| Всего страниц: 7 |
| Михаил Либерзон-Оглы (ДядяМиша): Тихая слобода | ||
|
||
Тихая слобода
Аннотация: Хроники поселка "Тихая Слобода", Московская область, Солнечногорский район.
Михаил Либерзон-Оглы Зеленоград feat Михаил PROF Рязань Тихая слобода (по миру книг серии «Эпоха мертвых» Андрея Круза) Эпиграф: - Миссионерская деятельность? Вы хотите, чтобы они вернулись и рассказали всем о других мирах? - Да, именно так. - Но им никто не поверит. При тех настроениях, которые царят на Земле, их всех переловят и линчуют. Виккерс отрицательно покачал головой. - Есть группа людей, которая поверит им, это, как они называют себя, фантазеры. Фантазеры бегут от действительности. Они воображают, что живут во времена какого-нибудь Пеписа или еще кого-то, но даже там не находят покоя и ощущения безопасности. Здесь же мы можем гарантировать полную свободу и безопасность. Здесь они могут вернуться к простой незатейливой жизни без тревог, к которой так стремятся. И как бы фантастично ни звучали наши рассказы, фантазеры поверят им. - Вы уверены? - Уверен. Клиффорд Саймак «Кольцо вокруг солнца» Пролог 23 июня, среда. Раннее утро. Поселок «Тихая слобода». Московская область, Солнечногорский район. Вроде только солнце поднялось, пригрело, а от асфальта с первыми его лучами паром пополз, растворяясь совсем скоро, ночной дождик, выпавший накануне мелкими лужами на серых, ухоженных асфальтовых дорожках. Повсюду птичьи песни на сотни голосов, да так, что аж глушат. Их, птиц, тут хоть жопой ешь – лес, считай, почти с двух сторон обступил поселок. Небо – ни облака. Раньше в таком небе глаз цеплялся только за легкие белые линии, которые за собой оставляли, патрулировавшие пространство над столицей и окрестностями, реактивные самолеты – наш воздушный щит. Но теперь самолеты почти не летают. Не то, чтобы небо стало совсем необитаемым – однако, летучие машины, уже три месяца, как стали редкостью. Да и щит более не актуален - угроза такого рода сама по себе отпала. Нет больше коварного внешнего врага простирающего крючковатые пальцы из-за ближних и дальних подступов, как его изображали на карикатурах былого советского агитпропа. Враг теперь глубоко внутренний, настолько внутренний, что и ходить за ним далеко не надо. Даже шага делать не надо – вот насколько! Свежо, но совсем уже не холодно. Запах здесь, и воздух такие, что чай хвойно-травяной из них заваривай. И это под Москвой, это в первой четверти 21 века. Растительность в палисадниках густая и пахнет мощно, уверенно, сочно – сирень, цветы, еще что-то… И краски её на солнце яркие, почти без полутонов. И колючий, сверкающий водяной бисер мелкой-мелкой россыпью на листьях – из того же ночного дождя. Но он исчезнет еще быстрее луж на асфальте – десять минут и все. Солнце поднимается быстро и день по всему видно, будет теплый. Или даже жаркий. Тихая слобода – это наше поселение недалеко от Пятницкого шоссе, на участке в виде неправильного четырехугольника площадью, где-то в полтинник гектар. Это если брать только «жилку». Есть еще «промка» - широкая полоса по южной границе всей территории, уходящая к востоку от «жилки», а в углу между ней и лесом, подступающим с севера и востока – еще и «сельхозка», точнее ее одна из частей, там, где у нас теплицы и просто огороды. Северо-западной границей своей «жилка» также почти вплотную прилепилась к густому лесному массиву. От трассы сюда всего одна дорога. Асфальтовая и совсем неширокая – еле разъехаться, если движешься во встречном направлении. Метров за восемьсот от нас дорога «раздвояется» первый раз: - к нам налево, а правее через поле дальше, еще в две небольшие колонии дачников. Наша дорога упирается в центральные ворота, а от площадки перед ними «раздвояется» опять, влево и вправо, к еще двум въездам, функционировавшим до прихода напасти. Сейчас боковые ворота заглушили – нет надобности, а скорее наоборот – один геморрой от них. Уже через неделю как все случилось, Бастиан (о нем чуть позже) велел выгнать с технику и та, не жалея солярки, всего за полдня, превратила два асфальтовых отвилка к боковым воротам в настоящую полосу препятствий, изрытую на глубину до трех метров и заваленную со стороны поля всяким дико искореженным автохламом. За последним далеко ездить не пришлось – погибающая Москва, сделала так, как сделал бы, отдельно взятый новопреставленный, по обыкновению, при убытии в мир иной, освобождающийся от своих технологических жидкостей и шлаков путем последних сокращений кишечника и мочевого пузыря. То есть, гибнущая столица моментально изрыгнула из себя такой поток автомобилей, что узкая Пятница намертво встала уже на третий или четвертый день катастрофы. Причем в обе стороны. Бежали из Москвы в область, а из Солнечногорска уже вообще ломились во все стороны – настолько там стремительно полыхнуло заразой. Почти сразу появились мертвяки из поселков вдоль трассы. Да и одних беженцев покусанных хватило бы, чтобы навести там новый некропорядок. Полдня – и все, кто не решился бросить свои машины и скарб, кто не спасся бегством хоть куда, но лишь бы подальше от дороги - все уже топтались и бродили около своего, непосильным трудом нажитого имущества в мертвом состоянии и сами искали – где бы кого сожрать. Ну а, коли теперь ничье – тогда наше. До того, как отвилки изрыли, десятка два мужиков и, почти что, весь личный состав - человек сорок поселковых чоповцев (да-да и ЧОП у нас тоже свой, и много еще чего своего) сделали немереное количество ходок на трассу и пригнали столько машин, что хватило забить оба асфальтовых аппендикса. Легковые, грузовые, автобусы – все до чего дотянуться смогли, что удалось вытащить с трассы. Сотни три вышло – не меньше. Пригнать-то пригнали, но вернулись в последний раз с потерями – Юрку Монахова сожрал-таки упырь, которых сейчас уже повсеместно называют «морфами». Одна семья без кормильца осталась – плохо, но община их не бросит, понятное дело. Ну а потом машинами этими, в порядке субботника, все население занималось, кто хоть кусок арматуры умел в руках держать. Курочили тачки всем наличным инструментом, резали, что режется, выгибали, что выгибается, превращая их в подобие дикобразов. Выставили эти импровизированные «ежи» на обочины изуродованных отвилков. Строительный мусор, грунт из котлованов с нового участка привезли и вывалили, как бы подпирая изнутри эту баррикаду, таким образом, что, вспоротая во многих местах, разорванная и выгнутая кузовщина ощетинилась в сторону поля под углом градусов в сорок пять. Выеблись всем поселком как Папы Карлы, но каждая из машин превратилась серьезное препятствие, и если бы кто захотел такую баррикаду преодолеть – и одним махом бы это сделать не смог и наделал бы много шума. Между собой тоже весь этот хлам, как могли, перевязали кусками тросов, где можно сварили, хорошо, что тогда еще подачу электричества не отключили. Мертвяки на шум приходили, но немного, и полтора десятка охраны без труда их выстегивали, подпуская метров на пятьдесят. У нас пара светлых голов достаточно быстро сообразила, что зомбарей привлекают именно выстрелы и поэтому, коль скоро глушителей на гражданское оружие не положено, додумались глушить пальбу подручными средствами, приладив на стволы автомобильные масляные фильтры. Эстетики внешней, разумеется было никакой, зато эффект наличествовал и на близком расстоянии, хоть и были отклонения от цели, но так…- тьфу,… попадать можно. При этом мощные калибры, оснащенные таким усовершенствованием, лишь легонько хлопали, тогда как при стрельбе из чего-нибудь «пять-сорок пять», можно было различать только лязг затвора, сплевывавшего на землю маленькие гильзы. Забор поселковый, не особо крепкий, из профнастила, зато высокий, больше трех метров, заплели поверху «егозой», которую запасли, в свое время, до самой сраки. А со стороны поселка, где боковые въезды обрывались, собрали из бруса и выставили, закрепив дополнительно на растяжках из троса, две временные деревянные вышки, метров по десять в высоту, обустроенные по образцу тех, что делают в дорогих охотхозяйствах для коммерческой охоты – со стенками, крышей и круглосуточным дежурством... Только с внешней стороны помост на них сделали помощнее, немного наружу выпустили, и туда уложили мешки с песком – так как время теперь стало сугубо военное, а положение, соответственно – чрезвычайное. Приволокли и затащили на вышки два древних, как говно мамонтенка Димы, потертых ДШКМ, причем приволокли не снаружи, а с нашей же промки. Тоже редкость эту заранее запасли, как раз на «всякий случай» – и я про это знал. Умельцы из гаражей смастерили для них из того, что было, простенькие станки. Пулеметы, хоть и не были «нецелованные», но и не так, чтобы с огромным настрелом. С теперешним ресурсом они вполне бодро себе кашляли, не выдавая особенных косяков. Метрах в восьмистах, в том месте, где, ведущая в поселок дорога, делала небольшой изгиб – загнали в поле также притащенную с трассы, фуру с реф-прицепом, которая теперь по большому счету была не особо востребована. По ее кабине с обеих вышек сделали по нескольку коротких очередей, отчего последняя превратилась в «совершеннейший хуй», как удовлетворенно сформулировал, сидевший на одном из пулеметов, воин по имени Костик, коренастый, маленького роста, но дико здоровый весельчак. Двойная польза – и машинки пристреляли и, так сказать, наглядное пособие изобразили для тех, кто со злым умыслом бы решил наведаться в гости. Бочину реф-прицепа впоследствии использовали как поле для грозной надписи: «Стоп! Вы находитесь в зоне поражения крупнокалиберного пулемета. Обязательно свяжитесь с охраной на одной из частот в зависимости от имеющихся средств связи: - 27.150 33.000 42.000 52.00 124.000 144.500 433.075 446.100 Cообщите цель приезда. При продолжении движения без радиоопознания будет открыт огонь на поражение!». Для убедительности доморощеный, но шибко остроумный художник (все тот же, к слову, Костик) изобразил ниже здоровенный череп с двумя, как полагается, скрещенными внизу мослами, а еще ниже подписал, перефразируя крылатую фразу: - «оставь понты корявить, всяк сюда входящий». Бастиан тогда было рассердился, а потом вдруг хмыкнул себе в бороду, да и махнул рукой – пусть остается, мол…А на крыше реф-прицепа вывели крупно 124.000. Типа частота для летчиков. Все по уму, короче. Теперь со стороны единственного подъезда, с юго-западной стороны, чтобы вломиться в «оазис цивилизации» под названием Тихая слобода (а в просторечии Слободка), попотеть придется сильно, и все равно с очень призрачной вероятностью на успех. А по дороге-то – вообще и думать нечего. Автокраном со стройки тогда же накидали ФБС-ок на дорогу, в шахматном порядке, как положено. Оттуда же со стройки привезли «пятнадцатые» швеллеры, разрезали несколько штук и смастерили что-то типа ежей, как в кино про войну. Только закончили со сваркой и электричества стало «йок» - вовремя чухнулись. Фортификаторы из нас, конечно, не профи, но коллективным разумом придумать кое-чего могём. Вчера на правлении поселка приняли решение достроить «социалку» в южном углу и туда переселить семьи с первой линии юго-западной «социалки». По маленьким таунхаусам первой линии, выстроенным из пеноблока, как и остальные дома этого типа в Слободке теперь должны будут расположиться караульные и прочие наши оборонные дела, разместиться две тревожные группы, кое-что из арсенала. А что, удобно – сразу на переднем, такскзть, краю. Почти сорок домиков соединенных легкими металлическими переходами, проходы под которыми понизу только защитить рабицей и дорожной сеткой объединятся в подобие крепостной стены и будут, помимо прочего, вторым резервным рубежом обороны. Там, где были маленькие огородики, увы, теперь будет просто восемнадцатиметровая полоса земли, до самого первого забора – перепахали, и деревья срубили, хоть и жаль было. Пустая земля, зато простреливается нормуль так… Потом таким же образом, планируем и со стороны леса «социалку» видоизменить. Она там тоже в линию вдоль границы встала. Хоть лес не особо пригоден для пешеходных прогулок, но береженого Бог бережет – там пока тоже между деревьев «егозу» растянули обильно, да еще чоповцы каких-то сигнальных растяжек понакрутили. Потом, как можно скорее, необходимо там будет просеку метров на двадцать вырубить – и стройматериал и дрова не будут лишними. При нормальной жизни за такой порубочный волюнтаризм башку бы оторвали. Сейчас там пока еще живут и дежурят те, кто всегда там жил. Сидят сами, глаз не смыкая через каждые четыре дома, потом соседи, и так далее по цепочке – они за свой сектор отвечают и на другие рубежи мы людей оттуда не дергаем, ведь помимо охраны и другой работы в поселке полно. Вообще, вся территория вместе с промкой и сельхозкой – гектар под сто – не наохраняешься. От жилки по дороге между полем и промкой организовали патрулирование. А промка вообще под усиленной охраной. Там залог нашего существования. Склады, автохозяйство, мастерские, пара мелких производств, не сильно грязных. Поле внешнее, там, где оно к нашей территории подходит, метров на сто перекопали как следует плугом. Вчера закончили – теперь только танк проедет. Если глянуть на жилой поселок с птичьего полета – видно, что состоит он из трех основных зон, лежащих в обе стороны от центрального бульвара, который начинается прямо от КПП и ведет прямиком к «Сити». Вправо и влево от бульвара, перпендикулярно, расходятся проезды, идущие до улиц, параллельных бульвару, которые замыкают всю застройку по бокам. Все очень просто, без особых генпланистских «изысков». Вначале, как проехал КПП, попадаещь в «социалку» - квартал, состоящий из маленьких таунхаусов. Жилье типовое, домики из пеноблоков с утеплителем не слишком роскошные и просторные, но вполне доступные для тех, у кого денег совсем не много. Специально так было задумано. Дальше – «средний класс», опять же по обе стороны от бульвара. Участки побольше – дома уже строили кто во что горазд, но опять же, без выпендрежа. Ну и в конце бульвара – это «Сити». Бульвар упирается в центральную площадь, прямоугольной формы. Перед площадью – большая, опять же по местным масштабам, стоянка, где то на полсотни машин, может чуть побольше. Прямо – «Елисеевский» - так здесь назвали промеж себя небольшое двухэтажное здание мини-маркета, с едой и со всякой сопутствующей всячиной. Слева и справа две трехэтажки – административные здания, где желающие, в основном из «среднего класса», у кого был свой маленький гешефт, имели небольшие офисы. Тут же был и крохотный кабачок, и место, где заседали всякие жизненно важные для поселка хозяйственно-эксплуатационные службы, ну и, конечно, где заседало само правление поселка. Слева от Сити живут, как их в шутку прозвали, «олигархи» - всего несколько больших участков с большими домами для тех, кому финансы позволяли. Но понятие «Большой» и здесь условное. Дома метров по шестьсот и участки соток в тридцать, против двенадцати соток земли и домов метров по двести пятьдесят «среднего класса» и четырех соток плюс 120 метров двух секций таунхауса «социалки».  Когда его, то есть поселок, еще только замышляли – стремились максимально упростить все, что были упростить в состоянии. Ну, да, не будем забегать вперед - все по порядку: Теперь самое время вернуться к личности того самого Бастиана, о котором уже упоминалось ранее. Вообще-то никакой он по факту не Бастиан, а Лазарев Валентин Сергеевич. «Погнал» его этим необычным именем кто-то из местной интеллигенции («интеллигенции», разумеется, в хорошем смысле этого слова) в честь героя одной детской книжки под названием «Люди и разбойники из Кардамона». Там Бастианом звали доброго градоначальника, который «ходил по городу и узнавал, хорошо ли всем живется», если более-менее точно по памяти процитировать далекого скандинавского писателя с труднопроизносимым именем. Поводом тому стал, скорее всего, добродушный вид главы поселения. Высокий, слегка полноватый дядька с коротко подстриженным, но еще густым для пятидесяти семи лет волосом, накопившем уже в себе изрядную долю седины, аккуратной, но увесистой бородой, такой же консистенции, внимательными и чертовски непростыми карими глазами, активно жившими на широком и улыбчивом лице, с которого редко сходил вполне здоровый, а не апоплексический, как бывает у людей в возрасте, румянец. Неизменно вежливая речь, простота в манере одеваться, отсутствие любого намека на самодовольство и надменность выдавали в нем человека умного и приятного в общении, с каким приятно иметь дело. Но кажущаяся его мягкость – это первое впечатление, и за, внешне безобидным, плюшевым обликом, стоит немного другой человек. В том, что касается серьезных дел – Лазарев – человек жесткий, решительный, а порой даже и излишне резкий в движениях. В постсоветском прошлом руливший циклопическими стройками в тех краях, где температура и летом выше плюс десяти не поднимается, потом осевший в Зеленограде на руководящей же должности одного из оборонных предприятий он, в итоге скопил багаж из опыта и связей, как политика, так и хозяйственника. В сочетании с рядом положительных и нужных человеческих качеств мы и получили Бастиана – председателя правления нашей Тихой слободы и одного из соавторов идеи её появления на свет. Лет пять назад, когда уже отгремели девяностые с их пальбой и разборками из-за всего и вся, когда еще пуще поперли в столицу и в крупные города центральной России орды гастарбайтеров, сделав улицы еще менее безопасными, чем в те, недавние «лихие времена». Когда, в разы увеличившаяся, автомобильная биомасса мегаполисов пополнившись, в результате лояльной кредитной политики множества банков, армией свеженьких недорогих иномарок, окончательно повергла эти самые мегаполисы в состояние перманентного транспортного коллапса, а астматиков в участившиеся систематические приступы удушья от вечно висящего над головой смога…. Ну, одним словом, как раз в то время, которое называется «эпохой перемен» и не заканчивается в нашей многострадальной и многонациональной стране последние лет двадцать, и родилась в головах отдельных горожан идея с жестким и бескомпромиссным резюме «пора отсюда уёбывать!!!» А Валентин Сергеевич хоть и жил в Зеленограде, где еще вроде как, жить было еще можно, хоть и имел уже дачу в Клинском районе Московской области, при поездке на которую приходилось выстаивать часами в автомобильных пробках из таких же желающих насладиться «природой выходного дня», но вот, грызло его ощущение того, что надо что-то с этим существованием делать. И вот он, как человек решительный, деятельный, а также имевший достаточно обширный круг знакомств в различных сферах, дела откладывать в долгий ящик не стал. Достаточно скоро сложился небольшой коллектив единомышленников, в который, волею случая попал и я. Главной целью стало не «завоевать вселенную и изменить мир», а всего лишь в, уже существующем и далеко не совершенном мире, выгородить свой, маленький, но именно свой мирок. Насытить его именно тем смыслом, какой считают важным для себя люди, приверженные традиционным человеческим ценностям, труду, семье, нормальной спокойной и достойной жизни. Люди, достигшие, если не вершин богатства, то уж точно не праздные, с грузом ответственности и умением этот груз нести. Профессионалы, люди с четким пониманием того, что выживать надо не когда всю землю накроет глобальный катаклизм, а прямо сейчас, потому что спокойной жизнью то, что вокруг происходит, уже не назвать ни с какой натяжкой, потому что будущее туманно, потому что настоящее нестабильно и еще многих и многих «потому». В отличии от целей, формулировавшихся незатейливой цепочкой действий типа: купить землю - нарезать участки – построить на них какое-нибудь говно с красивым фасадом, продать и сьебаться, которые ставили себе большинство застройщиков, подход у наших героев был другой. Они оставались здесь жить и делали все первоочередно, не в угоду законам дикого маркетинга и «коротких бабок», а основательно и на долгую перспективу. Главным результатом такого подхода было то, что поселок функционировал, как единый организм, где прекрасно уживались и имели свою нишу представители разных социальных слоев от рабочих семей, до семей тех самых условных «олигархов». Единственный критерий, соблюдавшийся неукоснительно, формулировался как «полная адекватность и вменяемость» поселенца. Обеспечить такое положение вещей был призван один из пунктов достаточно обширного контракта, где одним из условий его заключения было согласие на прохождение медкомиссии из нарколога и психиатра, а также глубокая обработка персональных данных всех, кто планировал тут поселиться, от мала до велика. Получить тут «вид на жительство» было сложнее, чем получить разрешение на оружие в лицензионке. И еще более интересным было то, что этот пункт контракта, вопреки опасениям, не встретил никакого отторжения у потенциальных жителей. Подавляющее большинство приезжавших с улыбкой давали согласие на прохождение такого «фильтра», прекрасно понимая, для чего сие придумано и какие гарантии сулит. Лишь несколько визитеров, покрывшись пунцовыми пятнами и возмущенно пыхтя что-то о нарушении права на личную жизнь и ее неприкосновенность, хлопнули дверью импровизированного «шоурума» в одном из строительных вагончиков, за которыми на огороженной территории уже вовсю разворачивалась стройка, питавшаяся стараниями Лазарева из полноводных кредитных линий и поддерживающих госпрограмм. Сказался-таки административный ресурс и связи директора оборонного предприятия. Уже через полтора года, Глава администрации района, сказав короткую хвалебную речь, перерезал символическую ленточку под аплодисменты собравшихся. Первая очередь, по правую сторону от, уже благоустроенного бульвара, от социалки до Сити, отпраздновала день своего рождения и начала жить и здравствовать, бодро заполняясь новыми людьми… Ну, да к таким кратким экскурсам до истоков, мы будем периодически возвращаться, при необходимости объяснить происхождение чего-то интересного, какового у нас в поселке много. А пока Валентин Сергеич (Бастиан) Лазарев неторопливо шагал от Сити к основному КПП, по, заливающейся постепенно лучами солнца, бульварной дорожке, сдвигая поудобнее, на сторону, так, чтобы не натирала уже вполне обозначившее пузцо, поясную кобуру, в которой пригрелся «Стечкин». Пистолет не самый практичный, но зато большой, каким и подобает быть пистолету председателя правления, Пистолет, по причине высокого статуса владельца, редко покидающий кобуру. А зачем ему это сейчас, например? За главой поселения, чуть в отдалении топали двое «чоперов» с АКСУ, затянутые в хорошо подобранную по размеру и пригнанную по конкретной фигуре, черную форму и увешанные всяким полезным военным имуществом, рассованным по карманам, карманчикам и отделениям неплохих таких себе разгрузочных жилетов. На левом рукаве были различимы круглые нашивки с надписью по кругу, желтым по черному: – «Гражданская милиция поселка Тихая Слобода» и белым же на черном фоне силуэтом шершня. Именно так теперь назывался бывший ЧОП «Шершень», созданный и возглавляемый поныне полковником ФСБ в отставке*, Лёней Гольдманом, старым другом Бастиана. Гольдман, кстати, тоже уже спешил к воротам КПП, только что затворив калитку в своем палисаднике. Был он худ, костист, зелено- и нагло-глаз, небольшого роста, с характерными «еврейскими» залысинами на коротко стриженой шевелюре, переходившей через виски книзу в короткую и жесткую рыжеватую бороду, и отдаленно напоминал лицом древневавилонского воина с картинки в учебнике истории. Разве только борода покороче. Пятью минутами ранее, дозорный пост, располагающийся на последнем этаже брошенного и, так и недостроенного, пансионата, сообщил высокому командованию, что скоро пожалуют дорогие гости. Выйдя на бульвар, полковник сразу увидел Бастиана и, мысленным усилием прервал вереницу воспоминаний, которым как раз предавался накануне… *В свете описанных событий, Леонид Григорьевич Гольдман не будет именоваться полковником в отставке или экс – полковником, а будет просто полковник… для краткости и, потому, что бывших полковников ФСБ не бывает)) Гольдман. 20 марта, вторник, обеденное время. Зеленоград. 1 отдел УВД «Матушкино-Савелки» Зеленоградского административного округа города Москвы - «Случилось-случилось! – рубаха в жопу засучилась!» Именно таковым был ответ Леонида Григорьевича Гольдмана Бастиану на его встревоженное «Что случилось?» через некоторое время после того, как начальник ЧОПа прибыл в первый отдел Зеленоградской ментовки, разбираться со странным случаем, происшедшим в школе, где училась основная часть поселковых ребят. (Каждое утро из поселка, в сопровождении машины с «чоперами» в город отправлялся школьный автобус со старшеклассниками, пристроенными стараниями правления в двух городских школах). - Святослав, инженера Бердникова сын, однокласснику голову проломил и, похоже, насмерть… - полковник повернулся к, сидевшему на краю стола старому и хорошему знакомцу, оперу Андрюхе Чехмакину, подняв брови вопросительно, и, как бы, ища подтверждения – правильно ли он переварил и донес информацию, свалившуюся на него минуту назад. Опер кивнул, подтверждая, что все происходящее – отнюдь не дурной сон. Оба перевели взгляд на, спортивного вида, светловолосого вьюношу, закованного в браслеты, который сидел напротив упомянутого опера. Парень пребывал в какой-то прострации, сгорбив спину и, уронив голову вниз, глядел в пол, куда-то мимо скованных рук. Задравшиеся вверх рукава тонкой шерстяной кофты, да и сами ходуном ходившие руки – все было в засохших пятнах крови. - Рассказывай – грозовой тучей навис над малолетним убийцей, Гольдман. Одиннадцатиклассник Святослав Бердников поднял на него взгляд, в котором здравого смысла оставалось совсем на донышке, а все остальное заполняло какое-то паническое и затравленное отчаяние. - Леонид Григорьевич, это Серега был, Балакин…. Он когда появился – мне показалось, он с ума сошел… И появился не от входа, а откуда-то из-за школы… И у него глаза были какие-то ненормальные, как будто он обкурился…нет, даже не обкурился, как будто ослеп, наверное..или не ослеп, не знаю…описать не могу… Он…он… - Парень мелко затрясся а из глаз вдруг полились слезы. - Серега этот – продолжил за Бердникова Чехмакин – подошел к крыльцу, где ваш герой стоял в компании еще нескольких… э-м-м-м.. одноклассников. А потом вдруг кинулся ни с того ни с сего на одну девчонку из класса ихнего – как ее там? – спросил он уже у задержанного, который опять угнулся, глядя в пол. - Катя… Клименко…она – девушка моя – глухо и сдавленно ответил парень, не поднимая головы. - Катя?...Твою ж мать, и это наша! И дальше что? – нахмурился Гольдман - А дальше этот Балакин девчонку на пол свалил и кусок мяса ей прямо с шеи выгрыз. – опять за Святослава продолжил опер – ваш герой вначале пытался его просто оторвать от нее, а когда не смог – взял здоровенную урну, которая у них при входе, и станиной от этой урны оставил Балакина Сергея Викторовича без половины черепа. Ударил раз восемь… Шансов выжить у того было ноль. В итоге – девчонка в больнице, а парень – опер звонко цокнул языком – в морге! Так, что, Леонид Григорьевич, Вашему сто пятая во всей красе ломится. Никакой самообороной не объяснить… - Он под наркотой был – неожиданно подал голос задержанный – он вообще ничего не чувствовал. Я ему одну руку, когда заламывал – я ее совсем из плеча вывихнул, а ему вообще по барабану было. А Катя кричит, отбивается и у нее из шеи кровь ручьем льется. А он на нее лезет, зубы оскалил…Леонид Григорьевич, от него какой-то химией воняло – он точно под наркотой был – вдруг лихорадочно зачастил он.. У нас раньше в подъезде еще до того как мы в поселке поселились, наркоман жил – так у него очень похоже пахло… варил он там чего-то… - А восемь раз урной по голове-то зачем? – оборвал его опер - Так он лез и лез! Я бью, а он лезет, я бью, а он лезет…А Катька орет.. А потом перестала.. Просто отвернулась на бок и все.. Я ее тряс-тряс, хотел как-то в чувство привести, а она не отвечает…. - С девчонкой чего? – спросил Гольдман у опера. - В больницу увезли – хорошо, что «Скорая» быстро приехала… Рация, где-то в кармане кожаной куртки Чехмакина, доселе молчавшая, вдруг разразилась целой возбужденной тирадой. В течение следующих минут Андрюха громко переругивался с собеседником, настаивавшем на выезде оперов еще, как минимум, по трем эпизодам. Речь шла о случаях, как две капли воды, похожих на происшедшее в школе. Из обрывков разговора стало ясно, что по пути в больницу, в карете «Скорой» скончалась, загрызенная «наркоманом» Серегой Балакиным, Катя. А потом та же Катя в больнице убила еще двух человек. Именно та самая Катя, которая была девушкой, сидевшего на стуле в наручниках, Святослава. Чехмакин, разнообразно и цветисто выругался, крутанул колесико и рация заткнулась. Последовала немая сцена. Опер смотрел на Гольдмана, Гольдман смотрел на опера, а малолетний преступник и убийца Бердников на обоих уважаемых людей, названных выше. Гольдман. 20 марта, вторник, обеденное время Зеленоград Городская Больница №3 К Третьей горбольнице подлетели через минут двадцать после предыдущих событий. Чехмакин на своем «Акценте», Гольдман на «Прадо», а следом чоперы «Шершня» в количестве четырех немаленьких детинушек, из-за габаритов своих, с трудом помещавшиеся в обычную «семерку» Жигулей. Школяра Бердникова решили оставить и на место не тащить, хоть он и порывался. Его заперли в одной из камер отдела до выяснения всех обстоятельств, которые в свете последних свершений, принимали уже совсем какой-то странный, если не скверный оборот. Вывернув из-за угла четырехэтажного корпуса, где располагались хирургии и травматология, все увидели, что к приемному отделению выстроилась целая вереница «Скорых», которая хвостом своим растянулась уже на приличное расстояние, оккупировав почти всю подъездную дорогу. Такое ощущение было, что все, наличествующие на подстанции, машины одним моментом оказались именно тут. Некоторые из них даже не останавливали свои мигалки и по белым фасадам больничных корпусов метались бледно-синеватые в пасмурный день, отблески. Но Гольдмана поразило даже не это. По всей прилегающей территории беспорядочно суетились люди. Много людей, не только медработники, отличавшиеся специфической униформой, но и десятка полтора милицейских, чуть меньше спасателей и, значительно превосходившее всех служащих, количество людей сугубо штатского вида. Беготня и суета эта, с расстояния метров в двести, выглядела абсолютно бессмысленным броуновским движением, но когда машины подкатилась поближе и стали видны детали – затылок, от увиденного, замерз даже у полковника. С громким, и от души произнесенным, «Бля-а-а-а-а!!», Леонид Григорьевич резко ударил по тормозам и их мини-автоколонна, сипло взвизгнув резиной на сыром асфальте, едва не «догнав» друг друга, встала, как вкопанная. Их тут же подперла еще одна воющая «Скорая» также, чуть не воткнувшая свое газелье рыло в задний бампер «семерки» и не подумавшая вырубить свою шарманку с иллюминацией заодно. Из ее распахнувшейся двери, буквально вывалился шофер, а с переднего сидения десантировалась фельдшерица, которые, ни на кого не обращая внимания, рванули куда-то назад, за машину. А, между тем, увиденное, поражало даже самое буйное воображение и пробуждало непреодолимое желание оказаться от всего, что тут происходило, где-нибудь очень далеко. Перед Гольдманом и компанией разворачивалась картина самого настоящего крупного теракта. Были раненые – и самой разной степени тяжести. Они были везде: - на каталках под козырьком, где находилась дверь для приема экстренных больных; на каталках, скопившихся на обычном входе в «приёмное»; на дорожке, на лавочках и, даже прямо на, уже, начинавшем понемногу таять, мартовском снегу, лежавшем по газону вокруг. Лежащие и сидящие на, наспех постеленном, чём попало, а, порой, и просто на мокрой земле. Всполошившимися чайками метались среди этого стонущего, кричащего и гомонящего людского прилива, белые халаты больничных медиков и синие робы «скоропомощных». Двери некоторых, ожидавших в очереди, «Скорых» были распахнуты, и было видно, что там тоже кипела работа. Спасатели, как могли, пытались помогать, но все, что здесь творилось, было настолько хаотично и децентрализовано, что эффекта от этого было не слишком. Обычные люди, вероятнее всего, какой-то частью родственники раненых, не привыкшие к подобным зрелищам, в основном, просто бесцельно метались от группы к группе, что-то кричали истерически, махали руками, цеплялись за, пробегающих мимо докторов и спасателей, с фразами типа «Да сделайте же что-нибудь!», и, тем самым, еще больше нагоняли бестолковый кипиш и панику. Лишь немногие могли оказывать какую-то более-менее нормальную помощь, зато не бегали, не истерили и были всецело своим занятием поглощены. Менты, обычные ППС-ники, которых, против общего количества людей было в разы меньше, и которые, судя по всему, не рассчитывали, приехав сюда, увидеть подобный сюрприз, пытались, действовать по инструкции, но инструкция эта, то ли была не для такого случая написана, то ли не так прочитана. Поэтому действовали они интуитивно, а интуиция повелела им так же метаться вместе со всеми и громко кричать что то вроде – «Граждане соблюдайте спокойствие и разойдитесь!» и отталкивать гражданских, всех ото вся, как будто они разгоняли фанатскую драку на секторе стадиона. Бросилась в глаза еще одна деталь: - практически все раненые были в крови, некоторые без сознания, но попадались на глаза и настоящие буйнопомешанные, которые, несмотря на усилия, тех, кто оказывал им помощь, упорно сопротивлялись, вырывались и норовили дотянуться к своим спасителям, до десен оскаленными зубами. Удерживать таких приходилось вдвоем-втроем. Некоторые больные, вырвавшись, из плена, просто бродили, как пьяные, вяло пытаясь ухватиться за любого, кто пробегал мимо, или просто попадал в поле зрения. И это, как удалось приглядеться, несмотря на ужасные ранения, которые на них наличествовали. Многие были в, насквозь пропитанной кровью, одежде, будто их специально кровью этой из ведра окатили. А еще был неприятен тот факт, что парочка именно этих самых «как пьяных» - мужчина и женщина, слонявшиеся на периферии этой вакханалии, уже отвлеклись от происходящего и, достаточно целеустремленно направились в сторону вновь прибывших. Когда они, переваливаясь своей странной, медленной и какой-то марионеточной походкой, приблизились на расстояние метров в десять – то полковника, будто кипятком ошпарило. Он вдруг отчетливо вспомнил слова Бердникова младшего: - «… у него глаза были какие-то ненормальные, как будто он обкурился, …нет, даже не обкурился, как будто ослеп». У этих двух, что намеревались пообщаться, глаза в точности подходили под описание школьника. Что-то в них было от глаз дохлой рыбы. Поволоченные мутной пленкой, мертвые внутри, но при этом яростно совершающие движения в орбитах, как будто, захватывающие и выискивающие все новые и новые цели, самонаводящиеся элементы какой-нибудь ракеты. И что, блять, было самое охуенно паскудное во всем этом, в приближающейся женщине, вернее, при ближайшем рассмотрении, молодой девушке, Гольдман узнал Катю. Ту самую Катю, смерть которой, как по дороге успел рассказать опер, медики законстатировали еще по пути в больницу в машине «Скорой помощи». Ту самую Катю, которая потом, уже у приемного, неожиданно поднялась и разорвала своими ровными белыми зубками «сонную» у фельдшера, не сумевшего отбиться в тесном пространстве микроавтобуса, от, хоть и неуклюжей, но ставшей неожиданно сильной и цепкой, мнимой покойницы. Ту, что по рассказу Чехмакина, разорвала до кости руку, бросившейся на помощь докторше, которая, несмотря на то, что кровь успели остановить, а рану обработать, почему-то умерла, спустя пятнадцать минут. И не поэтому ли, красиво очерченный девичий рот, а вместе с ним и вся остальная Катя были густо-нагусто перемазаны кровью? А еще у нее не было о-о-очень большого фрагмента шеи с левой стороны, отчего голова чуть-чуть свешивалась на сторону и придавала ей, несколько укоризненный вид, мол - «Не сберег, Леонид Григорьевич, хоть и охранять нас должен!» «Не подпускайте их близко – они опасны!» - обернулся Гольдман к своим спутникам, неожиданно осознав, что в руках сам собой и, уже давно, материализовался наградной «Вальтер-П99» с которым он не имел привычки расставаться никогда, разве что, только отходя ко сну. Подошедший Чехмакин тоже торопливо лез куда-то за отворот кожаной куртки, по всему видать, за табельным. А вот из «чоперов» только один из четырех - бывший армеец Витек Селих - не впал в ступор, а, лез уже, матерясь, в багажник «семеры» за «двенадцатой Сайгой». Остальные трое, даром, что такие здоровые ряхи, вылезши из дверей авто, с отвисшими челюстями и изумленно-испуганными выражениями лиц, тупо взирали на всю интермедию, абсолютно ничего не предпринимая, хотя у каждого из них в наплечных кобурах висело по семьдесят первому ИЖу. - Проснулись, колхозники, ёб мать вашу!!! – заорал на подчиненных, внезапно рассвирепевший полковник. – Стволы в руки, уроды!!! - Автоматически, про себя, он еще успел подумать, что неплохо бы задать трепку кадровику, по вполне понятной причине – кого набрал?. Будто от удара вздрогнувшие от грубого окрика, трое остальных и менее расторопных «Шершней» очнулись и спешно, суетливо закопались у себя «в подмышках». Секунд десять спустя, зазвенели глухо три затвора, впуская в канал ствола укороченные до служебного варианта, девятимиллиметровые патроны. Гольдман первый поднял свой «вальтер» в направлении идущих к ним окровавленных людей. В этот момент откуда-то со спины общий суматошный гомон вдруг перекрыл, зависший чуть ли не на ультразвуке, отчаянный бабий вопль. Из-за, подъехавшей сзади кареты скорой помощи, на дорожку, навзничь выпала давешняя фельдшерица, а сверху на нее наваливался какой-то мужик, вероятно, привезенный пациент. Был он по пояс голый, обильно волосатый, голова была почти до глаз скрыта марлевой повязкой с проступившими уже, кровавыми пятнами, а вместо одной руки был некий странный фрагмент из обрывков бинта и ошметков разорванных мышц, завершавшийся острым обломком одной из лучевых костей, той, что потолще. Завалив свою добычу, он вцепился зубами в руку, в незащищенном месте, прямо под задравшимся в борьбе, синим форменным рукавом. По руке, прямо из под сжатых зубов нападавшего, тотчас же побежали, ветвясь, струйки крови. Женщина отчаянно пыталась блокировать попытки добраться оскаленным ртом до ее шеи, силясь подняться и опереться на здоровую руку. Тот уже бы и в шею вцепился, но сзади, неловко схватив под мышки, оттягивал его от жертвы шофер. Неожиданно резво, к сцепившимся, рванул один из, «протормозивших» ранее, чоперов Гольдмана, водитель Андрюха Дубровин. Будто, движимый желанием реабилитироваться перед высоким начальством за свой предыдущий косяк, двухметровый и ста тридцати килограммовый боец, с разбегу, чудовищным ударом в голову, обутой в тяжелый армейский ботинок, ногой, сшиб волосатого мужика с, продолжавшей истошно визжать фельдшерицы. Ударил так, что аж шнурки на ботинке полопались. Отвлекшемуся на крик полковнику показалось, даже, что он явственно расслышал треск, ломаемых черепных костей. Когда же он снова обернулся – Катя и ее спутник были уже совсем рядом, буквально, в пяти-семи шагах. Они так же медленно и ломано шли, не отрывая жуткого взгляда дохло-рыбьих глаз, от добычи, а Гольдман, почему-то в этот момент явственно почувствовал себя и своих спутников именно добычей, для этих двоих….- двоих уже даже непонятно кого. Этот их взгляд был, как будто визитной карточкой чего-то страшного… нет, не просто страшного, а до дрожи, до икоты, до блевоты нервенной, жуткого, совсем не людского, поселившегося в их телах непонятно чего… И тогда, одуревший от всего увиденного, он, на каком-то, поднявшемся из самых глубин сознания инстинкте дважды нажал на спуск, целясь девчонке в левую сторону груди. И, мгновение спустя, оглушая его, громко хлобыстнул прямо над правым ухом ПМ Чехмакина. Тупые тяжелые пули ударили подошедших почти одновременно. Те качнулись и встали на какой-то миг, даже слегка подавшись назад, но потом, как будто маятник, дошедший до верхней точки качения, синхронно клюнули всем весом обратно, вперед, усилив инерцию и, продолжая стремительно сокращать расстояние до стрелявших. Держа пистолет двумя руками, не отрывая взгляд от, наступавшей на него Кати, что по всем мыслимым законам мироздания, уже должна была уснуть на асфальте с двумя пулями в сердце, и, при этом потихоньку отступая назад, Гольдман запнулся-таки каблуком ботинка за какую-то трещину. По закону подлости, в самый неподходящий момент, он сам, полетел спиной на этот чертов асфальт. На миг показалось, что на лице девушки, или где-то на дне ее мертвых глаз, промелькнула тень торжества. Она протянула к нему руки и тихо зашипела, на манер, только закипающего чайника, а потом вдруг сделала широкий решительный шаг, намереваясь обрушиться на него сверху, схватить и, вероятнее всего, загрызть… Он еще не успел даже окончательно испугаться, как вдруг голова девушки взорвалась смесью кровавых брызг, клочьями волос и еще чем-то, в ореоле порохового дыма от близкого, в упор, ружейного выстрела. Почти начисто обезглавленное тело крутанулось на месте и осело совсем рядом. А еще он успел заметить, что непостижимо быстрым образом сориентировавшийся и остававшийся на ногах, опер тоже перенес огонь, целясь теперь уже в голову, наступавшего на него парня, шедшего вместе с Катей. И тот тоже завалился на спину, как полено, почти плашмя, и замер, вытянувшись с пулевым отверстием чуть выше переносицы. - Стоять! Милиция! Оружие на землю! Руки за голову! – к ним наперегонки бежали, вновь почувствовавшие себя комфортно в русле служебных инструкций, менты. Трое.. нет, четверо…пять…семь. – Гольдман, покорно поднимая обе руки вверх, автоматически считал, рванувших в их сторону ретивых стражей порядка, а в этот самый момент Дубровин, до кучи, еще выпустил два патрона из своего ИЖ-71 в голову, начавшего подниматься с земли «волосатого». Рядом тихонько выла фельдшерица, зажимая руку, которая очень сильно и неприятно кровила. Было опасение, как бы, при виде вооруженных людей, только что заваливших троих, у кого-нибудь из «пэпэсов» не выдержали бы нервы. Тем более, двое из семерых были вооружены кургузыми АКСУ- шками, и, судя по их воинственным стойкам, стояли уже на грани готовности их немедленного применения ну, хоть уже по кому-нибудь. В этот момент опять очень и очень вовремя нарисовался с истошным «Отставить!» Андрюха Чехмакин. Бежавший впереди других одутловатый капитан с апоплексическим подбородком, тормознул при этих словах чуть ли не с буксами. - Чехмакин, вы что творите?! - Спокойно Евгенич, они нас чуть на тот свет не отправили! - Вы тут как вообще? - По делу мы тут. А вы? - Дык сопровождали психа одного – он жену свою изгрыз прямо в квартире, а сам-то покоцан был – мама дорогая! Мы-то обоих в больницу сопровождали - И чего? - Да ничего, - приехали, а тут еще четыре экипажа – из приемного всех прямо с улицы вызвали, считай, в одну минуту съехались. Типа, психи в приемном покое на людей кидаются. - А вы? - Так вон, пытались порядок наводить, только какое там – здесь еще полчаса назад тихо было, а теперь не знаем уже, за что хвататься. - Трупы есть? - Полно, Андрюх! Вы чего пальбу-то открыли? Как теперь отписываться то будем? - Да никак – влез неожиданно Гольдман, до этого молча наблюдавший диалог – не психи это, капитан, да и вообще пиздец походу. Мы только что застрелили трех человек, как минимум один из которых по медицинским показаниям был уже полчаса как мертв – он кивнул на безголовый труп недавней школьницы. – ты, капитан, на глаза их внимание обращал? - Так да, то есть так точно – почему-то сбился на уставной, перед штатски одетым Гольдманом, апоплексический капитан. - А раз обращал, так слушай вводную, капитан… Бери свой личный состав и сейчас-же, без промедления, начинайте валить из всех наличных стволов тех, у кого глаза как… - тут полковник резко вскинул руку с «Вальтером» - бахнул выстрел и на землю в пяти метрах от них на землю осел, подходивший такой же марионеточной походкой еще один рыбоглазый. Остальные менты аж присели, совершенно не понимая, что же это такое творится. – Вот смотри – порывисто взяв Евгенича под локоть и подводя его к, убитому Чехмакиным, парню, продолжил Гольдман – смотри глаза его! - Ну, да, я заметил – тут есть такие, из раненых – Евгенич даже сморщил лоб, от видимых умственных усилий. - Капитан, мой тебе совет – начинай валить таких прямо щас и прямо здесь. Не думай о том, что будет потом. А чует мое сердце, потом будет война, которая, как известно, все спишет! – с этими словами Леонид Григорьевич круто повернулся и махнул рукой своим, уже понемногу приходившим в себя чоперам. - Дубровин – ко мне за руль, Петруха, заменишь его, Андрюха – тут он обернулся к оперу – погнали в отдел – отдай мне парня. Если все устаканится – обещаю – он никуда не денется, но сейчас, сам видишь. И еще – тут он пригнулся к самому уху опера, приобняв его – мой тебе совет, бери семью и прячься, на крайняк приезжай к нам в Слободку - что то пошло о-чень- и- о –ху- ен –но- не –так! Через десять секунд после этого начальник ЧОПа «Шершень» уже сидел на пассажирском сидении своего шикарного иностранного внедорожника, за рулем, которого уже находился чопер Петруха, и давил кнопки своего шикарного иностранного мобильного телефона. Действовать надо было быстро, а промедление, судя по ситуации, как говорил великий полководец, было сейчас «смерти подобно». И так буквально этого «смерти подобно» Леонид Григорьевич Гольдман еще ни разу в жизни не представлял. «Прадо» с висящей на хвосте почти вплотную «Семерой» поехали не к основному въезду, а взяли прямо, направляясь к запасному выезду с территории больницы, что был между роддомом и женской консультацией. Ворота там оказались запертыми, а вокруг, почему-то не было ни души. Селих, уже не расстававшийся со своей «Сайгой» рысью побежал к воротам, посмотрел секунд семь, потом неожиданно сместился правее, вскинул ружье и выстрелил. Оторванный в районе дужки висячий замок полетел на землю. - «Обязательно надо узнать, где этот армеец службу проходил» - опять автоматически отметил про себя Гольдман. А в телефоне его уже шли гудки вызова – Бастиану многое чего предстояло организовывать в ближайшие часы. 20 марта, вторник, обеденное время Зеленоград Городская Больница №3. Морг. Патологоанатом Киреев чувствовал себя на редкость омерзительно. Видимо, укусившая его часов в одиннадцать утра, псина, если все-таки и не была бешеной, то, по крайней мере, зубов она точно не чистила. И какого хера, спрашивается, он по пути, решил потрепать по загривку, казавшуюся очень несчастной, дворнягу, одиноко и неподвижно стоявшую на узенькой тропинке, ведущей, к маленькому одноэтажному зданию морга? - Доведет тебя, Киреев до неприятностей твоя любовь к собачкам, ох доведе-е-ет…Теперь вот надо идти и колоть себе что-то, и минимум это противостолбняк. Перебинтовался то он сам, и ранки в месте укуса промыл мирамистином, но бежать в травмпункт все же надо, и как можно скорее, тем более тут совсем рядом. - Вот только сейчас, один момент, глянем, что у нас сегодня по работе. Ага, …судебные. Выйдя из маленькой комнатки с листком в руке, на ходу с трудом читая – буквы отчего-то расплывались в глазах, Киреев вошел в большую комнату, где на одном столе лежал, фактически обезглавленный труп молодого парня. И такой-же, безголовый мужской, полный, заросший черной курчавой шерстью и с татуировками – на другом. - Та-а-ак, - превозмогая усиливающуюся тошноту и головную боль, продолжал вчитываться в непослушные буквы патологоанатом. – Балакин – ЧМТ тупым, тяжелым, … и Авакян – травматическая ампутация головы, автокатастрофа… - тошнота вдруг начала успокаиваться, но вместо нее навалилась какая-то дикая усталость, заставившая его вернуться в конторку и опуститься на небольшой, дермантином обитый, диван. Пятнадцать минут полежать, а потом – бегом в травм…. – успел он подумать, засыпая. Проснулся он, такое ощущение было, что тут же, через секунду. Рука не болела, не болело вообще ничего…совсем, но вот со зрением было что-то не так. И еще очень хотелось есть. Не было ни одной мысли в голове, кроме всепожирающего чувства голода. Ни одной.. совсем. И немудрено – Киреев был мертв, сердце его не билось, нервные окончания не передавали более сигналы в его почти погибший мозг. После нескольких неудачных попыток подняться с дивана, он, все же, медленно встал и, какой-то нелепой походкой, словно пьяный, цепляясь за стены, побрел к своему рабочему месту, начисто отвергнув, запланированный поход в травмпункт… | ||
|
| Всего страниц: 7 |