мы продолжим обобщать данные и доводить их до всех заинтересованных лиц. Вас всех прошу содействовать в этом. Зажигается свет. – Есть ли вопросы? – Есть дополнение, – встает Николаич, – мутант, о котором говорил сейчас судмедэксперт, подобен показанному вами. А наша группа сегодня ликвидировала мутанта иной формации – крупного, весом за двести килограмм, и с очень мощными челюстями. – Как обстояло дело с подвижностью? – Трудно сказать – мы его расстреляли первым залпом в самом начале атаки. – Однако… Неизвестно, на скольких он откормился? – Постараемся это уточнить до завтрашнего дня. – Еще вопросы? – Возникает вопрос, до каких размеров морфы могут увеличиваться? Полутонный мутант вряд ли сможет карабкаться по стенкам. Да и на дерево не залезет – не выдержат сучья. – Мы должны постараться не дать морфам возможности так отъесться. – Это конечно, но не все в наших силах. Неизвестно, что творится в Питере – тем более сегодня наблюдали вероятную попытку откорма мутанта. Именно человеческой свежениной, – продолжает Николаич. – И кто такой добрый нашелся? – оторопевает начраз. Да и остальные в зале поражены. Много всякой дряни уже видели, но вот люди, специально откармливающие морфов, пока не воспринимаются как реальность. – Был огневой контакт с группой в девять особей нашего вида – людьми их язык не поворачивается называть, – организовавшими засаду на Петербургском шоссе в районе парка Александрия. Обнаружены не допускающие иного толкования следы каннибализма и откорма морфа, а также и того, что ликвидированная группа – часть большой банды. Все материалы, включая видеозаписи, мы вам представим. Так вот интересно: в случае откорма морфа что будем иметь на выходе? Суперморфа или неподвижную пасть с брюхом. – Валентина Ивановна, что вы можете сказать? – Сейчас мы ведем эксперимент на крысах. Именно в этом направлении – обе уже достигли размеров средней собаки, но вынуждена отметить, что агрессивность и боевые качества у морфов с увеличением массы только увеличились, – отвечает внимательно слушающая разговор Кабанова. Наклонившись к уху братца, спрашиваю шепотом: – Слушай, а у прозектора зубы какие были? – Часть – свои. Обычные, человеческие. А часть – шипообразные остеофиты. – То есть просто костные выросты из челюстей? – В тютельку. – Бред какой-то. Такого в природе не бывает… – Зомби тож в природе не бывает. – Уже бывает… Деталь пейзажа… Начраз тем временем вспоминает о моей скромной персоне и вытаскивает к себе. Приходится коротенько рассказать о сегодняшнем рейде. Вообще-то я предпочел, чтобы отдувался Николаич, но раз семинар медицинский, то мне и лопату в зубы. Отмечаю, что женская часть особенно близко к сердцу принимает эпизод в «Зеленой стране», а мужская остается под впечатлением встречи с каннибалами. Подводит итог главная, отметив, что благодарит всех за участие, и, если собравшиеся посчитают полезным такие семинары впредь, – коллектив больницы будет рад в дальнейшем вести эту работу. Отвечаем аплодисментами. Далее оказывается, что запланирован небольшой фуршет. То есть семинар плавно перетекает в симпозиум в старом, римском понимании этого слова. То, что у греков было веселым пиршеством с плесканием вином в цель, суровые римляне ввели в рамки, да еще и серьезно разбавив деловыми беседами. Сочетая полезное с приятным. Когда выкатываемся в холл, где уже расставлены столы с бутербродами, пирожками, пакетами с соком и даже бутылками с сухими и полусухими винами, вижу дурацкую сценку. Какая-то маломощная писюлька, в наброшенном на плечи халате, то есть из приглашенных, звонко начинает отчитывать Николаича за то, что наша группа бросила без оказания помощи девушку. Дурочка явно работает на публику и страшно гордится своей принципиальностью и добродетельностью. Вероятно, она полагает, что Николаич стушуется, затрепещет губами, задрожит подбородком и всяко-разно покажет свое раскаяние. Ага, щщщаааззз… Замечаю, что публика отвлеклась от разговоров, с интересом наблюдает за броском молодой Моськи. Из-за того, что речь зашла о неспасенной девушке, публика определенно заинтересовалась. – И о какой вы толкуете? – невозмутимо спрашивает «старшой». – Вы сами отлично знаете о своем отвратительном поступке, – наставительно заявляет девица. – Не припоминаю, чтоб мы кого-то сегодня бросили без помощи. – А девушка, которая убегала от морфов? Вы отлично это видели и должны были ее спасти. Если вы хоть немного мужчины и претендуете на то, чтобы называться людьми! Братец довольно громко заявляет, выслушав звенящую негодованием тираду: – Точно! Эта пигалица – журналистка! Статейку готовит. Девица бросает пламенный взгляд, но зря старается, может, кого другого такой взгляд испепелил бы, но на братце даже щетина не задымилась. – В такое тяжелое, но судьбоносное время мы, люди, должны оставаться людьми! А вы бросили девушку-беженку погибать! Мне рассказали, как она у вас на виду спасалась из автосервиса «Нисан»! – Получается так, барышня, – начинает Николаич, – что меня много кто поучал в жизни. С удивительным, к слову, апломбом. Как вы сейчас. Потом, как на грех, оказывалось, что те, кто с пеной у рта поучал меня патриотизму и любви к Родине, стали в одночасье предателями. Поэтому не надо. Чем громче крик – тем меньше я ему верю. – Это он ей дал фитиля под копчик! – одобрительно замечает братец. – Но вы не ответили про девушку! – топорщится еще писюлька. – Отвечаю. Вы, очевидно, действительно журналистка, потому как все переврали. – Выбирайте выражения! Что это я переврала? – Все. Во-первых, салон «хонды». Во-вторых, не девушка, а любовница риального патсана. В-третьих, беженцам было приказано находиться в безопасности – в колонне, но парочке отмороженных зачесалось забрать деньги из Макдоналдса и «хонды». В-четвертых, при опасности указанная вами псевдодевушка кинулась не в нашу сторону, а в совершенно противоположную, где и потерялась. Заниматься прочесыванием целого района силами четырех человек без защиты не вижу никакого резона. У нас была внятная задача и другие беженцы. К слову, сколько человек спасли лично вы, барышня? – Это не входит в мои обязанности! – гордо поджимает хвост журналюшка. – Ну, так и не лезьте, куда не просят и в чем не разбираетесь, – заканчивает пикировку «старшой». Перекусить и впрямь приятно. Тем более и бутерброды свежие, и пирожки. Братец в двух словах сообщает, как они прибыли и как его тут же отправили ассистировать, наложив несколько швов на башку. – Ты что-то веселый и бойкий, – подозрительно посматриваю на него. – Э, чутелька выпили. Граммов сто. Если б не твое усердие, так и спать бы завалился. А ты вон еще кучу страждущих притарабанил. – Хочешь сказать, что оперировать придется на ночь глядя? – Очень возможно, если у кого-то из твоих ургентное[14] состояние. Тут все строго поставлено – не забалуешь! Так что, если кого на стол, то премедикация[15] – и поскакали. – Да я как-то замудохался, честно говоря… – Ага. Сидел себе, величался. Делов-то по КАД проехать. Вот тут – да, потно было! – Миха? И второй раненый? С рукой? – Нет, с ними-то без заморочек обошлось, меня и не напрягали. А потом покатилось: тут морф группу зачистки раскатал, да из Петропавловки приволокли с политравмой[16], да детей – чихнуть некогда было. – А что там, в крепости, произошло? – Без понятия. Заваруха была знатная, это ясно, но в деталях не силен. А что у тебя интересного попалось? Рассказываю о встреченном странном мертвяке у места крушения самолета. Братец свысока смотрит и лекторским голосом снисходит: – Давно такого не видел. – Что это? – «Селедка». При сильном взрыве сносит ударной волной все, что к позвоночнику прикреплялось – кроме черепа. Череп приделан прочно. А остальное – нет. Вот селедку чистил когда? – Чистил. И все так просто? – Организовать сильный взрыв – это не так чтоб просто. Меня другое удивляет. – Что ноги уцелели? – Нет. Это-то как раз понятно. Где прошла взрывная волна – там все и снесло, ноги, значит, были в укрытии. То, что вся эта конструкция стояла. – И? Я уже сегодня видел каталепсичный труп. – Сравнил попу с пальцем. Ты сам подумай – самолет хряпается о землю, взрывается и еще и горит в придачу. И ты думаешь, что огрызки мягкого, еще гибкого трупа так вот на ножки и встанут? Чушь! – Намекаешь, что это такой обращенный? Сам встал? – Вот-вот, ты уловил. И мне непонятно, как там мозг уцелел, под волной-то, и как встал. Надо было бы вам его проверить – то ли действительно каталепсия[17], да еще так удачно взрывом поставленная, либо уж действительно зомби. – Ну могли и поставить посмертно – по КАД много народу таскается. – Ага, щщаззз. И ступни поставили перпендикулярно, и центр тяжести разместили где надо… Ню-ню… – Интересно – это как такой зомби смог бы отожраться? В морфа? – А черт его знает… Думаю, не самый актуальный вопрос нынче. – Пожалуй. Слушай, а политравма какая была? – Огнестрел, с механическими повреждениями и ожоги… – Ожоги-то откуда? – Нашлись умники с бутылками, огнеметчики недоделанные… Весело было, чего там… И здесь тоже, когда обрабатывали. Думаю, сейчас опять продолжим. Санобработку уже сделали, судя по времени, сортировку провели. А раз так, то несколько человек под премедикацию идут и на стол… Во, что я говорил – хирург с сортировки пришел. И действительно, без особой суеты часть персонала покидает общество. Крепкая тетка, немного по силуэту похожая на самоходную артиллерийскую установку «Зверобой», подкатывается к нам. – Эльвира Семеновна, продолжаем? – достаточно панибратски обращается к ней братец. – Конечно, – она смотрит на меня, – вы можете провести первичную хирургическую обработку раны? – Смотря какой… – осторожно отвечаю. – Значит, справитесь, – безапелляционно заявляет тетка и, повернувшись к нам спиной, идет прочь. Оборачивается: – Вы что, особого приглашения ждете? Судя по всему, его не будет. Придется обойтись уже сделанным… Судорожно вспоминаю, что входит в понятие «ПХО»… Черт, я это ж делал еще в Казахстане, но там-то это фантики были. И прикрытие имелось, случись что. Мордой в грязь тут падать неохота… Поэтому, пока мою руки под придирчивым взглядом пожилой медсестры, судорожно вспоминаю курс хирургии. Вижу в тазике пуговицу от халата. Делаю замечание сестре, в ответ – удивленный взгляд. – Вы, доктор, ее выньте и сюда бросьте. – А что это у вас пуговицы так лежат? – Как положено, десять пуговиц – десять обработок. Вы последний, вот и пуговица последняя – раствор свое отработал. Прокололся, однако! Теперь бы не напортачить при переодевании в стерильный халат. Колпак и маску. Уф. Ничего на пол не уронил, уже хорошо, только вспотел, как лошадь. Наконец доходит дело до перчаток. Натянул. Пациент уже здесь – парнишка зеленый, сидит весь из себя бледный, замотана кисть руки. – Это гнойная процедурная? – спрашиваю медсестру, раскладывающую с характерным и леденящим душу пациентов металлическим лязгом инструменты на операционном столике. – Нет, чистая. Уже легче. Значит, и рана у пациента не такая страшная. Да и размер у нее, судя по повязке, несерьезный. Срезаю бинт. Под ним – аккуратный разрез между большим и указательным пальцем, сантиметра три длиной. Ага, кажется, я такое видал уже! – Что у вас случилось? Консервную банку открывали, и нож сорвался? – Дааа… Парень явно поражен врачебной проницательностью. Приятно ощущать себя этаким многомудрым Конан Дойлем. Врача и писателя, когда он был студентом, натаскал его учитель – профессор Белл. Сэр Артур потом беззастенчиво придал черты Белла Шерлоку Холмсу, ну и, разумеется, метод дедукции тоже. Белл безошибочно угадывал профессию пациентов на приеме, их семейное положение и прочие тонкости, чем удивлял и пациентов, и учеников. Потом, когда он разъяснял, по каким очевидным признакам сделал выводы, ученики диву давались – как элементарно. Тем более что обычно работа в те времена сопровождалась и профессиональными заболеваниями, и потому врач, зная, кто его пациент, уже понимал, что придется лечить. Конан Дойль тоже навострился в этом и, к слову сказать, применил не только во врачебной практике. Даже сам раскрыл несколько преступлений, так что Шерлока Холмса писал со знанием дела… Но у меня ситуация проще. Ранение типовое и там, где много народу питается консервами, обязательно бывает. Перевожу дух – страхи пока оказались напрасными. Тут все ясно и понятно, тем более что распорота только кожа. Лежащая глубже артерия не пострадала, так что обработать края раны йодом, промыть и наложить пару швов. Шил я, правда, очень давно, да и когда шил, не шибко мастер был, но пара банальных швов невелика мудрость. От укола новокаином парень героически отказывается, некоторую премедикацию ему сделали – спиртом от него пахнет, и, по-моему, он его принял «внутриутробно». И действительно, мои весьма неуклюжие манипуляции, надо отметить, переносит стоически, как спартанский мальчик. Теперь отчекрыжить ножницами концы нитки над узлами. Пластырную повязку сверху – и свободен. Рана у парня чистая, так что заживет, скорее всего, первичным натяжением. Через неделю снять швы, и можно красоваться шрамом. – Все? – спрашиваю с надеждой у медсестры. – Все, – отвечает она. И тут же радужные надежды на возвращение к пирогам рушатся как воздушный замок, потому что сестра мрачно добавляет: – Чистые – все. Остальные – гнойные. Пойдемте! Идем не в операционную – там как раз, по словам сестры, идет полостная операция по поводу перитонита у неудачно прооперированной девушки, а в наспех приспособленную под гнойную обычную палату. Здесь, к моему облегчению, я уже оказываюсь в ассистентах. Это проще. Братца не вижу – он в операционной, тоже в помогалах. Возни много. Раненые действительно непростые, но, по словам сестры, самая тяжелая – девчонка, которую нашли на крыше. Мужик, в раненой руке которого мы как раз копаемся, оживляется при упоминании о девочке. Анестезия у него проводниковая, в подмышечную область ему вкатили серьезный коктейль, отключив плечевое сплетение, так что он в сознании и рад случаю поучаствовать в разговоре. Нам это немного мешает, но рану то ли не обрабатывали вообще, то ли обработали неумело. Дух от нее тяжелый, и хирург как раз тянет оттуда – прямо из раневого канала – кусок тряпки, вбитый пулей. – Это наш взвод ее нашел! Представляете – на крыше дома! Мы мимо проезжаем, а она нас услышала и давай руками махать. Ну, мы подъезд зачистили и ее спасли! – Руку вам тогда повредили? – Не, это уже позже было! – Вчера? – Ага, вчера. Какие-то сукины дети обстреляли. – Заметили, кто? – Куда там. Попрыскали из пулемета, но даже не смотрели, попали или нет. – С грузом шли? – Ага. А девчонка действительно слабенькая была. Хотя голодала не так чтобы долго. – Дело не в голодании, – бурчит хирург. – Дело в обезвоживании. – С чего бы? Снега там было полно, – удивляется раненый, деликатно морщась от действий хирурга. – Снегом жажду не утолишь. Только хуже будет. Опять же холод. – А что холод? Это же не в пустыне? – Так на холоде человек обезвоживается не хуже, чем на жаре. На жаре – в основном потеют, а на холоде почки начинают ураганить. С мочой вода уходит куда быстрее, чем с потом. А снег не восполняет потерю. Это ж, считай, дистиллированная вода. Солей нет вообще. А состав плазмы и межтканевой жидкости определенный, значит, на потерю солей реагирует организм усиленным выведением воды, чтоб баланс удержать. В итоге снег только усиливает обезвоживание. Короче говоря, слыхали, что нельзя пить морскую воду и мочу? – спрашивает хирург, копаясь глубоко в ране пинцетом. – Слыхал, конечно. – Так со снегом то же самое. Только в морской воде солей слишком много, а в талой – слишком мало. А любой солевой сбой для организма не полезен. Вы, коллега, мне не те щипцы дали, – вдруг вставляет мне пистон хирург. – Извините, задумался, – тут же исправляю я оплошность. – Полезное дело, только не в ущерб операции. Над чем задумались? – Выходит, хрестоматийный немецкий военнопленный из Сталинграда, который умер из-за того, что порезался, открывая консервную банку, тоже был обезвожен? Там еще, помнится, упоминалось большое количество внезапных смертей у немецких военнопленных из-за отказа почек и остановки сердца. – Несомненно. Город они раздолбали, все, что могло гореть, сожгли, а в степях там топлива просто нет. Да и снег после гари, да с толовым привкусом… – Точно, с толовым привкусом снег не годится вообще, – с видом знатока заявляет раненый. Он так увлекся разговором, что и не смотрит на работу хирурга. – Но там же не все войска в Сталинграде находились, часть по деревням вокруг. – Так избы на топливо не разберешь. Там небось набилось как шпрот в банку немцев, румын, хорватов и итальянцев. А сельские колодцы не рассчитаны на дивизии, да еще и с техникой и лошадьми. Картина обезвоживания явно прослеживается. Обычно-то речь идет о том, что немцы оголодали, обморозились и приболели. А вот обезвоживание почему-то не учитывают. Соответственно, и у девчонки все проблемы из-за обезвоживания. Но, надеюсь, обойдется… Раненый косится на руку и озадаченно говорит: – Вот ведь какая маленькая, а мозжит, как большая… – Так она и есть большая, – отзывается хирург. – Как же большая – дырочка-то была маленькая. Пока вы ее не расковыряли, – осуждающе заявляет пациент. – Иначе нельзя, – отзывается хирург, – заживать плохо будет. Пуля, такая, как у вас, калибром 7,62 миллиметра, на пробивание тканей тратит семьдесят процентов энергии. А тридцать идет на боковой удар – контузию соседних тканей. Те, которые рядом, погибают, получается зона первичного некроза. Это все надо чистить, ткани не оживут. До трех сантиметров зона молекулярного сотрясения. Чистая контузия. – Да ну? А малопулька если б была? – 5,45 мм? С той еще хуже. Зона травмы шесть сантиметров, притом что малопулька, наоборот, на пробив тканей тратит тридцать процентов энергии, а на боковой удар – семьдесят. Скорость полета у нее выше, отсюда и беды. – Скорость-то при чем? – Е равняется эмвэ в квадрате пополам. Слышали такую формулу? – Не, не доводилось. – Ну, в общем, чем выше скорость, тем больше энергии. А масса имеет меньшее значение. Так что малопулька дает не только зону первичного некроза, но и зону вторичного некроза, да еще и создает временные пульсирующие полости. – Так чпокает, что ткани в стороны отпрыгивают? – Точно. Но скорее не отпрыгивают, а отшибаются. – Значит, выходит, мне еще повезло? – Везение тут относительное. Но то, что могло быть куда хуже, – несомненно. – Да что уж повезло мне, что к вам попал. Как там этого знаменитого доктора звали в сериале… ну он еще все время язвил и диагнозы ставил… Вспомнил! Доктор Хаос. Так вы еще больше знаете! – Язвите? – Не, я серьезно. Сегодня сижу, лапу нянькаю, а тут от ротного посыльный – хватай мешки, вокзал отходит. Сейчас будет колонна до больницы. Бегом не поскакал, врать не буду, но поспешал, как мог. У нас-то санинструктора только, правда, много, учебка целая. Часть, конечно, из них накрылась, пока разобрались, что к чему, но все равно много осталось. – Что ж, если серьезно, тогда ладно. Сейчас еще дренаж поставим. Чтоб всякая дрянь свободно оттекала – и хватит на сегодня. К вашей удаче, кости не задеты, рядышком прошло, но не зацепило. На рентгенограмме хорошо видно. – И что, даже зашивать не будете? – Не стоит. Если все будет хорошо – потом прихватим. Сейчас отдыхайте, набирайтесь сил… – Ага, постараюсь… Пока пациента с его капельницей откатывают из процедурной в палату, хирург размывается и говорит мне: – Вовремя вписались, и тут мужику повезло. С третьих суток после ранения или травмы начинается резкая декомпенсация организма. И лезть становится опасно. Половина получается после хирургической обработки с осложнениями и нагноениями. Ладно, нам уже следующего везут. Продолжаем. Работа заканчивается сильно за полночь. Мне предлагают переночевать в больнице, но оказывается, что за нами с братцем прибыла машина. Раз такое дело – идем смотреть, что там приехало. Оказывается, это Семен Семеныч с Николаичем. К раненому Михе отца пустили. Но на ночное дежурство оставили его маму Ларису Ивановну, а папу вежливо попросили долой. Тут как раз прибыл Николаич. Нашу команду разместили в домике неподалеку без особого шика, но кровати, матрасы и белье есть, санузел с душем и окна зарешечены, а, кроме того, тепло. Соседями у нас семьи «мореманов», но наш отсек имеет отдельный выход, и о лучшем и мечтать не приходится. Сейчас еще должны подойти или подъехать Вовка с Серегой. Они, получив в распоряжение трех срочников-салобонов, припахали мальчишек на мытье новоприобретенного БТР. Семен Семеныч чем-то обеспокоен, думаю, что визит к сыну сказался. Задумавшись, он начинает напевать одну из своих бесчисленных нескончаемых песен: С деревьев листья опадали, елки-палки, кипарисы. Пришла осенняя пора, после лета, Ребят всех в армию забрали, хулиганов, Настала очередь моя. Главаря. И вот приходит мне повестка, на бумаге — семь на восемь, восемь на семь — Явиться в райвоенкомат – утром рано. Маманя в обморок упала, с печки на пол, Сестра сметану пролила. Вот корова! Влезай, маманя, взад на печку – живо-живо, Сестра, сметану подлижи – язычищем, Поставить надо Богу свечку – огроменну И самогону наварить – две цистерны! Я сел в вагон, три раза плюнул – прямо на пол. Гудок уныло прогудел: трутутуууу… А я, молоденький парнишка, неженатый совершенно, На фронт германский полетел. Вот везуха! Сижу в окопе неглубоком – пули свищут мимо уха. Подходит ротный командир. Ну зверюга! А ну-ка, братцы-новобранцы, матерь вашу! Давай в атаку побежим! Через поле! Над нами небо голубое – с облаками. Под нами черная земля – небо в лужах. Летят кусочки командира, – ёксель-моксель, Их не пымать уж никогда. Не пытайся! Летят по небу самолеты – бомбовозы. Хотят засыпать нас землею, – жидким илом, всякой дрянью. А я, молоденький мальчишка, – лет семнадцать, двадцать, тридцать, сорок восемь, Лежу на пузе и стреляю из винтовки-трехлинейки шибко метко – точно в небо! Бегит по полю санитарка, звать Тамарка, иль Маринка, или Фекла. Хотит меня перевязать – сикось-накось. Мне ногу напрочь оторвало железякой – или бонбой, В обрат ее не примотать. Взял в охапку! Меня в больнице год лечили – уморили, Хотели мне пришить ногу – чтоб как было. Ногу они мне не пришили – троглодиты, охламоны. Теперь служить я не могу. Дайте выпить! – Забавно, а у нас ее по-другому пели, – неожиданно оживляется молчавший до этого Николаич. – Как – по-другому? Николаич смущается, но все же нетвердо и неожиданным тенорком напевает: Ко мне подходит санитарка (звать Тамарка): – Давай я ногу первяжу И в санитарную машину (студебекер) С собою рядом положу. Бежала по полю Аксинья (морда синя) В больших кирзовых сапогах. За нею гнался Афанасий (восемь на семь) С большим термометром в руках. Меня в больнице год лечили – уморили, Хотели мне пришить ногу. Ногу они мне не пришили – троглодиты, Теперь служить я не могу. – Ну и так можно, – покладисто соглашается Семен Семеныч. Зданьице, где нас расположили на ночлег, стоит на отшибе, но вход освещен ярко. Выгружаемся и заходим внутрь, не забывая посматривать по сторонам. Уюта, разумеется, ноль, видно, что готовили для нас место наспех и формально. Придраться не к чему особенно, но делали по списку: кроватей стоко-то, матрасов – соответственно, белья до кучи вали кулем, потом разберем! Говорю об этом братцу. Тот таращит непонимающе глаза и вопрошает с недоумением: – Кисейных занавесочек не хватает? – Уюта, чудовище! – А ну да, Станислав Катчинский, как же! Поспал бы ты в морге на люминевой каталке – не выдрючивался бы, как девственная девственница. – Какой Катчинский? – осведомляется оказавшийся рядом Семен Семеныч. – Персонаж Ремарка, «На Западном фронте без перемен». Я эту книжку перед армией как раз прочитал, и мне этот солдат понравился – вот я его за образец и взял. Пыхтя, начинаем расставлять удобнее наставленную абы как мебель. – А чем он так хорош-то оказался? – Он умел в любых самых гадких условиях найти жратву и устроить удобный ночлег. За что его товарищи и ценили. – Немудрено. Хотя вот сейчас токо бы прилечь. После морга-то тут куда как здорово, это вашим братом верно сказано было. – Вас хоть покормили? – Ага. Куриным супом, представляете? Это ж какая прелесть, если подумать! Картошечка, морковочка, риса чутка – и курицы здоровенный кусище, мягчайший! Петрушкой посыпано, укропчиком! Душистое все, чуть не расплакался. И потом макароны с тертым сыром и соусом! И кисель вишневый! От аромата нос винтом закрутился! – Да вы ж уже «роллтона» сегодня хотели? – Э, роллтон по сравнению с грамотно и душевно приготовленной пищей – ничто и звать никак. От безысходности «роллтон»-то. Все-таки жидкое и горячее… – Во! Братец, слушай, что умные люди говорят! – Слушал уже, несколько дней. Токо не верю ни единому слову, ибо воистину харчевался Семен Семеныч в шавермячных и фэтсфудах[18], и в прочих богомерзких и отвратных зело местах. – А куда денешься? Кушинькать-то хочется. А у нас тут не Европы, на каждом шагу ресторанов нету, – неожиданно начинает оправдываться матерый дальнобойщик. – Истинно, истинно говорю вам, чада мои, – отверзши уста свои на шаурму совершают человецы смертный грех! – пророческим голосом продолжает братец. – Эко на тебя накатило! – Дык меня в больнице пару раз за священнослужителя приняли, вот и вошел в роль, – покидает наконец образ проповедника мой родственник. – Стричься надо чаще и лицо делать попроще. А то отрастил конскую гриву, хоть косички заплетай! – пытаюсь я поставить его на надлежащее место. – Дык косички как-то не в дугу. – Почему? Вон гусарам было положено по три косички носить – две на висках и одну на затылке. А без косичек и не гусар, значит, – поясняет расстилающий простыни Семен Семеныч. – Ну, так это при царе Горохе было! – возражает занимающийся тем же братец. – Не фига! Наполеоновские, например, гусары – все с косичками были. И отсутствие косичек было весьма серьезным нарушением формы, традиций и обычаев. Да и у наших-таки тоже многие с косичками щеголяли. Странно, Саше-то откуда это знать, интересно. – Не, на гусара ваш братец не похож, – отмечает дальнобойщик. – Почему? – Долговязый слишком. Таких в уланы брали. – Это что ж, такой серьезный отбор был? – А как же. Павловские гвардейцы подбирались все курносые и светловолосые, а измайловцы, наоборот, темные были. С кавалерией – так там еще и по задачам – кирасиры – крупные дядьки в кирасах, да на толстомясых конях – дыхалки хватает на один таранный удар, далеко бежать не могут, зато удар получается страшный. Гусары – мелкие, лошадки тоже мелкие, верткие – эти в разведку и преследовать хороши. Ну а уланы – в пир, мир и в добры люди, да еще и с пиками… Улан побьет гусара, Драгун побьет улана, Драгуна гренадер штыком достанет, хе-хе, А мы закурим трубки, А мы зарядим пушки, А ну, ребята, пли! Господь нас не оставит… Допеть Семен Семенычу не дает явившийся опер, злой как черт и столь же недовольный. – Когда вампир кусает человека, тот непременно становится вампиром… Когда зомби кусает человека, тот непременно становится зомби… Так вот, такое ощущение, что людей покусали дебилы… – Сильное вступление, – одобрительно говорит братец, – а к чему это? – К тому, что сколько живу, столько убеждаюсь в конечности всего, и лишь глупость людская безгранична! – раздраженно отвечает Дима. – Ты афоризмами говоришь. Но если, снисходя к нашему интеллекту, это ты к чему? – заинтересовываюсь и я. – Меня припахали опросить поступивших из крепости раненых. Снять показания. Для разбора полетов. Так вот, этих пострадавших явно кусали дебилы. У меня в голову не помещается, насколько надо быть кретинами, чтоб такое вытворять… – Давайте-ка сначала наведем порядок, а потом все послушаем, – вмешивается Николаич, и мы возвращаемся к тасканию и перестановке мебели. Впрочем, создать подобие казармы, составив кровати попарно, повтыкав между ними разнобойные тумбочки, освободив место для стола и стульев – минутное дело. Опыт есть минимум у половины, а неслужившие, как мой братец и Саша, достаточно сообразительны. – Ну, давайте, Дима, рассказывайте, что там без нас устроили? – Тогда слушайте. Можете на автомате вставлять после каждого предложения «мать-перемать» – не ошибетесь. Излагать буду по возможности своими словами. Так вот, утром между 8.16 и 8.55 группа подростков из шести человек, несовершеннолетних обоего пола, воспользовалась невнимательностью часовых, несанкционированно проникла на территорию зоопарка. Оказывается, детишки уже второй день туда шастают на зверей посмотреть, заодно они же занимались тем, что дразнили запертых в помещениях за стеклом зомби. Прикольно им, видите ли, было – типа реалити-шоу «За стеклом». Я думал, что хуже быть не может. Оказалось, у меня просто убогая фантазия… В 9.12 туда же вошла группа окончательной зачистки, сформированная из тех самых протестантов, на которых Михайлов жаловался. Всего таковых набралось восемнадцать человек. Михайлов и Охрименко пытались организовать их действия, но были посланы «на хутор бабочек ловить» – это цитата из показаний. После чего артель инвалидов умственного труда хаотично разбрелась по территории, застрелив для начала двух антилоп и козла. Им, видите ли, тоже показалось прикольным козла замочить. – Время говорить «мать-перемать»? – Разумеется! Группа подростков услышала выстрелы и решила «помочь»! Открыли для этого дверь павильона, в котором была пара «зомби прикольных». И прямо из Роттердама попали в Попенгаген… Зомби оказались шустерами и погнались резво за своими освободителями. Разумеется, детишки ломанулись на выход, то есть прямо на группу зачистки. – И нарвались на нестройный и неточный залп? Мент подозрительно смотрит на братца. – Это откуда стало известно? Раненые рассказали? – Просто выбрал самый дурацкий вариант поведения, – пожимает плечами брат. – Угадали. Этим залпом было ранено трое подростков: девчонка и два парня. То, что тупые дети визжали и верещали на бегу и уже поэтому никак не могли быть зомби, горе-чистильщикам в голову не пришло. Угадаете опять, что дальше было, или мне продолжить? – Наверное, сейтуация развивалась так: дети и зомби влетели в кучу стрелков, шустеры сцапали первых подвернувшихся и стали драть мясо, остальные частью кинулись наутек, частью устроили неприцельную пальбу в разные стороны… – продолжает братец. – Вечно вы, лекаря, наперед все знаете… Точно так и вышло. В итоге ранено было еще четверо, да зомби троих искусали. После этого укушенных посадили в карантин, раненых отправили сюда, а в крепости возникла драка между родителями детей и уцелевшими протестантами. Полагаю, что михайловские и гарнизонные приняли тоже участие – протестантам насовали изрядно и оружие изъяли. – Шустеров кто угомонил? – Пулеметчик с «Гочкиса»[19]. Одного достал через ограду, второй погнался за убегавшими и был упокоен, когда замешкался перед протокой. Что любопытно, на две движущиеся цели этот мастер потратил четыре патрона. – Виртуоз прямо. С ранеными нескладуха какая-то – привезли из крепости не семь человек, а одиннадцать. Опять же не все с огнестрелом, а с переломами. В драке пострадали? – Нет, отступление у них такое бодрое получилось. Поломались, когда в дверцу самодельную кинулись. – М-да… Надо бы проследить, чтобы эти ранетые иерои кого не покусали – хватит уж дебилов-то. После наведения порядка в жилье, которое с легкой руки Николаича окрестили «кубриком», самое время железо почистить. Николаич берется за РПД, остальные разбирают свои стволы. Чтоб вовсе безоружным не оставаться, и чистят вразнобой – у одного разобран пистолет, а основной ствол в готовности, у другого наоборот. Саша недоуменно спрашивает: – А мне непонятно, козла-то зачем было убивать? С едой вроде же порядок, задача была простая – зачистить павильоны. Козел-то при чем? И оружие этим недоумкам зачем давали? – Саша, тебе доводилось заставлять работать человека, над которым у тебя нет власти, а еще он туп и нагл? Тут вариантов токо два: либо замотивировать, что трудно, либо заставить силой – типа избиения по лицу и так далее. Попутно не давать жрать. Но к этому мы еще не пришли, вот и получается, что есть куча горлопанов, всем недовольных, не знающих, как и что делать, да и не хотящих руки пачкать, но критикующих все сделанное другими так, что земля дрожит. И что с ними делать? – начинает объяснять ситуацию «старшой». – Ну, заставить работать-то можно? – наивничает Саша дальше. – Как? Как заставить? Человек не хочет работать. Принципиально. Жрать вкусно хочет. А работают пусть тупые лузеры и быдло, а он не будет. Он выше этого! – То есть считаешь, что Овчинников прав? Стоило недовольных вооружать и посылать на зачистку? – Считаю, что да. Потери понесли те, кто нарушил распорядок. По-моему, там все кандидаты на премию Дарвина без всяких сомнений. И подростки, прокравшиеся в зоопарк, они уже не Томы Сойеры. Им самое малое по четырнадцать лет, а полезли безоружными на рожон. Дразнить зомбаков, а уж тем более их выпускать, вообще надо быть анэнцефалом[21]. И ровно то же самое, но постарше, группа протестантов. Ну вот, получили они оружие. Так ведь просто ствол ровно ничего не дает. И даже ствол с патронами, – влезаю и я в разговор. – Да это я и сам вижу, что тактика и сработанность рулят, – соглашается мой напарник. – И рулят и педалят. И урок получили знатный. Уцелевшим начистили хари, отобрали оружие, опустили, что называется. Если они теперь вякнут, то получат по хлебалу с лета. И вот уже сейчас их заставить работать можно. За них вступаться теперь не будут – слишком знатно облажались. А так ведь знаешь нашу публику – сразу жалеть бедненьких начнут, начальство ругать, – завершает Николаич. – Хотел бы отметить такой еще нюанс, если интересно. Добрая половина ранений мелкой дробью. Девчонке вообще бекасиной влепили, – с намеком заявляет Дима-опер. Смотрим на Николаича. Он чешет в затылке, ухмыляется и спрашивает: – И что вы на меня уставились? Какие были патроны, те Михайлову и отдал. – А Михайлов? – Что Михайлов? – Ничего не спросил? Патроны-то он посмотрел? – Конечно. Он же грамотный человек. А на коробках все написано. – И? – Получается так, что сказал спасибо. Патроны-то из наших запасов пошли. И если вас интересует мое мнение – так слава богу. Ну-ка, лекаря, а если б девчонка, например, картечью огребла вместо бекасинника? – Если б там была картечь, то у нас было бы куда меньше работы. Может, конкретно у меня работа бы и была – меня с утра уже напрягли в морге разбираться. Более двадцати подозрительных трупов нашли, надо будет смотреть. К слову, и Дмитрия тоже напрягают, – рассудительно отвечает братец. – Сведения счетов с живыми? – Они самые. Вообще мне так намекнули, что на часть команды тут имеют серьезные виды. Меня-то вроде как и выручали специально как судмеда, но и опера у вас забрать хотят. Брательник тоже запонадобился, да и насчет остальных внятно говорилось – не фиг вашей группе прозябать в крепости, тут вы больше наворочаете. А теперь еще и приданым обзавелись, так что завидные невесты. – Приданое – БТР имеешь в виду? – Его самого. Зачетный сундучок. А морфиня, которая там сидела, и впрямь сущая жесть? Тут ее размеры произвели серьезное впечатление. Стокилограммовый морф группу как кегли разметал, а там не дети малые были, у вашей же габариты еще серьезнее? – Помалкивать будете? – Обижаете. Я хорошо помню, кто меня из Петергофа вывез. – Вообще-то, братец, вывезли тебя ребята из МЧС, а вся работа пошла с подачи командования базы, – напоминаю я ему очевидные вещи. – Отчепись, понимаешь же, что я имел в виду, – отмахивается родственничек. – Будет он помалкивать, Николаич. – Получается так, что боевые качества морфини мы оценить не успели – она оттуда вылезти не смогла. Лючок мал, а она отожралась. Челюсти у нее, правда, посильнее, чем у гиены – ваш брат утверждал, что она спокойно дробила бедренные кости. – Впечатляет. Видел я на вскрытии медвежьи покусы. Так там бедро съедено было, а кость мишкам не по зубам оказалась. – Это где вы такое видели, интересно? – заинтересовывается Николаич. – Да тут, в Ленобласти, был инцидент. – Что-то вы путаете, не было такого за последние лет тридцать! Я точно знаю! Да чтобы не один медведь был! Сколько их напало? – Двое. – Чушь! – Отнюдь не чушь. Даже в зарубежной прессе про этот случай писали: «В Зеленогорске, фешенебельном пригороде Ленинграда, медведи сожрали женщину!» – Ну-ка, ну-ка? – Да все очень просто. Какому-то НИИ запонадобились для экспериментов крупные млекопитающие. Добыли двух медвежат. Эксперименты закончились, звери подросли. А у медведей характер с возрастом сильно портится. Списать – так они на балансе Минздрава. Зоопарку бурые и даром не нужны. Цирк руками и ногами открещивается – медведи старые для трюков, уже не обучишь. Долго ли, коротко – пожалел мишек главврач детского санатория в Зеленогорске. Не совсем, надо полагать, бескорыстно, он у Комитета по здравоохранению эту проблему снял, ему, наверное, что-нибудь для санатория выделили. Все довольны. Но медведей-то кормить надо. Жрут они изрядно. А фондов не выделено, потому кормили их так да сяк. Жили бурые впроголодь. А когда переехала ухаживавшая за ними техничка, так и совсем дела пошли плохо, а главврачу еще и других проблем хватало, время веселое было. Вот никто новую уборщицу и не предупредил, чтоб она у клетки-то не шарилась. Она еще, наоборот, конфеткой зверей захотела угостить. Мишки с голодухи ее лапами к прутьям клетки подтянули и объели, докуда морды хватило. Косолапых, конечно, после этого в расход, главврача по шапке, а тут еще и шведы с англами про этот случай провещали. Дескать, не зря мы рассказываем читателям, что в России медведи по улицам с балалайками ходят и людей жрут. Вот извольте видеть, что в культурной столице происходит, можете представить, что в других городах деется… От себя замечу, что более тощих медведей никто не видел. Во всей пищеварительной системе у зверушек только и было, что злополучная конфетка да куски несчастной уборщицы. – Это что, действительно правда? – все еще не вполне верит в правдивость истории «старшой». – Абсолютная, – спокойно подтверждаю я слова братца. – Ни за что бы не поверил! – У нас еще и не такое бывает. Братец, помнишь зебру? – Которая девочке пальцы откусила? – Ага. – Помню, как же. Редкий был случай – микрохирурги в педиатрическом как ни корячились, а пальчики не прижились. Кусаные раны вообще плохие: размозженные и инфицированные. – Что, девочка хотела зебру погладить? – Нет, чем-то хотела угостить. А лошадка была не в духе. Так пальчики в варежке и привезли. Дикие зверюшки – они-таки дикие все же… В дверь стучат. Оказывается – приехали наши омыватели БТР. Тоже, как опер, злые. Только еще и зачуханные сильно. Причем наряжены в какое-то грязнейшее морское шмотье, очень сильно с чужого плеча. Злые клоуны из военно-морской самодеятельности… В помещение не входят, говорят, что связывались с Надеждой и та пообещала устроить помыв личного состава, благо уже поздно. К слову – ей тоже предложили остаться при больнице… Ну, просто на куски компанию рвут… Однако помыв, он и в Африке помыв. Меня удивляет, что братец, хоть и принявший уже сегодня душ, собирается вместе со всеми. Он замечает мое недоумение: – Приходится наверстывать план в конце месяца, – и широко ухмыляется. Ну да, отоспаться-то он уже успел. Хоть уже и глубокая ночь, но моемся не торопясь. Надежда ухитрилась еще по бутылке хорошего пива на нос раздобыть. Решаем так: две трети команды пиво примут сразу после помыва, а треть – после того как до кроватей доберемся. Что особенно трогает, бельишко какое-никакое нам тоже приготовили. Рабочее шмотье Вовке с Серегой выкинуть не дают, увязывают в отдельный узел. Время такое, что еще и пригодиться может. Сидим распаренные, дожидаемся последних – Сашу с Димой. Вовка тем временем высасывает бойко свою бутылку, невзначай половинит долю зазевавшегося Сереги, а потом начинает рассказывать эпопею о промывании внутренности БТР. Жалко, среди нас нет Гомера – со слов Вовки получается настолько эпический подвиг, что куда там авгиевым конюшням! Приданные салабоны, конечно, ни на что не оказались годны. Это и понятно, пахать на чужого дядю отправляют не самых лучших. Конечно, по уму там еще мыть и мыть, но, во всяком случае, уже можно в БТР ехать, не особо боясь перемазаться в жиже из крови и сала с всякими включениями еще более неаппетитного характера. Машина не новая, но и не сильно потрепана. Боекомплект практически полный – и для КПВТ и для ПКТ. В мешке для гильз пара десятков пустяшек от крупнокалиберного было, да на полу в жиже попадались гильзы от ПК. Тряпки и огрызки обуви Вовка не смотрел – это Серега разбирался. Тот, грустно оценивший понесенные потери в бутылке, заметил, что, по его мнению, в машине было четыре человека и водитель. Он-то успел удрать, вполне возможно, что и укушенным, а вот остальные… По рваным шмоткам Сережа решил, что там был рослый мужик – ботинок сорок четвертого размера; женщина средних лет – подметки от сапожков тридцать восьмого размера; две девушки или девочки – тряпки молодежные и остатки кроссовок. С размерами разобраться не вышло, но не детские, это точно. Крупных костей не попалось, так, мелкие осколки… – Получается так, что с трех человек морфуша разожралась. – Сидячий образ жизни. Нарушение обмена веществ. Да, может, и была толстой. – Сережа, а по тряпкам там с размерами разобраться нельзя было? – Нет, Николаич, у меня не получилось. Не силен я в этом. Не барсучьи же следы или там заячьи… Это вон лучше любой женщине показать – они лучше скажут. Мы тряпки отдельно сложили и велели не трогать. Интересную беседу нарушает явившийся Семен Семеныч. Задумчиво предлагает ехать спать. И в два приема компания оказывается в «кубрике»… Николаич делит смены, и все, кроме часового, валимся как в омут… Последнее, что слышу, – тихое бурчание соседа Саши: – Козла-то им зачем было стрелять… Седьмой день с начала Беды В джунглях жарко и сыро. И душно. Роскошными игрушками порхают здоровенные бабочки и попугаи. Немного странно, что они практически одинаковы по размерам. Но смотрятся на сочном зеленом фоне листьев, листочков, листов и листищ роскошными пятнами, очень гармоничными, что часто бывает в природе, когда плохо сочетающиеся на холсте или бумаге цвета легко уживаются в оперении попугая или раскраске насекомых. Солнце бьет в глаза и пятнает тенями зеленое буйство вокруг. Не могу понять, куда делись компаньоны – вроде бы они должны быть рядом, но я никого и не слышу, и не вижу. Зачем-то тащу в руках тостер с волочащейся за ним вилкой на шнуре. Белый шнур, белая вилка. Тостер необходим. Это я точно знаю. Просто уверен. Совершенно железно. Впереди мелькает человеческий силуэт. Спешу, как могу, но ноги словно проскальзывают, и двигаюсь я медленно-медленно. Силуэт приближается, и я четко вижу, что это женщина, причем молодая. Олька! Точно, ее спина. Правда, волосы почему-то длинные, а она всегда под мальчишку стригла. О, это отлично, что встретились. Видно, ей как-то удалось добраться с Хибин. – Эй! – хочу ее окликнуть, но глотка пересохла, и получается тихо и сипло. Она, впрочем, услышала – и поворачивается, неожиданно оказавшись совсем рядом. Нет, это не она. То есть и Олька тоже, но больше та девчонка с крысом на плече. Мертвая девчонка – Олька с мертвым взъерошенным крысом. Пушистые волосы сбились в паклю жгутами, как у наших недоделанных уиггеров[23], лицо сохранило приятный изящный абрис, но щеки смякли. Кожа полупрозрачная, как грязный воск, и на обнаженной груди отвратительная сетка зеленых трупных вен. Страдальческий оскал полуоткрытого рта с обсохшими зубами медленно меняется на мертвую улыбку, глаза широко открываются – узнала меня! Деревянно протягивает в мою сторону тонкую руку с крошечной ранкой на указательном пальце, отчего мертвая грудь, обвисшая и с трупными пятнами, вздергивается совершенно нелепым рывком. Я прекрасно понимаю, что сейчас дохлый крыс со слипшейся шерстью, проскочив по ее руке мертвецким скоком, прыгнет мне в лицо. – Наконец-то созрел для ночных поллюций? Можно поздравить? – радостно спрашивает меня братец. – Не, – с трудом шевелю пересохшим языком, – это Оле Лукойе недоглядел. Всучил мне твой профессионально ориентированный сон! – А что приснилось? – с интересом спрашивает с другой стороны Саша. – Мертвая голая девушка с мертвой крысой на плече. – Жалкий извращенец-подражатель. Считаешь, что если мне приснятся толпы обдриставшихся и взахлеб орущих младенцев – то это будет твой сон? – Обязательно! – Тут я уже немного прихожу в себя и вижу, что свет горит, ребята встали и собираются. – Ладно, вставай. Тут рукомойник один, так что уже толпа собралась. – А Николаич где? – Пошел уточнять, что там нам светит. А Володька – к БТР похилял. – А насчет завтрака что? – Ты глаза разлепи сначала… Совет хороший. Вижу идиллическую картину – наши уже проснулись все, я последний валяюсь, как ненужная вещь. Кряхтя и потягиваясь, встаю. Это эпохальное событие остается незамеченным публикой. Озадаченный Дима с Ильясом рассматривают вчерашнюю малопулечную снайперку. Братец копается в какой-то рыхлой, исписанной и исчерканной тетради, совершенно антисанитарного вида. Саша роется в вещмешке, а Серега то ли сочиняет стихи, то ли просто дремлет с открытыми глазами, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, как и положено романтическому, влюбленному герою. Непонятно, куда делся Семен Семеныч – ночевал он с нами. Ну да, скорее всего, в больницу уже побег, к сыну. Чтоб добраться до рукомойника, приходится вылезать на улицу и стучаться к соседям. Открывают не сразу, и общее впечатление, после того как под строгие окрики: «Дверь закрывай, не май месяц!» – проскакиваю внутрь, довольно диковатое. Народ тут сидит буквально как шпроты в банке. Под строгими взглядами торопливо плещусь в холодной воде, чистку зубов скорее обозначаю, и поскорее возвращаюсь в наши хоромы. Да у нас тут хоть балы закатывай – так просторно в сравнении с соседями. – Кстати, братец! Ты вчера грозился пересказать мне все, что я пропустил на семинаре. – Легко. Садись – слушай! Что-то ты изумился? – Да был уверен, что ты начнешь отбрехиваться, типа да ты и сам врач и так все знаешь… – Э, какой с тебя врач! Короче, слушай мудрую мудрость наимудрейших и умудренных мудростью мудрых. Братец вертит в руках замусоленную тетрадищу, по-моему, даже переворачивая вверх ногами, хотя кто ее поймет – где там у нее верх, а где низ. – Ага, вот, значится, – задачи медицины катастроф. Брат зачитывает пункты, о которых можно догадаться, не отягощаясь высшим образованием. Вслушиваюсь, только когда он начинает бормотать пятый. – Организация и проведение судмедэкспертизы и освидетельствования пораженных. Как ты понимаешь, пятый пункт особенно согрел мне душу. Но тут есть нюанс. Этот «проф» добавил, что при крупном песце, который затрагивает целиком населенный пункт, реальную помощь можно оказать только со стороны. Самостоятельно справиться пострадавшие не могут. – Это почему же? – осведомляется заинтересовавшийся Саша. – Ну, во-первых, статистически оказывается, что адекватно оценивают ситуацию и толково действуют только полпроцента руководителей всех звеньев. Что характерно – это вневременной и интернациональный показатель, так что можно считать его оценкой человеческой сути в катастрофе. Остальные банально гибнут, получают травмы, теряют голову, впадают в психоз и отдают совершенно бессмысленные распоряжения, только усугубляющие ситуацию. И не факт, что в полпроценте сохранивших способность к разумным действиям окажется, например, мэр, а не директор прачечной. Соответственно рушится структура управления, и ужасная из-за прихода «полярной лисы» ситуация становится совсем ужасающей. Хаос подогревается и тем, что гавкается с другими структурами и служба правопорядка – тут же начинается бандитизм и мародерство. – Во-во, похоже, как в Петергофе! – вклинивается в разговор Серега. – Ага. Причем совершенно все одинаково, что в итальянской Мессине, что в армянском Спитаке, что в американском Новом Орлеане. Во-вторых, разрушаются сами организационные структуры, например, то же здравоохранение. Чисто физически. Мне не терпится показать себя умным, чтоб братец нос не шибко задрал: – Коллеги работали в алжирском городе Эль-Аснаме, там было землетрясение. Уцелели окраины, а центр многоэтажный сразу сложился. Как карточный домик. Наши жили за городом – ну и в целом не пострадали, хотя один мой знакомый чуть не прыгнул с балкона на четвертом этаже, когда квартира заколебалась. Остановило только то, что балкон у него на глазах отломился и улетел вниз. Другой, достаточно тертый калач, дагестанец, выпрыгнул в окно со второго этажа, правда. В полете услышал, как жена кричит: «А мы?» Тогда по лестнице вернулся и вместе с детьми вытащил ее на руках. Но дом устоял. Наши потерь не понесли. А вот центральный госпиталь рухнул кучей: накрылось и оборудование, и медикаменты, и персонал местный обученный. Ну а те, кто из медиков в городе уцелел, кинулись домой, к семьям. И все, раненых толпы, а лечить – токо голыми руками… Опять же улицы завалены. Ни пройти ни проехать, руины нестабильны, то тут, то там что-нибудь да валится… Так что понятно, что со стороны помощь необходима. Серега фыркает: – А нам полкан на ГО толковал, что после ядерного взрыва население должно выйти из убежищ и начать расчищать улицы. – М-да, такие только у нас есть! – Не, это явление интернациональное. Вон в «Терминаторе» – повстанцы рассекают по разрушенному ядерным ударом городу на обычном пикапчике. Еще и из пулемета стреляют… В Хиросиме с Нагасаки было не проехать, хоть у них там домики из реечек и палочек с бумажками были, а уж современные города с многоэтажками такие бетонные завалы дают… Это ж не фигли-мигли с ВТЦ, когда близнецы вертикально с чего-то сложились, а прикинь, если б они набок легли. – А убежища? – Только для избранных. Для руководства в первую очередь. На некоторых предприятиях только для одной смены. – То есть ложись и помирай? – Ну почему ж. Не задумывался, что это у нас в Питере всех садоводов гнали за сто километров от города и наши садоводства у черта на куличках? – Романов садоводов ненавидел. – Щщазз… Предполагалось, что в случае ядерной угрозы успеют часть населения вывезти как раз туда, где ядерный взрыв уже не достанет – в Мшинскую, Бабино, Пупышево. А там уже и домики есть… Для этого и метро строилось так, чтоб конечные станции совпадали с железнодорожными. Да и само метро – это суперубежище. По нормативам, если ты в восьмистах метрах от подземки – есть реальный шанс спастись. – А если дальше? – Есть такое слово «Анеповезловоттебе»! – Но ведь зальет метро-то, да и жрать там нечего! – Не зальет, там такая система отсечных конструкций – как в подводной лодке. И склады со жратвой и медикаментами есть. Только ходят такие слухи, что под флагом обновления запасов те консервы, что раньше хранились – отличная вкусная тушенка, нежнейший сосисочный фарш и обалденные каши, – уже ловкачами распроданы, и теперь там лежит соя в жиже… Но с голодухи и нынешние консервы жрать можно. – Мы вообще-то с темы съехали! То, что тут у нас произошло, ни в какие ворота не лезет. Потому вся система ГО без толку. В то же метро я хрен полезу! – Нет, не все аналогов не имеет. Вот я смотрю, что мы сейчас действуем по одной из секретных инструкций НАТО. Там прямо говорилось, что в случае ядерного удара уцелевшие медики должны использовать такой инструментарий, как автомат, дабы облегчить муки тем, кто обречен. И то не всем успеют – слишком пострадавших много окажется. – А остальные? – Если врач видит, что у человека есть шанс, – будут выживать, как бог на душу положит. Человек живучая скотина. Почти как крыса, ворона и таракан. – Да ну, быть такого не может! – Почему нет? Наша агентура работала в Англии и США неплохо, пока всякие Калугины не написали подробнейшие мемуары с указанием списков, другое дело, что особого навара с этой инструкции не получишь. Подозреваю, что в душе наши с этим согласны были. Тем более что по другим ставшим известными секретным документам ядерный удар по нам намечался не по одному городу, а по нескольким десяткам сразу – тут уж хрен кто кому поможет… Так что есть параллели. – Ладно, возвращаемся к теме. Нам еще показывали образцы имеющегося оборудования для оказания помощи вне лечебных учреждений. Вот это точно надо раздобыть. Тут братец лезет в мешок и начинает вытаскивать оттуда всякие пластиковые и резиновые причиндалы. Большую часть вижу впервые. Уверенно опознаю только воздуховоды и пакеты с плазмозаменителем. – Уж не обокрал ли ты уважаемого «профа», хитрый братец? – Только б обидеть, родственничек, тоже мне… Сам дал. Я и клянчил-то недолго. Сегодня обещали после вскрытий дать куда больше. Даже и для тебя запросил. – Чувствительно тронут. Ну, давай. Хвастайся. Мужики, на минутку! Дима, давай тоже послушай, пригодится. Мент вместе с ухмыляющимся Ильясом пристраиваются рядом. – Че кислый, опер упал намоченный? – Да снайперка эта… с изъяном оказалась. Надули нас коллеги. – Не, нас не надуешь, не лягушки, – вступается Ильяс. – Просто эта СВ-99[26] воды хлебнула, не чистили ее давно, ну и не новая, конечно. А прицельных приспособлений, кроме как через оптику, в ней не предусмотрено. Та тоже в воде побывала. – Дык не велика беда. Андрей разберется? – Конечно. Ну а если не сможет – махнем на аналогичный в Артмузее. Тут о чем речь-то идет? – О «девайсах» для оказания медпомощи. – Что посоветовать можете при ранении? Что делать? – Это Саша. – Для начала – убраться оттуда, где ранили, пока добавка не прилетела, – меланхолично замечает Ильяс. – Или оттащить раненого в укрытие, – дополняет Сережа. – А потом останавливаешь кровотечение. – Братец подсматривает в тетради. – Потому что тридцать восемь процентов раненых погибают от кровопотери. В общем виде нужно остановить кровь, обезболить и эвакуировать. Я усмехаюсь, вспомнив наши старательные, но очень неумелые тактические экзерциции на лестнице Сашкиного дома. Судя по мелькнувшей на его лице легкой ухмылке – ему это тоже вспомнилось. Словно год назад было… Братец находит у себя в гроссбухе что-то веселое. – Вот, инфа по стрессу. У них, оказывается, в Кронштадте тоже, как у вас в крепости, такая любовь началась. Плотская, ураганная. Соответственно публика вопрос и задала. Я тут даже записал несколько моментов из его ответа. Вот, значится, первый вывод: по физическому воздействию стресс, что положительный, что и отрицательный, оказывает на организм человека одинаковое воздействие. Помереть таким образом можно и от радости, и от горя, потому как сердце реагирует одинаково. Вся разница – в эмоциональном окрашивании, и только. Клин клином вышибают, потому одни стресс отрицательный закуривают, другие – заедают, а третьи – затрахивают. То есть долбают по отрицательному стрессу положительным. Любой путь получения эндорфинов годится. Поэтому тот факт, что в стрессовой ситуации половая распущенность расцветет, – известен давно. Вот тебе известен? – Ну то, что дистресс по воздействию на организм равен аустрессу – я знал. Насчет траха… Во фронтовых условиях вполне себе любовь крутили, что у нас, что у противника. Попадалась инфа, что в Германии в конце войны немки совсем стыд потеряли и вполне были не против. Ну, в общем, да, в целом стыкуется… – То есть вся эта визготня по поводу жутких и массовых изнасилований бедных немок не совсем достоверна? Не с пустого же места пишут! И много где читал. И у наших историков тоже. Или не было двух миллионов? – Серега загорелся. – Наоборот! Известно, что немецкие, румынские и прочие солдаты армий, пришедших к нам в гости на огонек в сорок первом году, были: импотентами; высокоморальными глубоко религиозными людьми, свято чтившими женщин как таковых. И опять же глубокими импотентами. Такими же были и пришедшие в сорок пятом в Германию войска союзников. Начиная от американцев, включая негров, до всяких колониально набранных английских войск. Одновременно известно, что все русские являются половыми гигантами и не имеют никакой морали. Так общеизвестно, что каждый русский в день совершает от трех до шести половых актов, а если выпьет водки – то от семнадцати до тридцати четырех. Длительностью до двух часов каждый. Таким образом, каждый русский солдат, выпивая наркомовскую водку и не имея возможности удовлетворить животную похоть, с июня сорок первого по май сорок пятого накопил от трех с половиной до двадцати тысяч нереализованных половых актов. Что и привело к повальному изнасилованию всего немецкого населения. Простодушный Серега лупает глазами, потом смущенно говорит: – Да не, я ж серьезно – столько об этом последнее время писали… – Если серьезно, то по далеко не полным немецким данным, воины рейха изнасиловали у нас не менее десяти миллионов женщин. Скоко успели румыны, венгры, хорваты и прочая перхоть – неизвестно… Другое дело, что на фоне террора в оккупированных местностях такие преступления, как грабеж и изнасилования, уже никак не впечатляли. Деревни жгли с населением, поголовно, с детьми – чего уж тут про насилия говорить. Другое дело белорусы. Свои сожженные деревни посчитали, а русским опять все по фигу. Хотя только в Ленинградской области спалили не меньше полусотни деревень… – А чего тогда так распинаются на тему снасилованных немок? Ведь не просто так? – Конечно. Я так полагаю – против нас велась активная информационная война. Типа – ругаем советских, в виду имеем русских. Ни разу не слыхал, чтоб к советским преступлениям каким-то боком относили украинцев или грузин, например, хотя украинцев в армии СССР было не меньше трети, а фамилии Джугашвили и Берия сами за себя говорят. Все мерзкое советское – только русское. Все советское, точнее, русское – бесчеловечно, ужасно и омерзительно. Все немецкое, точнее, западное – прекрасно, сияюще и добродетельно. Исключение – один нехороший Гитлер. Далее можно писать любую чушь. Например, что Сталин на самом деле Гитлер, токо днем он гримировался и работал в Германии, а на ночь улетал в СССР, и гримировали его в самолете. Именно поэтому современники и вспоминают, что Сталин работал по ночам. А сам он был китайцем, женатым на Берии, который был женщиной, это всем известно. И войну они начали из-за семейной ссоры, где муж Гитлер пытался обидеть жену Берию… – Ну это, Доктор, ты уже бредишь! – Думаете? Да ничуть. Осокин глаза раскрывал! СССР и Германия должны были вместе завоевывать Англию, к чему и подготовились перед войной, но Черчилль сумел их поссорить. Солонин считает, что все совки рвались сдаться немцам и воевали только из боязни НКВД. Соколов отнес к убитым все мужское население страны, а особенно прославился тем, что вставил в свой исторический труд стыренный с порносайта садистского направления рассказец, выдав за исторически достоверный документ, в целом вся эта писанина производила впечатление, как если б какой-то урод надристал на братской могиле… Но ведь покупали же люди эту макулатуру! – А другой не было. – Почему? Дюков, Пыхалов, Лисицын, Исаев, Драбкин, Стариков, наконец… – Доктор! Только мы о бабах заговорили – ты тут же съехал с темы. Сейчас-то после БП никто с этой дрянью к нам приставать не будет. – Уверен? – Уверен. – И зря. У нас есть слой публики, которая ничему не учится. Вон – прогрессивная общественность перед революцией боготворила уголовщину и воспевала ее, как могла. Потом столкнулась с социально близкими нос к носу, без прослойки в виде городовых – и заткнулась. И не воспевали уголовников у нас по семидесятые – когда выросло новое поколение прогрессивной общественности, не встречавшееся с уголовщиной нос к носу… – Н-да, и Высоцкий отметился… – О чем и речь. Так что кому нас попрекать, всегда найдется. – Доктор, а таки вернемся к разговору о половой распущенности? Оно как-то милее, знаешь… – Да что вы прицепились! Нормальная физиологическая реакция! Дважды нормальная: во-первых, заменить отрицательные эмоции положительными, во-вторых, при угрозе уничтожения восполнить потери усиленным размножением. На крысах это доказано было. – Тьфу, черт! Мы о бабах, ты о крысах… – Про серого речь, а серый навстречь, – глянув в окошко, говорит Саша. И действительно, стук в дверь. Оказывается, в гости Кабанова пришла. Не одна, с сопровождением. Тот самый мичман со склада устаревшего оружия. Держится скромно, но с достоинством. Здороваемся. Валентина объясняет, что ей положены прогулки, а мичман оказался столь любезен, что взялся сопровождать и защищать. Оказывается, ее очень заинтересовала наша морфиня. – Дело в том, что мы сейчас ведем исследования по проекту «Крысиный волк». Тут несколько интересных моментов, поэтому информация о любых морфах будет полезна. – А «Крысиный волк» – это что за экзотика такая? – Это старое морское средство борьбы против этой живности, – замечает Николаич, – на корабле их вывести очень сложно, потому издавна так боролись, хотя и хлопотно очень. Ловится как можно больше крыс. Пить им дают вволю. А жрать – нет. Они начинают поедать друг друга. В итоге остается один – самый крутой. К людям он привыкает – матросня к этому делу относится с азартом, пари заключает, ну и фаворита балует, конечно, а вот к собратьям он уже относится как к еде. И соответственно давит и гоняет люто. Бывало, крысы при первой же возможности всем гамузом покидали корабль, где такой монстр заведется. Стоил зверь дорого, некоторые ухари неплохо зарабатывали на этом бизнесе. Правда, когда пошли всякие яды, крысиных волков перестали сотворять – хлопотно очень и ждать долго. Получается так, Валентина Ивановна, что вы пытаетесь выдрессировать крысоморфа? – Да, вы верно сказали. Хотя зомби и резко теряют в интеллекте, но есть вероятность взаимодействия. Если уж кошек дрессировали… – Мне кажется, хлопотно это и опасно в придачу. – Мы и не собираемся выпускать крысиного волка. А вот результаты работы много дадут для решения вопроса: можно ли человеческого морфа направить на ликвидацию зомби? Если удастся добиться этого от крысы, то с бывшим человеком это будет проще. – Вам бы проект «Полицай» назвать. – Если «Крысиный волк» получится удачным, то весьма вероятно. Интересные тут дела творятся, однако. – А еще кто-нибудь работает по этой теме? – Да, нам известно о проекте «Химдымы». Неподалеку отсюда «армейские» пытаются сочинить химическое оружие против зомби. Какая-то лаборатория у них есть. Обещали сообщить, если будут результаты. Хотя я сильно сомневаюсь в успехе. – Пока неясна биохимия, непонятно, чем ее «сокрушить»? – Да. Они пока будут действовать методом научного тыка… Рассказываем про морфиню. Валентина делает пометки в блокнотике. * * * Сюрвайвелист Виктор проснулся уже уставшим. Жесткий запах лосиной кровищи провонял уютный бункер. Снилась какая-то дрянь, и во рту остался медный мерзкий привкус. Ломило руки и ноги. Погреб вчера под ледник вырыть не успел, хотя работал со скрежетом зубовным, на износ, в полный мах. Очень не вовремя вспомнилось, что с мясом убитого лося он поспешил. Это шкуру, требуху надо было убрать моментально, а вот мясо – мясо должно было бы чуток «созреть», хотя бы сутки. Что-то такое про это толковалось, ферментация, что ли, какая-то… С трудом, в несколько приемов, уселся. Растолкал Ирку. – Не жизнь, а каторга! – сказала боевая подруга. – Заткнись, корова, – обрезал Виктор. И удивился. Обычно Ирка молча глотала все грубости, а тут ее как подменили. – Полегче, Витенька, полегче. Еще раз вздумаешь что такое вякнуть – не порадуешься. – Ты что, охренела? – Это ты охренел. Я тебе, дураку, не корова. – Как дураку? Как не корова? – Витя растерянно бормотнул нелепые фразы, и мысли раскатились, как горох по столу. – А вот так! – торжествующе воскликнула Ирка. – Это там, в городе, я тебе была корова. Там ты мог другую себе взамен выбрать, не корову. А тут фигушки! Тут я тебе единственная и на всю жизнь. Женился ты на мне, хоть и бежал от этого всю жизнь. А теперь все! Отбегался, муженек. – Ничего себе! С чего это я женился? Ты, скамейка коротконогая? – Какая есть, такую выбрал. Думал, я тебе Пятница бессловесная? Так вот, голубчик, Пятница – это выдуманный герой, а я настоящая. Долго ждала, пока ты куражился, герой суперменский. А теперь все! Девок ты фиг найдешь. Я теперь твое счастье, сам выбрал. – Вот ты как заговорила! – А ты чего ждал, кобель? Что я тебе вечно в рот смотреть буду? Хватит, насмотрелась. – Да я тебя сейчас изобью, как собаку! – Попробуй только! Виктор за всю свою жизнь все-таки несколько раз дрался, и в принципе, наверное, накостылял бы разошедшейся подруге, но его остановило выражение ее глаз. Смотрел на него из Ирки совершенно другой человек – жесткий, властный и знающий, чего хочет. Это перерождение покорной, как пластилин, девушки, всегда с восторгом смотревшей ему в рот и ловившей каждое слово, было ошеломляющим, словно ушат ледяной воды. – Думаешь, забоюсь? Да мне тебя калечить неохота, дура! – Не обманывай себя! Еще вопрос, кто кого искалечит. Забоишься, муженек, забоишься. Без меня тебе капец – готовить не умеешь, стирать тоже, зарастешь тут говном в берлоге этой. Мы так здорово спрятались от всех людей, что теперь нас тут только двое – ты да я. – Да я тебя убью сейчас! Падла! – Остынь. Никогда не задумывался, почему это заключение в одиночной камере самое худшее наказание, а? Иди лучше проветрись! – Без твоих указивок разберусь! – Ну-ну. Мясо-то прокиснет. – Да к едриням это мясо! – Виктор пришел в состояние слепого бешенства, когда уже и себя не жалко. Ирка это почуяла сразу и благоразумно отступила. – Как знаешь… И, уже вылезши наверх, добавила оттуда в люк, как гранату кинула: – Муженек… Витя завалился на кровать. Голова словно вспухла. Сердце заколотилось как бешеное. Лежать в таком состоянии было физически невозможно. Злобно дергая одежду, которая словно нарочно оказалась вывернутой наизнанку, Виктор спешно оделся, выскочил наружу и остановился, не зная, что предпринять – начать колотиться своей глупой башкой о деревья, рвануть в лес и бегать кругами или все-таки отбуцкать Ирку. Та безмятежно что-то полоскала в ручье. В итоге новоиспеченный муженек походя пнул женушку в зад, так что она плюхнулась на руки в ручей, и, словно испугавшись сделанного, быстро заскочил в УАЗ и дернул куда глаза глядят, так что ошметки грязи взлетели из-под колес фонтаном. Мысль «застрелиться» он отложил для более детального изучения. Где-то с краешка сознания внятный голос рассудительно сказал: «Ну и что ты психуешь? Хочешь, как это любят девочки-подростки, поупиваться горем по типу «вот я буду лежать в гробу такая красивая, а им всем будет стыдно»? Так никто тебя тут не найдет». Но «поупиваться» было все-таки немного приятно. Поэтому Виктор отогнал голос разума и предался горестному отчаянию. Впрочем, и тут ему не повезло: УАЗ на что уж был крепкой машиной, а застрял в болотистой низинке, как динозавр в асфальтовом озере. Пришлось тащиться обратно за лопатой, решив раз и навсегда, что в машине должен быть полный набор инструментов. Хорошо, еще недалеко уехал. На полдороге к бункеру Виктор приужахнулся. Мелкий ельник, через который он проломился на машине, как кабан сквозь камыши, затрещал. Что-то крупное лезло навстречу. Тут по спине Виктора пробежал явственный холодок, словно посыпалось мелкое ледяное крошево – выскочил-то из бункера безоружным, даже ножа нету… Ругнув еще раз себя, тупую Ирку и вообще все, вместе взятое, он приготовился дать деру, но оказалось, что это заботливая женушка со стволом наперевес отправилась глянуть, куда суженый делся. Благо мотор порычал и замолк, явно недалеко. Виктор перевел дух, а нахальная супруга, не моргнув глазом, предложила позавтракать. Идти обратно как под конвоем не хотелось вовсе, но и тут женское чутье сработало как часы, и Ирка протянула ружье Виктору. – Ты стреляешь лучше, так безопасней будет. И не удержалась стерва, чтоб не кольнуть: – А для меня и пистолета хватит. Пистолет действительно висел в расстегнутой кобуре. Виктор решил, что единственным выходом из положения будет «завернуться в тогу молчания». Получилось не очень складно. Обычно молчаливая Ирина теперь трещала как сорока. Оказалось, что она еще и успела сервировать раскладной столик на природе, что выглядело посреди глухого леса как-то необычно и празднично. Спугнув наглую белку, стырившую со стола сухарик, Ирка стала быстро и ловко расставлять еду. Что-то слишком много. И очень разной. – И что мы празднуем? – хмуро осведомился Витя, решивший, что молчанием он ни черта не добьется. Подруга выглядела довольной и стрекотала за двоих, даже не замечая, что он нахохлился. – Как что? – удивилась Ирка. – Нашу свадьбу празднуем. Эх, жаль, фаты нет. И свидетелей. Она мечтательно помолчала. – Зато шампанское – есть! Я знала, что так все и будет, специально взяла «Голицына». Кстати, не откроешь бутылку? * * * Идиллию нарушает какая-то резкая перебранка за окном, быстро становящаяся многоголосой матерщиной. Мичман бойко выскакивает на улицу, выдергивая уже знакомый наган из «кабура», за ним выскальзывает Саша. Серега, очень неодобрительно глянув вслед, шустро занимает позицию у окошка, Ильяс делает то же самое у другого, симметрично перекрывая своим сектором наблюдения мертвую зону у Сереги. Помогаю Валентине встать и неторопливо, но не теряя времени, отвожу ее в угол, что там ни происходи – сюда пули не влетят. – Как у вас дела-то? Как мичман? – спрашиваю шепотом Валентину. – Ой, он такой забавный, – кокетливо покосившись, тихо отвечает Кабанова. Глазам не верю! Чтоб Кабанова да кокетничала. Ба, да она еще и разрумянилась! Ей-богу, втюрилась цельнометаллическая Валентина Ивановна! В душку-военного втюрилась! – Гм… Ну вы в курсе, что у него слава донжуана? – Конечно. Я сразу увидела, что он очень боится женщин. – Э? Это как? – А то вы не знаете, что этот комплекс как раз вызван боязнью оказаться несостоятельным, и потому качество отношений заменяется их количеством. Пикаперы[31] нынешние тому пример. Вижу, что раскрывается дверь, Серега и Ильяс сбрасывают напрягу, входит взъерошенный и красный Вовка. Открывает пасть, но видит нашу гостью и некоторое время, очевидно, раздумывает, что делать дальше. Решает пасть закрыть. Выдавливает из себя: «Здрасьте!» Одновременно замечаю, что ругань за окошками пошла на спад. – Ну и что ты там, как всегда, вытворял, что народ так возбухнул? – А это не на меня возбухнули. Я иду – смотрю: мертвяк в уголке приткнулся рядом с соседним входом. Достал пистоль, только примерился в затылок ему грохнуть, а он и зажурчал. Посс… Извините, в смысле помочиться мужик живой в уголке су… решил. Хорошо, вовремя успел начать. Я ему: «Мужик, а я тебя чуть не пристрелил!» Он обиделся чего-то, стал в драку лезть. Пока мы возились, соседи ваши вылезли. Наклали ссык… ну, то есть этому… Их уже задолбало шугать таких. Тут такой угол – все время насс… ну, то есть грязно. К слову, Доктор, там за тобой приехали. На нашем, что характерно, «Чероки». Забрали себе, штабнички чертовы. – Ну, невелика потеря. Семен Семеныч его весьма низко оценил. – С чего бы? – удивляется Вовик. – Ну, там кузов несущий, электрика паршивая, и вообще УАЗ лучше. – Кузов и у «нивы» несущий. А с УАЗом задачки разные. УАЗ хорош танки сопровождать, слово «комфорт» там ни разу не было, а «Чероки» – наоборот. – То есть ты бы взял «Чероки»? – Сейчас – да. А через лет пяток УАЗ будет единственным жипом. С «нивой» на пару. – Потому как сервис йок? – И сервис, и масла, и детали, и грамотный персонал, и топливо. А вы, мужики, собирайтесь – пойдем «Найденыша» пи… чистить. – А что ж тогда Семен Семеныч так УАЗ хвалил? – Да потому, что та машина самая лучшая, которая твоя. Вон он свою жену любит, а она, что характерно, тоже не Мерилин Монро… Давай! Давай, не рассиживаемся! Пошли ходом! Ехать в «Чероки» действительно куда комфортнее. Забавно, что водитель – тот самый морячок, который меня уже тут катал на ушатанном «жигуле». Однако манера ведения машины у него что-то изменилась. Сидит, как архиерей на обеде, определенно стал величав. – Ты скоро забронзовеешь, как памятник! – Машину жалко. И вообще, надо соответствовать. Доезжаем в этот раз еще быстрее. Оказывается, нужно дать пояснения по ряду эпизодов съемки. Когда считаю, что уже отбоярился, велят подняться наверх – к Змиеву. Комендант здорово вымотался, выглядит плохо – осунулся, глаза красные. Что удивительно, в комнате на этот раз не накурено. Замечаю знакомую клетку с арой. Понятно, берегут морячки птицу. После приветствия Змиев мнется. – Чем могу быть полезен, Георгий Георгиевич? – Не могу спать, бессонница. А таблетки не помогают, только голова дуреет. Ага, понятно. Лекарям местным говорить о своей слабости не хочет. – А вы попробуйте старый метод – стакан теплого молока перед сном выпить через соломинку или трубочку для коктейля. И вспомните что-нибудь хорошее, что у вас в детстве было. – Сосунком заделаться? К слову, как вы относитесь к соблюдению врачебной тайны? – с намеком спрашивает Георгий Георгиевич. – Как к основному способу сохранить здоровье врача, как же еще. – Это правильный подход. Теперь что касается встреченных вашей группой каннибалов. Какое впечатление произвело то, что вы видели? Точнее, какие перспективы у этой банды? Не для посторонних ушей – ваша коллега сейчас пытается выдрессировать морфа. Могут ли эти каннибалы выполнить похожую задачу? И главное, они жрут людей просто как мясо, или это может каким-либо образом помочь противостоять укусу? Может ли это дать иммунитет? – Я не готов ответить. Мы даже не знаем, что это вообще – инфекция или божье наказание. Если предположить, что инфекция, то тогда логичнее было бы жрать упокоенных. Но у них на разделках висели не зомби. За это ручаюсь. – А на уровне интуиции? – Интуиция мне подсказывает, что эти ублюдки могут создать массу хлопот. – Но и дать потом результат, которым можно воспользоваться? Например, иммунитет или дрессировку морфов? – Да, это тоже возможно. Мы не знаем, кто у них там заправляет. – Ясно. Чтобы ваши крепостные не слишком веселились, отправив сюда кучу лесбиянок, мы решили послать вам журналистов. Это первое. Постарайтесь, чтобы никто их не обижал – буду считать ответственными вас с вашим командиром. Второе. Послезавтра отправится сводная бронегруппа – завод по ремонту бронетехники посчитали достаточно важной целью. Вашей группе придется принять в этом участие. Так вот – вы должны ориентироваться именно на получение данных по нашим друзьям каннибалам. Морфы и каннибалы. – Бронегруппа имеет задачей найти и ликвидировать эту банду? – Нет. Бронегруппа имеет задачей взять под контроль обнаруженные вами объекты, в том числе и завод. Гоняться за бандой пока мы не можем. Пока. Нет у нас достаточных сил. Если будет что интересное – сообщайте сразу. Особенно в плане иммунитета. Теперь поехали – представлю журналистов. Заодно будет и пища для ума. Пищей для ума оказывается отправление индийской посудины на родину. На что надеются эти ребята, непонятно. Корабль маленький, экипажа полторы сотни, да и выглядят они как-то кисло – маленькие, странно смуглые на фоне нашего серого неба, и словно в мундирах с чужого плеча. Но стоят в строю. На берегу что-то похожее изображают наши «мореманы»… Ну – вольному воля… Журналюг трое: среднего роста полноватый мужик с камерой, та самая пигалица, которая неудачно пыталась поучать Николаича, и совершенно бесцветный, но явно очень самоуверенный парень. – Что это за проводы? – спрашиваю у оператора. Тот закончил водить своей профессиональной камерой и уже упаковывает ее заботливо, как мамаша младенца. – Фрегат «Тарбар». Построен на Балтийском, сейчас был на гарантийном обслуживании. Теперь вот домой собрались. – А чего их не уговорили тут остаться? – Видно, не срослось. Переговоры были, но вон – отплывают. – А вы что? – А мы тут репортаж делали. Типа верность присяге и долгу. Теперь вроде как с вами придется в Петропавловку тащиться? – Вроде так. – Вот не было печали… – И не говорите… Честно признаться, компания журналистов нужна нашей артели, как сапог на голове или мыло в супе. Да и намеки Змиева как-то мне показались слишком прозрачными. С другой стороны – возможно, я перечитал в свое время всяких романов про мафию и про то, как отдаются приказы на ликвидацию… Хотя… Может, Змиев и не Понтий Пилат, а вот Николаич вполне может быть Афранием. Но вот что мне кажется совершенно точным: если Змиев узнает, где у этой банды каннибалов гнездо, не врежет он туда бронированным кулаком. И другим не даст. Разве только если будет знать, что ничего у этих уродов не получилось, ни с иммунитетом против зомбирования, ни с дрессировкой морфов. Он явно не хочет упускать шанса получить результаты грязной работы. Только вот сомневаюсь я, что они будут сколько-нибудь интересными… И у Кабановой, думаю, ничего не выйдет. Вот что надо сделать – это позвонить девчонке с крысом. Чтоб сон был не в руку. Публика, проводив индусов, потянулась в город. Едем в расположение на расхристанной «газели». Я иду в кубрик, а журналюги прутся в больницу. Наверное, делать очередной репортаж о долге. Николаич озабочен. У всякой самостоятельности всегда есть и оборотная сторона. У нашей самостоятельности тоже. Пока Николаичу удается более-менее комфортно сидеть сразу на двух стульях, но сказку про Колобка он помнит хорошо. Главное – вовремя понять, где кончается очередной стул, а начинается хитрый лисий нос. Пока ему удается справляться. Ловлю себя на том, что вспоминаю легенды об ушлых купцах прошлого, которые умели и торговать, и дипломатничать, и воевать, если придется, а буде нужно – и царя морского умаслить и вокруг пальца обвести. Теперь «старшой» прикидывает, что ему сделать с имеющимся в наличии транспортом, личным составом и имуществом. Получается, что транспорта много, имущества тоже, а вот личного состава – негусто. Говоря проще, водителей нехватка. Попытка развести кронштадтских на доставку БТР хотя бы водным путем провалилась. Николаича обозвали «Маринеском» и тему свернули. Придется ехать самоходом до крепости. Зато можно использовать всю технику, а Николаич выцыганил ментовский УАЗ и бычок-фургон. А вести грузовую тяжелую технику умеет тока Вовка. Ясен день, он поведет БТР, бычок же оставлять Николаич не хочет. Пользуюсь тем, что наступает время обеда и нам привозят два зеленых термоса с каким-то вермишелевым супом и пшенной кашей, спрашиваю об индийском фрегате. – Обычный сторожевик, только название красивое. – И что, он нам бы тут не пригодился? – Пригодился бы. Только он не наш. Он индийский. И команда у него – индийская. Если к нам припрется американский флот, а он, судя по ряду данных, понес минимальные потери, то сторожевик нас не спасет. А так Змиев с этим тарабаром спихнул с глаз долой кучу лишнего народа. К тому же индусы дадут более-менее внятную информацию о состоянии и ситуации на море по пути следования. – Это-то зачем? – Торговые пути всегда были важны. – Вы что, всерьез собираетесь торговать с Индией или что там от нее останется? – Почему нет? Никитин ходил за три моря, чем мы хуже? Немножко оклемается человечество – обязательно торговать примется. А морем и спокойнее, и дешевле. – Сроду б так не подумал. – Ну, так вам лечить. Нам плавать, ну и торговать. – Николаич усмехается. – Но денег-то уже нет? Ради чего торговать? – Ради процесса, – отвечает «старшой». В итоге выкатываемся из Кронштадта маленькой, достаточно нелепой колонной, благо идем вместе с теми, кто вчера вез с нами раненых и больных. Правда, пришлось изрядно задержаться – ждали, когда очередным рейсом «Треска» доставит из крепости водителя – кронштадтские своими так и не поделились. Потом время ушло на то, чтобы дождаться грузовик с «персонами нон грата» – как раз была проведена очередная облава на бомжей и наркоманов. С недавнего времени с чьей-то легкой руки в форте «Тотлебен» организовали коммуну «Райские мечты», куда из всех окружающих анклавов свозили «социально далеких», тех, кто еще был живым. Со слов журналисточки, это было вопиющее нарушение основных прав человека, выставлявшее организаторов сатрапами, тиранами и негодяями. Суть была проста – остров затянули наспех колючей проволокой по периметру, накидали противопехотных мин и оставили подход только с одной стороны. В казематах форта – ограбленных подчистую в ходе демократизации – разместили отловленных нарков и бомжей и обеспечили им минимальный комфорт – как я понял, туда свезли всякое шмотье из секонд-хендов, вроде даже какую-то мебель, печки и, самое главное, бесплатное бухло и наркоту в достаточном объеме. Осталось добавить для полноты картины жратву, в основном консервы с истекшим сроком годности, чтобы понять – особого рвения к покиданию своего рая коммунары не испытывали. – Это же такие же люди, как мы! – возмущалась пигалица. – Как можно так лишать их права выбора! Свободы передвижения! И ведь что самое страшное, эти зэки, или как их называют коммунары, себя же и охраняют! Совки долбаные! – Это невозможно, – не выдерживаю я, – наркоманы не способны к каким-либо созидательным действиям. – Вы считаете, что вертухайство созидательно?! – подпрыгивает журналисточка. – Разумеется! От передоза на халяву обязательно нарки будут резать дуба, а мертвяки нынче опасны для окружающих. Так что кто-то должен за этим присматривать. – Ну да из бомжей там сформировалась полиция… Им даже пару ружей выдали. Это гнусно! – Чего гнусного-то? – Все это! Им не предъявили никаких обвинений! Их не приговаривал суд! Их не имеет права никто лишать свободы! А ведь если кто-то из них сбежит, то его расстреляют на месте! – Э, а как узнают, что он беглый? – У них татуировки – прямо на лбу! Представляете? Тут есть тату-салон, так мастер уцелел. Ну и перед отправкой их туда водят. И у них остается поперек лба «Ай эм фри!». – А что, очень даже разумно, – неожиданно вставляет Саша. Девушка смотрит на него уничижительным горящим взором. – А бегут они оттуда? – Нет… Наоборот, туда желающие ехать есть… Не понимаю… Добровольно… Взгляд у пигалицы теряет накал, тухнет. Прямо как у Терминатора под прессом. Интересно, она действительно такая идеалистка или просто дура, понабравшаяся либеральных бредней? Я всякий раз теряюсь, когда приходится общаться с такими людьми. Особенно когда они оказываются совершенно искренними в своих убеждениях. У меня после общения с наркоманами сложилось четкое ощущение, как в старых фантастических романах, где в человеческое тело вселяется какая-то чужепланетная гадость, что передо мной уже не люди. То есть выглядят они как люди, но ничего человеческого уже в них не осталось. Чего греха таить – до знакомства вплотную не верил рассказам о «золотом уколе», который предоставляли любимому чаду отчаявшиеся родители. А сейчас верю. Нет такого преступления, на которое ради дозы не согласится нарк. Чем-то они сродни зомби на улицах, точно так же нет у них родственных чувств, дружеских привязанностей – только Доза. Немудрено, что они в «Райскую мечту» сбегутся сами, как узнают о халявности мероприятия. Лишь бы дури хватило. – А откуда наркоту взяли? – Люди в черном, наркополицейские, откуда-то добыли. – Гм… И не продавать взялись, а отдали так? – За продажу наркоты расстрел. Мир сошел с ума! Ведь только-только приблизились к цивилизованному обществу, смертную казнь отменили – и все прахом, опять в средневековье! В бронетранспортере я еду впервые. Очень странное ощущение – как в детстве, когда меня посадили на циркового коня и прокатили немного. Словно сидишь на диване, а он плавно и мерно, чуть-чуть убаюкивающе покачиваясь, побежал куда-то. На первый взгляд в салоне до черта всякого лишнего. Разумеется, я понимаю, что все, что размещено на крашенных белой эмалью стенках, жизненно необходимо, вот только мне все эти ящички, приборы и прочее, в виде шлангов, проводов и проводочков непонятны. За рулем Вовка, на командирском сиденье Саша, а за ними в жестком стульчике, висящем на кронштейне из башенки, Серега. Я вообще-то считал, что стрелок находится в башенке сам, а оказывается, хватает места только для пулеметов, а сам стрелок сидит ниже своих «дудок», практически под ними… Вместо меня снимает придорожные мотивы теперь профессиональный оператор, не упустивший возможности кольнуть: «Для непрофессионала снято сносно…» мои записи. Мне вроде как делать нечего, разве что приглядывать за пигалицей, тем более она признала во мне «единственного интеллигентного человека». Расчет на то, что можно будет разместиться комфортно, не оправдался – и у журналюг багажа оказалось что-то многовато, да и Николаич набил кучу ящиков, ящичков и тюков. Точно так же набит бычок, да и в головном УАЗе навалено много всего разного. Восьмилапый «Найденыш», как торжественно окрестили новоприобретенный бронетранспортер, разбив о его броню бутылку портвешка, на удивление мягок на ходу. В отличие от нас, сидящих на диванах для десанта, те, кому видна дорога, явно не собираются дремать. Серега то и дело вращает рукоятки наводки и катает себя, как на карусели, вправо-влево. Вовка что-то бухтит под нос, только не расслышать. Подозреваю, что он развивает тему о перестановке в БТР комфортных кресел с какого-нибудь «мерседеса». – Слушайте! – раздается с другого диванчика страдальческий голос бесцветной звезды журналистики. – Ну невозможно же это нюхать! Я хочу пересесть в бобик, в грузовик – тут же ехать невозможно! – Почему? – Вы что, сами ничего не чувствуете? – возмущается звезда. – Земляникой пахнет, – уверенно отвечает Надя. – Скорее елками, – со своей сидушки отзывается Серега. – Слабый аромат дыни! – заявляю я. – Вообще-то тут действительно пахнет плохо, – заявляет пигалица, – но я считала, что так пахнет везде в армии. Портянки, да? Нет, это не портянки. Даже после мытья в салоне БТР густо воняет смертью – протухшей кровью, разорванными внутренностями, рвотой, мертвечиной – и в придачу «жившей» тут морфиней… Вовка на эту тему совершенно не рефлексует. – Чем еще должно вонять в морге с сортиром? БТР так и пахнет, что удивительного-то? Потерпите, не графья, не в театре… – Но тут же и другие люди поедут. – Это кто? Доктор? Серега? Опер? Так они и не такое нюхали. – Надя, чучело ты! И журналисты еще… Вовка всегда выбирал самые простые решения. В этот раз он себе не изменил. Когда-то давно вез он сильно перебравшего приятеля, и тот ему в машине наблевал. После уборки запах не изменился. Вова опрыскал все спреем «Хвойный лес». Стало пахнуть облеванными елочками. Тогда – будучи упрямым в достижении результатов – Вовка добавил еще пару дезодорантов и спреев. И вонью вонь попрал. По его словам, в сравнении с химическим фоном запах рвоты стал пустяком… Тут же для журналистов он расстарался вовсю. Даже Николаич имел непривычно растерянный вид, когда вылез из БТР. – Ты ж небось половину бытовой химии, что я тут добыл, на это дело угробил? – Да ты че, Николаич! Всего три баллончика! – Что-то густо уж очень сильно… Не нюхал, как пахнет американская «бомба-вонючка», но думаю, что вряд ли америкосам удалось тебя переплюнуть… – Выветрится. Сейчас постоит с открытыми люками – проветрится. Но ничего из проветривания не вышло. Единственное, что помогало нам перенести страшную вонизму, – муки журналистов. Они так физически страдали, что это выглядело уже веселым розыгрышем, тем более что, не сговариваясь, мы делали вид, что вообще не понимаем, о каком запахе идет речь. Я успел узнать, что звезда, который сейчас находился в шоке, был достаточно известен как знаток быдла, и многие его статейки были именно об этом. – Эй, писатель! Если соберешься тут блевать – предупреждай! Наблюешь в салоне – набью харю! – не оборачиваясь, заявляет хамским толстым голосом водила. Звучит весомо и убедительно. – Он что, серьезно? – испуганно шепчет мне в ухо пигалица. – Абсолютно. Он невежественный и невоспитанный человек. Мы его и сами опасаемся. Страшный негодяй, все время кого-нибудь бьет! Даже ногами! – так же шепотом отвечаю я. Пигалица бледнеет так заметно, насколько это возможно в полумраке БТР. – Я не понимаю, откуда же берутся все эти плохие люди! – не унимается она. – А что такое – плохие люди? – Грубые, жестокие, бесчеловечные… Неужели вы меня не понимаете? – Не очень, если честно. Я ведь не философ, а обычный лекарь. Для меня понятие жестокости достаточно размыто, больным часто приходится делать больно для их же блага. А уж бесчеловечность – это вообще понятие, не имеющее точных критериев. – Как не имеющее? Эти палачи расстреляли без суда пятерых беженцев! Труп одного и сейчас стоит у въезда на причал! Я сама видела! У нас же мораторий на смертную казнь, а они – без суда. Если те и провинились – их надо было судить, в конце концов, они же были людьми, человека можно перевоспитать, переубедить, наконец! Нет, похоже, что она скорее идеалистка. Лучше б была циничной стервой. С ними проще. Во всяком случае, нет никаких угрызений совести, а скорее удовлетворение, когда перепашешь такую наглую дрянь гусеницами. В переносном смысле, конечно. Да она и сама знает, что может получить, и не шибко реагирует. А тут вроде как ребенка обижать. Ну, дура. Так это не повод. Вон дауны – тоже глуповаты с общежитейской точки зрения, но так добродушны, что обижать их возьмется только редкостная скотина. – Знаете, вот привезли мы раненого с газовой гангреной. Чтобы спасти жизнь здоровенному мужику, скорее всего, придется отрезать ему пораженную ногу. Жестоко это? Жестоко. Может быть, даже и бесчеловечно. Но у меня нет никаких причин осуждать за это хирургов. Вот если бы они отрезали ему здоровую ногу, чтобы сделать себе шашлычок, – тогда я бы категорически был бы против. – Но это же общепринято! И медицина – это святая профессия! Боже мой, боже мой, за что мне эта кара, слушать идиотские благоглупости! – Знаете, нет в медицине ничего святого. Обычные люди со своими грешками. Вовсе не ангелы. Выполняют работу по ремонту человеков, которые, в свою очередь, делают все, чтоб подорвать свое здоровье всеми доступными способами. При этом медики чуток более гуманны к окружающим, да и то не все. Мне попадались и слесаря, более чуткие, чем иные медики. И что общепринято – резать ногу в разумении шашлычка? – Не передергивайте! Есть же определенные правила, которые и делают человека отличным от животного! – Ага. А что делать, если он сам добровольно отказывается от человеческого в себе? Если становится бешеной собакой? – Сравнили. – Ну немножко оскорбил животных, перетерпят. Вы же им не расскажете? – Не занимайтесь шутовством! Человек – не собака. – Именно. Поэтому с человека и спрос выше. И к слову – бешеная собака становится такой из-за болезни. Нет ее вины в той смертельной угрозе, которую она несет. А человек, делая выбор в сторону чистого Зла, совершенно доброволен и разумен. И потому он страшнее. И если бешеную собаку можно остановить, только выбив из нее дух, то и человека такого можно перевоспитывать соответственно. – То есть вы – за смертную казнь? – В некоторых случаях – да. – Но ведь не вы дали этим людям жизнь! И не вам – вашему государству – ее отнимать! – Будь это люди, может быть, я с вами и согласился. Но если они только подобны внешне, а по сути нелюдь до костного мозга? – Нелюдь – это фэнтези. Человек если выглядит как человек, то и внутренне человек! – Девица уже так возбуждена, что говорит вовсе не шепотом. – Чушь! – встревает Надежда. – Тупая уродская чушь для дебилов! – Согласен с коллегой. Еще как бывает. В Новокузнецке, например, были такие. Про Спесивцевых не доводилось слыхать? – Нет. Но это отдельный эпизод. И ничего не доказывает! – Не согласен. Хотя бы то, что в отдельных случаях люди становятся такой нелюдью, что любой зомби мне лично милее и симпатичнее. – Я не думала, что медики могут быть такими свирепыми! И это как раз подтверждение тому, что с виду люди, а по-настоящему нелюдь! Те, кто готов убивать, как вы! – Да заткнись ты, без тебя тошно! – взвизгивает бесцветная звезда. Ему дурно… Молчим. А что тут скажешь. Либерастия – тяжелая хворь… Колонна из наших трех машин втягивается в город. Саша, повернувшись, спрашивает, не хотим ли мы глянуть из его закрытого бронированным стеклом оконца. Журналисты отказываются, Надежда тоже не рвется, а я пробираюсь вперед. Честно говоря, не хочется смотреть на мертвый город, где все знакомо с детства. Надо бы быть готом для получения от похорон удовольствия, а я не гот… И потому знакомое и дорогое лицо, ставшее мертвым, тяжко видеть. Но вот снять маршрут надо, хотя это получится дублирование оператора-профессионала. БТР идет впереди, распихивая стоящие как попало машины, периодически пробивая колонне дорогу сквозь пробки. Силы в этом агрегате – чудовищно. Несколько раз попадаются движущиеся машины, но контактировать с нами не рвутся, а в паре случаев резко уходят в сторону, избегая встречи. Совершенно неожиданно что-то шлепается нам на крышу, Серега дергается и лепит длинной очередью из ПКТ. – Ушел, сволочь! Проворный, как обезьяна! И сообразил от очереди увернуться. Веселуха, однако. Пытаюсь понять, как мы ехали. Пока прикидываю – вваливаемся в какой-то парк. Спрашивать у Вовки неловко, обязательно съехидничает. Простая душа. Просветление ума наступает, когда вижу павильон метро «Пионерская». Это мы, значит, по Удельному парку пилили. У метро зомби кучей. Успеваю заметить, что и внутри битком… Даже не хочется думать, что творится внизу. Прибавляем газу – и я определенно хренею, увидев нескольких эльфов. Мертвых, в причудливой одежде, причем у одного из них видны длинные уши. Дальше страшно окровавленный гном. Гномша то есть. Вычурными одеждами они странно выделяются среди обычных мертвых горожан. Толстая гномиха стоит как тумба. Что за дьявольщина… – Тут, у Черной речки, толкинисты собирались, ролевики. Видно, не помогли мечи, – замечает тоже удивившийся Саша. Ну да, деревяшками не навоюешь… Николаич вызывает Вовку. Замедляем ход. Величественное здание Военно-Морской академии горит. Как-то неспешно, с достоинством. Огонь не рвется полотнищами, не жрет, торопясь, добычу, но видно, что сгорит все дотла… Не к месту вспоминаю рассказ деда о том, как в блокадную страшную первую зиму горел дом на углу Разъезжей улицы и Лиговского проспекта – медленно, спокойно, этаж за этажом почти месяц… А на первом этаже была библиотека, и умирающие от голода и холода сотрудницы выносили книги и упрашивали редких прохожих взять их, чтобы те не достались огню… Рассказать об этом маленьком человеческом подвиге обидевшейся пигалице? Так ведь не поймет, ляпнет привычно уже что-нибудь о тупых совках, погибавших зазря во имя мерзкого тоталитаризма. – Странно, ни одного курсанта не видно. Ни живых, ни мертвых, – замечает Серега. – Были бы живы – Академия не горела… Трудно передать, как приятно после проскока по Петроградской стороне выкатить к стенам наших тет-де-понов. Въезжаем в ворота и очень скоро останавливаемся на площади у собора. Володька под конец отмачивает неожиданный трюк – вылезает из люка по пояс и, дав задний ход, рулит ногами, встав на рулевое колесо. Когда вылезаем, оцениваем его виртуозность – многие так четко и легковушку не припаркуют. Встречающих понабежало много. Николаич тут же организует разгрузку, причем по каким-то критериям часть вещей складывают на площади, часть волокут к нам в караулку, а часть прибирает команда грузчиков, пришедших с Хранителем фондов. Мне в этой кутерьме делать нечего, а вот проверить, что там у нас в медпункте, – стоит. Нагоняю Надежду, идущую туда же. Ну да, там же она и живет… Спрашиваю, – не хочет ли перебраться к нам. Отвечает сразу: – Две медведицы в одной берлоге не уживутся. Лучше я уж здесь. – Не очень это здорово. Весь день пациенты заразу всякую таскают. – Я проветриваю. – Не очень мне это нравится. – Я в таких условиях последние годы жила, что это санаторий во дворце. Не меньше. – Я все-таки… – Коллега, давайте прекратим? Я ненавижу бабские общежития, женщины хороши поодиночке, а собранные в кучу становятся бабами. Знаете, какая руготня в Трубецком бастионе? Такая коммунальная квартира – аж тошно. Оставим? – Хорошо. К слову, все как-то времени не было спросить – вы медсестра или? – Или. Четыре курса мединститута. И некоторая практика в военно-полевых условиях. – Ясно. Хотя вообще-то ни черта мне не ясно. В медпункте все по-домашнему спокойно. Народу много, но теперь как-то даже и без брани. Оказывается, мои подчиненные, которым надоела ругань за дверью, ультимативно потребовали спокойствия, пригрозив буянов не принимать. И угрозу выполнили, в чем помог и муж одной из них, поработав патрулем некоторое время… В общем, все уже накатано. Иду домой и вижу, что «Найденыш» быстро выкатывается из крепости. Поспешаю. У ворот сталкиваюсь с нашим снайпером Андреем. Киваем друг другу. – Сюда прет такой же БТР, как вы пригнали. Решили подстраховать крупнокалиберной машинкой, если будет неадекватным. Подстраховка оказывается лишней. Машина гостей, покрытая нелепыми бежевыми пятнами по зеленому фону, остается под стенкой крепости, а заодно и под присмотром нашего агрегата, а трое гостей заходят в Никольские ворота. Одеты в серо-голубой камуфляж, характерный для МВД. У двоих зеленые колпаки без забрал, третий, гораздо меньший ростом, в черном берете. Когда проходят мимо, вижу на спинах надпись «ОМОН». Странно, я почему-то считал, что омоновцы выбираются по росту здоровенными, а этот как-то слишком обычен. Двое тех, что в колпаках, – те да, только один сухощавый, жилистый, а другой наоборот – не толст, но в теле. Их как раз останавливает патруль из комендантских. Обмениваются приветствиями, потом, после паузы, гости отдают автоматы. Замечаю, что и гарнизонные на взводе, если б гости рыпнулись – прилетело бы по ним с нескольких сторон. Но гости ведут себя спокойно, демонстративно миролюбиво. – По нашивкам судя, эти из «Бастиона», – замечает оказавшийся рядом сотрудник Артмузея Павел Александрович. – ОМОН? – Да, у них база неподалеку, между Новой Голландией и Мариинским дворцом. А как вы съездили? Судя по технике, хорошо. И все, кроме вашего милиционера, вернулись. – А убыток в виде опера считаете пустяком? – Ну, мы же знаем, что его там напрягли по основной специальности. Был бы ранен – вряд ли смог работать. А чем это вы таким надушились? – Дезодорант «с Херсона». Заменяет запах пота. – Не в обиду вам будь сказано, но пот был бы предпочтительнее. Тошнотворная, честно говоря, смесь. – Пришлось заглушать запах в «Найденыше» – так прозвали наш БТР. Просто внутри было четыре человека, а к нашему приходу остался один разожравшийся морф. – Интересно! – Да чего интересного-то? – Вы много что видели в ходе рейда. Нам любопытно, мы же из крепости ни ногой. – Хорошо, только рассказ будет нудным и скучным. Да еще видеомагнитофон старый нужен, у меня записи на кассетах. – Найдем. Как насчет через пару часов? – Годится. А в виде ответной любезности ответите на пару вопросов? – Извольте. – У вас ведь это «Штурмгевер 43»? – Нет, этот уже сорок четвертый. Югославский, под наш патрон. – А вы могли бы показать, отличается он от АК или нет? – Доктор, вы-то уж могли бы не городить такую ахинею! Это совершенно разные агрегаты, разве что оба под промежуточный патрон и по компоновке несколько схожи. Причем только внешне! – Лучше б раз увидеть… – Ладно. Где разборку произвести? – А у нас, в караульне. Разборка наглядна до удивления. Когда Павел Александрович отщелкивает пистолетную рукоятку, снимает деревянный приклад, куда входит возвратная пружина, раскладывает затвор и прочие детали, даже мне ясно – совершенно разные машины. Остальные тоже заинтересованно смотрят на это действо, бросив на время знакомство с новой мебелью – нам установили двухэтажные нары и какие-то штукендрачины у окон. – Все понятно, полагаю? – Почти все. Кроме одного. Почему не заткнули пасть вралям, утверждавшим, что АК – копия «Штурмгевера»? Разок вот так разобрать – и всех дел. – На этот вопрос ответить никак не могу. Уйти Павел Александрович не успевает. Кто-то деликатно стучит и вваливается в комнату. Тот самый здоровяк омоновец. У него добродушная круглая рожа с носом картошкой и круглыми глазенками. Совершенно простецкий вид, только вот глаза с обликом не совсем совпадают. Если присмотреться, диссонируют глаза с общим видом, как у медведя. Тот пухлый, пушистый, медлительный, а глаза – серьезные, быстрые. И не поймешь, что может в следующий момент сделать. – Здрасте! Мне бы с Павлом Александровичем поговорить. – Это я. А что вы хотите? – Тут такое дело… Я давно интересуюсь фехтованием. Особенно мне нравятся двуручники, но по ним мало сведений. У меня создается впечатление, что эти двое моментально опознали друг друга по каким-то невидимым для непосвященных приметам. Во всяком случае, Павел Александрович даже как-то лицом просветлел. – Это немудрено. Мастера двуручного боя – немцы да швейцарцы. Среди благородных это оружие считалось грубым и простонародным, разумеется, потому и описаний мало. – Вот-вот, у Альфьери всего шесть мулине, а мне кажется, что это слишком скудно, да и у Сильвера… – радостно говорит омоновец. – Альфьери описывает чуждый вид оружия, потому у него минимум данных, так, для соблюдения энциклопедичности труда. Я лично уверен, что фехтование двуручем включало ряд приемов, характерных и для длинного меча. Уж всяко колющие удары, удары яблоком и крестовиной… – легко подхватывает разговор Павел Александрович. – И я о том же! Если уж у «калаша» три ударные точки, то двуруч еще более разнообразен… Парочка выкатывается из караулки. По-моему, они счастливы. Странные люди. – Что здесь толковали про три ударные точки у «калаша»? – Это, Саша, в рукопашном бою. Можно бить прикладом автомата, штыком и концом магазина. При навыке получается шустро и больно. А вот откуда тут все эти усовершенствования? – Нары? Это пасечник сделал со своей бригадой. Вечером зайдет потолковать. Дело у него какое-то. – А у окон? – В случае нападения щиты задвигаются – броня от пуль. Солидно все. – Это здорово. А вот ужин когда? – Как Николаич придет. Уже готово все. «Старшой» задерживается. Андрей как-то очень задумчив. Успел обмолвиться, что поругался с Демидовым, нашим воспитанником из беспризорников. Того все гнет стрелять по-пацански. Поэтому инструктор своего ученика, от лица нашего отсутствующего коллектива, вчера нарек чином «озорной рукожоп». Но, по-моему, нашего снайпера что-то гнетет другое. Его уже успели озадачить снайперской винтовкой с подмоченной репутацией, и он аккуратно разбирает «девайс», подложив чистую тряпочку, руки работают сноровисто, но вид у него отсутствующий. Снизу из кухни пахнет невыразимо вкусно. С удовольствием бы нажал кнопку или что там нажимали собаки Павлова… – А что ты говорил про сексуальных маньяков? – осведомляется Саша. Ему по молодости еще, видимо, интересны эти нелюди. Вообще публике почему-то малоинтересны нормальные люди, хотя как раз у нормальных-то людей жизнь куда как впечатляет. И раньше, как раз о нормальных писатели создавали захватывающие романы – хоть «Капитан Сорвиголова», хоть «Робинзон Крузо», хоть «Дети капитана Гранта». Это сейчас «Парфюмер» да прочая жбонь имеет успех. Хотя как лекарю мне смешно. Описывающие маньяков интеллектуалы создают совершенно нежизнеспособные ходульные образы вроде Ганнибала Лектора – то есть описывают себя, любимых, если бы они этим занимались. А настоящие маньяки – серые личности с убогими фантазиями, у каждого есть какой-нибудь пунктик и шаблон, как у Цюмана черные колготки. Чуя этот диссонанс, и состряпали писательницу-практика – в «Основном инстинкте»… – А что я говорил? – Но интересно, как он мог кого-то насиловать, если был импотентом? – А он и не насиловал в принятом смысле этого слова. К нормальному половому акту он не был способен чисто физически. Спесивцев пытался себе сделать парафиному[39] в члене – по блатным мифам, это делает сверхмужчиной. А получилось сильное нагноение, член накрылся. Но импотенция – это как раз характерно для серийников-сексуалов. Вспомни того же Чикатило, он тоже не насильник. Для них как раз подходит фраза Хрущева: «Власть – слаще бабы!» Ну а власть над бабой – слабой, беззащитной, унижаемой и мучимой так, как только в его гнилых мозгах придумать можно – вот где оргазм. Нет ни одного серийного маньяка-сексуала, чтоб он мог похвастаться половой мощью. Оне все – убогие. Вот и изобретают заменные способы – типа, например, имитации полового акта ножом или палкой – как у Пичужкина… Типа засунул в рану трупу какую-то фигню, а оргазм, как у нормальных. – Слушай, так вот надо было этим либералам-правозащитникам и показывать такие случаи, чтоб они не так рвались маньяков защищать! – Саша, ну ты наивен до безобразия. Для либерала маньяк-серийник – идеал и предел мечтаний. Для либералов уголовники самые близкие люди. Они одной крови. – Ну, это ты залупил! – Элементарно доказывается. Жрать нам все равно пока не дадут, так вот для чесания языка практика. Раньше западная цивилизация была цивилизацией долга. Хорошим в понимании общества был тот, кто исполнял долг. Перед родителями, детьми, городом, церковью, руководством. В пример обычно приводят римлян, но те же американцы тоже блестяще это показывали. Взять хотя бы их безнадежные атаки на устаревших машинах с необученными летунами против отлично подготовленных япов. Послали древние торпедоносцы против японского авианосца. Знали американцы, что не вернутся, а полетели и атаковали бесстрашно. Всех сбили, ни один не струсил. Сейчас такое можно представить? Да ни фига, потому что сейчас Запад создал цивилизацию прав. У людей теперь нет долга, а есть права. Причем долг может иметь границы, а права нет. Потому что – это разнообразные хотения и прихоти, а им ограничений нет. – Типа самурай присягал одному господину и более никому? – Ага. Ну а с правами началось-то вроде б с разумного – право на голосование у женщин, право на свободное волеизъявление, право на свободу слова, а потом понеслось. Право на брак у гомосексуалистов, право на проведение гей-парадов, право на то, право на се… Аппетит-то во время еды приходит. Как у старухи с корытом… Потому вот читаешь либеральных литераторов, например Аксенова или Ерофеева, с упоением описывающих казни, так у них палачи кончают от восторга. Он же обычный работник, делает свое дело изо дня в день. Ну-ка токарь оргазмирует, обтачивая деталь? Или штукатур? – У палача все же другая работа… – в разговор вступает Андрей. – Типа мясо, кровь, боль? Так и хирурги не кончают в штаны при операциях, и стоматологи этому чужды. Даже мясники – и те… Либерал, ни черта в жизни не делавший руками, живет в своем мирке, фэнтезийном. Почитали бы Сансона мемуары… Скучная работа по живому материалу. Человеческий столяр… Так вот я уверен – вся эта эскалация прихотей венцом имеет право на безнаказанное убийство для собственного удовольствия. Вот это – предел мечтаний либералов. – Думаешь, потому и маньяков защищают так усердно? – Да, идеал либерала уголовник отмороженный. Потому что бандит взял себе право делать то, что хочет. Либерал пока законов боится, всех этих мусоров, которые развернуться не дают, государства в целом. А уголовниками восхищается и боготворит их. – Ну, это уж очень… – Я лично уверен, что все либералы – готовые серийные убийцы, и потому сочувствуют не жертвам, а преступникам. И у меня есть тому свидетельство осязаемое. – Что, руками можно пощупать? – И руками тоже. Даже ногами попинать. – И где? – А рядом, в скверике у «Дома политкаторжан» стоит здоровенный валун. Мемориальцы наши поставили. Это памятник репрессированным. И что очень характерно, надпись там замечательная: «ЖЕРТВАМ ГУЛАГА». – И что? В чем тут соль? – Да в том, что ГУЛАГ – это вся система наказаний в СССР с 1930-х по 1960-е годы. Для всех! А теперь прикинь, сколько там было уголовщины, сколько там было с обывательской точки зрения правильно посаженных и наказанных. И палачей вроде Ягоды и Ежова, и банальных грабителей, убийц, людоедов и маньяков. Но памятник-то поставлен не невинно пострадавшим. Которые тоже за тридцать лет были, а всем. Оптом. – Тогда что ж либералы начинают так вопить, когда их бандит обидит? – Чудак человек! Они ж уголовников «своими» считают! Когда вор вора обкрадывает – это ж, по понятиям, западло? – Эк ты повернул! – Да как есть. Именно поэтому либералы так свое государство ненавидят. Мешает оно хотения исполнить. Отсюда непримиримая ненависть к ментам, копам, вертухаям и прочим гадам, из-за которых нельзя безнаказанно хапнуть девчонку на улице и три дня неторопливо ее мясничить, пуская слюни от счастья… Отсюда все вопли о свободе и утеснениях оной. Что у нас, что в Европе и Штатах. – Но менты нередко критиковались справедливо. – Разумеется. Тоже люди, и ничто человеческое… – Столкнулся я тут с одним знакомцем, либералом, – глухо говорит Андрей, глядя в сторону. – И что? – Ничего… Что-то не верится мне в это «ничего». Темнит Андрей. Но тормошить его без толку. * * * Закончив завтрак, совершенно счастливая Ирка обошла стол и уселась Виктору на колени. – Скажи, что ты меня любишь! – сказала она, глядя сияющими глазами. – Вот еще, – буркнул Виктор, спихивая ее с колен. – Ну не порть мне праздник. Скажи! – Да ну тебя! Отстань! – Ладно, посидишь у меня на консервах с солониной недельку, по-другому заговоришь. К слову, когда мы будем детей заводить? Виктор поперхнулся. – Ты чего? Какие еще дети? – Обычные человеческие детеныши. По возрасту нам самое время… Виктор офигел еще сильнее. – Как ты себе это представляешь? Где мы тут с детьми жить будем? У нас бункер посреди лесов. – Вот я и толкую – пора завязывать с этой ерундой твоей и перебазироваться в приличное место. – Да ты совсем крышей съехала! – Да? А как ты себе представляешь наше житье? Ну, несколько лет – проживем. Паршиво, но проживем. – Как это паршиво! Ты ж сама говорила, что тут райское место! – Да. На шашлычки приехать. Ты что, всерьез собираешься тут всю жизнь жить? – Чем плохо? – Всем. С той жратвой, что у нас есть, – через год уже цинга будет. Ты ж первый захочешь картошечки, лучка, огурчиков и свежих щей с морковочкой и укропчиком. И чесночок еще, конечно. И жить в землянке на такой природе – быстро радикулитом разживемся. – Ладно, посадим лук. У меня семена есть. Витя с определенным недовольством вдруг почувствовал, что сейчас картошечки бы с огурчиками… Но вся еда им выбиралась долголежащая, и картошке тут места не было. – Огородик разбивать? Ты сам огородом когда-нибудь занимался? – У меня книжки есть, из инета инфа… – А я занималась. Так что книжки твои на растопку хороши. Про баню у тебя тоже небось книжки есть? – Есть. И не скаль зубы! – Как не скаль, если смех берет. Значит, ты всерьез собираешься в этой землянке так всю жизнь и сидеть? До старости. Если доживем. Так? – Так! – по возможности твердо ответил Виктор, хотя почему-то сейчас его идея как-то померкла и поблекла в собственных глазах. – Супер! И огородик разобьем. И баньку из трех досок построишь. Загляденье. – Чем плохо? – ощетинился Виктор. – А всем. Жить надо – в доме, огород разбивать там, где удобно, а не посреди леса пластаться. Тоже мне Робинзон Крузо нашелся. И мыться в бане нормальной, а не в мисочке кружкой. УАЗ твой если сломается, что дальше делать будем? Зимой, например. Ты знаешь, сколько на зиму дров надо? Я знаю, сама из деревни. Да мы с тобой зимой поубиваем друг друга – хрен ты куда нос высунешь отсюда по метровому-то снегу. Значит, как два немытых медведя в одной берлоге шариться будем. И ради чего? Будешь строить тут хутор – а зачем? Неподалеку Ольховка, там уже три года, как бабка Арина померла, все дома заколоченные стоят. Мост еще в прошлом году развалился – хрен кто доберется. Помнишь, как мы в июле корячились с бродом? Виктор промолчал. Конечно, помнил. Долго корячились. После этого он и поставил на УАЗ отличную лебедку. Теперь ему оставалось только объяснить себе – почему, когда он завяз сегодня, ему эта лебедка в голову не пришла. И вторая мысль – лишь бы Ирка лебедку эту не вспо… – А теперь и лебедка есть, так что через брод можно ласточкой летать. Кстати, муженек, что ты сегодня ее не использовал? – Решил, что нельзя тебя одну оставлять, дуру такую! Вот и вернулся! – Ты такой милый! Я так и подумала! – Ирка тут же оказалась снова на Витькиных коленях и полезла целоваться… – Э, насчет детей – это ты брось! – Ну, милый, мы ж состаримся. Представляешь, как страшно будет, если кто один останется? Да и не один. Мы же надоедим друг другу-то. А дети – и нам помощь и в старости забота. – Ага. А им каково будет? Даже и потрахаться не с кем, – ляпнул Виктор и, моментально оценив появившуюся в глазах Ирки нехорошую задумчивость, услышал внятный внутренний голос: «А вот это зря я сказал!» – Ты прав, – тихо произнесла Ирка. – Ты совершенно прав… * * * Наконец-то является Николаич, да еще и не один – с командиром комендантской службы крепости Михайловым и двумя омоновцами. Дарья заглядывает и тут же командует поставить стол. Это новость – у нас теперь в комнате и стол состряпали, аккурат на полтора десятка человек. Я как-то и не заметил эти доски. Целиком стенка становится столом. О, плюс этому пасечнику! Толково сделано: поел – убрал… Нар к слову сделано куда больше, чем нас тут есть. И что интересно, откуда-то добыли пласты строительного поролона, которые и положены, как матрасы. – А Дункан где? Он же к вам пошел, – спрашивает маленький омоновец. – Это вы о ком? – Да о нашем парне. Кличка у него Дункан Мак-Лауд. – С чего это ему так повезло? Омоновец вздыхает. – Это же самый баянистый баян инета. – А поподробнее? – Да, господи! Он – реконструктор. Обожает железяки средневековья. Мечник до мозга костей. Возвращался со сбора таких же сумасшедших; из лени, а он ленивый, не снял панцирь и меч, просто сверху длинный плащ надел. Шел к себе, а там два нарка с мечтой о дозе. Они ему: «Деньги давай!» Он, разумеется, освирепел, дескать, вот вам вместо денег длинный мужской половой… Ему, естественно, в печень отверткой. А там собственноручно сделанный панцирь. Отвертка и застряла. Он тем временем выдергивает из ножен меч – эти два придурка, видя такое дело, падают на колени и вопят на полном серьезе: «Пощади нас, Дункан Мак-Лауд!» Тогда как раз этот фильм шел – «Горец». Он их повязал и сдал. И сдуру нам это и рассказал на следующий день. – Я это читал на Баше, только думал, что выдумки, – заявляет Саша. – Ага, выдумаешь такое. Так, где Дункан-то? – А вон он – руками машет, – говорит Андрей, глядя в окошко, что выходит на Кронверк. Смотрим и мы. Омоновец, голый по пояс, как-то забавно и грузно пляшет у ворот Артмузея, действительно размахивая руками над головой. – Он чего, сдурел? – удивленно говорит высокий омоновец. – Нет, у него что-то в руках, – отвечает Андрей. – Двуручем разжился. Точно. Сбылась мечта идиота, – уверенно заявляет маленький. Ну, он вообще-то не то чтоб уж совсем маленький, скорее так выглядит по сравнению с коллегами. – Верно, он тут как раз с одним из музея об этом говорил, – вспоминаю я. – Мальчики, обед уже остыл, – твердым голосом Дарьи заявляет распорядок дня. – На нас, хозяйка, хватит? – улыбаясь, спрашивает маленький. – На вас хватит, – в тон отвечает наша кормилица, смерив его взглядом. – Тогда пойду, остановлю Дункана. – Маленький шустро вывертывается из комнаты. – Того музейского, что с ним, тоже захватите, – вслед кричит Дарья. И, увидев наши вопросительные взгляды, поясняет: – Мне Павел Александрович книжку подарил Максима Сырникова, по кулинарии. Вот сегодня все по книжке и сделано, хочу, чтобы и он попробовал. Мы еле-еле успеваем разложить здоровенный складной стол, который Дарья заботливо накрыла чистой синей скатертью, расставить миски, хлеб, водрузить чудовищную кастрюлю из нержавейки и две поменьше – эмалированные, не такого монструозного размера, когда в двери появляются шустрый омоновец, немного смущающийся Павел Александрович и здоровяк, который действительно благоговейно тащит здоровенный двуручный меч с пламенеющим клинком. Оружие торжественно ставится в угол, причем я замечаю, насколько влюбленным взглядом глядит на эту кованую рельсу детина из ОМОНа; редкая девушка может похвастаться, что на нее смотрели так обожающе. – Мы не помешаем? – спрашивает стеснительный сотрудник музея. – Наоборот. Я хочу, чтоб вы тоже попробовали, что получилось, – отвечает Дарья. – Разве невкусно? – пугается Павел Александрович. – Наоборот – пальчики оближешь. – А что у нас сегодня? – Николаич пытается навести порядок. – На первое – рассольник со снетками, на второе – жареная корюшка и тельное из окуней. – Обалдеть! – кратко выражает общее мнение худощавый. Я тоже ни разу не ел рассольник со снетками, а что такое тельное – и слыхом не слыхивал. И, похоже, не я один. В ознаменование завершения операции Николаич вызывает наших в БТР. Оба сундука въезжают во двор. Михайлов в виде одолжения обеспечивает охрану агрегатов патрулями, и трое сидевших в машинах – наши Вовка с Серегой и водитель из ОМОНа – являются к столу. Чуть раньше приходят из тюрьмы Трубецкого бастиона жены наших товарищей с Демидовым. Вот теперь полный сбор. Табуреток у нас маловато, зато от пасечниковой бригады остались доски – гладко оструганные и легкие, положенные на табуретки они дают достаточно места для всех. Чуточку тесновато, но уютно. Николаич отпускает тормоза – и на стол выставляется водка в том самом холодном виде, который позволяет употреблять ее без судорог и в таком количестве, чтоб было весело, и не более. Первый тост – за хозяйку и дам, которые ей помогали в готовке этого пиршества. Второй – за успехи. Рассольник и впрямь оказывается объедением, хотя, по словам Дарьи, готовить его просто. Маленький омоновец, не удержавшись, вытаскивает КПК и тут же заносит в анналы рецепт приготовления, который ему с удовольствием надиктовывает Дарья. Возникает желание спросить добавки, но еще две кастрюли несколько охлаждают жадность. Третий тост – за гостей. Дарья и дамы раскладывают тельное, оказавшееся маленькими румяными котлетками. Оказывается, что ребята из МЧС привезли окуней уже разделанными, к вящей радости кошки Няки, позорно предавшей друзей-рыболовов. К удивлению нашей хозяйки, компанию кошке составили двое кавалеров – один мрачный котяра с располосованными ушами и одноглазый, другой почти котенок, тощий и жалкий. Но рыбьих потрохов хватило на всех. – Это-то понятно, чешуя у окуней гадкая. Запаришься драть. – Так они шкуру надрезали и сняли. Получилась действительно вкуснотища. Перевели дух перед последней кастрюлей. Подняли, не чокаясь, четвертый тост. А после жареной корюшки отяжелели. Расползтись и залечь Николаич не порекомендовал – оказывается, с легкой руки гостей наклевывается разведка находящегося рядом предприятия «Носорог». Там производят одежку для МВД, и можно разжиться много чем полезным. А ехать совсем рядом – на Малый проспект. Там магазин-склад. Но кидаться прямо сейчас не резон. Сидим, отдуваемся. Неугомонный Дункан начинает делиться впечатлениями о наконец-то попавшем ему в руки настоящем боевом двуруче, отлично сбалансированном, хорошо сидящем в руках. Оказывается, это он не плясал, а пытался отработать круговой удар. – Ставишь яблоко на ладонь и начинаешь вращать. – Ага. Барон Пампа дон Бау немного напоминал вертолет на холостом ходу… – Да не, я серьезно… – Уймись, все равно, кроме тебя, это железо вертеть не будет никто. – Вы зря так, молодые люди, – вступается Павел Александрович, – я впервые наглядно убедился, что двуручный меч многофункциональное оружие. Ваш товарищ очень толково подошел к этому. – Вы знаете, папаша, честно признаться, нас это фехтование не очень чтоб трогало, – сыто отдувается маленький. – Ну и дурни! Я вам сколько говорил, что вся работа дубинками – чистое фехтование. – Сравнил! – фыркнул привычно маленький омоновец. – А вы знаете, ваш коллега прав. Во всяком случае, когда милиционеры работают в строю со щитами и дубинками – очень многое почерпнуто еще из римской армии. Вы практически один в один передрали такие построения, как черепаха, шеренга. Разве что копий у вас нет. – Невелика потеря, если честно. – И здесь ошибаетесь. Римские копья, пилумы, были прорывом в военном деле того времени. Пилум, сделанный из прочной тяжелой породы дерева с острым железным наконечником, был тяжел – килограмма четыре, и имел чрезвычайно длинную железную часть с острием. В отличие от простого метательного копья, пилум, попавший в неприятельский щит, не мог быть перерублен ударом меча, как обыкновенное копье. До древка пилума меч противника не мог достать, и щит, с вонзившимся пилумом, оттягивал врагу руку вниз. А атакующий легионер, наступив на волочившийся пилум ногой, заставлял врага согнуться и открыть для удара мечом шею и спину. Вроде пустячок, а работало смертоносно. – Лучше вы, папаша, скажите, что у вас в музее там за куча макетов: и самолетики, и дирижабль, и пушки всякие. Там написано, что это противобатарейная борьба, но я как-то не просек, в чем суть. – Ну если хотите. Я вам расскажу один пример, а вы уж смекайте. Мне его рассказал покойный Витте, а он был одним из организаторов контрбатарейной борьбы, когда во что бы то ни стало надо было не дать немецким дальнобоям долбать по городу. Все знают, что после прорыва блокады в сорок третьем году в дополнение к Дороге жизни стремительно была построена железная дорога вдоль Староладожского канала. Еще работали трофейные и похоронные команды, и рядом с ними строили насыпь и клали рельсы. Работа была титаническая, а еще надо было сделать мост на сваях – через Неву. Немцы все это отлично видели и старались сорвать строительство дороги. Соответственно наши им мешали, как могли. Дорогу построили. Мост построили. Пошли поезда. Железнодорожную ветку назвали «Дорога победы». По ней доставили три четверти всего, что получал Ленинград. Правда, у железнодорожников эта ветка была известна как «коридор смерти». В среднем за день полотно разрушалось прямыми попаданиями трижды. Но ремонтные работы проводились стремительно. Поезда шли. Снарядный голод кончился, и немцы это ощутили на своей шкуре очень быстро. Естественно, что им было важно перерезать эту транспортную артерию. Проще всего это было сделать, разваляв мост через Неву у Шлиссельбурга. Но это очень непросто – особенно без корректировки. В воздухе появилась группа «фокке-вульфов». Один двухместный, остальные явно истребители прикрытия. Действовали очень грамотно. В мост пошли попадания. Его чинили, но с каждым днем все становилось хуже и хуже. Мало того, этот чертов корректировщик был виртуозом. Он дирижировал ансамблем из нескольких дальнобойных артиллерийских групп, и потому артполк, прикрывавший мост, раз за разом проигрывал дуэли. Связь с нашей истребительной авиацией была многоступенчатой, и, когда начинался очередной сеанс корректировки, немцы успевали отстреляться до прибытия наших истребителей. Летуны говорили, что буквально сидели в кабинах и взлетали, не теряя ни секунды, но вот то время, пока запрос из артполка проходил по инстанциям – безнадежно гробило возможность успеха. Выделить зенитную артиллерию для того, чтоб отогнать наглеца, не получалось. Имевшаяся и мост-то с трудом прикрывала, потому что его и бомбили постоянно, не только обстреливали. Ну и неизбежное случилось. В один далеко не прекрасный день сразу после появления группы корректировки начался обстрел. Но не такой, как раньше, – било одно орудие. Мощное. И очень точно. С такой дальности, что артполку оставалось только смотреть. Пристрелка шла так, что командир артполка спал с лица. Посланный к мосту писарь приволок осколок. После осмотра всем, кто понимал в артиллерии, стало тошно. На снаряде не было медного пояска. Нарезка шла сплошняком прямо по стальному телу снаряда. Это означало, что дальнобой этот сверхточен. Правда, внутренний вкладыш ствола выдержит выстрелов семьдесят, после чего орудие пойдет в ремонт. Но минимум десятая часть будет прямых попаданий в мост. А ему и столько много. Орудие отстрелялось. В мост попал десяток снарядов. Все. Финиш. Группа корректировки улетела на аэродром. Мост вышел из строя. Катастрофа… Практически сразу же командира полка вызвали к начальству. Он собрался и уехал, как на собственные похороны. Вернулся очень поздно, но довольный. Разговор был тяжелый. Но артиллеристов отличало умение видеть проблему и при этом предлагать решение. Дело дошло до Говорова, а он был человеком безусловно умным и справедливым. Командир артполка не с пустыми руками приехал. К тому же и до этого он постоянно докладывал об ухудшении ситуации. Потому вместо крика и брани было проведено совещание специалистов. В основном предложения командира артполка были приняты. Связь с авиацией стала прямой. Дополнительно придана зенитная артиллерия. Договорились с моряками о взаимодействии. Были и еще решения, но я тут не буду распинаться долго. В ближайшие же дни оказалось, что, когда истребители прилетают быстро, корректировка стрельбы у немцев срывается. Мало того, поехав договариваться с моряками о взаимодействии, командир получил неожиданный сюрприз. Разговорился в штабе «клешников» с красивой молодой женщиной в морской форме – оба ждали приезда задерживающегося начальства – и тут артиллерист узнал, что женщина – переводчик-слухач. То есть она слушает эфир и записывает переводы немецких разговоров. Работа скучная, а главное, бесполезная, потому как немцы прямым текстом не говорят, вот разве что бывает такой бархатистый уверенный баритон, так его слушать интересно. Он, правда, больше говорит всякими позывными и цифрами, но, как правило, в конце либо хвалит: «Носорог тридцать три! Благодарю за работу и сделаю все зависящее, чтобы вы повидали свою семью уже в этом месяце. Великолепно!», либо дает разносы: «Аист двадцать восемь! Рекомендую вам собрать чемодан, и не забудьте взять свою любимую соску и плюшевого мишку! Я не понимаю, как вы смогли попасть из яслей в армию! Возвращайтесь обратно!» И это интересно слушать, потому как язык литературный, очень богатый. Познавательно в плане обогащения лексики. Командир артполка вежливо поинтересовался: а что за цифры? Переводчица привела примеры. И удивилась оттого, что ее собеседник буквально подскочил и разволновался. Слухач записывала авиакорректировку этого немца с «фокке-вульфа»! Учитывая важность своей задачи, командир артполка добился перевода слухача из флота в сухопутную армию, а именно в его полк. И очень скоро для корректировщика настали трудные времена. Его бархатистый баритон начинал звучать в эфире сразу, как самолеты поднимались в воздух. Соответственно наши истребители почти одновременно прибывали к месту встречи, благо оно не менялось – основной целью оставался мост. Его уже отремонтировали, и это было весьма неприятно для немецкого командования. Немец ухитрялся вести корректировку даже в условиях воздушного боя, но это уже были не те санаторные условия, что прежде. Все чаще приходилось линять. Правда, его телохранители всегда успешно связывали боем наших, и если он и не мог вести корректировку, то улизнуть ему удавалось беспрепятственно. Попытки одной группой связать истребители прикрытия, а другой атаковать корректировщика не увенчались успехом. Но дела с обстрелами теперь не ладились. Без точной корректировки попасть в тонкую нитку моста с расстояния в два десятка километров было непросто. А тут еще и то, что стараниями Говорова налаживалась система контрбатарейной борьбы, и чем дальше, тем жиже были результаты у немецких артиллеристов. А потом корректировщик вдруг пропал. Совершенно точно, что он ушел из собачьей свалки целым. Но больше в эфире бархатистый баритон не появился. Много позже летчики узнали, что ходивший тогда в свободный поиск истребитель из другого полка, не имеющего никакого отношения к защите моста, увидел за линией фронта одиноко идущий на малой высоте двухместный «фокке-вульф», воспользовался тем, что пилот его не заметил, подошел поближе, и «немецкий летательный аппарат тяжелее воздуха» пошел считать елки… Больше развалять мост немцам не удавалось… Маленький омоновец, видно, такой же, как наш Вовка, практик – потому что вывод делает сразу: – Ясно. Взаимодействие и связь. Ну и стрелять метко. Спасибо за рассказ, папаша, но вообще пора уже выдвигаться – скоро темно будет. Павел Александрович почему-то грустно улыбается в ответ. Задержавшись на минутку, спрашиваю, с чего грусть. – Знаете, я-то ведь себя никак в папашах не чувствую. Вот только когда так напоминают. По внутренним ощущениям – так совсем недавно училище закончил. А скажут «папаша», сразу и понимаешь, что ощущения обманывают. Вы сами это прочувствуете, пока-то вы совершенно безобразно молоды. – Ну не так и молод. – Это вам так кажется. Поверьте мне. Снизу орут: – Эй, медицина, поспешаем! Честно признаться, никуда тащиться неохота, но надо. На базе остается Саша и тоже чем-то озабоченный «озорной рукожоп». Что-то произошло тут, пока мы болтались по КАДу. Двумя утюгами проскакиваем мимо активно корячащихся саперов. Они спешно разбирают стройматериалы, которые могут пригодиться нам. На шум туда сходятся зомби, их отвлекают бракованными сигнальными ракетами. Частенько их и отстреливают, для чего привлекают свободные смены гарнизона и комендантских. Это создает шустеров, потому как на убитых садятся кормиться следующие зомби, короче говоря, жизнь и нежизнь кипит вовсю. Но по прикидкам вышло, что нам выгоднее пойти на это. Адмиралтейские тоже влезли – присылают команды человек по сорок. Отчасти эта возня помогает нам сейчас – за то время, пока саперы работают, большая часть ходячих зомби стеклась туда, и теперь, проскочив их кольцо, мы едем по сравнительно безлюдной «першпективе». На углу Малого проспекта бронетранспортер-поводырь сворачивает вправо, проехав метров сто, останавливается. Осматриваемся, насколько позволяет техника. – В поле видимости – шесть мертвяков. Морфов не вижу, – заявляет покрутивший башенку Сергей. Николаич переговаривается с омоновцами. Решаем вылезать. Перед нами глухо запертые стандартные железные ворота старого советского типа. Густо намусорено – рядом магазинчик с высаженной витриной и разбитой стеклянной дверью. Видно, что обнесли его лихо – всякие давленые банки, рваные пакеты и блестящие обертки слоем, но следов смертоубийства нет. Да и двинувшиеся к нам зомби медленные и с чистыми физиономиями. Поневоле вспоминаю одного инетовского знатока, возмущавшегося отсутствием гигиенических навыков у этой нежити: «Почему у них морды в кровище? Я вот люблю кушать малиновое варенье, но я ж не хожу измазанным по пояс!» Омоновец спокойно, как в тире, выцеливает подходящих к нам из старомодного ПБ[40]. Щелкает несколько раз. Все. Больше движения нет. А вот дальше идет совсем не так, как ожидалось, – компаньоны в сером камуфле озадаченно начинают озираться. – Что не так? – спрашивает Николаич. – Да магазинчик амуниции пропал – тут он был, а теперь нет, продукты какие-то, – смущенно признается худощавый. – Так что, ликвидировали? – Нет, наши совсем недавно сюда ездили. Андрей, ворошивший ботинком валяющийся мусор, неловко наклоняется и поднимает с загаженного тротуара прозрачный файлик. Бумажка внутри залита какой-то коричневой жижей, но, видимо, что-то можно разобрать. – Его за угол перевели, – замечает Андрей. Заляпанный бежевыми пятнами БТР проезжает вперед. Под его прикрытием двумя тройками лезем за угол. Вот тут была веселуха – маленькая пивнушка вынесена почище того магазинчика. И кровища здесь есть – и много. На льду, на стене… Правда, нет обглоданных костяков, что мы уже видывали не раз. По висящему на кусте рваному милицейскому кителю понимаем, что неприметная дверка без вывески за кафешкой – как раз магазин и есть. Прикрываем омоновцев, благо их получше учили заходить в помещения. Они и заходят, дверь-то открыта. Внутри пусто – валяется ничком одетый, как и они, мужик в шлеме, да еще вещи все разбросаны с полок, словно стадо павианов порезвилось. Когда наклоняюсь глянуть, почему мент умер, замечаю странный цвет кожи. Это манекен в милицейской форме. – Рюкзаки и сумки потырены, ножи с витрины, а все остальное только раскидали. Там еще складик был, надо и оттуда все забрать. Ну, это-то понятно, сумки и рюкзаки при грабеже магазина – самая нужная вещь. – А еще потырили все колпаки, наладонники и наколенники, – замечает Николаич. – Не, «Носорог» только форму производит, колпаки и прочий пластик тут не делают. – Так вот же на манекене все в комплекте! – Так только на нем. Тут еще у него и щит был, понравился, видно, кому-то. – Жаль. Нам бы как раз они бы больше пригодились. – Ничего, одежда и обувь никогда лишними не будут. Тканька-то неплохая – хрен прокусишь. Управляемся за полчаса ударной таскательной и пихательной работы. Потом компаньоны проверяют пивнушку, но там что не выпито, то вынесено, а не вынесено, так разбито вдрызг. Та же картина и в магазинчике. Правда, под заваленным стеллажом омоновец находит картонную коробку с энергетическими напитками. – О, стимулякры! – Вообще-то так себе штука. – Почему ж, как лимонад пить нельзя, а вот перед пробежкой – вполне себе пойдет. – Не знаю. Я как ее выпил, так только сердце стало колотиться, а радости никакой… Коробка идет в омоновский БТР. Туда же на броню устраивают и поднятого манекена. Николаич успел снять с него и колпак и накладки на ладони и колени, вместо этого манекен щеголяет новенькой фуражкой, закрепленной под подбородком ремешком. – Нехорошо своих бросать. Пусть сидит. Тылы охраняет. – Я вам ММГ «калаша» подарю, – хмыкает Николаич. – Годится. Когда возвращаемся, щекастый Дункан тут же улетучивается, вероятно, махать своим двуручем под руководством Павла Александровича. Остальные двое ментов напрашиваются квартироваться у нас. Саша тихонько делится со мной подозрениями насчет того, что байка про Дункана вообще-то баянище, он уже видел в инете… Так же его гложут сомнения на тему того, что БТР якобы приплыл, а не приехал. Этому я тоже что-то не очень верю, хотя вообще-то этот агрегат плавает, и довольно шустро. Я как-то раньше с омоновцами дел не имел и потому до недавнего времени считал их обычными тупыми гориллами, придатками к дубинкам, которые лупят всех подряд, кто под руку подвернется. Ну, как бы у кого в МВД есть мозги – те операми, следаками и врачами пашут, а вот ежели тока физическая мощь – то ОМОН. И виденный сюжет в «ю-тубе», где жизнерадостный болван ударом в печень убил какого-то светловолосого парня, укрепил это впечатление. Правда, меня сильно поколебало в таком убеждении то, что увидел в свое время в том же инете репортаж о марше «несогласных» у нас тут, в Питере, когда они перекрыли Невский. Я вообще не могу понять этих несогласных – что может быть общего у либералов, нацболов и пенсионеров? Это ж даже не конь с трепетным раком. И вот это почтенное собрание устроило дебош, для чего Невский и перекрыло, специально подставляясь под дубинки – несанкционировано было перекрывание основной магистрали в городе. На первых же фото я с удивлением обнаружил подлеца, который пришел с маленьким ребенком на плечах. Являться в толпу с ребенком – уже опасно. Ну а если заведомо знаешь, что будет потасовка с дубинками и еще с каким весельем, – то втройне. Никто и не заметит, как мелкого затопчут. Далее этот гад старательно оказывался в самой гуще. Тщательнейше подставлял детеныша в смешной и милой шапочке с ушами, как у медвежонка, под дубинки. Но ментовское зверье так и не ударило эту парочку ни разу. А кто-то ведь все снимал и снимал, наверное, чертыхаясь. Тогда, чтобы отработать деньги, подлец стал изображать страдания и боль, типа вот меня стукнули, но снять не успели. Вышло крайне убого, не то что Станиславский, даже я не поверил. Тем более детеныш сидел спокойно и с интересом за всем наблюдал. Хорошо, что этот урод был тупой как пробка и не догадался надрать детенышу задницу для достоверности. Вот в Европе ребята-эмигранты уже научились – как демонстрация, так страдающие и орущие дети выставляются на первый план. И вот мы уже с час вместе, а омоновцы так драку и не затеяли. Мне кажется, и Саша озадачен тем же. Худощавый замечает его взгляд и ухмыляется широчайшим образом: – Удивляешься? Что у нас не волчачьи клыки и зрачок не вертикальный? Саша, пойманный на горячем, смущается. Подозреваю, что ему так и хочется ляпнуть что-нибудь вроде: «И рога и борода! И ухи вразнос!», но парень воспитанный, и потому отвечает обтекаемо: – Ну так репутация-то у вас соответствующая. – Зато в ряде случаев и физического воздействия потому не требуется. Причем часто. Иначе, была бы у нас другая репутация, и потери бы были, и калечить бы пришлось всерьез. Человеку нужно кого-нибудь бояться, иначе человека закидывает. Страх – лучший цивилизатор. Проверено. Особенно при жестком задержании. – Ну есть же и другие вещи, делающие человека человеком? – Есть. Но страх – самый результативный. Тем более нас же не в детские сады посылают. – Ага, против пенсионеров… – ехидно отмечает Дарья. – Хозяюшка, а вот хоть кого из пенсионеров тогда обидели? Когда зурабовские реформы начались? – То есть перед нами ангелы? – Этого я не говорил. Но разница есть – антифу[43] разогнать, чтоб Невский не перекрывали, или стариков ограничить. Толпа-то все равно толпа, сама себе опасна, но к разным и отношение разное. – Опять-таки ангелы? – Не. Люди, как и остальные. И должен доложить, что по сравнению с теми же американскими копами мы куда мягче действуем. Не потому, что ангелы. Да, воровства в милиции много – новые установки работают, но отношение к людям – пока еще то, советское. Это еще изжить не успели. – Слушай, а вот ты зачем в ОМОН пошел? – А чего не идти? Я здесь живу. Хочу, чтоб тут был порядок. Почему я должен это поручать кому другому? Другой свои порядки установит. Мне мои милее. – А напарник твой? – А он оружие любит. – И как с порядком? – Дык все в сравнении же познается. Верно? Если с точки зрения идеального общества – то это одно, а с точки зрения реальности – другое. Вы вторую гражданскую ведь застали? – Это ты о чем? – О «лихих девяностых», как игриво это время называли журналисты. Нормальная такая гражданская война получилась. – Это через край хватануто. Где ж война-то? – У нас тут. Сорок тысяч обнаруженных и зарегистрированных криминальных трупов в год – вполне себе военные потери. А сколько вообще не нашли? Химоружие в расчет не беру – там тоже еще та цифирь. И не один год такая развлекуха была, десяток лет… – Так то ж бандитские разборки, криминал. А химоружие – это как? – Ну, хозяюшка, а Петлюра, Махно – тож ведь бандитские разборки, а? Да и белые с красными друг друга бандитами величали. Просто такое количество убитого народа – это уже война. А уж Чечня, как там ни называй, гражданская война по всем признакам. – А химоружие? – Да наркота же. Уже сейчас от нее больше народу передохло, чем от всех ипритов с люизитами. – Это да, – соглашается Дарья, пригорюнившись. – Ну а сейчас что? – вмешивается Саша в разговор. – А сейчас – третья гражданская… И пожалуй, что почище двух предыдущих будет… – Лень, не морочь людям голову, – отрывается от кулинарной книжки маленький омоновец. – Тебе хорошо, тебе вон наконец книжку дали, – обиженно отвечает худощавый. Оба прыскают. – О чем это вы? – настораживается Дарья, как всякая женщина, тонко чувствующая какую-то подкладку и недоговоренность во фразе. – Гм. Это, хозяюшка, тоже баян. – Тем более не понимаю. – Так на компьютерном жаргоне называют анекдот с бородищей, – поясняет своей маме Саша очевидную вещь. – И что за анекдот? Пошлый, наверное? – Ну, немного… – Рассказывайте, рассказывайте, раз начали. – Гм. Не взыщите, если что, люди грубые, служивые, воспитание никакое… Короче говоря – дежурство. В полной боевой готовности. А выезда нет и нет. Сидим, ждем. Долго ждем. Должны нас послать – а не посылают. Запарились сидеть. Ну и поставили в видак… э-э-э… жестковатую эротику. Стоял там в комнате для личного состава телевизор и видак. Сидим – смотрим. Дело к кульминации идет, все актерам сопереживают, увлеклись, смотрят напряженно, а тут распахивается дверь и входит высокое начальство с командиром. Решили проверить боеготовность. Боец с пультиком-ленивкой отреагировал моментально и каналы переключил. Высокое начальство посмотрело на кучу напряженно всматривающихся в экран мужиков и говорит тихо командиру: «Ты б им книжек каких дал, что ли…» Ну и вышли они. А на нас ржач напал. Боец-то переключил на другой канал, только там передач не было. Была сетка настройки. И вся орда в эту сетку настройки внимательнейше пялилась. – Точно баян! – разочарованно говорит Саша. – А ты что от служивых ждал? Любое военизированное образование склад бородатых анекдотов. Со времен Древнего Египта. Положено так. В дверь просовывается голова Демидова. – Доктор, на выход, пациент явился! – Кто? – А этот, пчеловод. Спускаюсь на первый этаж. Аккуратный скромный старичок азиатской внешности. Держится с достоинством, но немного скособочен. Здороваемся. Спрашиваю, что случилось. Говорит практически без акцента. Но объяснить толком не может – голова болит, спина, спать нельзя. Раньше такое было? Было. Долго болело. Говорили, что лишай. Глазки-то у него блестят, температурит явно. По пульсу – к тридцати восьми градусам товарища Цельсия… А со спиной что? Ну-ка посмотрим. Везет мне все-таки последние дни, все как-то хрестоматийные проявления болезни попадаются. Так и тут, ломать голову с дифференциальным диагнозом нечего – от позвоночника по краю ребра кожа отекла полосой с неровными краями, даже на взгляд надута, резко покраснела, и по коже пузырьки с прозрачной жидкостью гирляндами… – Опоясывающий герпес у вас. – Эх, так не ко времени. Беда… Месяц в прошлый раз спать не мог. Это да, не позавидуешь ему. И зудит, и болит, и проходит с трудом, потому как вирус после такой наглой выходки прячется обратно в нервные узлы и сидит там до следующего раза, когда организм ослабнет по какой причине. Выбить же вирусы из их убежищ невозможно. Вот у старика этого, переболевшего когда-то банальной ветряной оспой, с того детского времени вирусы так и ждали момента… Так что разве что можно помочь организму расправиться с наглым десантом и загнать болезнь обратно. Долгая песня, пара недель минимум. Сейчас могу намазать старичку пораженную зону мазью, а еще ему надо бы дать таблетки – они посильнее будут. Есть у нас такие – только они в медпункте. Можно бы старика послать, но, пожалуй, стоит сопроводить – в знак уважения за проделанную работу – комната наконец приобрела хоть немного жилой вид, да и стол складной удачно вышел. А еще не нравится мне, что медсестра Надежда хоть и в отряде, а вроде как и нет. Вот и ужинает она черт знает как. Не по-людски это. Прошу старикана подождать и быстренько поднимаюсь – все-таки без автомата шастать не стоит, хотя знаю со слов и Андрея, и Николаича, что караульная и патрульная служба стараниями Охрименко и Михайлова отработана как минимум на твердую четверку и, в общем, в крепости безопасно. – Что там стряслось? – спрашивает Николаич. Ну, тут особо хранить врачебную тайну нечего – отвечаю. – Заразно? – спрашивает Николаич. – Для тех, кто ветрянкой не болел, – да, заразно. – Получается так, что если я болел, то и у меня такая дрянь может быть? – Получается так. – Не было печали. А куда собрались? – В медпункт, там есть, что ему нужно. Заодно посмотрим, что его бригада могла бы в медпункте сделать полезного. – Правильный подход. Только «радиоухо» возьмите. Спрашиваю Дарью, не осталось ли у нее чего вкусного. – У меня вкусное всегда есть. Только вообще-то гордячка эта могла бы не заноситься и прийти. Ноги-то не отвалились бы, да? – Это не гордость, – мрачно замечает Андрей, протирающий ветошкой детальки мелкой снайперки. – А что же? – Она, похоже, в Чечне жила, когда там свобода накатила. Не стоит ее дергать. Дарья фыркает. Но уже как-то невоинственно. Омоновцы переглядываются. Потом один спрашивает: – А этот герпес – как на губах? – Нет, вирусы разные. – Хватит вам ерунду обсуждать, – вмешивается Дарья. И я получаю пару увесистых пластиковых коробок, замотанных в кусок ватина, чтобы тепло не терялось. Мы уже практически подходим к медпункту, когда оттуда хлестко щелкает несколько пистолетных выстрелов. Сую пакет с едой опешившему старичку и дергаю к двери. Двое патрульных подоспевают практически одновременно. Значит, стрельба мне не померещилась. Патруль тормозит мою прыть, и дальше я открываю дверь уже под их грамотным прикрытием. И ничего не понимаю. На полу елозит голой задницей мужик со спущенными штанами. Кровищи так много, что не сразу понимаю, как он ранен. Одной рукой мужик держится за окровавленное лицо, другая плетью на полу в луже. Корячится мужик вяло – и я вижу, что у него прострелено колено и, возможно, еще пуля в животе, хотя и не поручусь. Надежда, такая же белая, как надетый на нее халат, держит раненого на прицеле и даже не смотрит, кто тут в двери вломился. По возможности шустро огибаю стол и старательно отвожу пистолет в сторону и вверх. Сделать это непросто, мускулы у медсестрички напряжены до каменности, единственно, что пистолет на вытянутых руках. Это позволяет мне использовать методу старика Архимеда, повернув Надежду вокруг оси, давя именно на руки, держащие пистолет. – Уже все, мы здесь, теперь все будет в порядке, спокойно, Надя, спокойно, коллега, а то рикошетами ребят покалечишь. Все, все уже прошло, все в порядке… – плету какую-то успокоительную фигню, главное, чтоб интонация была мягкой и пациентка расслабилась. Но ее не так просто уболтать. – Не надо меня успокаивать, я в порядке, – жестко говорит она. Но пистолет тем не менее смотрит стволом в потолок. Уже легче. – Вы его перезарядили? Удивленно смотрит на меня. – Конечно. Теперь ее окончательно отпускает, она словно встряхивается, прогоняя наваждение, и становится собой. Мне почему-то вспоминается мультфильм «Маугли», там, где Багира приходит в себя. Только вот непонятно, что тут за танец Каа был. А что ситуация непростая – ежу ясно. – Что вы натворили, подлецы? Что, что вы тут вытворяете??? – Это орет какой-то незнакомый мне господин, распихавший стоящий в дверях народ. Видно, что он привык к подчинению окружающих, но вид валяющегося на полу выводит его из состояния господинности, и он брякается на коленки, нелепо хватая раненого за руку. – Вызывай своих, – говорит мне старший патруля. И сам вызывает своего начальника. К удивлению, я справляюсь с демонической коробочкой и в темпе докладаю Николаичу, что тут наблюдаю. Господин на полу поднимает бешено оскаленное лицо, тычет в Надежду пальцем и буквально визжит: – Ты убийца! Ты его просто расстреляла, сука! Тебе это с рук не сойдет! Ты ответишь! Странное ощущение у меня от этого субъекта. Не могу понять почему. С одной стороны, лицо у него мужское, даже бы вроде и мужественное – грубой лепки, такое, с крупными чертами лица, но что-то есть в нем карикатурное, как в образах Райкина – и брови чересчур густые, и нос как-то слишком картошкой. Но держится самоуверенно, не отнимешь. – Что вы все стоите! Человек кровью истекает! Тут он прав на все сто, помощь оказать надо, и быстро. Прошу патрульных удалить лишних. Михайловские, не чинясь, выпихивают за двери всех набившихся в медпункт, в том числе и этого странного человека, хотя он бьется и орет. Слышно, как и там он орет на них. – Я напортачила, мне и помощь оказывать, – уже достаточно спокойно, но очень странным голосом говорит Надежда. К моему гигантскому удивлению, она начинает с того, что выхватывает из своей сумки жгут и, невзирая на слабое сопротивление раненого, накладывает на бедро. Это странно, при ранениях суставов кровотечение, как правило, минимальное. Вот откуда кровь действительно хлещет – так это из раны на лице. Пуля, на мой взгляд, влетела с левой стороны (маленькое входное отверстие на щеке), раздробив челюсть, и потом вместе с кусками кости и выбитыми зубами разодрала язык и противоположную щеку. Вот оттуда и льется. Раненый слабо пихает медсестру рукой, оставляя кровавые отпечатки на белом халате, но сестричка, не прерываясь, коротким тычком в пробитое пулей колено отправляет пациента в обморок. – Вы не вполне успешно наложили жгут, – вполголоса говорю ей. – Да? А по-моему, нормально. – Накладывая жгут, вы передавили и мошонку заодно. Так не рекомендуют делать. Она поворачивает голову – и я натурально пугаюсь. Такого бешеного взгляда, находящегося на грани безумия, я давно не видал. – В данном случае это не только допустимо, но и рекомендовано. – Надежда Николаевна, вы действительно в порядке? – В полном, коллега. Не поверите – в совершенном порядке. И, вытянув из корзинки под столом какие-то грязные тряпки и использованные чужие бинты, мотает их как попало, придавая умирающему – а я вижу, что пациент уже отходит – вид неряшливо сделанной мумии из трешевой фильмы. За дверью короткий всплеск голосов, и в кабинетике появляются встревоженные Николаич и Андрей. И если Николаич ведет себя как положено, то Андрей меня удивляет не меньше Надежды. Ухмылочка на физиономии флегматичного снайпера вылезает такая злорадная и хищная, что пришлась бы впору любому вампиру, дорвавшемуся до бадьи со свежей кровушкой. Вместе с ними врывается и товарищ умирающего. Он растрепан, явно прорывался силой. – Сволочи, убийцы, быдло, скоты! – Вы тут пока с товарищем побудьте, – говорит ему Николаич достаточно убедительно и кивает нам, однозначно требуя покинуть помещение. Выходим. Андрей все так же скалится, чем вызывает внимательные взгляды патрулей. – Милицию вызовите! Я видел, что здесь были менты, пусть делают свою работу, – кричит из-за двери господин. – Обязательно! – отвечает «старшой» и тихо приказывает Надежде запереть дверь в медкабинет. Ключ дважды проворачивается в двери. И окошко в медпункте маленькое и зарешечено. – Так. И что дальше будем делать? – спрашивает прибежавший Михайлов. – Получается так, что разбираться в происшедшем. – Странное тут какое-то происшедшее. – Михайлов смотрит подозрительно на Надежду с кровавыми отпечатками на халате. – Давайте-ка пойдем в более подходящее место и там будем разбираться. А что скажет наша милиция? – Ничего не скажет – это ваши проблемы, а мы не оперативники, не следователи, не прокуроры, и не наша работа тут что-то расследовать. Мы тут вообще в гостях, – резонно отвечает маленький омоновец в берете. Его худощавый напарник тоже тут, при этом замечаю, что он посматривает в обратную сторону, видимо непроизвольно и привычно стараясь не оставлять тыл открытым. Ну да. Можно подумать, что он простреленных не видал. – Надежда Николаевна, что там произошло? Сестричка странно смотрит в лицо Николаичу и вдруг начинает плакать навзрыд. Как смертельно обиженная маленькая девочка. Это сильно поражает всех, кто успел убедиться в ее железобетонном спокойствии за последнее время. – Знаете, мне кажется, надо бы расследование отложить до завтра, – вмешиваюсь я. – Получается так, что у нас тут нет специалистов – и опер, и судмедэксперт в Кронштадте остались. Михайлов задумывается. – А с чего это вы о судмедэкспертизе заговорили? Тот, со спущенными портками, еще жив? – В судмедэкспертизу входит как составная часть работа с живыми клиентами. И по времени даже ее больше – всякие ссадины, синяки и шишки описывать. У меня вот только один случай и был, когда одна дама другой по морде мороженой курицей залепила, – брякаю я не совсем к месту. – Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть. – Хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь. – Ну, я вообще-то не специалист… – мямлю, понимая, что язык мой таки все же враг мой, и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь молчать. – Диплом есть? Есть. Курс проходили? Проходили. Экзамен сдавали? – Сдавал… – И на сколько? – Ну, на «отлично»… – Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений. Это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть? – Специфический. Очень специфический, – осторожно отвечает маленький. – Но с огнестрелом-то встречались? – Это да… Только что здесь разбирать? Это ж не на Кеннеди покушение – стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает, и свидетели есть. Что нужно-то? Михайлов на секунду-другую задумывается. – Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов. – Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она – сама и расскажет, что там было. – Уверены? – Не так чтоб уверен, женщины всякие фортели выкидывают. Может, это ее любовник был или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял? – Да вроде как нет у нее мужа… – Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете? Тут мне приходит в голову, что вообще-то о медсестре я не знаю толком ничего. Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу. Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации. – Можешь что сказать по делу? – спрашивает его маленький. – Только с адвокатом, – неожиданно отвечает тот. Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера. – Ты, зема, улыбочку-то убери. Примерзла она у тебя. – Неа. Не могу, извини, – все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей. – А что так? Это я тебе прямо скажу, смотреть на тебя, с этой улыбочкой, неприятно. – Ага. Но пока не могу… – Получается так, что медсестру я заберу к нам, – решает Николаич. – Под вашу ответственность? – Да. – Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен? – Нет, только покой, – отвечаю я и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего ничего. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно-полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А там и стороны разные, и люди разношерстные. И вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит. Тем более что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех мужиков спущенные штаны – признак чего-то сексуального. А для меня скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. Я ж, пока в педиатрии корячился, насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций – от витаминов до антибиотиков? То еще душераздирающее зрелище. А получил пациент полную обойму, причем хладнокровно выпущенную по ключевым точкам – в рот, чтоб не орал, в плечо, в колено, в живот. Как он еще после этого ухитрялся шевелиться – ума не приложу. Может, он и впрямь ее, например, хотел изнасиловать прямо в кабинете, на столе? Или действительно муж какой-никакой? Тогда почему Андрей так выглядит, словно ему жутковатый, но долгожданный подарок сделали? – Точно? – Михайлов чует мою неуверенность. А откуда тут взяться уверенности? Да те же омоновцы, глянув на наложенный по мошонке жгут, приплюснувший яички к туго перетянутому бедру, при всем отсутствии у них следовательского образования не поверят ничему. Да, бывает такое, особенно у очень неопытных и невнимательных, когда, напугавшись до усрачки жутким фонтаном крови из бедренной артерии, одним махом прихватывают под жгут и мошонку. Но Надя не неопытный автолюбитель, кровотечения не было, да и на бедро не жгут кладут грамотные люди, а закрутку вертят… Вот окажется чертова Надька ревнивой сукой, а ее, скажем, бывший муж, невинной жертвой – так я буду прямым соучастником гадкого и тупого дела. – Там же остался его друг. А кстати, кто это такие оба-двое? И пострадавший и этот… господинчик? Михайлов стеклянно смотрит на меня. – Из столицы. Весьма высокие гости. Перечислять титулы не берусь – там у меня их визитки лежат, так мелким текстом на две страницы… Как минимум европейского значения птицы… Еще интересней. – Вот знаете, – продолжает Михайлов, – больше всего я не люблю, когда делают из меня идиота. А сейчас такое ощущение, что если и не все, то некоторые здесь именно этим и занимаются. – Если уж признаваться, – в тон ему отвечаю и я, – то ситуация непонятная, и идиотом тут я себя тоже чувствую. – Не знаю, не знаю… Не пойму, в чем тут штука, но вообще-то при тяжелораненом доктор как-то уместнее там, чем тут, на площади. А вы стоите, словно в медпункте все как должно… – Нечего мне там делать. – С чего бы? Я вот слыхал, что при ранениях положено оказывать помощь. А ребята сказали, что перевязки наложены на фу-фу… Типа – отвяжись. Черти глазастые. Хотя тут и образования не надо, видно, что халтура, да еще и нарочитая какая-то. И то, что бинты уже пользованные, заметить тож ума большого не надо. – Чего молчим? – Ну а что? Я ж сказал – чувствую себя идиотом. Николаич с Андреем ушли, Надежду уведя с собой, а я тут с омоновцами да с комендачами – как рак на мели. Хорошо темно, да в ушанке, а то светились бы у меня уши малиновым светом… – Почему помощь оказана халтурно? – Почему-почему… да потому что безнадежник он. В лучшем случае до завтра дотянет, – ляпаю я. – И потому вы там оставили второго? Запамятовали, где карантин находится? – Михайлов явно свирепеет. Омоновцы пользуются случаем и ретируются по-английски. Ситуация глупее не придумаешь. И что особенно противно в таком положении – прав Михайлов, будь он неладен, причем по всем пунктам. Набираю в легкие воздуха. – Вы правы. Причем полностью. Я растерялся. Как скажете – так и будет. Командуйте, Петр Петрович. – Тогда так – раненого в карантин, под присмотр, по протоколу. Тащите своими силами. И делаете это быстро. Прямо сейчас. – Так этот второй вой поднимет! – Ваши проблемы. – Ну. Ладно. Вызываю Сашу. Прошу взять напарника и прийти в медпункт. Михайлов сопровождает меня. Смотрит нехорошо, разозлился, видно, мужик от непонятностей. Я бы и сам разозлился, только вот предмет для злости не определить. За неимением такового злюсь на самого себя. Упираемся в запертую дверь. Подливается масло в огонь. Михайлов пыхтит, как паровоз, вот-вот тронется. Вспоминаю, что ключ у Николаича. И тут как раз какие-то жалобные причитания за дверью сменяются воплем. – Доигрались, ребятки! Обернулся ваш безнадежник! В медпункте грохочет и орет. – Такую дверь без лома не вынесешь, старая работа, – замечает старший патруля. На шум опять собирается куча народу. К счастью, поспевают Саша, Серега и Андрей. С ключом, слава богу. Саша, встав на колено, открывает дверь. В медпункте – погром. Но московский гость оказался не так прост, сориентировался в обстановке и зажал обернувшегося дружка в угол столом, да еще и кушеткой сверху прищемил. Голосит не уставая, но кушетку держит твердо. Дружок, как и положено новообратившемуся, вяло машет целой рукой, но дотянуться не может. – Давай. Того, что слева, – говорит Серега Андрею. – С удовольствием, – почему-то отвечает тот и грохает одиночным. Зомби с простреленной головой так и остается стоять, припертый в углу мебелью. Голосящий затыкается после весьма увесистых плюх. Его уводят патрули. – Завтра мне рапорт к планерке. Я знаю, что вы мне не подчинены напрямую, но настаиваю. Категорически настаиваю. Михайлов поворачивается и уходит. Публика потихоньку начинает рассасываться. Стоим вчетвером. Потом запираем дверь и идем в салон. Говорить неохота. Замечаю, что рядом с нами идет тот самый старичок-пчеловод. – А вы что хотите? – Вам некогда было. А обещали мазь и таблетки, – отвечает дедок. И действительно… Возвращаемся в медпункт. Пока пасечник косит глазами на хаос и вертикального зомбака за баррикадой, смазываю ему пораженную зону зовираксом. Потом пытаюсь вспомнить, где у Надежды лежат таблетки. К счастью, зона полок в боевых действиях не участвовала, а порядочек у медсестры – прусский. Потому нахожу таблетки без проблемы. Объясняю деду, чтобы мазал пять раз в день, а таблетки принимал, как сказано в аннотации. На всякий случай читаю ее. И чтоб не лапами лез мазать, а ватку использовал на палочке – ну и чтоб выкидывал после применения. Еще даю ему валерьянку. Может, спать будет лучше, несмотря на боль и зуд. Все. Теперь в салон. – Весело тут у вас, – замечает маленький омоновец. – Ну а у вас, что? Скучно? – Тоже весело. Но не так. Мы там друг на друге сидим и спим по очереди, как в подводной лодке. Отсюда и веселье. А у вас тут жилищная проблема решена в целом. – Солоно вам пришлось? – Это – да, солоно. Кто ж знал, что раненых и укушенных изолировать надо по-другому. Работали, как положено при карантине. – А что, вы и карантины обеспечиваете? – Мы ж в любой бочке затычка. Когда медики сообщали о вспышке инфекции, так ОМОН туда в первую голову выезжал. Месяц назад оцепление обеспечивали на железной дороге, когда сообщили о вспышке карантинного заболевания. Два вагона с пассажирами в тупик тут же, и держали там, пока не разобрались, что это дизентерия. Это вы не знаете, а такое по стране постоянно происходит. Рутина. Тут у нас тоже с железной дороги началось, кстати. С Московского вокзала. – Вот похоже, что эта жуть с Москвы пошла. – Это не похоже, а точно. С Москвы. Мы на несколько часов отстали всего. – Как это определялось-то? – Так пока связь была – уточнили. Задним умом крепки… Хлебаем чай. В воздухе, как топор, висит напряженность. После того как оценил ситуацию со стороны – мороз по коже. В двух словах – все плохо. Может быть, даже и еще хуже. Особо противно то, что в принципе я тут в начмедах, значит, отвечаю за персонал. Впору Охрименко вспомнить, тот недавно в такой же мешок попал. Только вот он лично не участвовал в стрельбе своего подчиненного и никак ему не способствовал, чего про меня не скажешь. Поговорить бы с Николаичем – так он куда-то ухрял. Надежда внизу сидит, отплакалась и замкнулась в себе. Андрей к ней пошел, вроде как есть что сказать. И Дарья там же. – Это, к слову, у меня тут фурункул образовался, – говорит маленький омоновец. – Ну, надо полагать, предлагаешь мне его вскрыть? – Ага. Струменты у тебя, надо полагать, в медпункте? – Ну да. – Так пошли? – А до утра никак не потерпеть? Маленький странно смотрит. – Эта… Никак… Ага. Делать нечего, плетусь обратно. Оба омоновца следом. Заходим в кабинетик, свет там так и горел. – Ну. Показывай свой фурункул. – Вот. Продолжаю тупить. На предъявленной к осмотру руке есть пара гнойничков, но фурункулами их даже спьяну не назовешь. Смотрю на маленького вопросительно. – Эта… Ты, что ли, Доктор, не высыпался неделю? – Вроде высыпался… не пойму я тебя. – Эта… начни с того, что намажь мне руку йодом. И налепи пластырь. А то я мнительный такой, что просто ужас. – А потом? – Суп с котом! Утром ваш комендант обязательно сюда припрется. Будет осматривать место происшествия. Нас будет спрашивать. Нам от вашего гарнизона много чего надо, значит, придется отвечать. Не доходит, почему он вам ночь цельную дал? – Ну, он с нашим старшим в дружбанах. Оружием его выручали. Боеприпасами… – Работали на него? – И это было. – По уму, он вас должен был бы взять под стражу немедля. Медсестру минимум. – И расстрелять… – Вполне возможно, что и расстрелять. Меньше бы удивился, чем тому шалтаю-болтаю, который видел. Ты-то в этой истории тоже куда как хреновато выглядишь. Откровенно признаюсь. Да и паренек ваш – этот, толстун – тоже хорош гусь. Лыбу с морды снять не может, цаца этакая… Худощавый тем временем осматривает стенку, потом лезет за баррикаду к покойнику, возится там. – Я не пойму, с чего вы-то участие в моей печальной участи принимаете? – А ты подумай всем мозгом, а не только мозжечком. Лень, снял? – Ни хрена, накручено тут… Есть! Вылезает из-за стола, протягивает мне, ухмыляясь, жгут. До меня медленно начинает доходить, что этот обормот выполняет за меня работу по подтасовке фактов и фальсификации улик. Что вообще-то должен был бы сделать я сам собственноручно. Щедро мажу маленькому лапу йодом. Гнойнички вскрываю, обрабатываю их зеленкой. Забинтовываю. Вяжу красивый бантик. – Во! Теперь совсем хорошо. Лень, что у тебя? – Да, в общем, все ясно. Я, конечно, не следак, но вот получается, что он на нее напал, спустив штаны. Она его, значит, оттолкнула, отбежала за стол и после того, как он на нее снова напрыгнул – стала стрелять. По-бабьи, вероятно зажмурив глаза, чем объясняется такой разброс попаданий. Потом пыталась исполнить свой долг медика, но, будучи в стрессовом состоянии, сделала это не лучшим образом. Далее друг погибшего попросил побыть с умирающим наедине, что врач и выполнил. – Полный бред! – Я и не следак. Просили версию – получите. Других нету. Ладно, пошли обратно. В салоне уже ждет Дункан. Наши тоже подтянулись. Приходится рассказать все еще раз. Худощавый выдает снова свою версию. – Не проканает, – уверенно говорит Дункан. – Смотря для кого, – отвечает ему Ильяс. – Я бы не поверил. Слабых мест много, Леня – слеплено белыми нитками. И халатность как минимум остается. – Для официального отчета пойдет. Для широких масс общественности – тоже. Пипл схавает. – А руководство? – Ты этого Михайлова видел? – Нет. – А я видел. Почему-то думаю, что его этот рапорт удовлетворит вполне. – С чего взял? – С того. Вась-вась, а не комендантская служба. А это что означает? – Что? – Либо нету у него над этой разведфербандой власти. Либо ссориться не хочет. Либо ему самому этот покойник мертвым лучше подходит, чем когда был живым. Либо все вместе. – Как с Потаповым, считаешь? – Ну. – Может, и так. – К слову, покойничек – он кто? – Михайлов говорил – какая-то шишка из Москвы. – Это он там шишка, а теперь, где это – Москва? Тут и свои шишки есть… Возвращается Николаич. Смотрит хмуро. Выслушивает версию омоновца. – Получается, что именно в такой последовательности все и произошло. На том и порешим. Все. Отбой. Всем спать. Дежурство по очереди, как установлено. Про себя отмечаю, Вовка и Сергей почему-то из дежурящих исключены, и в салоне их нет… Электронную версию книги можно приобрести здесь Книгу - здесь и здесь. | ||
|
| Всего страниц: 1 | Страницы: 1 |